Латышев замолчал, с удивлением увидав, что из его глаз выкатились и пробежались по щекам две слезинки. Он зажмурился и минуту стоял с закрытыми глазами. Прошептал: - Врешь! Зачем ты самому себе врешь,
Кит? Ведь все совершенно не так. Ты другой. Во всяком случае, ты хочешь стать другим. И ты любишь ее. Ты любишь свою Касатку. Ту, которая в твоей памяти, и ту, которая в этих сегодняшних письмах. Ты любишь ее, Кит… И любил всегда, всю жизнь. Иначе… Почему так щемит сердце? Почему так сладко и остро щемит сердце? Почему, закрыв глаза, ты видишь ее? Почему ты хочешь быть Китом, прежним Китом, а не Никитой Владимировичем Латышевым нынешним? Почему ты хочешь стать другим, или вернуться в прошлое?.. Потому, что ты любишь эту женщину. Потому что она тебе нужна…
Но остается вопрос - нужен ли ты ей?..
18.
Егор пару раз заглядывал в гостиную, но не проходил и к
"кабинету" супруги не приближался. Это была личная территория жены, и вход на эту территорию был ему заказан. Нет, не, чтобы его туда не пускали, но его присутствие там было нежелательным, и Егор это чувствовал. "Кабинет" жены - это ее мир, Светланин мир - чужой, далекий, непонятный. Даже когда Светланы не было дома, Егор никогда не заходил за перегородку.
Светлана, скосив глаза, видела, как муж, постояв в дверях в нерешительности, пожимал плечами и, не сказав ни слова, уходил.
Зачем он приходил и чего ждал от нее, было понятно. Вопрос читался в его глазах. Там было некое разочарование, как у ребенка, которому не дали сладкого. И похоть была, и что-то похожее на страсть. Но вот чего в глазах Егора не было, так это любви. А ей любви хотелось. Она устала от привычки, ей осточертел секс по обязанности. Ей просто хотелось любви.
Совсем недавно, в письме Киту она говорила: "Есть любовь, нет любви. Какая разница? Есть жизнь, а счастье можно и по-другому получать. Столько, сколько захочешь…" Она писала эти слова и думала: "Зачем я вру ему? Зачем я вру сама себе? Нельзя жить без любви! Жить нельзя, существовать можно. Может, кто-то может, а я не могу. Я и не живу, я существую. Я только существую…"
И, тем не менее, она написала это и отправила. Зачем?
Сейчас Касатке очень хотелось написать Киту другие слова. Ей хотелось написать: "Я люблю тебя, Кит! Люблю, и любила всю жизнь" Ей очень хотелось, но она не могла. Мысли - гадкие, черные, скользкие - не давали ей этого сделать.
"Ты мучаешься, Кит, - думала Касатка. - Ты не знаешь, что делать, не знаешь, как жить дальше. И это я во всем виновата. Вторглась в твою жизнь, внесла сомнения. И чего добилась? Мало того, что мне, которой и самой-то всегда было плохо, стало еще хуже. Так я и тебе жизнь порчу. Кто знает, может, ты именно из этих? Ну…, из тех, о ком я недавно подумала, из тех, кто может обходиться без любви?
Сейчас тебе плохо, но это временное ухудшение самочувствия. Это временная потеря душевного равновесия и самообладания. Ты возьмешь себя в руки, и все встанет на свои места. Ты забудешь обо мне…
Зачем я тебе? Немолодая, самая обычная тетка. У тебя, наверное, молоденьких любовниц целый гарем. Ты вон какой! Импозантный, моложавый. Нет, ты красивый, Кит. Ты всегда был красивым…"
Касатка зажмурилась и представила себе Кита. Сначала мысленно увидела его таким, каким он предстал ей в момент их первой случайной встречи - сидящим на подоконнике и хитро улыбающимся, с лицом, перепачканным известью и с газетным кивером на голове чуть сдвинутом набок. Потом вспомнила его фото из Интернета. Повзрослевший, но вовсе не постаревший. Те же черты лица. Тот же прямой нос, те же упрямые, плотно сжатые губы, которые, впрочем, в любой момент могут совершенно неожиданно дрогнуть и растянуться в ироничной улыбке.
Такой же… Совершенно такой же, как в молодости. Вот правда глаза… Нет, они те же, только… В них что-то другое. Вначале
Касатке показалось, что это печаль. А может, она ошиблась? Может, это вовсе не печаль? Может, он просто устал?.. Ну конечно! В глазах у Кита усталость. Самая обыкновенная усталость.
Касатка кликнула на экран фото Кита и долго его разглядывала.
"Усталость… Или печаль. Печаль или усталость, они все равно красивые, твои глаза, Кит. Ты красивый, ты по-прежнему красивый. И молодой. А я… - Касатка горько усмехнулась. - Не нужна я тебе,
Кит, совершенно не нужна. Может, мы еще какое-то время будем переписываться… Изредка. Будем поздравлять друг друга с праздниками. С Новым годом, например… Кстати, завтра…, - Касатка посмотрела на компьютерные часы. - Нет, уже сегодня - 31 декабря.
Через одиннадцать с небольшим часов наступит Новый год… Можно отправить всем поздравления. Прямо сейчас. Наверное, и займусь этим.
Днем-то может некогда будет… О, господи! О чем я говорю? Почему некогда? В гости не иду, к себе никого не зову. Готовить никаких изысков не хочется. Да и не надо. Кому эти изыски есть? Павлик на экваторе, Анюта в Артем к маме уехала. А Егор…, он предпочитает покупные пельмени и корейские салаты…"
Вдруг Касатке стало смешно. Предпочитает?.. Да это же она сама его приучила к пельменям, сосискам и покупным салатам. Своим нежеланием готовить, своей ленью и своим безразличием к жизни мужа и к нему самому. И неважно, что это безразличие родилось в ответ на его нелюбовь. А может…
Касатка задумалась.
Может, она сама во всем виновата? Только она? Она одна виновата в том, что живет в нелюбви?
От этой мысли ей стало холодно.
Может, нелюбовь Егора и его пьянки - всего лишь следствие ее нелюбви?.. Да! Так и есть! Так все и произошло. Ведь это она вышла за Егора без любви. Сначала отдалась ему без любви и, пожалуй, даже без страсти. Даже без любопытства. А потом вышла замуж. Без любви!
Это не он, не Егор испортил ее жизнь, это она сама испортила свою жизнь. А заодно и Егору. Любил ли Егор ее? Наверное, любил.
По-своему, по-простому. Не так, как ей хотелось, но любил. Его надо было научить любить по-другому, но как она смогла научить этому, если сама не умела? Не знала. Не любила… Вот и не заладилось у них. Вот и не сложилось. И некого винить, только себя…
Касатка долго сидела за компьютером, очень долго. Просто так сидела, бездумно водила мышкой по коврику и наблюдала за стрелкой, движущейся по лицу Кита. Мыслей не было, а если и были, то какие-то путанные, обрывочные, несвязные. Потом она вдруг встрепенулась и стала одно за другим отправлять новогодние поздравления всем, кого знала и помнила. Всем, кто знал и помнил ее. Тольку Киту не отправила. Подумала: "отправлю позже. В час, когда в Полынограде будет полночь". И тут же над собой посмеялась: "Ну что за детство!
Почему нельзя заранее? Как девчонка, честное слово! Поздравлю сейчас, когда времени… вагон и маленькая тележка".
В спальню идти не хотелось. Очень не хотелось…
Но и слать Киту новогоднее поздравление или просто писать письмо тоже не хотелось. Вернее, не могла, что-то мешало. Смотрела на решетку письма и не решалась набрать адрес Кита. Вдруг поняла. Ей хотелось написать правду. Написать, что любит его, что хочет любви.
Что ей плохо, что ей очень, очень, очень плохо. Но писать этого она не станет. Ни за что! А писать обычное: "Привет, Кит! Как дела?..", этого писать не хотелось. Не моглось…
Касатка выключила компьютер, предварительно взглянув на счетчик времени. Третий час ночи.
Егор спал. Слава богу, подумала Светлана и тихо устроилась на самом краю кровати, чтобы не касаться волосатой руки мужа, которую он вольно откинул на ее половину.
Скоро наступит новый год, думала она, лежа без сна и глядя в черный потолок. Совсем скоро. Год будет новый, а жизнь останется прежней. Все будет как всегда. Все будет по-прежнему. Жизнь в нелюбви. Жизнь вне любви… Вот было бы хорошо, если бы с каждым новым годом начиналась новая жизнь… И тут же подумала, что неправа, что в новом году ее ждет совсем новая жизнь. Она станет бабушкой, у нее будет внук. Или внучка. Маленькое новое существо. И она полюбит это существо. Она уже любит его, еще не родившегося ребенка - свою внучку, или внука. И любовь к сыну останется, возможно, любовь к невестке, к их счастью…
Да, любовь будет, много любви, но…, и все-таки ей хотелось другой любви. Той, о которой она мечтала всю жизнь. Мечтала и обманывала себя, заставила думать, что уже ничего не ждет.
19.
Никита повел носом, вдыхая знакомые ароматы.
- Беляшами пахнет.
- Я ж обещал, - пожал плечами Женька, - а трепаться я не приучен.
- И селедка под шубой есть?
- А то!
- Здравствуй, Никита. - В прихожей появилась Наталья. Она была вся такая домашняя, в простом ситцевом платье - еще не успела переодеться к празднику. А на голове косынка, под которой угадывались бигуди. Но лицо Женькина благоверная уже нарисовала.
Впрочем, Наташка особо косметикой не увлекалась. Она подошла и чмокнула Латышева в щеку. - С Новым годом тебя!
- И тебя, - улыбнулся Никита, - и всю вашу дружную большую семью.
Почему-то в этот момент он позавидовал Женьке. Хорошая все-таки у него жена… Нет, Наталья никогда не нравилась Латышеву. Как женщина не нравилась. Ему был ближе другой тип. В женщине должна быть тайна, считал он. И считал, что эта тайна нужна для того, чтобы ее разгадать. А Наталья… Она была простая и открытая, и не было в ней ни тайны, ни загадки, нечего было разгадывать. Объективно, Женькина жена была мила, даже, наверное, красива по-своему, еще не совсем в свои пятьдесят с хвостиком утратила приятные мужскому глазу изгибы фигуры, и пахло от нее хорошо, несмотря на то, что практически не вылезала из кухни, каждый день готовя мужу всевозможные разносолы, и должна была по идее насквозь пропитаться кухонными ароматами. А от
Наташки пахло…, даже не тривиально - духами, а чем-то иным, от нее веяло какой-то свежестью, теплом и уютом. И немного Женькой. Латышев вдруг понял - от Натальи веяло счастьем. Да, наверное, именно так пахнет семейное счастье.
- Дружная большая семья… - усмехнулась Наталья, - да, дружная и большая. Я да Женька. Вдвоем остались.
- Но дети-то придут, - возразил Никита. - Вот отпразднуют Новый год в кругу своих сверстников и вернутся.
- Вернутся, - с грустью в голосе и во взгляде согласилась Наталья и вздохнула: - Конечно, вернутся. Куда им… Только вот…, все меньше и меньше мы с отцом им нужны становимся. Были маленькими, нужны были, а выросли…
- Ну что ты, Наташа! - принялся утешать Никита. - Ну что ты, в самом деле. Ты понять должна, это закон природы. Дети вырастают, у них появляются проблемы, увлечения, ситуации разные. А все эти ситуации и проблемы требуют времени для решения. И на родителей его меньше остается. Никуда не денешься. Такова жизнь. - Никита перевел взгляд на Женьку и увидел в его глазах ту же самую грусть и тоску.
- Да понимаю я, - сказала Наталья, - все я понимаю. Только пусто как-то. Вакуум какой-то. Уж скорей бы переженились что ли, да внуков нам с Женькой нарожали.
- И это скоро будет, - весело сказал Никита. - Это тоже закон природы. Нарожают. И вам подкинут.
- Еще взвоешь, - неуверенно поддержал Никиту Женька. - А мы что, так и будем гостя в прихожей держать? Давай-ка, Никитос. Проходи.
Кстати, а у нас…
- Да, - вдруг спохватилась хозяйка, - а у нас, между прочим, кроме тебя, еще гость есть.
- Гостья, - уточнил Женька.
- Да сестра двоюродная, - объяснила Наталья и зачем-то добавила:
- Младшая. Моей мамы сестры дочка. На десять с половиной лет меня
Анфиса младше. Очень даже красивая женщина, между прочим. И хозяйка замечательная. Беляши у нее даже лучше моих получаются. Кстати, сегодняшние беляши - ее рук творенье.
- Вот не знал ничего про твою сестру, - улыбнулся Никита, легко угадав причину, по которой Наталья так расхваливает свою сестру.
- Она недавно мужа похоронила, - понизила голос Наталья, почти шепотом заговорила. - Ну, как недавно? Год уже как. Больше. Второй уже. Вообще, она не местная…
- Ну ладно, ладно, - оборвал супругу Женька. - Захочет Анфиса, сама расскажет. Проходи, Никита в комнату. Знакомиться будем.
Анфиса оказалась дамочкой вполне цветущего вида, довольно миловидной и не толстой. Сорок шесть лет, подсчитал Латышев, отняв от Наташкиного возраста десять с половиной. И выглядит на сорок шесть. Ну…, может, на сорок пять. Если не вдаваться в подробности.
Он протянул руку, и когда Анфиса подала свою - по-мужски жестко и вертикально - видимо, предположив рукопожатие, Никита развернул ее кисть кверху, склонился и галантно поцеловал. Поняв голову, заметил, что щеки у Анфисы вспыхнули от смущения.
- Никита.
- А я Анфиса. Старомодное имя, да?
- Мне нравятся старомодные имена. Но Анфиса вовсе не старомодное имя. Вот Пелагея, Пистимея, Авдотья… Может, на ты? - вдруг предложил он.
Анфиса согласилась. Пока Наталья переодевалась и занималась своей прической, пока Женька вдруг вспомнив, что забыл сбегать до погреба за соленьями, ушел, накинув полушубок и прихватив большую спортивную сумку, им было предложено развлекать друг друга самостоятельно.
Сначала разговор не особенно клеился. Анфиса казалась смущенной, и
Никита прекрасно понимал причину ее смущения. Женька с Наташкой наверняка решили их свести, и Анфиса не могла не знать об их задумке. Свести… Как кобеля с сучкой, грубо, но почему-то без обиды на своих друзей подумал Никита. А что тут обижаться? Ими же не интерес какой-то шкурный руководил, а искреннее желание помочь. Он мысленно усмехнулся: "Помочь? Женить? Чтобы я перестал менять баб и зажил тихой спокойной жизнью? И каждый день ел беляши…"
Сначала они с Анфисой разговаривали о всяких пустяках. Об именах, о смешных фамилиях. Например, Женькина и соответственно Наташкина фамилия - Лещевы.
- А что такого? - пожала плечами Анфиса. - Нормальная фамилия. И не чуточки не смешная.
- Не смешная, - согласился Латышев. - Но надо знать Женьку хорошо. Ты, например, знаешь, что он рыбак заядлый?
Анфиса пожала плечами. Наверное, она ничего не знала об этом
Женькином увлечении.
- Он мне все время про то, какие в нашей речке лещи водятся рассказывает. И это как-то… символично получается. Лещев о лещах.
Анфиса снова пожала плечами. Возникла пауза. Чтобы не молчать,
Латышев завел разговор о погоде. Рассказал, что как по заказу к
Новому году уже неделю снег валит. Белый, пушистый, хлопьями. Все завалил. Его каждый день сгребают и за город вывозят. Иначе не пройти и не проехать будет.
- Да, снега в Полынограде много, - как-то радостно улыбнулась
Анфиса и тут же посетовала: - А у нас его нет почти. А тот, что выпадет, его и вывозить не надо, ветром выдувает.
- А ты откуда родом?
- Да местная я вообще-то. Родом отсюда. В Полынограде родилась, школу закончила. Потом в Поыноградский Нархоз поступила. Но… не доучилась - в восьмидесятом замуж вышла и на Дальний Восток к мужу перебралась. С тех пор там и живу. Только два раза за двадцать семь лет на родину приезжала. Этот третий…
- А на Дальнем Востоке где живешь?
- Да в самом Владивостоке. Сначала мы с мужем в Находке жили.
Недолго, меньше года. Потом в Спасске Дальнем два года. А потом во
Владивосток переехали. Мужа туда перевели, мы и переехали. - Анфиса замолчала, и глаза ее сделались грустными.
- Красиво ты сказала: в самом Владивостоке! - сказал Никита.
- Я люблю этот город. Он мне родным стал. Он красивый. Полыноград тоже красивый, конечно. Но Владивосток… Он другой, понимаешь?..
Латышев пожал плечами:
- Не очень. Я ни разу там не был. Я вообще восточней Иркутска нигде не был. Все больше на запад ориентировался.
- Тебе бы понравился Владик. Мы так его зовем - Владик. Ласково так. Только лучше к нам в конце лета приезжать. Или осенью. Осенью у нас всегда тепло. И солнышка много. А в океане чуть не до октября купаться можно.
- Ты работаешь?
- Ну конечно! Конечно, работаю. На что бы я жила?
- И где, если не секрет?
- Да какой секрет! В производственно-коммерческой фирме. Простым рядовым бухгалтером, бухгалтером материальной группы. Фирма наша называется "Кассандра".
- "Кассандра"? А почему Кассандра"?
- Я не знаю, - вздернула плечики Анфиса. - Мы у нашей директрисы спрашивали, почему она фирму так назвала. А она ответила, что так звали одну женщину, жившую давно и далеко отсюда.
- Значит, у вас директор женщина? - Какие-то неясные тревожные мысли забились в голове Никиты.
- Да, женщина. Ее зовут Светланой Андреевной. Она у нас замечательная. Лучше директоров не бывает.
Латышев вздрогнул, хотя уже знал, чувствовал, что сейчас прозвучит имя Касатки. Кассандра… Ему сразу стало понятным это название. Кассандра… Касаткина Светлана Андреевна…
- …Она правда замечательная, - с жаром продолжила Анфиса, словно Никита ей не верил, а она пыталась его убедить в достоинствах своей директрисы. - И не только, как начальница. Как женщина. Она красивая… Очень красивая.
- Красивее тебя? - отпустил Латышев дежурный комплимент и закашлялся, подавившись им.
- Коне-е-е-чно, - протянула Анфиса, и вдруг до нее дошел смысл
Никитиной реплики, она покраснела, засмущалась. Латышев подумал, что своими дурацкими комплиментами вселяет в душу женщины некие мифические совершенно напрасные надежды и что надо быть поосторожней с базаром. Он посмотрел на Анфису и отвел глаза, ему стало немного стыдно. Анфиса скоро оправилась и продолжила:
- И добрая. Нет, Светлана Андреевна, конечно, и строгой бывает, но в основном… с мужиками. У нас вообще-то женщин не много работает. Только в бухгалтерии, нас там трое. Но главбух - мужчина.
Да в ПТО одна женщина, да еще секретарша Светланы Андреевны.
Офис-менеджер, то есть… Ну и сама Светлана Андреевна. А все остальные - мужики.
- Странно…
- Ничего странного. Ведь много женщин вообще не работает нигде, сидят дома. А мужики работать должны, чтобы семью кормить.
- Да я не об этом. Странно, что передо мной сидит женщина и на все лады расхваливает другую женщину. Которая, к тому же, является ее начальницей. Странно.
- Ничего странного, - повторила Анфиса и потянулась за сигаретами. Латышев тоже достал сигареты, машинально щелкнул зажигалкой, прикурил, забыв о собеседнице. Потом опомнился, но
Анфиса уже обошлась без его помощи.
- Думаешь, все женщины друг дружку ненавидят? - спросила она. -
Это не так. Наверное, тебе встречались только такие. Тогда я тебе сочувствую. А мы и другими бываем. Кроме того…, Светлана
Андреевна…, она особенная. О ней плохое сказать - язык не повернется. Она… Нет, не смогу рассказать. Ее увидеть надо, с ней надо пообщаться. Тогда поймешь, какая она.
- В нее, раз она такая хорошая, наверное, все ваши мужчины влюблены?
- Да. То есть, не все, конечно, но…
- А она?
- Что ты имеешь в виду?
- Ну…, у вашей директрисы романы случаются?
- Да ты что? Я же говорю: Светлана Андреевна особенная. - Анфиса затушила сигарету и подозрительно взглянула на Латышева, улыбнулась лукаво: - А что это ты так активно личной жизнью моей начальницы заинтересовался. Зацепила?
- Да нет, - растерялся Никита. - Я ж вашу Корчагину даже не видел никогда. - Он почувствовал, что краснеет. - И даже не представляю…
Просто…, разговор зашел…
- Разговор зашел туда, куда ты его завел своими вопросами. -
Анфиса опять подозрительно взглянула на Латышева: - А я, кажется, фамилию Светланы Андреевны не называла. Откуда ты…
- Называла. - Никита, нагло солгав, посмотрел Анфисе прямо в глаза. Ему хотелось отвести взгляд, но он не отвел, удержался. -
Начала о ней рассказывать и назвала. Ты вспомни. Забыла, наверное.
Анфиса наморщила лобик, пытаясь вспомнить, называла она или нет фамилию своей начальницы, а Латышев стал лихорадочно соображать, как бы половчее сменить тему разговора, но тут ему неожиданно помогли.
Сначала вернулся Женька, и глухо постукивая полными банками, стоящими в сумке, проследовал на кухню, а потом и Наталья впорхнула в комнату и сразу стала распоряжаться:
- Так, мужики. Ставьте стол, раздвигайте. Вот скатерть. Пора уж за стол садиться, и старый год провожать…
Никита поспешно подскочил и пошел за Женькой, чувствуя спиной недоверчивый Анфисин взгляд.
Стали провожать старый год. Он вот-вот должен был уйти, меньше, чем через час. Уйти, уступив место молодому, новому. Уйти и стать прошлым. Никиту усадили, конечно же, рядом с Анфисой, по правую его руку, как невесту с женихом. Он механически ухаживал за женщиной - накладывал в ее тарелку лещевские закуски и салаты, наливал вина в бокал (шампанское на стол еще не поставили, оно стояло в холодильнике и, дожидаясь своего часа, охлаждалось). Изредка Никита ловил на себе Анфисин взгляд. Анфиса как-то странно, загадочно, что ли - нет, таинственно, вот правильное слово - улыбалась. Но эта таинственность была понятна Никите - Анфиса его расколола. Знаю, все я про тебя знаю, словно бы говорили и эта улыбка и эти взгляды. А
Никите было все равно. Он сидел за столом - ел, выпивал, поддерживал общий разговор, в основном, короткими репликами, краем глаза отмечал взгляды и улыбки соседки справа, даже изредка дарил ей комплименты
(в его арсенале приятных женщинам слов было предостаточно), но делал все это как-то механически. Часто обнаруживал, что не понимает смысла и сути разговора. Приходилось прислушиваться, вникать, а этого не хотелось. В какой-то момент Никита подумал, что ему лучше бы было остаться одному дома. Одному, наедине с компьютером…
- Женька! - вдруг завопила Наталья. - Посмотри на часы! Две минуты осталось! Быстро дуй на кухню за шампанским!
"Две минуты, - подумал Латышев, - слава богу!"
Пш-ш-ш-ш-ик. Шампанское переохладилось и ба-баха не вышло. Зато за окошком прогремели многократные ба-бахи и стали греметь не прекращаясь. Народ веселился, как хотел, как стало модным сейчас веселиться - поднимать бокалы с шампанским на улице и одновременно оглашать мир грохотом китайских петард.
Выпили. Поздравили друг друга, счастья пожелали. Посидели еще немного, поговорили. Потом Наталья встала и, подмигнув Анфисе, пошла на кухню. Та отправилась вслед за сестрой. Дамы удалились, а джентльмены закурили.
- Ну, как тебе наш Анфыс? - на манер шишковского Ибрагима Оглы спросил Женька.
Никита пожал плечами.
- Нормально.
- Понятно. Стало быть, не понравилась. Старовата для тебя, я так и думал.
- При чем здесь?..
- Да понятно, понятно, - отмахнулся Лещев. - У тебя ж все твои девицы едва до двадцати дотягивают.
- Нет, Женька, не в том дело. Я… - Латышев чуть не выпалил: я люблю другую женщину. Но опомнился и продолжил: - Я уж как-нибудь сам. Ладно? Зря вы с Наташкой это задумали. Нет, честно.
- Вообще-то, это она все, - скорчил недовольную гримасу Женька. -
Я ей говорил…
Женьку прервала Анфиса, вошедшая с чистыми тарелками и вилками.
Она собрала грязную посуду и снова ушла на кухню, а Женька, понизив голос, продолжил:
- Я ей говорил, да разве она послушает? Прибзделось ей тебя в хорошие руки пристроить. Это ж она к нам Анфису на Новый год вытянула. Заранее созвонились. Я, как только их телефонный разговор подслушал, ну, в смысле, услышал, сразу супружнице своей сказал - зря, мол, ты это затеяла. Она: а что такое? Дурочку из себя, понимаешь… А я говорю, мол, Никита сам в этом вопросе разберется.
Кого в жены брать. Говорю, знаешь, какие чувихи ему на шею вешаются?
Девушки из высшего общества! Молодые, стройные, красивые и не бедные. А ты ему старую курицу из тьмы тараканьей подсунуть хочешь!
Но ей… Одно слово - прибзделось. Какая, говорит, Анфиса старая?
Ну, не молоденькая, так что? Молодые-то, они ни в этом деле…, ну, в сексе, значит, ни в жизни ничего не смыслят. Говорит, мол, случись что, а тебе даже стакан воды некому подать будет…
Вдруг Женька осекся, смутился и суетливо полез в пачку за новой сигаретой. Достал, стал разминать ее в руках. Но Латышев не заметил смущения друга, он в этот момент думал о Касатке и слушал Женьку в пол уха.
- Ты еще эту не докурил, - машинально заметил он. - Вон в пепельнице дымится.
- Да? - удивился Женька, тупо взглянув на дымящуюся сигарету. -
А, да. Ну, в общем, это… Анфиса, она, вообще-то, баба-то неплохая.
Правда, бог ей детей не дал. Нет, у нее со здоровьем все в порядке, ты, Никита, не подумай чего.
- Да я и не думаю.
- Был у Анфисы мальчик, да помер. Мужик-то ее в молодости на атомной подводной лодке служил. Радиации, видать наелся досыта.
Короче, ребеночек очень больным родился. Два месяца прожил только и умер. А потом они по врачам разным ездили, но…, в общем, никак.
Бесполезно. Решили больше не рисковать. Вот и одна теперь Анфиса. Но это, может…, для вас-то, и к лучшему…
Никита удивленно взглянул на Женьку.
- А, ну да, - сказал тот, опомнившись.
- Мужики! - раздался из кухни голос Натальи. - Хватит дымить!
Бокалы, рюмки наполняйте. Горячее несу.
Женька схватился за бутылки, а через минуту Наталья торжественно вошла в зал, неся перед собой блюдо с огромным ярко-коричневым гусем. От гуся шел пар.
- Та-та-та-та! - радостно пропел Женька, а Никита понял, что гуся он совершенно не хочет, несмотря на его привлекательный, прямо-таки иллюстрационный вид. И что он вообще уже ничего не хочет. Хочет только одного - поскорей уйти.
- Каков гусяра? - спросил Женька, обращаясь к Никите. - А?
- Зверь! - с улыбкой согласился Латышев.
- А я что тебе говорил? Нам его вдвоем, если бы не вы с Анфисой, неделю есть. А сейчас мы его быстренько расчленим и слопаем. -
Женька, вооружившись вилкой и кухонными ножницами, склонился над жертвой. - Тебе чего отстричь?.. Не говори, сам знаю, что у гуся самое вкусное. А самое вкусное у гуся… - он по плавной кривой отхватил гусиный окорочок и, капая жирным соком на скатерть и в салатницы, понес его к Никитиной тарелке.
- Женька, надо бы с дам начать, - попытался остановить друга
Латышев, - так по этикету полагается.
- Ладно тебе, - Женька все-таки плюхнул облюбованную им порцию гуся в Никитину тарелку, - про этикет… Да я уже и отстриг. А женщинам вообще гузку грызть положено. Чтобы, значит, дома сидели и никуда не рыпались.
- Это замужним женщинам гузка положена, - подхватила Наталья байку мужа о разделке гуся, которую они наверняка каждый раз вдвоем рассказывали гостям. - Ты ее мне отстриги. А невестам крылышко положено есть. Чтобы невеста из дома к жениху летела. Положи Анфисе крылышко. И грудки кусок. А то в крыле-то и есть нечего.
- Я ей лучше вторую ножку положу. Пусть невеста наша к жениху пешком идет, - и пробурчал себе под нос: - Тут недалеко. - Еле слышно пробурчал, но Никита услышал и внутренне усмехнулся:
"Вот же… сводники! Неймется им…"
- А себе-то что положишь? - со смехом спросила Анфиса у Женьки. -
У гуся только две ножки. Он же у тебя нормальный, не мутант какой-нибудь. Одну правильно, Никите положил, а вторую себе положи.
Мужики должны мясо есть.
- Не боись. Я себя не обижу. Гусь большой, грудастый. Прямо качок. А вообще-то я любитель шею, хребтину и ребра обсасывать.
Всякие там птичьи рангоуты со шпангоутами. А вообще-то, я не мясоед, я больше по рыбе ударяю. Вот рыбу люблю, но опять же не всякую. А ту, в которой костей поболе. Вот спроси, почему я лещей люблю?..
Анфиса взглянула на Никиту и прыснула со смеху.
- А чего? - не понял Женька. - Чего ты смеешься? А, ну да, - неправильно догадался он, - ты же любой рыбе красную предпочитаешь, морскую. Не понимаешь ты Анфиса ни фига! Вот что я тебе скажу. Лещ, это такая рыбеха замечательная…
"Началось, - устало подумал Никита, - теперь лекция о преимуществах речной рыбы над морской будет, потом о рыбалке разговор потянется"
Он непроизвольно, как бы утирая несуществующий пот, провел рукой по лбу и задержался пальцами у виска.
- Что? - Женька заметил жест друга и озабоченно спросил: - Опять?
Голова?
- Да нет, - Латышев поспешно убрал от головы руку, - все нормально. - И тут же вспомнил это слово - всенормально. И легонько тряхнул головой, выбрасывая из сознания это неправильное корявое длинное слово. - Нет, правда, все хорошо. Только…, - посмотрел на часы. - Вы не обидитесь, если я домой пойду? Времени второй час. Я в последнее время не высыпался. Устал что-то. И кроме того…
- Так впереди - куча выходных! - напомнил Женька. - Чуть не до старого Нового года отдыхать будем. Выспишься. Спать - это ерунда.
Сейчас мы с тобой накатим под гуська. Потом, если хочешь, кофейку
Наташка замастырит…
- Нет, - Латышев решительно встал из-за стола, - мне надо идти.
- Тебе скучно с нами стало? - с обидой в голосе спросила Наталья.
- Да ты, что, Наташа? - улыбнулся Никита. - Вовсе нет. Мне с вами всегда хорошо. Хорошо и спокойно. Но…, понимаешь, я, правда, что-то устал за последнее время, а мне еще надо парочку новогодних поздравлений по электронной связи отправить… - "Эх! Врать, так до конца, - подумал Никита, - Бог простит! Главное, не обидеть друзей".
И добавил: - Своим компаньонам из Норвегии. - Он вдруг увидел, что
Анфиса согласно кивнула, словно была в курсе его бизнеса и все знала о его компаньонах.
- Так отправь с компьютера моих пацанов, - предложил Женька. - У нас этот, как его? Интернет тоже имеется.
Латышев отрицательно покачал головой.
- Я пойду.
- Ну раз решил… А вот что! - вдруг обрадовался Женька неожиданно и вместе с тем закономерно появившейся мысли, - мы все тебя проводим.
