Магия возмездия

      - Ну надо же! - недоумевала Марина. - Мне казалось, она такая открытая, такая одинокая. Я думала, что она нуждается в моей поддержке, думала, ей надо выговориться, поделиться, ведь столько всего ужасного произошло за последние месяцы. И зачем ей нужно было скрывать свое знакомство с этим американцем?
      - Ой, мам, ты такая наивная! - не удержалась Сима. - Не просто знакомый, а наверняка любовник!
      - Тебе везде любовники мерещатся, - оскорбилась уличенная в наивности Марина Алексеевна и, взяв сигарету, раздраженно щелкнула зажигалкой.
      - Ну знаешь, в этом семействе сам черт ногу сломит. Я уже не понимаю, чему верить, чему нет. По словам Алены, она спала с этим самым Джоном чуть ли не с пятнадцати лет! Тут волей-неволей любовники замерещатся! Кстати, как ты думаешь, это правда?
      - Понимаешь, - уверенно заговорила Марина, оседлав
      своего любимого конька, - здесь очень сложный комплекс: и чувство
      вины по отношению к отцу, и стремление отомстить матери, и жажда самоутверждения, и кризис идентичности... Все по Фрейду: жуткая смесь комплексов Электры, Эдипа и еще черт знает кого. - Мать была не сильна в психоанализе. - Короче, думаю, она все врет. То есть не специально, конечно, а
      из-за своих болезненных фантазий. - Марина продолжила монолог,
      густо перемежая его профессиональной терминологией.
      Симка окончательно запуталась и из всего сказанного поняла только, что Джон Гершович, возможно, и не был любовником своей падчерицы. Вздохнув с облегчением, она выхватила у матери сигарету и затянулась.
      - Господи, и как ты куришь такую гадость? - Сима даже закашлялась.
      - Не нравится - не кури! - вдруг разошлась Марина.
      И вообще, всем тебе мать плоха!
      - Мамочка, дорогая, - стала подлизываться Сима, обнимая
      мать за шею. - Ты у меня самая умная, самая красивая, самая
      замечательная. Давай я заварю свежего чайку.
      Мир в семье был восстановлен.
      * * *
      Симка катастрофически опаздывала. Перепрыгивая через несколько ступеней на лестнице, расталкивая хмурых посетителей в обшарпанных коридорах прокуратуры, она влетела в кабинет, чуть не сбив с ног стоявшего у открытого сейфа Володьку Снегирева.
      - Ой, прости! Привет! Как дела? - выпалила Сима на
      одном дыхании, плюхаясь за свой стол.
      - Дела в сейфе, - плоско сострил Володька. - А ты, гляжу, опять проспала!
      - Проспала, ой, проспала! - покаялась Сима. - И,
      если честно, до сих пор толком не проснулась. Володечка, солнышко
      мое, сделай кофейку, будь другом. Едва глаза продрала - и бегом на работу. Даже позавтракать не успела. - Сима жалобно посмотрела на Снегирева.
      Уже привыкший к такому обращению, Снегирев вздохнул и покорно
      поплелся к своему столу, оттуда извлек жестяную банку "Нескафе" и, наливая воду из пластиковой бутылки в большую жестяную кружку, включил в розетку мощный кипятильник. Вода быстро закипела, и он принялся готовить кофе для Симы. Сима с удовлетворением следила за его хлопотами, изображая жертву бессонницы.
      - Пей уж, страдалица! - подвинул к ней чашку Снегирев.
      Симка с наслаждением сделала глоток:
      - Спасибо, золотце! Век буду благодарна, что спас меня от смерти. Она не пожалела слов благодарности, а потом поинтересовалась: - Кстати, как там твои дела? Что-нибудь вырисовывается?
      - На что это вы, дамочка, намекаете? - грозно вскинулся
      Володька.
      - Что ты! Никогда в жизни! Просто хотела поинтересоваться, как
      там подруга? Не скучает? - Симка слащаво улыбнулась.
      Помощь, как и полагается честному работнику прокуратуры, надеюсь, оказываете в полном объеме?
      Володька нахмурился, и Симка решила, что лучше не пережимать. Она напустила на себя наивный вид и, пристально глядя Снегиреву в глаза, начала подлизываться:
      - Ну, не злись, Володь. Расскажи лучше, что-нибудь новое появилось
      по Инкиному делу?
      - Да черт его знает! - Володька потер свои румяные гладко выбритые щеки. - Налицо два убийства: Инниной подруги и ее сутенерши.
      Симка сразу же отметила про себя, что Снегирев не сказал, как обычно, "проститутка", а употребил очень обходительный и мягкий оборот "Иннина подруга". Довольно улыбаясь, она продолжала следить за ходом мыслей старшего товарища.
      - В первом случае как будто все ясно: убийца - маньяк,
      из бывших клиентов. Девочку ножиком пописали от души и при этом зачем-то перевернули квартиру вверх дном. Ее сутенерша Фатима, весьма немолодая дамочка, вряд ли представляла интерес для сексуального маньяка. От нее определенно что-то хотели, даже пытали. А может, все это видимость, и просто идут разборки крыш.
      - Как же это разборки крыш? - возмутилась было Симка. - А Фрол? По-моему, Инка весьма определенно дала понять, что именно он угрожал ей, и, похоже, на маньяка он тянет так, что даже в ушах закладывает. Почему, ты думаешь, девушка решила воспользоваться твоей квартирой, а в свою носа не кажет? Из-за Фрола, конечно же. Мне кажется, что с появлением гражданки Соколовской с ее показаниями дело твое становится яснее ясного.
      Прихлебывая крепкий кофе, Симка, уверенная в своей правоте, излагала собственную точку зрения.
      - Думаешь, все так просто? - поинтересовался Володька.
      - Ну не все, конечно, но общая линия вырисовывается, - произнесла Симка.
      - Если бы ты чаще появлялась на работе и перезванивалась со своей подругой, то знала бы, что со вчерашнего дня Инна проживает на собственной квартире и по собственному желанию. - Володькин тон был ехидным и отвратительным.
      Таким довольным Снегирев не выглядел давно. Сейчас он занимался своим любимым делом - поучал бестолковую Серафиму Бовину, получая от этого занятия огромное наслаждение. Симка, выглядевшая скорее растерянной, чем изумленной, попробовала защищаться.
      - Подожди, а как же Фрол?
      - Три дня назад я получил материалы по Фролу. Он вряд ли мог причинить твоей подружке столько беспокойства, поскольку в октябре прошлого года его убили в местах лишения свободы.
      Симка только хлопала глазами, а Володька невесело улыбался.
      - Так-то вот, Симочка!
      - Ну и что же ты собираешься теперь делать? - немного придя
      в себя, поинтересовалась Симка. - И как отреагировала на полученное
      известие Инка?
      - Обрадовалась, конечно. - Володька печально вздохнул.
      Сказала, что ей давно пора воскреснуть, собрала вещички и уехала.
      - Поблагодарила хоть на прощание?
      - Да, сказала: "Спасибо", - на щеках Володьки вспыхнул
      румянец, и было заметно, что он волнуется, - я пытался ее отговорить,
      но она даже слушать не стала. Когда узнала, что Фрол мертв, заявила,
      что больше ей бояться нечего...
      - Узнаю Инночкин взбалмошный характер, - задумчиво произнесла
      Симка, глядя на разом погрустневшего Снегирева, и, чтобы хоть немного его приободрить, добавила: - Не сомневаюсь, что она не оставит тебя в покое. В знак благодарности Инка наверняка приготовит тебе какой-нибудь грандиозный сюрприз за спасение своей жизни. Я уж это точно знаю.
      Но все Симкины ухищрения были бесполезны: Снегирев вошел
      в транс и только шумно вздыхал. Решив настроить товарища на рабочий лад и прекратить внезапно начавшийся приступ любовной тоски, попутно думая о том, что она скажет Инке по поводу ее поведения, Симка стала тормошить его вопросами:
      - Володя, над какой же версией ты сейчас работаешь?
      Просветил бы меня. Хоть какие-нибудь вещдоки по убийству Фатимы у тебя есть?
      - Есть. Клочок черной ткани в руке у сутенерши. По
      заключению экспертизы, он от шелковой мужской рубашки китайского производства, ими все рынки завалены, - вздохнул Снегирев. - Правда, пальчики есть. Не больно-то он скрывался, хватался за все, что мог. Пальчики по обоим убийствам идентичные. В компьютер их запустил - ничего. Значит, в поле зрения правоохранительных органов раньше не попадал. В общем, есть свои люди, - намекнул он на осведомителей, - надо поговорить.
      - Понимаю, - многозначительно кивнула Сима,
      и хотя ей не слишком хотелось возвращать коллегу к разговору о женщине, которая смущала его покой, она все-таки решилась: - Володь, скажи, пожалуйста, а что тебе рассказывала по этому делу Инка?
      - Ну, я особенно ее не расспрашивал, - сказал Снегирев
      с печальным выражением лица. - Она уж очень переживала из-за смерти подруги и той... старушки. По-моему, она ей прямо как мать родная была.
      - А моя подружка не рассказала тебе, что именно Фатима подрядила ее следить за Голубевым, затем проникнуть к нему в квартиру и украсть оттуда некую кожаную папочку с документами, содержание которых, увы, никому не известно? - Симка была поражена наивностью своего коллеги. - Насколько я помню, этой информацией она должна была осчастливить тебя во время вашего экзотического ужина.
      - Что?! - Володька побагровел.
      - Не надо так волноваться. - Сима изо всех сил сдерживалась, чтобы не рассмеяться. - Эта информация, безусловно, очень ценная, но сейчас уже абсолютно бесполезная.
      - Я ее убью. - Лицо Снегирева теперь стало
      белым.
      - За время нашего общения с Соколовской я хотела это сделать
      по меньшей мере несколько раз, - с сочувствием в голосе сказала Серафима, - но потом я поняла, что все происходит с ней по причине природной наивности, которая, как учат мудрецы, напрямую связана с красотой, из-за доброго сердца и нежелания кого-нибудь обидеть.
      - Мне нужно понять, почему она... - Володька забегал по
      кабинету. - Давай рассказывай, что у тебя нового по делу?
      - Так все запуталось. Эта Рогозина - пассия Голубева вроде
      бы никому не мешала: тихая одинокая женщина, психиатром работала с
      моей матерью. Никто о ней ничего толком не знал, очень скрытная была.
      Ни близких родственников, ни друзей - никого. Ни денег, ни наследства - убивать не за что, в последнее время встречалась с профессором Голубевым. Ну, ты все это знаешь. У нее тоже дома все перевернули. Незадолго
      до ее убийства умер сам Голубев, причем, как написали судебные медики,
      смерть наступила от приступа астмы. Вообще мне здесь очень многое
      не нравится.
      - Что, например? - спросил Снегирев.
      - Есть здесь какие-то нестыковки, но не могу сообразить, какие
      именно. Алена, племянница Голубева, заявила, что за ней и за отцом
      в последнее время следили какие-то люди, что как раз накануне событий объявилась эта ее тетка, Эвелина, а до этого о ней не было ни слуху ни духу. Эвелина, между прочим, являющаяся важным свидетелем, сейчас прогуливается где-то за границей, и найти ее никто не может. И еще одно любопытное совпадение. Случайно выяснилось, что отчим Алены, некий Джон Гершович, советник президента США, недавно убитый в Израиле, как минимум был знакомым Эвелины. К тому же, - Сима сделала паузу, - у убиенной Фатимы в ежедневнике был записан телефон салона Эвелины! Как это все собрать в кучку, ума не приложу! Аленины показания не действительны, поскольку она больна. Мать мне говорила, но я не верила, пока сама с ней не пообщалась. Она сбежала из психиатрической больницы и полуголая прибежала ко мне, умоляя спасти ее. Пришлось вызвать санитаров. Совсем у бедной девочки крыша съехала... Кстати, надо бы ей назначить судебно-психиатрическую экспертизу. Не поможешь?
      Снегирев дал Симке ценные указания, а она быстро напечатала на видавшей виды пишущей машинке постановление.
      - Слушай, - вдруг встрепенулась Симка, - я ведь
      совсем забыла получить результаты по пальчикам из квартиры Рогозиной!
      - Ты что, совсем без головы?! - взорвался Володька.
      Ты что, не понимаешь, что это первое, что ты должна была сделать!
      Не схемочки чертить, не картиночки рисовать, а землю носом рыть, чтобы узнать результаты экспертизы! Какая же ты все-таки дура!
      - Но они же должны были сами прислать! - пыталась
      оправдываться Симка.
      - Не пришлют, пока ты сама не побеспокоишься! Ты что, не знаешь экспертов? Да из них надо каждую бумажку выбивать, и то не факт, что получишь вовремя! - Он подвинул к ней телефонный аппарат. - Ну-ка звони!
      Сима послушно набрала номер и строгим голосом спросила о результатах дактилоскопической экспертизы. Повисла пауза. Спустя некоторое время ей ответили. Сима подняла изумленные глаза на Снегирева, тихо поблагодарила и повесила трубку.
      - Володь, - тихо произнесла она, - по нашим с тобой делам проходят одни и те же пальчики. Просто твоя экспертиза производилась первой.
      * * *
      Поскольку Эвелина путешествовала за границей, Сима решила пока побеседовать с ее матерью.
      Маргарита Ильинична была удивлена, когда вечером зазвонил телефон
      и приятный женский голос спросил, где можно найти Эвелину. Она вежливо,
      но с легким раздражением ответила:
      - Ну откуда же мне знать, она ведь мне не докладывает. А кто
      ее спрашивает?
      - Следователь прокуратуры Серафима Бовина, - представилась Симка.
      - Что-нибудь случилось? - встревожилась Маргарита Ильинична.
      - Не беспокойтесь, я просто хотела поговорить с вашей дочерью.
      Может, вы сможете приехать, чтобы ответить на несколько вопросов?
      - Конечно, - с готовностью согласилась Маргарита Ильинична.
      Она всегда была готова исполнить свой гражданский долг. Она тщательно записала адрес и положила трубку.
      По Маргарите Ильиничне можно было сверять часы. Поздоровавшись
      с Симой, с некоторым презрением оглядела высовывающиеся из-под стола длинные ноги в кроссовках не первозданной чистоты, отметив про себя, что следователь прокуратуры могла бы выглядеть и посолиднее. С достоинством сев на стул, выпрямила спину.
      - Я вас слушаю.
      Симе Маргарита Ильинична сразу же не понравилась - слишком чопорна
      и высокомерна. Но она решила быть дружелюбной и вежливой.
      - Маргарита Ильинична, я веду одно дело, свидетелем по которому
      является ваша дочь, - начала Сима. - Дело касается академика
      Виктора Голубева. Это имя, смею надеяться, вам хорошо знакомо?
      Женщина недоуменно подняла брови:
      - Академик Голубев? Я должна его знать? Что-то не припоминаю.
      При чем здесь Эвелина?
      - Ну как же, Виктор Голубев, сын Сергея Александровича Голубева. Сима замолчала, не зная, как поделикатнее сказать. - Ведь Сергей Александрович Голубев был настоящим отцом Эвелины, а его сын Виктор - ее сводным братом.
      - Да бог с вами, милая! - Маргарита Ильинична
      надменно вскинула брови. - С чего вы это взяли? Отец Эвелины - Игорь Борисович Горелов - недавно умер. А я никогда и не слышала ни о каких Голубевых.
      - Но разве вы не работали в шестидесятые годы в Челябинске лаборанткой? - предприняла последнюю попытку Сима, надеясь, что женщина просто не
      склонна распространяться о семейных тайнах.
      - Извините, Серафима Григорьевна, но я никогда в жизни не была
      в Челябинске.
      ГЛАВА 15
      Москва, 1999 год
      Станислав заперся в своей комнатке в шикарном особняке Эвелины, лег на узкую жесткую кушетку и, опустив руку, поднял с пола журнал. Долго разглядывал глянцевые порнографические картинки, но почему-то почти не испытывал знакомого возбуждения. Тогда он попытался представлять вместо искусственных синтетически-грудастых блондинок хрупкую нежную Алену, почти наяву увидел ее родинку под девичьей грудью и рывком расстегнул "молнию" черных джинсов.
      С тех пор, как Алену увезли в больницу, он не находил себе места. Лишенный возможности тайком подсматривать, как девушка вся в каплях воды выходит из душа, как кутается в большое пушистое полотенце, как расчесывает мокрые волосы, как переодевается перед сном, он чувствовал нарастающее напряжение и тревогу. Казалось, он сойдет с ума, если опять не увидит ее. Первое время помогали порножурналы, но вскоре этого стало недостаточно. Мысленно он раздевал Алену, привязывал ее руки и ноги к спинке кровати черными шелковыми лентами, брал в руки плетку... Затем холодным лезвием остро заточенного ножа проводил по ее коже, чувствуя, как она извивается, пытаясь освободиться, и глядя в ее полные ужаса и страдания глаза... Конец отличался только в деталях. Больше всего ему нравилось мысленно душить ее. Станислав снова и снова переживал ощущение хрупкой нежной шейки в своих тонких, но очень сильных руках, когда, по мере того, как сжимаются его пальцы, шея напрягается, а затем обмякает, становясь безжизненно-податливой.
      Станислав был страшно зол на Эвелину за то, что та увезла
      Алену. Он ненавидел ее за то, что она пыталась командовать им, держала его в доме, как прислугу, давала дурацкие задания, а потом устраивала скандалы и угрожала психушкой, если он делал что-то не так, как ей хотелось. Конечно, он был благодарен ей за то, что она вытащила его из той неприятной истории, но Станислав считал, что вполне отработал ту услугу. Однако до поры до времени он не выказывал ей своего недовольства, демонстрируя послушание, подчинение и обожание. Впрочем, раньше все так и было. Но он не мог простить ей отъезда Алены и того, как по-хозяйски она вела себя с ним в присутствии девушки. Станислав был хитрым и осторожным и никогда не показывал Эвелине того, что чувствовал. Пусть думает, что он по-прежнему во всем от нее зависит. Если бы он мог, ушел бы из этого дома. Но куда? Отношения с родителями были давно разорваны. Впрочем, он и не считал их своими родителями. Друзей у него никогда не было. Был только один друг. Он жил внутри него самого. С этим другом можно было поговорить, этот друг показывал ему чудесные сцены насилия, транслируя их прямо в мозг и комментируя особенно жестокие сцены. Правда, иногда он начинал издеваться над Станиславом, называя его слюнтяем и хлюпиком, приказывал совершать страшные поступки, чтобы показать свою власть над ним. Однажды
      он взял рукой Станислава большой охотничий нож и... Станислав пытался остановить свою руку, но не мог. Или не хотел. В одном они были солидарны: в том немыслимом наслаждении, которое получали от убийства...
      * * *
      Станислав натянул свитер, черную кожаную куртку и отправился
      на Белорусский вокзал. Там он нашел нужную электричку и около часа
      ехал в жуткой толчее, болезненно морщась, когда мимо него протискивались толстые тетки с баулами и бесчисленные продавцы всевозможной бесполезной ерунды.
      От станции вела утоптанная тропинка к клинике. Станислав
      быстро нашел тот самый старинный особняк и вскоре вошел в административное крыло здания.
      - Ну что же, молодой человек, очень похвальное стремление, прокомментировал пожилой благообразный главный врач желание Станислава поработать санитаром.
      - Дело в том, - скромно произнес молодой человек,
      что я учусь на втором курсе медицинского института и мечтаю стать психиатром. Я понимаю, что этому нельзя научиться только по книгам.
      Нужно увидеть больных, чтобы сравнить описание симптомов с реальной клинической картиной. Поэтому я и решил поработать в больнице.
      - Вы совершенно правы, молодой человек. - Главврач
      был определенно впечатлен благородным стремлением юноши.
      Насколько я понимаю, днем вы учитесь. Значит, поставим вас в ночной график. Идите оформляйтесь в отдел кадров.
      О том, что это была психиатрическая больница, напоминало
      только отсутствие дверных ручек да кованые решетки на всех окнах.
      В коридорах стояли мягкие кресла и диваны, на стенах висели картины с умиротворяющими пейзажами, пушистые ковровые покрытия заглушали шаги. Двери некоторых кабинетов были приоткрыты, и оттуда слышались голоса. Похоже, шли занятия групповой психотерапией. Станислав немного постоял у одной из комнат. Из беседы психиатра и пятерых пациентов он почти ничего не понял. Зато проснулся его дружок и похвалил Станислава за то, что тот так ловко устроился на работу. Теперь они смогут осуществить все свои планы.
      * * *
      Приходя на какое-то время в сознание, Алена чувствовала только боль
      и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Пожилая добродушная нянечка кормила ее с ложечки и все время приговаривала: "Умница ты моя, красавица ты моя". Когда Алена забывала глотать еду, вкуса которой давно уже не чувствовала, нянечка вытирала ее подбородок и шею и все шептала: "Куколка ты моя". Алена плакала, не вытирая слез и не отворачиваясь от этого доброго, морщинистого лица.
      От этой заботы Алена хотела умереть, она предпочитала лежать в постели, замерзая в мокрой ночной рубашке, истекая слюной и чувствуя, как в голове снова играет струнный оркестр, терзая каждую клеточку мозга, рвущуюся на свободу. Ее купали, расчесывали тусклые безжизненные волосы, делали массаж, одевали во все чистое, кормили, одним словом - ухаживали за ее телом. К ней были внимательны медсестры, врачи, профессор на еженедельном обходе называл ее Аленушка. Алена иногда плакала, узнавая в нем отца или Джонни, но она не могла ничего сказать.
      Язык лежал во рту куском замерзшей глины и мешал ей выразить свои чувства.
      Она уже ничего не хотела, только бы избавиться от этой постоянной мучительной боли, от роя мыслей, в котором невозможно было разобраться. Алена пыталась кричать, но изо рта доносилось только невнятное мычание.
      Ей стали сниться странные сны. Кто-то приходил к ней по ночам. Что-то страшное, темное касалось, гладило ее тело, грудь, проводило по шее маленькими влажными руками, и она чувствовала, как эти руки дрожат от нетерпения и наслаждения. Она слышала сдавленный стон, но не видела ничего, кроме размытого белого пятна, мерцающего в темноте.
      Она чувствовала запах. Чужой, отвратительный запах с сильным цитрусовым оттенком. Всякий раз, почувствовав этот запах, Алена в ужасе просыпалась. Ей казалось, что кто-то положил на кровать апельсин. Каждый новый вздох приносил ей мучительную боль, как будто мозг набил себе оскомину от постоянного присутствия этого запаха.
      "Как странно, - думала Алена, постепенно проваливаясь в пучину своих ночных кошмаров, - я точно знаю, что это ко мне приходит моя смерть. Но почему она пахнет апельсинами?"
      "Господи, избавь меня от этих кошмаров, пусть мне приснится Джонни,
      а когда я проснусь, пусть все будет хорошо и мы с ним будем вместе..." - каждый день перед сном говорила себе Алена.
      К ней уже давно никто не приходил, и сама она никого не ждала. Ей не к кому было возвращаться, у нее никого не осталось в этой жизни. Иногда Алена вспоминала о матери, но причудливая спираль мыслей сразу же уносила ее к Джонни, и она уже не могла вспомнить, по какому поводу думала о матери. Теперь она просто лежала на кровати и покорно ожидала своей участи. Добровольно отказавшись от жизни, она понимала, что этот отказ обоюден.
      Неожиданно ей приснился хороший сон. Это было так странно, но все равно это было прекрасно!
      Она видела себя совсем маленькой девочкой, гуляющей по парку с матерью и отцом. Ярко светило солнце, на асфальте блестели маленькие лужицы, видимо, только что прошел дождь. Алена крепко держала мать и отца за руки и перед каждой лужей громко визжала: "Оп-ля!", родители поднимали ее высоко в воздух, а она, поджимая маленькие ножки, обутые в красивые лакированные туфельки, захлебывалась от веселого смеха.
      А потом, во время очередного прыжка, мама не рассчитала,
      и Алена изо всех сил топнула по воде ногами. Они громко смеялись:
      и мать, и отец, и Алена, все в капельках брызг на одежде и с ощущением полного счастья. Потом родители посадили ее в маленький паровозик, на котором ей очень хотелось покататься, и она стала махать им рукой из окна. Когда поезд тронулся, она увидела, что мать плачет, а отец, нежно поддерживая ее под руку, продолжал махать Алене. Он кричал ей: "Не бойся, зайчик!" Поезд тронулся, и родители пропали из вида. "Ну вот и попрощались", - мысленно сказала себе Алена и проснулась.
      В нескольких сантиметрах от своего лица она увидела склонившегося над ней Станислава. Он был одет в белый врачебный халат и улыбался. Дрожащей рукой он пригладил ей волосы и прошептал сдавленным голосом:
      - Я принес тебе гостинец. - Станислав положил на грудь
      Алены большой оранжевый апельсин. - Если ты хочешь, я могу почистить.
      Алена обреченно закрыла глаза.
      * * *
      Сима возвращалась из гостей. Спускаясь по эскалатору на станцию "Белорусская"-кольцевая, она развернула купленную в метро бульварную газетку "Мегаполис".
      Внезапно взгляд ее уперся в смутно знакомую худую фигуру молодого человека, одетого во все черное. Она не сразу вспомнила его, но, когда мужчина обернулся, Сима узнала в нем Станислава. Похоже, тот никого вокруг себя не замечал, целеустремленно продвигаясь в сторону пригородных поездов. Повинуясь какому-то порыву, Сима двинулась следом. Она не упускала его из виду и одновременно старалась не быть обнаруженной. Поток пассажиров внес их в заполненную до отказа можайскую электричку. Оказавшись зажатой в тамбуре между двумя пьяными мужиками, Сима, недовольно морщась от исходившего от них аромата, осторожно выглянула из-за плеча одного из своих конвоиров. Станислав стоял в метрах трех от нее
      и был погружен в свои мысли. Периодически он шевелил губами, и на
      лице его отражались разные эмоции. Создавалось впечатление, что он
      вел с кем-то диалог.
      Поезд приближался к станции, где находилась та самая психиатрическая клиника, где работала ее мать. Станислав зашевелился, пытаясь протиснуться к выходу. "Он едет именно туда, это ясно. Но зачем? - недоумевала Сима. Из-за Алены?"
      Перрон был пуст, и, хотя уже практически стемнело, Сима опасалась
      следить за Станиславом дальше. Все равно кроме больницы здесь
      больше ничего не было. Минут через пять она вышла из-за щита с
      расписанием и отправилась по знакомой дорожке, стараясь не бояться
      полной темноты и бесшумно двигающегося впереди Эвелининого помощника.
      Она не видела, куда он вошел, и направилась к приемному отделению. Молоденький дежурный врач - один на всю небольшую клинику - флиртовал с хорошенькой медсестрой. Двое уже знакомых ей амбалов-санитаров курили в коридорчике, обсуждая достоинства какой-то машины.
      - О, Сима, - поприветствовали они ее как старую знакомую. - А ты что здесь забыла?
      - Привет, - поздоровалась Сима. - Мне нужно срочно
      увидеть Алену, мать велела.
      - Да ради бога. Только что на нее смотреть - слова не добьешься.
      - Ничего, я попробую. Кстати, а что за парень вошел передо мной? как будто невзначай поинтересовалась Сима. - Посетитель? Поздновато, мне кажется.
      - Да нет, не посетитель. Это Стас, наш новый санитар. Он студент мединститута. Ничего парень, только с прибабахом малость и хиловат для нашей работенки.
      - Показывай Аленину палату, - с нетерпением произнесла Сима, выхватывая из рук одного из санитаров ключ, который тот протянул ей.
      Санитар пожал плечами и неторопливо двинулся по коридору.
      - Да скорее же, скорее, - подгоняла его Сима.
      Услышав голоса, из кабинета выглянули врач и медсестра.
      - Что здесь происходит? - строго спросил врач. - Почему посторонние в больнице?
      - Я не посторонняя, - крикнула им Сима, продолжая быстро идти. Скорее, надо спешить.
      Она резко толкнула дверь и зажгла свет. Алена, зажмурившись и сжавшись в комок, лежала на кровати. Станислав в белом халате стоял перед ней на коленях и прижимал к ее шее большой охотничий нож. От яркого света он прищурился и не сразу понял, что произошло. Первыми сориентировались амбалы-санитары: они отшвырнули Станислава в сторону, одновременно выбив нож из его руки. Он не сопротивлялся и, безвольной куклой лежа на полу, только тихонько шептал:
      - Мы не успели, дружок, мы не успели...
      ГЛАВА 16
      Париж, 1999 год
      Эвелина летела в пустом салоне: мало кто покупал билеты первого класса на рейсы "Эр Франс". Она предвкушала встречу с Мохаммедом и мысленно возвращалась в те дни, которые они провели вместе. Услужливые стюарды принесли ей тосты, черную икру и шампанское.
      "Только чуть-чуть, - подумала Эвелина, пригубив золотистый напиток, он ведь не пьет и не выносит запаха алкоголя". В размышлениях время прошло довольно быстро. Эвелина миновала паспортный и таможенный контроль и вышла через зал для VIP пассажиров. Она сразу же увидела Мохаммеда, который привлекал всеобщее внимание огромным букетом роз.
      - Ты, как всегда, бесподобен! - восхитилась
      Эвелина.
      Сминая роскошные цветы и царапая колючими стеблями, он крепко обнял ее.
      - Цветы для моего прекраснейшего цветка, - прошептал он, вдыхая аромат ее духов, смешанный с запахом роз.
      Мохаммед обожал изъясняться в подобном стиле, и, надо признаться, у него это получалось довольно естественно.
      Через минуту носильщик перекладывал чемоданы Эвелины в
      огромный багажник шикарного белого "Мерседеса". В какой бы
      стране он ни находился, Мохаммед ездил только на белом "Мерседесе".
      Это была неотъемлемая часть его образа.
      "Наверное, этот автомобиль напоминает ему большого
      белого верблюда", - язвительно подумала Эвелина.
      Они подъехали к небольшому особняку в пригороде Парижа.
      К нему вела тенистая аллея, оканчивающаяся великолепной клумбой у входа. Дверь распахнулась, и навстречу вышел пожилой смуглый мужчина. Он тепло поприветствовал приехавших.
      Эвелина вошла в просторный прохладный холл и с интересом
      огляделась. Особняк принадлежал Мохаммеду, но ничто здесь не напоминало о том, что его хозяин - араб. Мохаммед как будто прочитал ее мысли:
      - В этом доме любит жить моя младшая сестра. Она училась в Сорбонне и так прониклась европейским духом, что не выносит арабского стиля.
      Дома ее все раздражает. Она слишком своенравна и постоянно ссорится с родителями. И так часто пропадает в Париже, что мы подозреваем, нет ли у нее здесь бойфренда. Это был бы кошмар для семьи. Здесь и живет наш старый слуга, который присматривает за ней, но я знаю, что он ни за что не донесет на нее родителям. Кстати, она и сейчас здесь.