Иноземец

      - Подземные кабели, Банитчи. Трубы над головой. В этом месте полно проводов.
      - Ну, сюда ещё надо протянуть...
      - Тут есть газ. Есть освещение. А почему нет розеток? Почему не может кто-нибудь поехать в город, зайти в магазин электротоваров и купить мне дурацкий шнур-удлинитель с переходником, который можно ввернуть в патрон вместо лампочки? Так и быть, я сумею обойтись без верхнего света. Исторические стены не пострадают и не будут обезображены.
      - Там нет магазина электротоваров. Майдинги - очень маленький городок, нади Брен.
      - Господи...
      Голова снова резко разболелась. Опять подскочило кровяное давление, все поплыло перед глазами; тепло от камина, свет, треск огня - все вдруг потопом хлынуло на органы чувств, он вцепился в каменное обрамление камина.
      - Банитчи, зачем Табини это делает?
      - Что делает, нади? Не думаю, чтобы айчжи-чжи занимался лавками в Майдинги.
      Не смешно. Он оперся спиной на камни, сложил руки на груди и пригвоздил Банитчи гневным взглядом, твердо решив так или иначе выбить из него правду.
      - Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Мне было бы куда легче, если бы я мог считать, что тут замешана политика. А так мне совсем не легко приходится думать, что это я что-то сделал или как-то вызвал неприятности для Табини - он нравится мне, Банитчи. Я не хочу быть причиной какого-то вреда для него, или для вас, или для Чжейго. Это мой ман'тчи. Вот такие мы, люди. У нас есть неразумная, ни на чем не основанная верность тем, кто нам нравится, а мое отношение к вам намного глубже поверхностной вежливости, Банитчи.
      - Ясно.
      - Ничего вам не ясно! Но все равно вы мне нравитесь, черт бы вас побрал. От нас не так просто отделаться, наше доброе отношение нельзя отвергнуть жестом руки - только потому, что ваш ман'тчи вам так велит, - от нас нельзя избавиться, если уж нам кто-то нравится. Банитчи, вам от меня не отвязаться, так что терпите.
      В языке атеви не было точного перевода для слова "нравиться". Самое близкое годилось, чтобы сказать "мне нравятся для салата такие-то овощи" или "мне нравятся охлажденные напитки". Но "любить" было ещё хуже. Такого слова Банитчи ему никогда не простил бы.
      У Банитчи раздулись ноздри - раз, другой. Он проговорил на мосфейском языке с сильным акцентом:
      - Я не понимаю значения. Какое значение вы вкладываете в это слово, нанд' пайдхи?
      - Оно означает, что чувство, которое я испытываю к своей матери и брату, к своей работе, я испытываю и к Табини, и к вам, и к Чжейго. - У него сорвалось дыхание. Он потерял власть над собой. Он отбросил всякую сдержанность. - Банитчи, я прошел бы тысячу миль, чтобы услышать от вас доброе слово. Я отдал бы вам свою последнюю рубашку; если бы с вами случилась беда, я бы нес вас на себе эту тысячу миль. Как вы это называете? Глупостью?
      У Банитчи снова раздулись ноздри.
      - Это было бы очень тяжело для вас.
      - Как и испытывать подобные чувства к атеви... - Слова вырвались прежде, чем он успел подвергнуть их цензуре. - Бачжи-начжи. Такое уж мое везение.
      - Не надо шутить.
      - Я не шучу. Господи, я не шучу! Нам надо иметь рядом кого-то, кто нравится, если такого нет, мы умираем, Банитчи, в прямом смысле умираем. Мы идем на свидание с бабушками, мы пьем то, что нам предлагают чужие, и мы больше не просим о помощи, Банитчи, какой смысл просить, когда вы не понимаете, что нам необходимо?
      - Если я не догадаюсь, что вам нравится, вы угрожаете уничтожить мою репутацию. Я точно понял?
      Головная боль стала ещё мучительнее. Все вокруг словно смазалось.
      - Нравится, нравится, нравится... Забудьте вы об этом проклятом слове, Банитчи! Мне каждый день приходится перешагивать через эту канаву. Так неужели вы не можете перешагнуть её один раз? Не можете переступить сюда, на мою сторону, Банитчи, только один раз, чтобы понять, что я думаю? Вы ведь умный. Я знаю, вас трудно сбить с толку. Ну попробуйте, Банитчи, проследить ход одной-единственной моей мысли.
      - Я вам не какой-нибудь салат!
      - Банитчи-чжи...
      Боль достигла какого-то уровня и больше не усиливалась - теперь, когда понятно, что у неё есть предел, терпеть как-то можно... Брен опирался рукой на кладку. Он чувствовал шероховатость поверхности, шелковистую пыль веков, тепло нагретого огнем камня, который выломали из земли, чтобы построить это здание, ещё до того, как земляне покинули свой родной мир. До того, как они заблудились и впали в отчаяние... Он взял себя в руки - вспомнил, что он "пайдхи", человек, стоящий между. Вспомнил, что сам выбрал эту долю, понимая, что награды не будет, но веря, хоть иногда, что атеви, конечно, имеют чувства и, конечно, как только он найдет правильные слова, нажмет правильную кнопку, отыщет ключ к мыслям атеви - он выиграет у атеви все, от чего отказался, покидая людей.
      Ему тогда было двадцать два года, и то, чего он не знал, намного перевешивало его познания.
      - Ваше поведение тревожит меня, - сказал Банитчи.
      - Простите меня.
      Громадный комок в горле мешал говорить. Но теперь Брен был уже намного спокойнее. Он решил не смотреть на Банитчи. Он ведь только выдумал, что видит на лице Банитчи подозрение и гнев.
      - Я реагировал непрофессионально и навязчиво.
      - Реагировали на что, нанд' пайдхи?
      Предательский выбор слов. Опять я оступился, и серьезно оступился. Это головная боль... от неё снова закрутило в животе, желудок ещё не вернулся полностью к норме...
      - Я неверно истолковал ваше поведение. Ошибка была моя, а не ваша. Пойдете ли вы завтра на завтрак со мной, чтобы охранять меня от моей собственной глупости?
      - Какое поведение вы неверно истолковали?
      Снова Банитчи лезет в драку. Отказался клюнуть на наживку, которую ты бросил. А ты сейчас не в состоянии спорить, не сможешь обойтись холодной рациональностью...
      - Я уже объяснил. Для вас мое объяснение не имело смысла. Собственно, и не могло. - Он смотрел в темный угол, куда не доходил свет от огня, и вспоминал, как истолковал Банитчи его объяснение. - Это была не угроза, Банитчи. Я бы никогда не стал вам угрожать. Я ценю ваше общество и ваши хорошие качества. Пойдете вы со мной завтра?
      Назад, к самым простым, самым ранним, самым согласованным, надежным словам. Холодным. Не нагруженным эмоционально.
      - Нет, нади. К столу вдовствующей айчжи никто не может пригласить себя сам. А вы приглашены.
      - Но вы ведь назначены...
      - Мой ман'тчи принадлежит Табини. Мои действия - это его действия. Пайдхи не мог забыть такой простой вещи.
      Брен злился. Он смотрел на Банитчи, смотрел не отрываясь - как ему казалось, достаточно долго, чтобы Банитчи смог понять, как отнесся собеседник к словам "мои действия - это действия Табини".
      - Я не забыл. Разве мог я забыть?
      Банитчи ответил ему угрюмым взглядом.
      - Спросите о пище, которую вам предложат. Проверьте, известно ли повару, что вы за столом.
      В самой первой комнате отворилась дверь. Банитчи мгновенно насторожился. Но это пришла Чжейго, обрызганная дождем, как и Банитчи, явно в хорошем настроении - пока не разглядела их двоих. Лицо её мгновенно стало бесстрастным. Она без единого слова прошла в спальню Брена.
      - Простите, - буркнул Банитчи и двинулся за ней.
      Брен сердито глядел на спину в черной форменной куртке, на резко дергающуюся на ходу косичку - двое охранников Табини, которые проходят через его спальню в помещения для прислуги; он резко ударил кулаком по каменной кладке, но боль в руке ощутил лишь потом, когда отошел от камина.
      Глупо, сказал он себе. Глупо и опасно пытаться объяснить что-то Банитчи. Да, нади, нет, нади, ясные и простые слова, нади.
      Банитчи и Чжейго прошли в помещения для слуг, где они расположились отдельно от других. Брен вернулся в спальню и разделся, поглядывая на мертвую сердитую тварь на стене - это выражение осталось на морде от последнего боя, когда зверь был уже загнан в угол.
      Тварь тоже смотрела на него, когда он уже лежал в постели. Он взял книгу и начал читать - слишком уж разозлился, все равно не заснуть - читать о древних битвах атеви, о предательствах и подлых убийствах.
      О кораблях-призраках на озере, о привидении, которое появляется в аудиенц-зале на этом этаже, о призрачных тварях, которые иногда шныряют по коридорам, вынюхивая и выискивая кого-то или что-то.
      Он - современный земной человек. А все эти духи - старые атевийские суеверия. Но хватило взглянуть один раз в стеклянные свирепые глаза твари на стене, и потом уже он старательно избегал её взгляда.
      Ударил гром. Все лампы погасли, остался только огонь камина в соседней комнате, отбрасывающий неровные отблески, не доходящие до углов спальни и до темного прохода для слуг.
      Он сказал себе, что, видимо, молния ударила в трансформатор.
      Но весь замок после этого погрузился в зловещую тишину, лишь доносился через стены странный отдаленный частый топот или глухие удары, словно где-то билось сердце.
      Затем в служебном коридоре, дальше за ванной, послышались шаги, приближающиеся к его спальне.
      Он соскользнул с кровати на пол и опустился на колени.
      - Нанд' пайдхи, - окликнул его голос Чжейго. - Это я, Чжейго.
      Брен вытащил руку из-под матраса, нырнул обратно в постель, тут же сел и увидел, как вся бригада слуг проходит тенями через его комнату и дальше, наружу. Лиц он не мог разглядеть. Заметил короткий как искра отблеск света на металле - как ему показалось, на униформе Банитчи.
      Одна тень осталась.
      - Кто здесь? - встревоженно спросил он.
      - Чжейго, нади. Я останусь с вами. Ложитесь спать.
      - Шутите...
      - Скорее всего, это просто удар молнии, нанд' пайдхи. А слышите вы вспомогательный генератор. Он поддержит холод в кухонных холодильниках - по крайней мере до утра.
      Брен поднялся, пошел искать халат и ударился коленом о стул - ножки скребнули по полу, Брен почему-то смутился.
      - Что вы ищете, нади?
      - Халат.
      - Вот этот?
      Чжейго немедленно обнаружила халат в ногах постели и протянула Брену. Атеви видят в темноте намного лучше людей, напомнил он себе - и ему вовсе не стало приятнее от этой мысли. Он надел халат, завязал пояс и прошел в гостиную, так сказать, менее провоцирующее помещение; огонь в камине гостиной был единственным источником света - плюс ещё время от времени за окнами сверкали молнии, выбеливая все вокруг.
      Легко ступающая, поблескивающая металлом тень проследовала за ним. Глаза атеви светятся отраженным светом, бледно-золотым. Атеви находят что-то зловещее в том, что у людей глаза не светятся и потому люди могут незаметно проскользнуть в темноте. Различия между атеви и людьми порождают и у тех, и у других ночные кошмары.
      Но в этом мире нет для тебя более безопасной компании, напомнил он себе, и ещё напомнил, что вся эта тревога - всего-навсего удар молнии, и что Банитчи, когда вернется сюда, наверняка будет мокрый, промерзший и злой.
      Но Чжейго была не в халате. Когда свет выключился, она была в униформе и при оружии, и Банитчи тоже.
      - Вы не спали? - спросил он, остановившись у огня.
      Двойной отблеск её глаз скрылся на миг - это она мигнула, потом совсем исчез, когда она тоже подошла поближе и оперлась локтем на каминную полку. Ее тень нависла над Бреном, блики огня заблестели на черной коже.
      - Мы бодрствовали, - сказала она.
      Дела вокруг него продолжаются - без объяснений. Ему было холодно даже в халате, он думал, как нужно выспаться - чтобы утром успешно противостоять вдове.
      - Вокруг этого места есть защита? - спросил он.
      - Конечно, нади-чжи. Это все ещё крепость - когда требуется.
      - С туристами и всем прочим.
      - С туристами. Да... Завтра должна приехать группа, нади. Пожалуйста, будьте благоразумны. Им не обязательно видеть вас.
      Он стоял у огня, укутавшись в халат, дрожал и чувствовал себя все более хрупким и уязвимым.
      - А туристы когда-нибудь отстают от группы, скрываются с глаз охраны?
      - За это полагается суровый штраф, - сказала Чжейго.
      - За убийство пайдхи, наверное, тоже, - пробормотал он. На халате не было карманов. Атевийского портного никогда не уговоришь сделать карманы. Он сунул руки в рукава. - Как минимум, месячное жалованье.
      Чжейго решила, что это смешно. Он услышал её смех - редкий звук. Как и её утешения.
      - Утром я завтракаю с бабушкой Табини, - сказал он. - Банитчи на меня страшно сердится.
      - А почему вы приняли приглашение?
      - Я не знал, могу ли отказаться. Не знал, какие сложности это может вызвать...
      Чжейго хмыкнула - негромко, насмешливо.
      - Банитчи говорит, это потому, что вы считаете его салатом.
      Какое-то мгновение он даже не мог рассмеяться. Все это было слишком серьезно, на грани глубокой обиды; но все-таки и вправду смешно, Банитчи с этой мрачной растерянностью, и сам Брен с его отчаянными, чисто человеческими попытками найти точку приложения для своих осиротелых привязанностей. А теперь - внезапная, беспрецедентная словоохотливость Чжейго.
      - Я поняла, что это вызвано сложностями перевода, - сказала Чжейго.
      - Я пытался выразить ему свое самое глубокое уважение, - объяснил Брен. Слово "уважение" было холодным, далеким и приличествующим. Весь тщетный спор снова поднялся перед ним непреодолимым барьером. - Уважение. Благорасположение. И все это - вместе.
      - Как это может быть? - спросила Чжейго.
      Абсолютно честный вопрос. Атевийские слова не означают того, что он пытался в них вложить. Не могут они этого означать, принципиально не могут. У атеви строй мысли совсем другой, так говорят специалисты. Динамика взаимоотношений атеви - другая, а в чем состоят отличия, ни один пайдхи никогда не мог разгадать... Может быть, потому что пайдхиин неизменно пытались найти слова, соответствующие человеческим терминам, - а потом обманывали сами себя относительно их значения, когда мир атеви становился им уже не под силу, - своеобразная самозащита.
      Господи, но почему она решила разговориться сейчас? Это что, политика? Или допрос?
      - Нади, - ответил он наконец устало на её вопрос, - если бы я мог объяснить, как это может быть, вы бы поняли нас намного лучше.
      - Но Банитчи говорит на мосфейском языке. Надо было сказать ему по-мосфейски.
      - Банитчи не чувствует по-мосфейски. - Поздно теперь уже об этом говорить. Сам сделал глупость. Сделал отчаянную попытку перепрыгнуть все преграды и поймать за хвост отвлеченное понятие. - Я пытался выразить мысль, что совершил бы для него что-либо благоприятное, поскольку он представляется мне заслуживающей благоприятных поступков личностью.
      Такая формулировка по крайней мере переводила вопрос в царство абстракций, в то восприятие удачи, отвечающей за вселенную, которое как-то проходит вместо бога в мировосприятии раги.
      - Мидей, - объявила Чжейго - как будто с удивлением.
      Этого слова он прежде не слышал - а в обиходном разговоре встречалось совсем немного слов, которых он не слышал бы прежде. А она продолжала:
      - Дахемидей. Вы - мидедени.
      Теперь уже три слова подряд. Он слишком устал, чтобы записать, да и чертов компьютер не работает.
      - И что это означает?
      - Мидедени считали, что удача и благорасположение живут в людях. Это, конечно, была ересь.
      Ну конечно, ещё бы.
      - Так это было в давние времена?
      - Ну, половина Адчжейвайо до сих пор верит во что-то такое, в деревнях во всяком случае, - что ты должен вступать в ассоциацию с каждым, кого встретишь.
      Целая популяция, отдаленная община, где люди любят других людей? Он захотел вдруг поехать туда - но тут же возникло опасение, что там могут выявиться другие существенные различия, возможно, угрожающие Договору.
      - Вы действительно в такое верите? - не оставляла затронутую тему Чжейго.
      Не в ереси дело; по-настоящему опасно, что его мысли, рассеянные и страстные, мгновенно устремились по новому следу, что так трудно ему было выстроить логические аргументы против внезапно родившегося предположения, невероятно соблазнительного предположения: будто атеви на самом деле могут понять расположение и привязанность.
      - Владыки техники действительно думают, что в этом соль?
      Чжейго явно полагает, что разумные люди так думать на могут.
      Это заставило его задать себе вопрос - по внутренней привычке пайдхи: а может, люди и в самом деле отчасти слепы к примитивному характеру таких привязанностей?
      Но тут этот вывих мысли толкнул его в обратную сторону, к уверенности, что земляне правы.
      - Что-то в этом роде, - сказал он.
      Эксперты говорят, что атеви принципиально не могут мыслить вне иерархической структуры. А Чжейго говорит, что могут? У него заколотилось сердце. Здравый смысл кричал: притормози, не спеши верить, тут какое-то противоречие!
      - Так значит, вы все-таки умеете чувствовать привязанность к лицу, к которому не имеете ман'тчи?
      - Нади Брен, вы делаете мне сексуальное предложение?
      У него словно дно вывалилось из желудка.
      - Я... Нет, Чжейго-чжи.
      - Я удивилась.
      - Простите мне нарушение приличий.
      - Простите мое ошибочное предположение. Так о чем же вы тогда спрашивали?
      - Я... - Невозможно восстановить объективность. А может, она никогда и не существовала. - Просто я хотел бы почитать о мидедени, если вы сможете найти мне такую книгу.
      - Конечно. Но я сомневаюсь, что здесь найдется. Библиотека Мальгури посвящена в основном местной истории. А мидедени жили восточнее.
      - Я бы хотел достать себе такую книгу, если можно.
      - Уверена, у меня есть по крайней мере одна, но не здесь - в Шечидане.
      Ну и кашу я заварил. И создал у лица, которое, наверное, докладывает прямо Табини, впечатление, что люди принадлежат к какой-то мертвой ереси, к которой мы, наверное, на самом деле и близко не подходили.
      - Вероятно, это религиозное течение неприложимо к нам, - сказал он, пытаясь залатать прореху. - Уж слишком невероятно точное соответствие...
      У Чжейго есть голова на плечах, и очень неплохая. Брен решил рискнуть и сказать такое, что обычно говорил одному лишь Табини.
      - Между нами и вами существуют внешние соответствия, которые могут оказаться самыми обманчивыми. Потому что нам хочется верить в них.
      - Как минимум, мы в Шечидане терпимы. Мы не стреляем в других из-за философских расхождений. Я бы не приняла такой заказ.
      Боже, помоги мне. Но, может, это Чжейго шутит. Второй раз за один вечер.
      - А я так и не думал.
      - Надеюсь, я не обидела вас, нади.
      - Я вас тоже люблю.
      На атевийском языке эта старая фраза прозвучала очень смешно. Она вызвала улыбку Чжейго, такую редкую, кивок, вспышку этого сверхъестественного зеркального свечения в её глазах - очень, очень серьезных.
      - Я не поняла, - сказала она. - Это от меня ускользнуло.
      Чтобы перекрыть пропасть, мало одного желания, даже самого сильного. Брен смотрел на неё словно из-за глухой непреодолимой стены - он не чувствовал себя в такой полной изоляции с самых первых дней на материке, со своей первой нечаянной ошибки в общении с атеви.
      - Но вы пытаетесь понять, Чжейго-чжи. Банитчи тоже пытается. И благодаря этому я чувствую себя менее... - Нет на атевийским слова "одинокий"! - Менее отдельным.
      - Но мы с вами разделяем общий ман'тчи, - сказала Чжейго, как будто действительно поняла что-то в его словах. - К дому Табини. Не сомневайтесь в нас, пайдхи-чжи. Мы вас не бросим.
      И снова мимо, снова непонимание. Ну никак, ничем не добьешься нужного перескока логики. Он смотрел на нее, и спрашивал себя, как может существо столь честное на самом фундаментальном уровне и доброе, несмотря на лицензию, которая у неё есть, - как может она быть абсолютно лишена этой эмоциональной потребности, без которой не перепрыгнешь через тупую логику? Ни в какие ворота не лезет. И все же ошибкой будет связывать какие-то надежды с Адчжейвайо и любой другой мертвой философией.
      Философия - вот ключевое слово: интеллектуальная, а не эмоциональная структура. И земной человек после тщетной попытки нежно обнять эту структуру уходит опустошенным и обиженным.
      - Благодарю вас, нади-чжи, - сказал он и отошел от камина к окну, в котором ничего не было видно, кроме дождевых капель на темном фоне.
      Что-то не то бахнуло, не то лопнуло. Эхо отразилось от стен, потом ещё раз.
      Нет, это не просто хлопнул на ветру ставень. Это где-то за стенами замка, думал он, к юго-западу, за подъездной дорогой.
      В здании было очень тихо, только шумел дождь да потрескивал огонь в камине.
      - Отойдите от окна! - приказала Чжейго, и он немедленно отступил в сторону и прижался плечом к твердому камню; сердце бухало молотом, он думал, сейчас Чжейго покинет его и кинется на помощь к Банитчи. Воображение нарисовало ему четверых, нет, пятерых убийц, которые уже пробили брешь в древней обороне замка и проникли за стену.
      Но Чжейго, судя по виду, просто стояла и прислушивалась. Второго выстрела не было. Потом запикала её карманная рация - Брен не видел переговорника Чжейго, но, конечно, где-то она его прятала; она вытащила плоскую коробочку и нажала кнопку большим пальцем. Раздался голос Банитчи он что-то говорил словесным кодом.
      - Тано стрелял по каким-то призракам, - перевела Чжейго, взглянув на Брена. На фоне огня она выглядела черным силуэтом. - Ничего страшного. У него нет лицензии.
      Она хотела сказать, что Тано не профессионал, а потому мог сделать неправильные выводы. Выходит, по крайней мере Тано - а может быть, и Алгини - был не из числа телохранителей Табини: имел лицензию на ношение огнестрельного оружия для самообороны, но не для использования его в общественных местах.
      - Так что, это молния была, значит? Это в молнию они там стреляют?
      - Нервы, палец на спуске дернулся, - легкомысленным тоном бросила Чжейго и выключила рацию. - Не о чем тревожиться, нади-чжи.
      - Ну, и когда у нас будет электричество?
      - Как только сюда приедет бригада из Майдинги. До утра, я бы сказала, будем жить без света. Случается, нади. Пушка на стене часто притягивает молнии. И трансформатор, к сожалению, тоже. Ничего необычайного.
      Из-за аварии с электричеством завтрак могут отменить. Есть шанс получить отсрочку, наказание за безрассудство будет временно отложено...
      - Я рекомендую вам лечь, - сказала Чжейго. - Я тут посижу и почитаю, пока не вернутся все наши. А у вас ведь утром назначена встреча.
      - Мы с вами беседовали о ман'тчи, - сказал он нервно.
      То ли из-за грозы я нервничаю, то ли из-за выстрела, то ли из-за собственных ошибок. В разговоре с Чжейго зашел достаточно далеко в сугубо личную область, настолько, что ей показалось, будто я пытаюсь сблизиться с нею сексуально. Господи помоги. Я же перепробовал все доступные мне линии общения, дошел чуть ли не до эмоционального припадка, подумать тошно, какое я на неё произвел впечатление, а она ведь наверняка все расскажет Банитчи, а потом они уже вместе доложат Табини: мол, пайдхи ведет себя крайне странно. Ну как же, сделал непристойное предложение Чжейго, приглашал Джинану на луну и принял Банитчи за салат.
      - Беседовали? - Чжейго отошла от камина и взяла его за руку. - Идемте в вашу спальню, нанд' пайдхи, вы можете замерзнуть...
      И буквально силой резко дернула его мимо окна, даже рука заболела - он не ожидал такого.
      Он все-таки пошел за ней, но сердито подумал про себя: если бы она действительно беспокоилась, то заставила бы меня проползти под окном - а на самом деле она просто хотела убрать меня от окна, которое наверняка подозрительно светится в полной темноте - светом от огня в камине - и отбрасывает наши тени. Но есть же ещё и замковая стена между этим окном и озером...
      Но, может, она боится, что молния ударит в пушку?
      - Ложитесь, Брен-чжи. - сказала Чжейго, доставив его к дверям спальни. - Не тревожьтесь. Они разберутся, насколько серьезна авария. Нам надо что-то конкретное сказать, когда будем звонить на электростанцию. И, конечно, когда электричество отключается, мы принимаем особые меры предосторожности. Это все рутина - распланированные и отработанные действия. Может быть, вы услышите, что я выхожу. Может быть, не услышите. Но о своей безопасности не беспокойтесь.
      Стало быть, отсюда все-таки можно связаться с аэропортом по радио службы безопасности. Нетрудно было и догадаться. Но, во всяком случае, в первый раз кто-то упомянул о такой возможности прямо... Однако, так или иначе, вряд ли удастся толком выспаться, если охрана всю ночь будет шмыгать через спальню.
      Но он сел на край кровати, а Чжейго вернулась в соседнюю комнату, оставив его одного в почти полной темноте. Он снял халат, лег и укрылся шкурами. Сна не было. Он лежал, напрягая слух, следил за слабыми отблесками света от камина в соседней комнате, от которых ползали тени по стенам и посверкивали стеклянные глаза зверя напротив кровати.
      "Они говорят, никакой опасности нет, - думал он, обращаясь мысленно к зверю. - Не тревожься".
      Пожалуй, можно и поговорить с животным, раз уж между нами такие близкие отношения. Зверь был созданием этой планеты. Он умер, бешено сражаясь против атеви, которые получали удовольствие, убивая его. И никому ни о ком не надо было жалеть и печалиться. Он же не был последним экземпляром своего вида. В кустах, наверное, бродили сотни тысяч тварей такой породы, таких же злобных и безжалостных, как он.
      Приспособленных к этой земле. Зверь не чувствовал привязанности к своим детенышам или к своим ассоциатам. Он в них не нуждался. Природа снабдила его иерархическим чувством доминирования, весьма полезным с точки зрения выживания, надежной защитой от разрыва сердца.
      И он сумел выжить до той поры, пока кто-то более хитрый и опасный не убил его - а после прицепил его голову на стену, чтоб была компания глупому землянину, который позволил затащить себя сюда - который гнался сначала за знаниями, а потом за честью быть лучшим.
      И хватит, вполне достаточно философских раздумий перед сном в такую ночь. Потому что, черт побери, больше тут ничего нет, и если я позволю себе...
      Но он не мог заснуть. Пайдхи, в свои двадцать шесть лет (по атевийскому счету), не мог начать очеловечивать народ, с которым имеет дело. Это - самая опасная ловушка. И все его предшественники вынуждены были через неё пробиваться. Он знал это - в теории.
      Ты ведь прекрасно справлялся, пока находился в часе полета от Мосфейры. Пока твоя почта прибывала строго по расписанию, два раза в неделю. Пока...
      Пока твердо знал, что скоро снова увидишь человеческие лица, пока дела шли великолепно и пока вы с Табини были такими друзьями, такими замечательными друзьями.
      Ключевое слово. Друг.
      Вот тут-то тебя, пайдхи, и подстерегала беда, именно тут. Пайдхи был туп и слеп - именно в этом.
      Пайдхи не понимает, почему он здесь оказался, пайдхи не знает, как ему отсюда выбраться, пайдхи не может получить от Банитчи и Чжейго того эмоционального удовлетворения, которое давал ему Табини, когда смеялся вместе с ним, шутил с ним - вплоть до последней встречи.
      Мы расстреливали дыни, от них только куски летели. Табини похлопывал меня по спине - легонько, ведь человеческие спины так легко ломаются - и говорил мне, что у меня настоящий талант к стрельбе. Но насколько он сам был талантлив, Табини, вот что сейчас важно. Насколько талантливо понимал своего пайдхи этот атева, четвертый по счету представитель своей стороны в Договоре?
      Может быть, ему подсказал его предшественник, что у пайдхиин есть слабое место - тяга к личным привязанностям?
      Что, чем дольше ты их знаешь, тем глупее они становятся, доверчивее, тем легче из них что-то выдоить...
      В горле стоял комок, горький, вызывающий боль, чисто человеческий комок, мешающий трезво и рационально оценивать ситуацию. Его иногда спрашивали, долго ли он будет пригоден для дела, сумеет ли приспособиться. Не каждый пайдхи смог сделать занятием на всю жизнь работу, за которую взялся, озеро полезных советов пересыхало - от Уилсона со временем вовсе уже не было толку, он стал чудаковатым и таким вспыльчивым, что совет начал поговаривать о его замене против воли айчжи, отца Табини, тот ведь категорически отказывался дать согласие на замену. Уилсон буквально в первый месяц после возвращения на Мосфейру перенес третий инфаркт, а при встречах с Бреном держался угрюмо, бесстрастно и ни разу не сказал ему хоть чего-то стоящего и полезного.
      В совете говорили "он перегорел". Брен поверил им на слово и старался не считать Уилсона сукиным сыном. В последние два года правления Валаси Брен встречался с Табини, наследником, когда на время замещал Уилсона во время отлучек пайдхи - обычно это длилось несколько дней; Брен считал, что угрюмое настроение Уилсона вполне соответствует натуре предшественника Табини, а вот Табини ему нравился - опять это опасное слово... И все же, по сути дела, Брен лично никогда не верил, что Уилсон перегорел. Не может человек стать таким таким неприятным, чужим, если его собственный характер к тому не располагает. Ему не нравился Уилсон, и когда он спросил Уилсона, какое у того впечатление о Табини, Уилсон ответил ядовитым тоном: "Такое же, как обо всех них".
      Брену не нравился Уилсон. Ему нравился Табини. Он считал, что со стороны совета было ошибкой вообще ставить на эту должность Уилсона, человека с таким предубежденным отношением к атеви.
      А сейчас Брену было страшно. Он представлял себе ожидающие впереди долгие годы на должности пайдхи, думал, сколько лет мог попусту растратить в глупом заблуждении, которое он называл дружбой с Табини... Он видел себя на месте Уилсона - навсегда без жены, без ребенка, без друга, ведь Барб рано или поздно сообразит, что любой мужчина на Мосфейре - куда лучшая инвестиция: жизнь слишком коротка, чтобы сидеть и ждать, пока её поманит и позовет какой-то парень, который время от времени появляется в её жизни без всяких объяснений, ни слова не говорит о своей работе, а физиономия у него становится все мертвее, как будто ему один за другим перерезают нервы, управляющие выражением лица.
      Можно подать в отставку. Можно вернуться домой. Можно сделать предложение Барб.