Пылающий остров

Недолго думая, родители Фрикетты увезли больную дочь с ее спутниками в Бандоль, где вскоре сами убедились, что Мариус нисколько не преувеличивал достоинств своего любимого Прованса.

В нескольких сотнях шагов от Бандоля, на пути к Тулону, расположена небольшая прелестная вилла с фасадом, выходившим на море. Вся терраса перед виллой усажена апельсиновыми деревьями, эвкалиптами и пальмами.

Хотя был январь, все двери и окна были широко открыты: таков климат Прованса. Сидящая же в саду в американской качалке молодая девушка, очевидно, больная, раскрыла зонтик и обмахивается веером.

С трудом можно было узнать Фрикетту в этой бледной, исхудалой, обессиленной девушке.

Около больной стояла средних лет дама с приятным, сразу располагающим к себе лицом.

– Дорогая Фрикетта, что ты все глядишь на это противное море, которое уносило тебя так далеко от нас, – говорит дама, видя, что задумчивые глаза молодой девушки точно прикованы к расстилающейся внизу голубой равнине.

– Но оно же и принесло меня назад, мама! – отвечает Фрикетта.

– Принести-то принесло, но в каком ужасном положении! Теперь ты начинаешь немного поправляться, и оно опять того и гляди унесет тебя.

– Не так скоро, мама, будь спокойна.

– Если бы ты сказала «никогда», я успокоилась бы. Ты и представить себе не можешь, сколько слез я пролила, пока ты была на этой противной Кубе… А отец разве мало перестрадал за это время?

– Пожалуйста, милая мама, не будем говорить об этом. Мне очень грустно, что я своей страстью к путешествиям и приключениям причиняла вам столько горя…

– Так ты больше не покинешь нас?

– Пока нет. Сначала я хочу выздороветь, так чтобы и следа не осталось от того, что свалило меня с ног. На это мне понадобится по крайней мере год. Затем мне нужно подготовиться к экзаменам и написать диссертацию на получение докторского диплома. Это займет не меньше трех лет…

– Только смотри, Фрика, не передумай потом! Пожалей же наконец меня и отца!

Но видя, что утомленная разговором молодая девушка закрыла глаза, мать осторожно отошла от нее.

ГЛАВА XXVIII

Старые знакомцы. – Длинное письмо. – Решение Фрикетты.

Прошло два месяца с тех пор, как Фрикетту привезли в Бандоль, и молодая девушка чувствовала себя уже значительно лучше. Да и вообще в этом благодатном уголке всем жилось очень хорошо и спокойно.

Фрикетта сидела вместе с матерью в саду. Обе женщины вели задушевную беседу.

– А вот и отец с Мариусом и нашим милым Пабло! – вдруг воскликнула Фрикетта и, встав со своего места, направилась им навстречу.

Отец ее, Мариус и Пабло действительно входили в сад.

Пабло, загорелый, живой и веселый, нес целую охапку цветов.

Бросившись порывисто к Фрикетте на шею, мальчик закричал, страшно упирая на букву «р»:

– Здррравствуй, милая тетя Фрррикетта! Мы прррогуливались по морррю с Маррриусом и дедушкой Ррробертом… Дедушка Ррроберт заболел, бедный…

Фрикетта поцеловала мальчика и с улыбкой сказала:

– Здравствуй, Пабло, здравствуй, мой добрый мальчик!.. Ну, как твоя рыбная ловля, отец? – обратилась она к старику.

– Моя рыбная ловля? – повторил тот. – Плохо, дочка! Кроме приступа морской болезни, она ничего мне не дала. Удивляюсь, как это людям нравится качаться в этом громадном синем бассейне!.. Право, я лучше согласен ездить на велосипеде, чем в лодке… А все Маркус!

Моряк громко захохотал и с торжеством показал ведро, в котором плавало несколько рыб.

– Вот, мадемуазель, – говорил он, – пожалуйте! Это для вас. Лучше этих рыб нет во всем море.

– Спасибо, с удовольствием съем их за твое здоровье.

– Один из моих товарищей обещал мне наловить вам завтра маленьких морских коньков, которых вы так любите. А другой приятель хочет достать сардинок, так что недостатка в рыбе у вас не будет.

Во время этой беседы явился почтальон.

– Здравствуй, мой милый Леон. Qu'es aco? – приветствовал его Мариус.

Почтальон пожал своему старому другу руку и подал Фрикетте пачку газет и письмо, при виде которого она сначала покраснела, а потом побледнела.

– Что, разве ты ожидаешь неприятных вестей? – спросила мать, с беспокойством взглянув на дочь.

– Нет, мама… Впрочем, я еще сама не знаю. Вижу только, что письмо с Кубы.

Молодая девушка нерешительно вертела в руках большой четырехугольный конверт из толстой бумаги, с кубинской почтовой маркой.

Она медлила распечатывать письмо, как будто предчувствуя, что содержание его будет иметь решающее влияние на всю ее жизнь. Ей захотелось остаться одной, и она ушла в свою комнату. Усевшись там перед открытым окном, она некоторое время задумчиво смотрела перед собой, а потом вдруг нервным движением разорвала конверт.

В письме, состоявшем из трех мелко исписанных почтовых листков, лежал нежный светло-голубой цветок, похожий на незабудку.

Фрикетта улыбнулась при виде этого цветка и долго рассматривала его грустным взглядом, а затем, зажав его в руке, стала читать письмо следующего содержания:

«Лагерь в провинции Рио на Кубе.

Дорогая кузина!

До этого времени непобедимая робость препятствовала мне сдержать свое обещание – сообщить вам новости о моей второй дорогой родине. А между тем мне нужно столько сказать вам, так хотелось бы побеседовать с вами, что я наконец решился взяться за перо. И вот, как нарочно, перо это не двигается, как бы понимая, что не может поспеть за потоком моих чувств и мыслей… Однако, раз уж начал, нужно же продолжать!

Если бы не воспоминание о вашей благосклонности ко мне, я никогда не решился бы писать; только это воспоминание ободряет и поддерживает меня…

С чего бы начать?.. Ах да, будет самое лучшее, если я начну с того, что нам всем так дорого и близко – с памяти о Масео.

Мы теперь узнали все подробности низкой измены, которая была причиной смерти этого великого и благородного человека.

Предателем его был доктор Серрано, добивавшийся руки Кармен. Ради этого он и решился предать своего друга, войдя в гнусную сделку с отцом Кармен, доном Мануэлем.

Жизнь Масео в обмен на донну Кармен – таково было условие, заключенное между благородным испанцем и бесчестным доктором.

Пока мы оплакивали преждевременную смерть нашего незабвенного Масео, предатель его явился к дону Мануэлю требовать плату за свое преступление.

Он пришел в гациенду ночью и нашел отца Кармен мертвым, покрытым ранами, очевидно, нанесенными кинжалом, которым был приколот к его груди клочок бумаги с надписью: «Так погибнут все, изменившие „воду“.

Оказалось, что дон Мануэль сделался жертвой странного недоразумения: жрецы, видевшие, что вы ускользаете от них в то время, когда они ожидали его помощи, подумали, что он изменил им, и поспешили отомстить ему.

Серрано, совершивший бесполезное преступление, бродил некоторое время по острову, как зачумленный, не смея ни к кому приблизиться, так как не только мы, но и сами испанцы с отвращением и презрением отворачивались от него. Чувствуя, что на Кубе ему более делать нечего, он переменил имя и перебрался в Америку.

Что же касается донны Кармен, то, избавившись от тирании отца и преследований противного ей человека, она стала женой друга детства, которого объявила своим женихом еще в самый разгар нашей борьбы. Она уже не надеялась увидеть его в живых, зная, что дон Мануэль устроил на него засаду; но ему удалось чудесным образом ускользнуть от опасности. Скрепив брачными узами свой сердечный союз с полковником Карлосом Валиенте, донна Кармен душой и телом отдалась делу освобождения Кубы и вместе с мужем всегда находится в рядах сражающихся.

Вы видите, дорогая кузина, что у нас нет недостатка в героях, и, что бы ни говорили наши враги, дело освобождения Кубы еще живет.

Но вместе с тем нужно сознаться, что борьба истощает нас, и даже победы ослабляют нашу силу. Мы одни, без всякой поддержки и помощи, между тем как испанцы то и дело получают помощь людьми, оружием и деньгами.

Скажу вам по секрету: будущность меня пугает.

Как бы то ни было, лично я буду бороться до конца и навсегда останусь верным моему знамени. Кроме того, я постоянно буду благословлять счастливый случай, столкнувший меня с вами и позволивший мне узнать, какие богатые сокровища человеколюбия, милосердия и мужества таятся в вашем сердце.

Вы прошли среди нас как ангел милосердия и преданности, жертвуя своей жизнью, проливая свою кровь за патриотов, признательность которых внесла вас в золотую книгу героинь Кубы.

Благоговение к вашему имени во всей армии инсургентов, вечное воспоминание о ваших благодеяниях, неутешная скорбь о вашем отсутствии, благословение кубинских матерей, – вот все, что могут дать бедные кубинцы доброй француженке, которая так любила их.

Но зато как горяча питаемая к вам признательность! Как все огорчены известием, что вы ранены и страдаете! Сколько ежедневно возносится самых искренних молитв к Небу о вашем выздоровлении!

А можете себе представить, как мучит меня скорбь о случившемся с вами несчастии! Ведь я был к вам ближе других, а потому мог еще лучше узнать и оценить вас…

Сказать ли вам, что удар, поразивший вас, поразил и меня? Видя вас помертвевшей, я чувствовал, как мое сердце разрывается на части от невыносимой боли… В этот момент я понял, почему люди умирают с горя!

А потом какое отчаяние охватило меня, когда я должен был покинуть вас в самую серьезную минуту вашей болезни, чтобы возвратиться к своему посту на поле битвы!

О, как иногда бывает трудно исполнение долга и как беспощаден этот долг!

Меня несколько утешало только то, что я оставлял вас в заботливых и преданных руках графа и графини де Солиньяк, этих лучших из людей. Я же мог быть для вас не более как совершенно бесполезной, хотя и усердной сиделкой, между тем как несчастная Куба так нуждалась в моих силах и в моей крови.

Я снова отправился на Кубу и стал жить только воспоминаниями о вас, изредка получая от графа известия о ходе вашей болезни.

Эти воспоминания, одновременно и бесконечно сладкие, и бесконечно горькие, никогда не покидают меня. Они составляют для меня все и служат утешением в моей тревожной жизни солдата, которая каждую минуту ставится на карту.

Я постоянно вижу вас посреди шума и беспокойств бивачных ночей, грохота пушек, треска ружейных выстрелов и облаков удушливого порохового дыма; вижу вас и во время наших беспорядочных, неопределенных маршировок, составляющих, как известно, нашу тактику.

Да, я постоянно везде и всюду вижу вас!.. Ваш милый образ, точно обольстительный, дорогой мираж, заставляет биться мое сердце от восторга и вызывает слезы умиления на мои глаза, измученные видом только бедствий и страданий!..

Вот вам моя исповедь; вы теперь знаете состояние моей души. Удивление, преданность, поклонение – все эти чувства к вам, которыми вы наполнили мое сердце, бесконечны и неизменны; уничтожить их может только смерть!

Прощайте же, дорогая кузина, или, вернее, до свидания при лучших условиях. Сохраните в своей памяти хоть маленькое местечко для того, кто, быть может, скоро явится сообщить вам лично о совершившемся освобождении его новой дорогой родины.

Искренне преданный вам кузен

Роберт.

P.S. Передайте, пожалуйста, выражение моего искреннего почтения вашим родителям, Мариусу – мой сердечный поклон, а маленькому Пабло – мой горячий поцелуй!»

Дочитав до конца это письмо, тронувшее ее до слез, Фрикетта встала совершенно преобразившейся.

Четверть часа тому назад она еще выглядела больной, а теперь, вся розовая от возбуждения, с блестящими глазами, она вдруг сделалась прежней Фрикеттой – здоровой, деятельной, проворной и жизнерадостной.

Прижав к губам нежно-голубой цветок, находившийся в письме, она приколола его к своему корсажу и возвратилась в сад к своим родителям.

Твердым, звенящим голосом, лишь по временам вздрагивавшим от волнения, она прочитала им письмо молодого кубинского офицера.

Окончив чтение, она спросила со своей обычной решимостью:

– Что вы скажете об этом письме?.. Говори ты первый, отец.

– Я полагаю, что оно написано человеком с прекрасным сердцем, – ответил старик.

– Да?.. Ну, а ты, мама, что скажешь?

– Я?! – воскликнула госпожа Робер. – Я готова плакать…

– Но почему же, мама?

– А потому, моя дорогая, что сердце матери может многое отгадывать. Мне кажется, что тот, кто писал эти хорошие строки, скоро сделается самым близким нашим родственником и будет называть тебя уже не кузиной, а…

– И тебе это не по душе?

– О, нет, напротив! Я с восторгом назову его своим сыном, потому что считаю его способным дать счастье моей дочери.

– Ты не ошиблась, мама… И ваша Фрикетта теперь уже не покинет вас.

– И это будет скоро? – спросил старик.

– Не знаю, отец. Ты забываешь, что он солдат, и его новое отечество в нем нуждается!.. Нет, это будет потом… после… чего бы мне это ни стоило!.. Да… после… когда совершенно успокоится несчастный пылающий остров!

И молодая девушка, не выдержав, упала на грудь своей матери и судорожно зарыдала.

Госпожа Робер крепко сжала в объятиях Фрикетту, а старик, не замечая текущих у него из глаз слез, с бесконечной любовью смотрел на дорогих его сердцу существ – дочь и жену.

Note1

Инсургент (лат.) – участник восстания.

Note2

Короткое лезвие, насаженное на длинную палку. – Примеч. переводч.

Note3

Так негры произносят monsieur, господин. – Примеч. автора.

Note4

Сиеста (исп.) – послеобеденный отдых.

Note5

Каталепсия (греч.) – оцепенение.

Note6

См. роман «Без гроша в кармане». – Примеч. автора.