Кошка в светлой комнате

      Она показала мне язык, и джип умчался. Я огляделся, сошел на обочину и зашагал в степь, вправо от дороги – туда, где виднелись эти обломки. Я знал, что могу увидеть их здесь, где же им еще быть, как не здесь, но подсознательно надеялся, что все будет не так примитивно, что это не просто авария, а мостик к чему-то глобальному, важному. Так думали обложившие островок светила научной мысли, так думали и у нас, все мы надеялись на нечто значительное, великое, эпохальное, на сияющие горизонты, доступные вершины, еще вчера считавшиеся непокоримыми. Воздушные замки. Уютные фуникулеры, ведущие к снеговым пикам, куда до сих пор доползали на брюхе лишь отчаянные одиночки – по одному везунчику на девяносто девять почетно сгинувших без вести. О многом мы грезили, не привыкшие грезить люди, наблюдая в бинокли за островком…
      Когда-то, совсем недавно, всего три дня назад, это был скоростной вертолет «Орлан», маневренная и надежная машина. Теперь передо мной громоздились перекрученные лохмотья ферролита, землю усеяли клочья обивки и осколки унилекса – небьющегося стекла фантастической прочности. Дед бил-бил – не разбил, баба била-била – не разбила… Один решетчатый хвост остался нетронутым, красно-синий хвост с яркой эмблемой биостанции «Зебра» – его я и увидел из машины. Красивое перо мертвой птицы.
      А земля вокруг нетронута, цела трава, целы низкие серые кочки, придающие равнине вид коварного болота. Ни малейшего следа, несмотря на то что падавший с высоты вертолет должен был разметать землю, вспахать ее, вырвать кочки, оставить заметный след. Я служил когда-то в вертолетных частях и хорошо знал, как это выглядит… Или на здешнюю почву наши законы природы не действуют?
      Я ударил каблуком по земле. Земля была твердая, пронизанная корнями, но каблук все-таки выбил крохотную ямку. Земля самая обыкновенная. Либо разбитый вертолет был опущен на землю медленно, плавно, с нормальной посадочной скоростью, либо все произошло где-то в другом месте, и обломки перевезены сюда.
      Нечего и пытаться пролезть в кабину – кабины не было. Я принюхался – сладковатого запаха разложения не чувствовалось, пахло только сухой травой, краской, свежей синтетикой – «Орлан» был новенький, Бауэр решил его обновить и обновил вот. Руди, кто это тебя так?
      Я обошел обломки со стороны бывшей кабины и замер. В тени стоял голубой пластиковый ящик, и на ящике сидел Рудольф Бауэр, сидел, свесив длинные руки меж колен, загорелый, безмятежный, одетый так, как был одет в день своего исчезновения, и одежда – чистая, отутюженная, новенькая. Даже запах его любимого одеколона «Шери» витал в воздухе.
      – Ты… ты чего здесь сидишь? – спросил я хрипло.
      Бауэр спокойно и неторопливо поднял голову, наши взгляды встретились, и я охнул. Это нельзя было даже назвать взглядом идиота, гораздо страшнее – пустота. У любого идиота в глазах что-то есть, хотя бы один идиотизм, а у ЭТОГО был пустой, как вакуум, взгляд, взгляд, из которого отсосано все человеческое и ничего не дано взамен. Ни малейшей тени каких бы то ни было эмоций. Бессмысленная стерильная пустота.
      – Кто ты такой? – спросил Бауэр столь же стерильным, профильтрованным голосом, и его лицо осталось неподвижным, а глаза смотрели сквозь меня с величавым спокойствием слепых бельм степной каменной бабы, повидавшей на своем веку слишком многое, чтобы интересоваться каким-то там одиноким двуногим. Впрочем, и равнодушия в этом взгляде не было. Ничего не было. Просто Пустота.
      – Бауэр, – сказал я, и мне хотелось плакать. – Руди, ты же меня знаешь, мы с тобой сто раз летали на рыбалку, и ресторан «Камеамеа Великий», помнишь? Я Алехин, капитан Алехин, неужели ты забыл?
      – Я тебя не знаю, – сказал он. – Оставь меня в покое.
      – Может быть, тебе лекарства? – Я потянулся за аптечкой.
      – Никаких лекарств, – сказал этот манекен. – Оставь меня в покое.
      Разумом я понимал, что это не Руди, что все так и, останется, но сердцем не смог принять – суетился вокруг него, совал ему ампулы, пытался заставить встать и идти за мной, а он отстранялся, отводил мои руки, монотонно просил отстать, отвязаться, оставить его в покое, уйти и не надоедать. Не узнавал меня и не хотел со мной разговаривать, не хотел ничего делать и принимать от меня помощь. Я выбился из сил и отступился наконец. Все равно что биться головой о каменную стену, только стена еще и заявляла человеческим голосом, что она всем этим недовольна и просит меня идти своей дорогой.
      – Оставьте вы его, – раздался сзади спокойный, уверенный голос, и я шарахнулся, по всем правилам упал на землю, перекатился на бок, выхватив одновременно пистолет.
      В трех шагах от меня стоял незнакомец, высокий и сухопарый. Лицо у него было узкое, умное и запоминающееся: смуглое, мохнатые брови вразлет, крючковатый нос, эспаньолка и маленькие лихие усики. Одет элегантно и добротно, но как-то старомодно: строгий черный костюм забытого фасона и сорочка с кружевным пышным жабо, какие носили кавалеры куртуазного восемнадцатого века. На голове дисгармонично красовался лихо заломленный красный берет с пушистым пером.
      – Оставьте вы его, – повторил незнакомец, постукивая тростью по ближайшей кочке. – И уберите эту штуку, я имею в виду пистолет. Или вы меня боитесь?
      – А покажите-ка зубки, – сказал я, вставая. Не то чтобы я его боялся, но он появился неизвестно откуда, неизвестно как сумел подкрасться бесшумно, и неясно еще, что ему от меня нужно.
      – Это вы напрасно, – сказал он. – Зубы у меня самые обыкновенные. Вы-то кто такой?
      – Я из-за Мохнатого Хребта, – нахально сказал я. – Там у нас все другое, совсем не как у вас. Понимаете, я всегда любил путешествовать…
      – А врать тоже любите?
      – С чего вы взяли? – очень натурально изумился и даже слегка оскорбился я.
      Не отрывая от меня ироничного взгляда, он щелкнул пальцами, и позади него возникло огромное мягкое кресло, тоже ужасно старомодное. Что-то толкнуло меня под коленки – второе кресло, такое же массивное, со спинкой выше человеческого роста.
      – Прошу, – сказал он и сел. – Итак, по вашему утверждению, вы явились сюда из-за Мохнатого Хребта?
      – Вот именно, – сказал я, скопировал его позу и светским тоном добавил: – Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?
      – Нет, – сказал он. – Я и так знаю, что вы врете, к чему мне сомневаться? Собственно говоря, это неплохая задумка – объявить себя пришельцем из-за Хребта. Большинство у нас уверены в существовании за Хребтом каких-то неизвестных областей. Но, кроме большинства, есть еще и хорошо информированное меньшинство, к которому принадлежит и ваш покорный слуга. Так что для меня придумайте что-нибудь поубедительнее. Проще всего было бы передать вас компетентным органам на предмет соответствующей проверки.
      Последняя фраза мне особенно не понравилась, и я сказал:
      – Но-но, не забывайте…
      Он как-то странно взмахнул ладонью, и что-то зашевелилось у меня под курткой, тычась в ребра, – мой пистолет. Прежде чем я успел его схватить, кольт проплыл по воздуху и нырнул в карман незнакомца.
      – Вот, – сказал незнакомец. – Так гораздо спокойнее, не правда ли? Кто вы такой?
      – Знаете, это похоже на допрос.
      – А это и есть допрос, – кивнул он, сверля меня взглядом.
      Пора было брать инициативу в свои руки. Мне не нравились упоминания о допросах, проверках и компетентных органах. И тип этот не нравился, в нем я нутром чуял коллегу-контрразведчика, оседлавшего противника и принявшегося его разрабатывать. Только я сам привык разрабатывать других…
      Между нами было около двух метров жестких кочек – не так уж много. Я напряг мускулы, прикинул, как буду бить ребром ладони по горлу, и взметнулся с кресла.
      Небо, земля, обломки вертолета замелькали в бешеном хороводе, кочки вздыбились, и самая большая, самая твердая ударила по затылку. Я лежал, задыхаясь от боли и злого бессилия, а он не изменил позы, пальцем не шевельнул, смотрел скучающе, как смотрит взрослый на нехитрые проказы карапуза. Ударил он не сам, не рукой – уж в ударах я разбирался. Впечатление было такое, словно ветер закрутил меня, а потом сгустился до каменной твердости и ударил не хуже опытного боксера. Что ж, всегда найдется кто-то, лучше тебя умеющий то, что умеешь ты, – это азы. Ничего удивительного, если учесть, что этот тип создает кресла из ничего и повторяет трюки из репертуара Пацюка…
      – Вставайте, – сказал он, играя тростью. – И давайте без эксцессов – это бессмысленно при любом количестве попыток. Вставайте и садитесь.
      Я встал и сел – что мне еще оставалось?
      – Вот теперь мне совершенно ясно, что вы издалека.
      – Почему?
      – Потому что любой здешний знает: на меня бессмысленно бросаться с кулаками. Кто вы?
      – Я могу не отвечать на этот вопрос?
      – Можете, – кивнул он. – Можете не отвечать ни на какие вопросы. Я не собираюсь силой вытягивать из вас то, что вы хотите скрыть.
      – Тогда я могу идти?
      – Куда угодно.
      – А пистолет?
      Он бросил мне пистолет. Я поймал кольт на лету, сунул в кобуру и остался сидеть. Не мог я так просто уйти, и незнакомец, судя по его улыбке, отлично это понимал.
      – Ну? – спросил он. – В спину я не стреляю, почему же вы сидите?
      – Нет, постойте… – сказал я.
      – Вы рассчитываете, что я буду отвечать на ваши вопросы?
      – Хотелось бы. – Я оглянулся на Бауэра. Руди сидел в той же позе, глаза его смотрели пусто и мертво. Я обернулся к своему странному собеседнику: – Что с ним?
      – Откуда я знаю?
      – Не знаете?
      – Никто не знает. Он сидит здесь с тех пор, как существует мир.
      – И давно существует мир?
      – Давно.
      – А что было до него?
      Его лицо исказила непонятная гримаса. Он сказал сухо и быстро:
      – Раньше была Вечность. Это очень удачное слово – Вечность. Оно объясняет все и не объясняет ничего. Перед лицом Вечности глупо задавать вопросы, потому что она сама по себе – неразрешимый вопрос, затмевающий все остальные. Раньше была Вечность, вам этого достаточно?
      – Честно говоря, не очень, – сказал я. – Вечность не существует сама по себе. Всегда существует что-то помимо нее.
      – Я не люблю пустых фраз.
      – Я тоже, – сказал я. – И терпеть не могу слово «вечность». Вечности нет.
      – А сколько чертей может уместиться на острие иглы?
      – Я не знаю, можно ли вам верить… – сказал я.
      – Представьте, я тоже.
      – Но так мы никогда…
      Он не ответил. Его лицо странно изменилось вдруг, словно кто-то невидимый шептал ему что-то на ухо.
      – Ну вот. – Он пружинисто выпрямился. – Вот так всегда – ворвутся посреди разговора, и всегда это срочно, до зарезу… Мне пора. Мы еще встретимся в городе.
      Он начал таять в воздухе, как Чеширский Кот. Таяло узкое лицо хитрого черта, таяли старомодный костюм и трость. Кресел не стало. Я пошел к шоссе, не оглядываясь на обломки вертолета и куклу-Бауэра.
      Мир существует давно. До него была Вечность. Что под этим подразумевается? Иносказание, двойной смысл, метафора? Допустим, возможно, вероятно, не исключено, быть может. Классический набор. Полный перечень уклончивых допущений, крутящихся в мозгу исследователя, занесшего авторучку над первой, чистой страницей лабораторного журнала. Если сравнивать нашу работу с работой хирургов, как это любят делать иные журналисты, то мы очень несчастные хирурги – мы не знаем, каким недугом страдает распростертый под резким светом бестеневых ламп пациент, какой инструмент пускать в дело первым и есть ли вообще смысл резать. К тому же в девяти случаях из десяти пациент оказывается невидимым.
      Я поднял руку, и рядом со мной остановился броневик под номером четырнадцать. За ним тоже волоклись трупы. Попахивает средневековьем, но откуда я знаю – обоснована эта жестокость или нет. В особенности если дома у марсианина которую тысячу лет царят покой и благодать…
      Лязгнула крышка люка, выглянуло усталое лицо с изжеванным окурком в углу широкого рта.
      – В чем дело? – спросил он ватным голосом.
      – Подвезите до города, – сказал я.
      Он выплюнул окурок и сказал вниз, в люк:
      – Ребята, дверь откройте, там человеку до города.
      Распахнулась толстая квадратная дверь, и я, согнувшись, пролез внутрь. Там было тесно и темновато. На железных скамейках вдоль стен сидели человек восемь, а между ними на ребристом полу лежало что-то длинное, плоское, прикрытое старым брезентом в заскорузлых кровяных пятнах, и из-под его края торчали обращенные к потолку, к тусклой желтой лампочке носки тяжелых форменных ботинок. Это было знакомо. В свое время мне не раз случалось видеть, как из-под брезента на полу вертолета или броневика с голубой эмблемой вооруженных сил ООН торчат форменные ботинки, почти такие же, как эти… – Здравствуйте, – сказал я, оглядываясь. Двое что-то пробурчали, остальные и ухом не повели. Крайний подвинулся, упорно не глядя на меня, я присел на краешек холодной скамейки…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.