За десятью миллионами к рыжему опоссуму

Мои бедные собаки на последнем издыхании, а те, которые, быть может, близки к бешенству, заунывно воют. Четыре из них уже погибли от истощения.

Мне кажется, что слышу легкие шаги. Приоткрываю покрасневшие веки. Ночь темна. Я ничего не вижу.

– Том, это ты?

Никакого ответа. Может быть, мне почудились шаги? Но нет, мой ослабленный слух улавливает нечто похожее на топот лошадиных копыт, приглушенный песком.

Проходят долгие часы, и тот же шорох снова выводит меня из оцепенения. Кто-то ездил на поиски. Вероятно, Том. И я не ошибаюсь; старый абориген обращается ко мне шепотом на своем жаргоне:

– Держи, друг, это для твои глаза.

Его холодная рука кладет мне на веки легкий пластырь, довольно приятно пахнущий. Вначале я ощущаю болезненное покалывание от прикосновения вяжущего вещества к набухшей слизистой оболочке глаз.

– Том, – шепчу я, – мне ужасно больно.

– Ты спокойся. Лечишься быстро. Это дерево от лихорадки.

– Как-дерево от лихорадки?.. Эвкалипт!.. Ты нашел свежие листья?..

– Да, там, много,

– Значит, пустыня кончилась? Там-лес, и мы спасены!..

– Да.

Мое восклицание разбудило часть спящих. На меня сыплются вопросы, произносимые взволнованными, прерывающимися голосами. После того как Том положил мне на глаза пластырь, боли утихли как по волшебству. Мне кажется, что я заново родился.

– Джентльмены! – вскричал я, – Том снова спас нас. Он обнаружил лес и принес лекарство, которое нас вылечит. Джентльмены, еще несколько минут терпения!

В ответ раздается взрыв радостных возгласов. Улетучившаяся было надежда вновь оживает.

Старый абориген не бездействует. Я слышу его быстрые шаги то в одной стороне, то в другой: он ищет во тьме бедных спутников, растянувшихся на песке, дает каждому горсть драгоценных листьев, рекомендует разжевать их и приложить кашицу к глазам. Предписание тут же выполняется, и быстрый результат приносит страдальцам такое же облегчение, какое испытываю я.

Известие о том, что рядом находятся лес и ручей, придает силу даже самым слабым. Все стремятся к лесу. Темнокожий доктор не возражает, но рекомендует не снимать с глаз пластырь, а заменить его свежим, когда мы войдем в лес. Он становится во главе путников и идет на север, а мы следуем за ним гуськом.

Майор, сэр Рид, Эдвард, Ричард и Фрэнсис, не столь ослабленные болезнью, как прочие, направляют повозки, в которых спят те, кто не может идти. Девушки, решившие пройти необходимое расстояние пешком, подбодряют своим присутствием и ласковыми словами тех, кого покидают последние силы.

В этот момент я чувствую прикосновение чего-то холодного к моей руке. Это лижет ее Мирадор, у которого бока ходят ходуном от долгого бега. Он последовал за Томом и после освежающего купания примчался поприветствовать меня. Мой четвероногий друг выражает свою привязанность. Его влажный нос убеждает меня в том, что он ожил.

Лошади, безошибочно почувствовавшие близость воды, напрягают свои последние силы.

– Вперед! Мы уже у цели! – раздается нежный голосок мисс Мэри. – А! Вот и солнце! Я вижу деревья, совсем близко!

Никогда еще появление дневного светила не вызывало такого восторга. Англичане, обычно холодные и невозмутимые, жаждут увидеть эту обетованную землю, на которую уже не смели рассчитывать, и лично убедиться, что это не мираж. Несмотря на просьбы Тома, они срывают повязки и, преодолевая боль, смутно видят густую полосу зелени, пронизанную багряными лучами. Какое для них имеет значение, что вспышки света отзываются в мозгу прикосновением раскаленного железа? Какое значение имеет кровавая завеса, как будто возникающая перед ними и закрывающая горизонт? Они все же узрели, что в нескольких шагах впереди кончается проклятый песок.

Крики радости и боли вырываются у измученных путников и, сделав последнее невероятное усилие, обезумевшие поселенцы, только что с трудом сдвинувшиеся с места, бросаются как одержимые в ручей.

Такое погружение в воду крайне неблагоразумно, но никто не в состоянии перебороть в себе муки жажды, и никакая человеческая сила не могла бы помешать страждущим осуществить свое страстное желание. Их усталые и ноющие члены приобретают былую гибкость, воспаление глаз и опухоль век излечиваются свежей водой, лучшим противовоспалительным средством; организм вновь получил необходимое количество жидкости, при отсутствии которой прекращается циркуляция крови.

Это не купание, а оргия в воде. Она продолжается более часа, после чего пожар, сжигающий все тело, окончательно потух. Больные растягиваются на нежном густом травянистом ковре, и освежающий сон вскоре смыкает им глаза, на которые предварительно были наложены новые компрессы из растертых листьев эвкалипта. Вечером общее состояние путешественников заметно улучшилось, и когда яркий дневной свет потускнел с приближением ночи, мы были уже в состоянии различать предметы, не слишком удаленные от нас.

Какое поразительное все же это дерево эвкалипт! Душистый сок его листьев не только вернул зрение нашим потухшим глазам. Он обладает к тому же свойством, аналогичным хинину, излечившему нас от лихорадки.

Теперь страна нга-ко-тко уже близка. Поскольку мы уверены в хорошем приеме, единодушное мнение – завтра же двинуться в путь. В лесу мы нашли тень, некоторую свежесть и листья, чтобы завершить лечение.

Благословенный ручей, протекающий на границе между лесом и песчаной равниной, не превышает десяти метров в ширину и полутора метров в глубину. Множество рыб снует в его спокойных водах, не стиснутых отчетливыми берегами. Вероятно, в период дождей ручей превращается в широкую реку, так как по обе его стороны местность представляет собой углубленную размытую долину шириной более 500 метров , которую, несомненно, часто и внезапно затопляют потоки воды.

Наш лагерь разбит в этой низине, где и трава имеется в изобилии, и тень более густая.

– Если ручей выйдет из берегов от проливного дождя, нас здесь непременно зальет, – сказал сэр Рид, обращаясь к майору.

– Вы шутите! Да в этот сезон, когда вся земля растрескалась от засухи, она впитает сколько угодно воды, даже если разверзнутся хляби небесные.

– Как сказать! Вы еще не знаете наших ураганных ливней.

– Ну, что вы! Я прекрасно помню ливень в каменистой пустыне…

– …Который длился всего лишь минуту. Кроме того, мы находились на возвышенности, а здесь – самая низина, являющаяся, по-видимому, естественным водосливом для потока, что устремляется из леса.

– Но ведь завтра мы продолжим поход.

– Только это меня и утешает. Иначе мы передвинули бы лагерь в самую глубь леса.

– Вы правы. Но пусть наши больные спокойно отдохнут до завтрашнего вечера.

– Мой дорогой Харви, – продолжал скваттер, пожимая руку друга, – вы, наверное, знаете, что наша цель уже близка?

– Осталось пройти самое большее двадцать пять лье.

– Возможно, этот ручей представляет собой южную границу территории, принадлежащей нашим чернокожим друзьям. Не считаете ли вы, что уже пора подавать знаки о нашем присутствии?

– Вы правы. С сегодняшнего дня надо начать вырезать на коре деревьев коббонг, о котором говорилось в письме… вашего…

– В письме того, кого я жажду застать в живых, Бедный брат! Я надеюсь, что скоро он сможет обнять своих детей!

– Уверен, что так и будет, дружище, Надеюсь, что время испытаний прошло. Дня через три самое позднее ваша миссия будет окончена.

– Пойдемте разведаем местность. Возьмем с собой Фрэнсиса, Ричарда и Шэффера. Определим свое местонахождение и вырежем на коре как можно больше эмблем нга-ко-тко.

– На лошадей и в путь!

– А я, сэр Рид? – спросил я у скваттера. – Вы оставляете меня в "полевом госпитале"?

– Вы еще слишком слабы. Длительная поездка вас утомит.

– Уверяю вас, что никогда еще я не был так бодр. Бездействие, поверьте, утомляет больше, чем движение. Возьмите меня с собой, прогулка завершит мое исцеление. – Потом я добавил, обращаясь к Харви: – Майор, поддержите меня. МакКроули мечтает поесть маленького кенгуру, поджаренного на вертеле. И я обещал ему подстрелить дичь. Вы же знаете, что наш друг – раб своего желудка. Если я обману его надежды, он просто заболеет от огорчения.

– Пусть будет по-вашему, – улыбнулся старый офицер. – Вы всегда потакаете нашим фантазиям.

Ноги у меня были еще немного одеревенелые, но как только я сел в седло, то почувствовал себя молодцом. Мы медленно поднялись на небольшой пригорок, отделявший лагерь от леса, и очутились под высокими деревьями. Мирадор бежал перед нами, радостно ныряя в кусты.

Может быть, я ошибаюсь или мои больные глаза все еще плохо различают контуры, но мне кажется, что трава, которая совсем рядом была густой и зеленой, здесь бледнее и приобрела желтоватый оттенок. Да и деревья как будто порыжели, их листья свернулись и слегка сморщились, мелкие ветки высохли и повисли.

Я приближаюсь к сэру Риду, молчаливому и нахмуренному. Он погружен в свои мысли и не видит меня.

– Послушайте, Фрэнсис, – говорю я канадцу, – вы знаете эту страну, скажите мне, что это значит: у этих деревьев такой вид, будто их побило морозом.

– Ах, мсье, – ответил он тихо, – я боюсь большого несчастья.

– О боже! Что еще может с нами приключиться?

– Надеюсь, что ничего особенного. Но если и дальше лес имеет такой вид, наше положение станет очень серьезным.

Я не стал уточнять. Но если такой закаленный человек, как мой собеседник, настолько обеспокоен, значит, действительно происходит что-то ненормальное.

Далее лес становится все более унылым. Трава жесткая и сухая. Листья, которые еще остались на ветках, приобрели такой же рыжеватый цвет, что и наши леса после первых заморозков. Большая часть листьев опала и образует на земле сплошную подстилку, которую с шуршанием разбрасывают копыта наших лошадей. Почки на деревьях черные и затвердевшие. Макушки деревьев лишены листьев и напоминают гигантские щетки. Всюду, насколько видит глаз, царит такая же картина запустения. Нет ни шепота свежей листвы, ни многокрасочных цветов, ни веселого щебетанья птиц. Только зеленые ящерицы карабкаются по стволам деревьев, да, шурша, среди травы ползают отвратительные змеи.

Я начинаю понимать. Лес, как выразился Фрэнсис, получил "солнечный удар". Дождей, несомненно, не было, и все деревья, лишенные возможности черпать в земле живительную влагу, зачахли под лучами тропического солнца.

Только растительность по берегам ручья избежала этого бедствия. К сожалению, есть основание полагать, что опустошению подверглось огромное пространство.

– Все против нас, – тихо бормочет сэр Рид. – Вернемся обратно, нечего и думать о путешествии по этим унылым местам. Там, в долине, и решим, что делать. Но рекомендую вам, господа, сохранять крайнюю сдержанность. Нет смысла увеличивать страдания наших спутников, сообщая им об этом новом несчастье.

Молчаливые жесты согласия были нашим единственным ответом, и мы вернулись к месту, где стартовали.

– Где мой кенгуру? – спросил МакКроули, как только увидел меня.

– Нет кенгуру.

– Так я и думал. Ваше зрение не восстановилось полностью. К счастью, Том раздобыл прекрасное жаркое. Майор, у вас бесценный слуга.

Глава XI

Позади нас песчаная пустыня, впереди – мертвый лес; невозможно ни продвигаться вперед, ни отступать назад. Положение удручающее, ибо запасы продовольствия почти исчерпаны, и нет никаких возможностей их пополнить. Единственный выход состоит в том, чтобы, как только больные окончательно поправятся, следовать по течению ручья, ведущего, к сожалению, на запад и, следовательно, уводящего нас от нужного направления. Необходимо быстро принять решение, ибо нельзя терять драгоценные минуты.

За ночью следует жаркий гнетущий день. Большие черные тучи, между которыми виднеются бледные просветы, быстро бегут с запада на восток, гонимые знойным ветром, несущим облака пыли, – нечто вроде австралийского самума. Спящие мечутся в лихорадочном сне, я же не могу сомкнуть глаз. Я испытываю, как говорят в просторечье, ломоту в ногах; надо пройтись, размяться, и за неимением лучшего я брожу по берегу ручья, в котором отражаются мерцающие звезды. Но вскоре почти все они скрываются за тучами.

Мой тонкий слух, различающий малейший шум. улавливает слабый рокот. который то усиливается, то затихает в зависимости от силы ветра. Я с тревогой прислушиваюсь. Шум усиливается. Он чем-то напоминает шум града, барабанящего по листве. Я прикладываю ухо к земле и слышу непрерывный гул, похожий на шум идущего поезда. Взволнованный, я встаю и иду будить Тома, чей безошибочный инстинкт поможет разобраться в характере этого явления. Мне кажется, что воды ручья, которые я с трудом различаю при слабом свете звезд, бурлят и текут сильнее.

Услышав мой окрик, Том вскакивает. Он таращит глаза, прислушивается и, насколько это возможно, раздувает ноздри своего приплюснутого носа. В течение нескольких минут он неподвижен. Вдруг на его черном лице появляется выражение неописуемого ужаса. Он поднимает свои длинные, худые руки в жесте отчаяния и издает гортанный возглас, который заставляет вздрогнуть и вскочить больных.

– Ооак!..

– Что случилось? – спрашивает майор кратко, без видимых эмоций.

– Вода!..

– Что ты этим хочешь сказать?

Абориген с растерянным видом невнятно произносит длинную фразу, которую я не понимаю, но смысл которой тотчас уловил его хозяин, привыкший к грамматике Тома.

– Ладно.

Несколько больших шагов, и майор уже возле сэра Рида, устремившегося ему навстречу,

– Что такое, Харви? – спрашивает сэр Рид.

– Наводнение. Вода движется на нас со скоростью кавалерийского эскадрона.

– Что теперь делать?

– Выбираться как можно скорее из низины.

– У нас есть время?

– Нам много надо успеть сделать.

– Харви, возьмите на себя командование. Я займусь детьми.

И, обретя вновь юношескую энергию, скваттер спешит к девушкам.

– Все ко мне! – кричит старый офицер голосом, привыкшим командовать во время грохота битвы, и этот голос проникает в сердце каждого.

Все на ногах и слушают приказы. Ветер усиливается. Ослепительные молнии пронзают сплошные тучи. Лишь немного отдохнув от усталости, с опухшими, воспаленными глазами поселенцы вновь готовы к бою, хотя и не знают, какая опасность им угрожает.

– Запрягайте лошадей!

Двенадцать человек без сутолоки и паники впрягают лошадей в две повозки.

Справа от повозок два фонаря освещают сцену поспешных сборов, хотя для этого было достаточно и вспышек молний.

– Каждому взять запас еды на два дня и по пять пачек патронов.

Крышка большого ящика отлетает, поддетая топором, и все разбирают консервы. Запасаются также и боеприпасами.

Если людям удается сохранять спокойствие, то стихия, напротив, неистово разбушевалась. Гремит гром, сверкают молнии, гул водного потока, который катит свои бурные воды в узкой лощине, сливается с раскатами грома.

Голос командира подобен звуку горна:

– Все готово?

– Да, – отвечает МакКроули, на которого возложены обязанности помощника командира и который спокоен, как на параде.

– Отлично! Эдвард, возьмите большую карту, поручаю ее вам.

– Есть, командир!

– Фрэнсис, вам даю компас и секстант. Помните, они для нас важнее продуктов.

– Я их буду беречь, сэр, – невозмутимо отвечает гигант.

Эта краткая фраза говорит о том, что он скорее умрет, чем выпустит их из рук.

В момент, когда караван трогается, перед нами вспыхивает громадный язык пламени. Высохшие деревья загораются, как спички. Возникшие от молний пожары возникают в десятках мест и тут же охватывают площадь в квадратное лье. Ветер с безумной яростью раздувает огонь, распространяющийся с невероятной быстротой.

Лошади отпрянули от этой огненной стихии.

Менее чем в пятистах метрах справа от нас при свете пожара мы видим затопленную долину, исчезнувшую под водой, которая наступает беспощадной, грозной стеной высотой в два метра, увенчанной шапкой белой пены. Куда бежать? Что нас ожидает? Не будем ли мы поглощены этим водным потоком?

Нам угрожает смерть от двух грозных стихий, объединившихся против нас. Даже у самых хладнокровных на лбу выступает пот.

Однако, перекрывая треск горящих деревьев, шум катящихся волн и раскаты грома, звучит человеческий голос, отдающий команду сухо и резко:

– Спустить на воду повозку, обитую железом!

Один из путников бросается к головной лошади, хватает ее под уздцы и поворачивает всю упряжку к ручью. Испуганные лошади фыркают и отказываются идти. Приходится подталкивать их острием ножа.

– Режьте постромки лошадей второй повозки. Пять добровольцев – верхом на этих лошадях. Поднимитесь на косогор. Следуйте по течению. В галоп! Остальные – в лодку!

Вскоре они исчезают, скача бешеным галопом…

Команды тотчас выполняются. Пять поселенцев вскакивают на перепуганных чистокровок и устремляются из тьмы в зону, освещенную пожаром. Вскоре они исчезают, скача бешеным галопом и издавая победные клики.

В повозке, обитой листовым железом, нас пятнадцать человек. С колоссальными усилиями мы вводим повозку в маленький залив, где она стоит неподвижно, повернутая носом к надвигающейся волне, что пенится от нас метрах в тридцати.

Раздаются крики отчаяния. И тогда один из поселенцев, стоящий на дышле, одной рукой цепляется за обшивку борта, а другой пытается вытащить чеку, которой прикреплена упряжь. Нос лодки поднимается, корма опускается… Лодка опасно раскачивается, готовая вот-вот зачерпнуть воду. Шесть лошадей, скованные сбруей, унесены водой. Они пытаются добраться до берега, но – тщетно! Вся долина покрыта желтоватой бурлящей водой. Ручей разбух и превратился в неукротимый поток шириной более полукилометра. Агония бедных животных длится недолго.

Килевая качка прекращается, однако две оси с колесами утяжеляют лодку, которая становится игрушкой бурного потока. Она неуправляема, кружится в водоворотах и вот-вот перевернется. У нас не было времени установить руль, но, к счастью, имеются все снасти благодаря предусмотрительности и опыту сэра Рида, снабдившего лодку всем необходимым. Четыре весла опускаются на воду, и поселенцы, теперь матросы, гребут на редкость слаженно. Когда удается установить руль, управление лодкой поручается Эдварду, который вновь становится нашим командиром.

Он снова погружается в воду и находится там так долго, что мы боимся худшего.

Остается выполнить последнее – вытащить чеки, которыми прикреплены оси. Теперь, когда повозка так чудесно превратилась в лодку, оси с колесами не только не нужны, но просто опасны. Они, как я уже упоминал, утяжеляют лодку и препятствуют ее управлению. Потому двое решают рискнуть. Им пропускают под мышками цепь, закрепляют ее, и они храбро ныряют в поток, в котором отражаются блики пожара.

Наглотавшись воды, задыхаясь, они всплывают, так и не сумев вытащить чеки,

– Поднимайтесь на борт, поднимайтесь!

– На этот раз, хозяин, – говорит один из них, – я вас ослушаюсь. Я знаю, где чеки, и теперь все будет в порядке.

Он снова погружается в воду и находится там так долго, что мы боимся худшего.

Лодка несколько раз сотрясается и неожиданно поднимается на десять сантиметров, а оси с колесами уходят на дно. Мужественных ныряльщиков осторожно вытягивают на борт. Они почти без сознания. Облегченная лодка теперь подчиняется рулю, и несколько умелых взмахов весел заставляют ее принять почти идеальное положение. Поборов разбушевавшуюся стихию, она величественно плывет по волнам, легко одолевая водовороты.

Теперь главное – использовать течение, чтобы найти плодородный участок местности, где мы могли бы высадиться и продолжить путь пешком в страну нга-ко-тко, от которой мы не особенно удалились.

Мы не слишком беспокоимся о судьбе пяти наших спутников, ускакавших верхом на лошадях. Они, безусловно, объехали пожарище, следуя по небольшому косогору, отделяющему долину от горящего леса. Надеемся, что скоро наши товарищи объявятся.

Мы плывем всю ночь и теперь идем близко к берегу, движимые течением, Судя по всему, наводнение не будет длительным, и поток недалеко унесет нас. Конечно, хотелось бы остановиться возможно раньше: нам кажется, что водный поток удаляет нас от намеченного маршрута.

Хотя лодка очень удобна и хорошо оснащена, она несколько маловата для пятнадцати человек. Оружие, боеприпасы, провизия – увы, ее слишком мало все же занимают много места. Мне грустно. Мои бедные собаки, несомненно, погибли. Я так любил этих славных животных, особенно моего старого товарища Мирадора, но никак не мог позаботиться о них в момент катастрофы.

Отдельные реплики на лодке постепенно сменяются всеобщим разговором. Все ломают головы над причиной, вызвавшей этот катаклизм, но никто так и не может прийти к определенному выводу. Хотя подобные явления довольно часты в Австралии, в данном случае его невозможно объяснить только ливнем, учитывая колоссальные размеры наводнения. Майор объясняет это землетрясением, которое изменило течение реки или направило в долину воды какого-нибудь озера. Фрэнсис разделяет это мнение, приводя многочисленные примеры.

Однако беспокойство о нашем положении возвращает всех к реальной действительности. Какое значение имеет причина, если остаются ее последствия? Консервов у нас осталось дня на полтора, максимум – два. Из нашего великолепного каравана скорее всего выжило пять лошадей. Но где они и их наездники? Из шести повозок осталось единственное средство передвижения – лодка, на которой мы плывем. Из пятнадцати ее пассажиров двенадцать еще больны. Так что будущее далеко не утешительное.

Меж тем голод дает себя чувствовать. Хорошо бы пристать к берегу и там приготовить еду, потому что на лодке огонь не разведешь. Несколько взмахов весел подводят лодку к берегу, и мы привязываем ее к стволу великолепной софоры. Наш ответственный за питание вскрывает охотничьим ножом оловянные пакеты, в которых хранятся продукты. Вдруг он замирает, бледнеет, бросает нож и кричит:

– Тысяча чертей! Консервы испортились!

Новый удар судьбы не только не сгибает нас, но, напротив, вызывает прилив энергии.

– Ну конечно, мой лейтенант, мне это представляется совсем простым делом, и если командир разрешит…

– С радостью! Но поскольку вам одному было бы опасно пускаться в неведомые пустынные места, пусть половина мужчин сопровождает вас.

К нам присоединяется и МакКроули. Мы с Робартсом едва удерживаемся от улыбки при виде того, как наш друг, побуждаемый неумолимым голодом, жертвует беззаботным ничегонеделанием, которое он предпочитает всему другому.

Когда мы уже собрались уходить, он с чарующей простотой совершает бескорыстный поступок: изящным жестом щеголя сняв каскетку с надзатыльником, МакКроули достает из полотняной котомки две съедобного вида галеты и галантно преподносит их мисс Мэри.

– Бедняжки хотя бы сегодня не умрут с голоду, – говорит обрадованный сэр Рид. – До скорой встречи, господа! Я не выражаю пожелания удачной охоты, потому что, быть может, это пожелание так и не сбудется.

День обещает быть трудным. Солнце печет по-прежнему, а мы ведь не верхом на послушных и выносливых лошадях. Приходится идти пешком, и мы почтем себя счастливыми, если немного дичи вознаградит нас за труды. Где ты, мой верный Мирадор? Как бы нам сейчас пригодился твой безошибочный нюх! Что делать, Том тебя заменит. Все надежды мы возлагаем на его инстинкт человека, выросшего среди этой природы.

Мы шагаем быстро, несмотря на муки голода или скорее подстегиваемые ими. В течение некоторого времени мы идем по ущелью, похожему на высохшее русло ручья. Справа и слева высятся деревья, корни которых нашли достаточно влаги, чтобы выдержать тропическое пекло. Однако нас удивляет отсутствие птиц. Возможно, что огонь вчерашнего пожарища спугнул их, Песок приобретает все более красноватый оттенок, и в некоторых местах он напоминает огромные скопища ржавчины. Ущелье сначала сужается, потом вдруг расширяется, и мы входим в круглую долину шириной более двух километров. Здесь нас ожидает новый сюрприз. На этом красновато-коричневом гравии, окрашенном окисью железа, посреди которого тянутся полосы известковой глины, произрастают какие-то чахлые кустики. С подобным пейзажем мы знакомы давно: эта земля, пыльная, пустынная, блеклая и бесплодная, золотое поле. Природа, которая не дала себе труда украситься богатым одеянием из зелени и цветов, подобна миллионеру в рубище, уверенному в том, что он всюду желанный гость. Наносная почва, по которой мы ступаем, вполне пригодна как хранилище металлических руд.

Представшее перед нами золотоносное поле полно неслыханных богатств. Но увы! – мы можем уделить этим миллионам лишь мимолетное внимание. Мне невольно приходят на ум слова из басни о петухе, который нашел жемчужное зерно:

А я бы, право, был гораздо боле рад Зерну ячменному: оно не столь хоть видно, Да сытно.

Эти строки Лафонтена как нельзя лучше подходят к нашей ситуации. Нас мучит голод, а находим мы только золото.

Подкованный железом ботинок Сириля отбрасывает нечто желтое величиной с куриное яйцо и весом, вероятно, в 700– 800 граммов . Это изумительный самородок в форме груши, хорошо отшлифованный, без блеска, как бы слегка задымленный.

– Сколько же их тут! – говорит Сириль со смехом. – Ведь это надо: золото растет здесь как у нас картошка!

– А ты предпочел бы картошку этому самородку? Ну что ж, жалуйся, гурман, ничего тут не поделаешь.

– И все-таки я положу этот слиток в карман, мало ли что может с нами случиться.

– Не стесняйся, тебе только достаточно наклониться. Но ты, кажется, надеешься найти ресторан?

– Ну если бы мы натолкнулись на таверну, я заплатил бы за завтрак для всей компании и не взял бы ни с кого ни полушки.

С Сирилем вдруг что-то произошло… Глядя по сторонам, перебегая с места на место, он возбуждается и начинает собирать слитки, обладание которыми, видимо, заставляет его забыть о голоде. Его пример заражает поселенцев. Они присоединяются к Сирилю и, в свою очередь, начинают жадно разгребать драгоценный песок. МакКроули, Робартс и я, удерживаемые самолюбием, остаемся холодными к этому богатству, столь же бесполезному, сколь и неожиданному. Однако любопытство постепенно делает свое дело. На несколько минут мы превращаемся в золотоискателей-любителей и ковыряем ножами верхний слой песка, затвердевшего от смены солнца и дождей. На какой-то момент мы забываем о цели нашего похода, подчиняясь неодолимому опьянению, что овладевает всеми европейцами, когда они первый раз начинают копать золотоносную почву.

Но скоро пустой желудок напоминает о себе: золотая лихорадка лишь ненадолго победила усталость и голод. Покрытые потом и задыхаясь на солнце, мы трое смотрим друг на друга и не можем удержаться от смеха.

– Что скажете, МакКроули?

– Стыжусь своей выходки. А вы?

– Какая нелепость. Том созерцает нас уже полчаса, и, верно, у него сложилось о нас неважное мнение.

– О! Если бы я был в Мельбурне, – говорит Том, – собирать бы песок – пить виски. Здесь виски у майора в повозке, зачем мне работать?

Та же мысль, по всей вероятности, приходит в голову поселенцам. Голод возвращает их к действительности, и они прекращают поиски золота.

– Пошли, ребята, – зовет их Робартс. – Урожай-то хоть приличный?

– Да, сэр Робартс. Как жаль, что нельзя набрать побольше.

– Несомненно. Однако не забывайте, что дома вы получите компенсацию за все перенесенные страдания, потому что сэр Рид намерен обеспечить вам всем хорошее будущее. Найденное золото вам еще пригодится, пока же надо искать пищу. Здесь, к сожалению, мы ее не найдем.

Золотая лихорадка отняла у нас немало драгоценного времени. Уже почти четыре часа пополудни, в мы ничего не ели со вчерашнего дня.

Покинув золотоносную долину, мы попадаем в эвкалиптовый лес. Деревья здесь несколько порыжели, но в общем все еще полны живительных соков. Надрезав корни, мы утоляем жажду.

Том, который рыскает повсюду, время от времени отыскивает среди листьев, покрывающих землю, каких-то червей и личинок и тут же с удовольствием их поедает. Славный старик, нетребовательный, как и все его соплеменники, переживает, что нам нечего пожевать, и усердно ищет добычу, которой пока нет.

Наконец он останавливается перед высоким эвкалиптом, внимательно рассматривает кору, отходит, измеряет на глазок высоту ствола и вдруг начинает пританцовывать, отчаянно жестикулируя.

– Опоссум, – кричит он своим гортанным голосом.

– Где ты видишь опоссума? – заинтересованно спрашивает Сириль.

– Там, – отвечает старик, ударяя по стволу дерева топором.

– Откуда ты знаешь, что он еще там?

Том пожимает плечами и показывает Сирилю царапину на коре.

– Я тоже ее видел, но, может быть, след давний или опоссум мог поцарапать кору, когда спускался…

Молча абориген показывает на несколько песчинок, прилипших к царапине; они могли остаться только тогда, когда животное поднималось, и это для него, как и для нас, неоспоримое доказательство, что животное все еще находится в дупле этого дерева.

– Но как он забрался туда? – спрашивает Сириль, все еще недоверчиво.

Том тянет свои черный и сухой палец, напоминающий солодковый корень, и показывает скептику круглую дыру диаметром в шапку примерно в сорока футах от земли.

– Да, ты прав. Но как ты собираешься его оттуда извлечь? И потом опоссум весит всего пять или шесть фунтов. И на восьмерых-то недостаточно такого рагу. Что уж говорить тогда о тех, кто ждет в лагере…

Том считает на пальцах, но а арифметике он явно не силен. Он сбивается и снова пересчитывает пальцы на обеих руках, потом на ногах и, наконец, говорит:

– Три, четыре, пять, еще, еще, много!

Впрочем, Том привык не говорить, а действовать, руководствуясь правилом: «Acta, non verba» [13] . Поэтому он берет топор и делает глубокую зарубку на стволе в метре от земли. Четырьмя ударами он вырубает ступеньку, забирается на нее и столь же быстро метром выше делает новую. Такой способ взбираться на высоченные деревья очень хорош, но не всякий может воспользоваться этим приемом.