Современная электронная библиотека ModernLib.Net

На святках

ModernLib.Net / Чехов Антон Павлович / На святках - Чтение (Весь текст)
Автор: Чехов Антон Павлович
Жанр:

 

 


Чехов Антон Павлович
На святках

      Антон Павлович Чехов
      На святках
      I
      - Что писать? - спросил Егор и умокнул перо.
      Василиса не виделась со своею дочерью уже четыре года. Дочь Ефимья после свадьбы уехала с мужем в Петербург, прислала два письма и потом как в воду канула; ни слуху ни духу. И доила ли старуха корову на рассвете, топила ли печку, дремала ли ночью - и всё думала об одном; как-то там Ефимья, жива ли. Надо бы послать письмо, но старик писать не умел, а попросить было некого.
      Но вот пришли святки, и Василиса не вытерпела и пошла в трактир к Егору, хозяйкиному брату, который, как пришел со службы, так и сидел всё дома, в трактире, и ничего не делал; про него говорили, что он может хорошо писать письма, ежели ему заплатить как следует. Василиса поговрила в трактире с кухаркой, потом с хозяйкой, потом с самим Егором. Сошлись на пятиалтынном.
      И теперь - это просходило на второй день праздника в трактире, в кухне - Егор сидел за столом и держал перо в руке. Василиса стояла перед ним, задумавшись, с выражением заботы и скорби на лице. С нею пришел и Петр, ее старик, очень худой, высокий, с коричневою лысиной; он стоял и глядел неподвижно и прямо, как слепой. На плите в кастрюле жарилась свинина; она шипела и фыркала и как будто даже говорила: "Флю-флю-флю". Было душно.
      - Что писать? - спросил опять Егор.
      - Чего! - сказала Василиса, глядя на него сердито и подозрительно. Не гони! Небось не задаром пишешь, за деньги! Ну, пиши. Любезному нашему зятю Андрею Хрисанфычу и единственной нашей любимой дочери Ефимье Петровне с любовью низкий поклон и благословение родительское навеки нерушимо.
      - Есть. Стреляй дальше.
      - А еще поздравляем с праздником Рождества Христова, мы живы и здоровы, чего и вам желаем от господа... царя небесного.
      Василиса подумала и переглянулась со стариком.
      - Чего и вам желаем от господа... царя небесного... - повторила она и заплакала.
      Больше ничего она не могла сказать. А раньше, когда она по ночам думала, то ей казалось, что всего не поместить и в десяти письмах. С того времени, как уехали дочь с мужем, утекло в море много воды, старики жили, как сироты, и тяжко вздыхали по ночам, точно похоронили дочь. А сколько за это время было в деревне всяких происшествий, сколько свадеб, смертей! Какие были длинные зимы! Какие длинные ночи!
      - Жарко! - проговорил Егор, расстегивая жилет. - Должно, градусов семьдесят будет. Что же еще? - спросил он.
      Старики молчали.
      - Чем твой зять там занимается? - спросил Егор.
      - Он из солдат, батюшка, тебе известно, - ответил слабым голосом старик. - В одно время с тобой со службы пришел. Был солдат, а теперь, значит, в Петербурге в водоцелебном заведении. Доктор больных водой пользует. Так он, значит, у доктора в швейцарах.
      - Вот тут написано... - сказала старуха, вынимая из платочка письмо. - От Ефимьи получили, еще бог знает когда. Может, их уже и на свете нет.
      Егор подумал немного и стал быстро писать.
      "В настоящее время, - писал он, - как судба ваша через себе определила на Военое Поприще, то мы Вам советуем заглянуть в Устав Дисцыплинарных Взысканий и Уголовных Законов Военнаго Ведомства, и Вы усмотрите в оном Законе цывилизацию Чинов Военаго Ведомства."
      Он писал и прочитывал вслух написанное, а Василиса соображала о том, что надо бы написать, какая в прошлом году была нужда, не хватило хлеба даже до святок, пришлось продать корову. Надо бы попросить денег, надо бы написать, что старик часто похварывает и скоро, должно быть, отдаст богу душу... Но как выразить это на словах? Что сказать прежде и что после?
      "Обратите внемание, - продолжал Егор писать, - в 5 томе Военых Постановлений. Солдат есть Имя обчшее, Знаменитое. Солдатом называется Перьвейшый Генерал и последней Рядовой..."
      Старик пошевелил губами и сказал тихо:
      - Внучат поглядеть, оно бы ничего.
      - Каких внучат? - спросил старуха и поглядела на него сердито. - Да, может, их и нету!
      - Внучат-то? А может, и есть. Кто их знает!
      "И поетому Вы можете судить, торопился Егор, - какой есть враг Иноземный и какой Внутреный. Перьвейшый наш Внутреный Враг есть: Бахус."
      Перо скрипело, выделывая на бумаге завитушки, похожие на рыболовные крючки. Егор спешил и прочитывал каждую строчку по нескольку раз. Он сидел на табурете, раскинув широко ноги под столом, сытый, здоровый, мордатый, с красным затылком. Это была сама пошлость, грубая, надменная, непобедимая, гордая тем, что она родилась и выросла в трактире, и Василиса хорошо понимала, что тут пошлость, но не могла выразить на словах, а только глядела на Егора сердито и подозрительно. От его голоса, непонятных слов, от жара и духоты у нее разболелась голова, запутались мысли, и она уже ничего не говорила, не думал и ждала только, когда он кончит скрипеть. А старик глядел с полным доверием. Он верил и старухе, которая привела его сюда, и Егору; и когда упомянул давеча о водолечебном заведении, то видно было по лицу, что он верил и в заведение, и в лечебную силу воды.
      Кончив писать, Егор встал и прочел всё письмо сначала. Старик не понял, но доверчиво закивал головой.
      - Ничего, гладко... - сказал он, - дай бог здоровья. Ничего...
      Положили на стол три пятака и вышли из трактира; старик глядел неподвижно и прямо, как слепой, и на лице его было написано полное доверие, а Василиса, когда выходили из трактира, замахнулась на собаку и сказала сердито:
      - У-у, язва!
      Всю ночь старуха не спала, беспокоили ее мысли, а на рассвете она встала, помолилась и пошла на станцию, чтобы послать письмо.
      До станции было одиннадцать верст.
      II
      Водолечебница доктора Б.О.Мозельвейзера работала и на Новый Год так же, как в обыкновенные дни, и только на швейцаре Андрее Хрисанфыче был мундир с новыми галунами, блестели как-то особенно сапоги; и всех приходивших он поздравлял с Новым годом, с новым счастьем.
      Было утро. Андрей Хрисанфыч стоял у двери и читал газету. Ровно в десять часов вошел генерал, знакомый, один из обычных посетителей, а вслед за ним - почтальон. Андрей Хрисанфыч снял с генерала шинель и сказал:
      - С Новым годом, с новым счастьем, ваше превосходительство!
      - Спасибо, любезнейший. И тебя также.
      И, идя вверх по лестнице, генерал кивнул на дверь и спросил (он каждый день спрашивал и всякий раз забывал):
      - А в это комнате что?
      - Кабинет для массажа, ваше превосходительство!
      Когда шаги генерала затихли, Андрей Хрисанфыч осмотрел полученную почту и нашел одно письмо на свое имя. Он распечатал, прочел несколько строк, потом, не спеша, глядя в газету, пошел к себе в свою комнату, которая была тут же внизу, в конце коридора. Жена его Ефимья сидела на кровати и кормила ребенка; другой ребенок, самый старший, стоял возле, положив кудрявую голову ей на колени, третий спал на кровати.
      Войдя в свою комнату, Андрей подал жене письмо и сказал:
      - Должно, из деревни.
      Затем он вышел, не отрывая глаз от газеты, и остановился в коридоре, недалеко от своей двери. Ему было слышно, как Ефимья дрожащим голосом прочла первые строки. Прочла и уж больше не могла; для нее было довольно и этих строк, она залилась слезами и, обнимая своего старшенького, целуя его, стала говорить, и нельзя было понять, плачет они или смеется.
      - Это от бабушки, от дедушки... - говорила она. - Из деревни... Царица небесная, святители-угодники. Там теперь снегу навалило под крыши... деревья белые-белые. Ребятуи на махоньких саночках... И дедушка лысенький на печке... и собачка желтенькая... Голубчики мои родные!
      Андрей Хрисанфыч, слушая это, вспомнил, что раза три или четыре жена давала ему письма, просила послать в деревню, но мешали какие-то важные дела: он не послал, письма где-то завалялись.
      - А в поле зайчики бегают, - причитывала Ефимья, обливаясь слезами, целуя своего мальчика. - Дедушка тихий, добрый, бабушка тоже добрая, жалостливая. В деревне душевно живут, бога боятся... И церковочка в селе, мужички на клиросе поют. Унесла бы нас отсюда царица небесная, заступница-матушка!
      Андрей Хрисанфыч вернулся к себе в комнатку, чтобы покурить, пока кто не пришел, и Ефимья вдруг замолчала, притихла и вытерла глаза, и только губы у нее дрожали. Она его очень боялась, ах, как боялась! Трепетала, приходила в ужас от его шагов, от его взгляда, не смела сказать при нем ни единого слова.
      Андрей Хрисанфыч закурил, но как раз в это время наверху позвонили. Он потушил папиросу и, сделав очень серьезное лицо, побежал к своей парадной двери.
      Сверху спускался генерал, розовый, свежий от ванны.
      - А в этой комнате что? - спросил он, указывая на дверь.
      Андрей Хрисанфыч вытянулся, руки по швам, и произнес громко:
      - Душ Шарко, ваше превосходительство!
      1900