Двор в правление Елизаветы жил весело. Честно признаться, лично мне хотелось бы годик покуролесить в столь веселом обществе. Маскарады, на которых дамам велено было одеваться кавалерами, а кавалерам, напротив, дамами, меня особенно не прельщают, как наверняка и тогдашних господ кавалеров. Правда, сама Елизавета в мужском костюме на полотне Луи Каравака — это, знаете ли, шарман… Хороша было цесаревна!
А как они гулеванили — зависть берет! Вот подлинный исторический документ: «Реестр, коликое число отпускается в день виноградных напитков к столам и в порцию и в протчие места:
Кабинет-секретарю Морсошникову, виноградного вина — 1 бутылка, вотки подделной — 1 графин.
Господину Кондодию (это грек Кондоиди, лейб-медик Елизаветы — А. Б.) — бургонского — 1 бутылка, красного — 1 бутылка.
Господину Фузантию: ренвеину — 1 бутылка, красного — 1 бутылка. При нем аптекарю: белого — 1 бутылка, вотки гданской здешнего сидения — 1 графин».
Это — каждый день и за счет казны! Но более всего меня умиляет и вызывает нешуточное восхищение некий неназванный по имени отец-духовник императрицы, коему в день от щедрот государевых полагалось:
«Ренвеину — 1 бутылка, мушкателю — 1 бутылка, красного — 1 бутылка, вотки гданской здешнего сидения — 1/2 графина».
Прониклись? Могуч же был организмом отец-духовник, ежели каждодневно истреблял этакую благодать. Богатырь! И есть у меня сильные подозрения, что он к вечеру по русской привычке еще и добавки искал… И ведь наверняка находил!
Весело жили при Елизавете — и шумно. Вот в тихий вечер 26-го сентября 1742 года садовник при Академии Наук, немецкий человек Иоганн Штурм чинно принимает гостей у себя в доме. И тут на пороге возникает заплаканная немцева служанка со свежеподбитым глазом и в порванной рубахе. А следом без всяких церемоний вваливается автор фингала, которого, собственно, сюда и не звали, хотя он и живет по соседству.
Сосед, славный своим буянством, с ходу заявляет, что пирующие здесь немцы злодейски украли у него плащ-епанчу. Один из гостей, лекарь Ингерманландского полка Брашке, степенно ответствует, что люди здесь собрались честные и подобные беспочвенные обвинения им очень даже странны и позорны.
Гость — между прочим, адъюнкт славной Петербургской Академии Наук — ему, недолго думая, — в зубы! Хватает увесистую деревянную болванку, на которой тогда принято было держать парики, и начинает сим орудием охаживать прочих. Громогласно обзывая супругу хозяина «курвой», и ей — по сусалам! И ее батюшке, переводчику «немецкой камер-конторы» герру Грове — по уху! И бухгалтеру книжной лавки при упомянутой Академии Прейсеру — по репе!
Гости за шпаги. Господин адъюнкт — свою из ножен». И пошли дуэлировать… Смертоубийств не было, но поцарапанных хватало, в том числе и адъюнкту досталось. Но он не сдавался — шпагой порубил дверь, зеркало разнес в осколочки…
Когда прибежали караульные солдаты, баталию вовсю продолжалась на улице, на вольном воздухе, и добрая половина гостей уже лежала, стенаючи. Караульный приказал буяну сдать шпагу, но адъюнкт и его — в зубы! После чего был подавлен численным превосходством, скручен, связан и торжественно доставлен в помещение, по прихоти архитектора снабженное на окнах крепкими решетками.
А через день его выпустили без всяких последствий. И пошел наш адъюнкт, Михайла Васильевич Ломоносов, как следует похмелиться…
Ага, вот именно. Ломоносов Михайла Васильевич, прошу любить и жаловать, любил великий ученый муж по обычаям того веселого времени побуянить всласть. Инцидент с садовником — еще цветочки. Случалось Михайле Васильичу, забредя в родную академию в подпитии, и господ академиков брать в кулаки, так, что они до-олго пятый угол искали. И максимум, что ему за эти художества бывало — то два месяца под арестом, то лишение жалования наполовину. Глава академической канцелярии, герр Иван Данилович Шумахер, Ломоносовские проказы прикрывал аккуратно, будучи благосклонен к светилу науки, и зная, что столь же благосклонен к нему сам Иван Иванович Шувалов, «ночной император».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.