Д'Артаньян - гвардеец кардинала (книга первая)

      - Что Пишегрю? - спросил он непринужденно
      - Сейчас придет, - кратко ответил де Пютанж.
      Д'Артаньян присмотрелся к компании и отметил, что сегодня все трое выглядят особенно напряженными и сосредоточенными, словно охваченными некоей общей заботой. Обдумать эти наблюдения он не успел - распахнулась ведущая в соседнюю комнату дверь и влетел Пишегрю, гораздо более суетливый и возбужденный, чем обычно, словно охваченная приступом бешенства капелька "живого серебра"*. Под распахнувшимся плащом
      "Живое серебро" - ртуть
      у него д'Артаньян заметил, кроме шпаги, еще и внушительный охотничий нож с рукоятью из оленьего рога.
      - Хорошо, что вы наконец пришли, други мои, - сказал он отрывисто. Отойдемте в уголок...
      Д'Артаньян, отложив дымящее курительное приспособление, последовал за ним в дальний угол комнаты.
      - Кажется, нам, наконец, крупно повезло, д'Артаньян, - сказал Пишегрю лихорадочным шепотом. - Посмотрите туда...
      Он на два пальца приоткрыл дверь, из которой выбежал, и гасконец приник к ней глазом.
      В соседней комнате катались по столу кости и позвякивало золото. Двоих из четырех д'Артаньян прекрасно знал - повесы из их компании, а вот другие были решительно незнакомы. Один выглядел совершенно незначительным, а вот другой казался человеком незаурядным: лег тридцати, белокурый, с орлиным носом и решительным подбородком. Оба были одеты, как богатые дворяне, но было в них что-то неуловимо чужеземное.
      - Т-с, не мешайте! - прошептал Пишегрю, когда д'Артаньян чересчур широко приоткрыл дверь. Оттащил гасконца назад в угол и тихонечко продолжал: - Вы слышали, что в Париж прибыли английские послы во главе с милордом Бекингэмом, которые будут сопровождать в Англию принцессу Генриетту Марию, невесту Карла Первого?
      - Ну разумеется. По-моему, весь Париж уже об этом знает.
      - Эти двое - из посольской свиты. Оба набиты золотом, словно маковая головка - зернышками. Англичане, люди подозрительные, боятся, что их обворуют в гостинице, и таскают все свои денежки с собой. Клянусь пресвятой девой, у них с собой не менее чем по тысяче пистолей на брата - по всему видно, собрались повеселиться в Париже на славу. Но играют они по маленькой, так, что смотреть нет никакой возможности... Вы слышите, д'Артаньян? Две тысячи пистолей на семерых... А то и на четверых - я намерен под каким-нибудь предлогом отослать эту троицу, - он кивнул в сторону троих курильщиков. - Все равно от них мало толку, да и делить две тысячи на четверых гораздо проще, чем на семерых, - это ясно для любого, кто освоил азы математики...
      - Вы уверены, что нам удастся выиграть все?
      - Вовсе нет, - уныло поведал Пишегрю. - Я же говорю, что они играют по маленькой, скупердяи чертовы, ни настоящего азарта, ни удвоения ставок... Тоска берет! При самом удачном финале у них удастся выудить сотню пистолей, не более...
      - Тогда я вас не понимаю...
      - Да бросьте вы, д'Артаньян! - лихорадочно зашептал Пишегрю. - Что тут понимать? Четверо решительных людей на многое способны. Мы с вами находимся, слава богу, довольно далеко от Дворца правосудия...
      Тут только до д'Артаньяна начал понемногу доходить смысл задуманного маркизом. К чести нашего гасконца стоит сказать, что все его существо решительно возмутилось против такого.
      - Черт возьми, Пишегрю! - сказал он решительно. - Вы что, предлагаете их вульгарным образом ограбить?
      - По совести говоря, я первоначально предполагал этими ограничиться, признался Пишегрю, щуря глаза. - Но потом хорошенько поразмыслил... Они не просто заезжие путешественники, а дворяне из посольства, побегут с жалобами, непременно будет наряжено следствие, не дай господи, дойдет до короля...
      - Но тогда я решительно перестаю вас понимать...
      - Да бросьте вы, д'Артаньян! - сказал Пишегрю, с многозначительным видом тыкая его в бок. - Что тут непонятного1? Надо взять у них денежки - и сделать так, чтобы они никогда и никому не пожаловались на этом свете...
      Д'Артаньян стоял, как громом пораженный.
      - Черт бы вас побрал, Пишегрю! - выдавил он наконец. - Не только ограбление, но еще и...
      - Д'Артаньян, не стройте из себя невинного дитятю! Подумаешь, эка невидаль! Говорю вам, две тысячи пистолей на четверых! Я все обдумал, целую ночь сидел... Этот дом построили лет триста назад, и уже в те времена он играл примерно ту же роль, что и сейчас. В нижнем этаже и подвале найдется немало потайных уголков, где можно надежно спрятать... так, что до Страшного суда никто не найдет. Хозяин как-то проговорился мне под жутким секретом, что за эти триста лет в нашем гостеприимном домике не раз случалось подобное - и ни разу правда так и не всплыла на свет... Конечно, придется кое-чем поделиться с хозяином и парочкой слуг...
      Д'Артаньян с неудовольствием сказал:
      - Хорошенькие разговоры вы ведете в доме, где из окон фасада отчетливо видны и Гревская площадь, и Шатле..
      Пишегрю хмыкнул с ухарским видом:
      - То-то и оно, любезный друг, то-то и оно! Темнее всего под пламенем свечи! Подождите минутку...
      Он проворно отбежал и принялся что-то шептать на ухо сидевшим за столом, порхал вокруг них с видом заправского демона-искусителя. Не прошло и минуты, как все трое вскочили, отложили трубки и почти бегом покинули комнату.
      - Сработало, - удовлетворенно хохотнул Пишегрю, возвращаясь к д'Артаньяну. - Я им сказал, что в "Крашеной бороде" только что остановился набитый луидорами парламентский советник из Бордо, ярый любитель карт и костей, всякий раз оставляющий в Париже решительно все денежки... Вот они и кинулись сломя голову, чтобы никто не опередил... Теперь нас только четверо, - сказал он, распахнул плащ и с решительным лицом проверил, легко ли выходит из ножен охотничий нож. - Две тысячи пистолей, а то и больше... Лучше всего, если те наши друзья там, в комнате, затеют с ними ссору, а мы чуть погодя ворвемся и уладим все быстренько...
      - Нет уж, - твердо сказал д' Артаньян. - В т а к о м деле на меня не рассчитывайте.
      - Черт вас побери, д'Артаньян, с ума вы сошли? Две тысячи пистолей! И потом - это же англичане, проклятые еретики, за которых доброму католику непременно простится сорок грехов!
      - Избавьте меня от ваших планов, - сказал д'Артаньян. - Конечно, я чувствую себя неловко оттого, что мне уже восемнадцать лет, а я до сих пор не убил ни одного англичанина...
      - Вот видите! Где вы еще, прах и преисподняя, отыщете такой случай? Судьба нам сама посылает...
      - Боюсь, любезный маркиз, мы плохо понимаем друг друга, - сказал д'Артаньян с непреклонной решимостью. - Я имел в виду войну или дуэль. Ни за что в жизни не стану подло убивать людей, пусть даже англичан, ради пригоршни пистолей!
      - Бросьте шутить, д'Артаньян! Время совершенно неподходящее. Я к вам давно присматриваюсь, отваги у вас хватит на троих, а шпагой вы владеете, как сам дьявол...
      - Не спорю. Но разбойничьим ножом пользоваться не умею. И не собираюсь учиться.
      - Но, д'Артаньян...
      - Я, кажется, выразился достаточно ясно? - спросил гасконец с ледяным презрением. - Боже, как вы, оказывается, мелки и гнусны, Пишегрю, а я-то был к вам расположен...
      - Ах вы, молокосос! - вспылил Пишегрю. - Да я вас...
      Д'Артаньян отступил на шаг и положил руку на эфес шпаги:
      - Ну что же, в эту игру я умею играть... Доставайте шпагу, вы, негодяй!
      Пишегрю разрывался меж д'Артаньяном и соседней комнатой, в которой послышались громкие, возбужденные голоса. Он торопливо замахал руками, отшатнувшись, - маркиз, как давно убедился д'Артаньян, был мужества невеликого.
      - Друг мой, друг мой, опомнитесь! - плаксивым голосом воскликнул Пишегрю. - Умоляю, простите, если я сказал что-то неподобающее... Я все же надеюсь убедить вас...
      В соседней комнате с грохотом упало кресло. Пишегрю распахнул дверь и кинулся туда. Д'Артаньян несколько замешкался.
      - Это черт знает что такое! - кричал с английским выговором обладатель решительного подбородка. - Ваши кости залиты свинцом! Вы, сударь, определенно из тех, кто не надеется на фортуну и пытается ее подправить собственными усилиями... Я достаточно ясно выразился, надеюсь?
      - Сударь, вы меня оскорбили, причем смертельно! - орал в ответ метавший кости шевалье де Эскоман (для коего такие оскорбления, по слухам, были делом чуть ли не обыденным). - И вы мне за это ответите!
      - Охотно. Где наши шпаги, Блеквуд?
      - В соседней комнате, милорд... - испуганно ответил его спутник.
      - Были! - зловеще хихикая, сказал Пишегрю и, во мгновение ока схватив обе стоявших в углу шпаги, выкинул их в окно, где они жалобно зазвенели на брусчатке. - Мы вам сейчас покажем, английские еретики, как оскорблять честных людей!
      И он выхватил из ножен - нет, не шпагу, а охотничий нож, широкий, с загнутым концом. Де Эскоман и его напарник проворно выхватили шпаги.
      - Ах, вот так? - взревел высокий англичанин. - Значит, это не только притон, но еще и логово убийц? Блеквуд, хватайте кресло! Будем, черт побери, продавать наши шкуры подороже!
      Однако от его спутника не было особого толку - он испуганно отпрянул в угол с видом записного труса, бормоча:
      - Попробуем как-то договориться, быть может? - и, внезапно ринувшись к распахнутому окну, что есть мочи заорал, перевесившись через широкий подоконник: - К оружию! Убивают! Грабят! Дозор сюда, кликните дозор! Здесь убивают дворян из английского посольства!
      Де Эскоман втащил его назад за ворот камзола, но на улице уже начался неизбежный в таких случаях переполох - сбегались зеваки, громко перекликаясь меж собой, а люди более степенные и законопослушные подхватили призыв англичанина, во всю глотку кликая дозор. Ясно было, что замыслы Пишегрю провалились.
      Д'Артаньян, однако, ринулся в комнату, руководствуясь не стремлением примкнуть к победителям, то есть к полицейским стражникам, судя по топоту, уже сбегавшимся с трех сторон, а побуждаемый собственными представлениями о чести - коим все происходящее здесь решительно противоречило.
      В мгновение ока он уколол концом шпаги Пишегрю повыше локтя - отчего маркиз взвыл от боли и неожиданности, выпустив нож; двумя прыжками оказался рядом с напарником де Эскомана и выбил у него шпагу отточенным приемом, а самого де Эскомана, упершись клинком ему в живот, заставил попятиться. После чего произнес, обращаясь к высокому англичанину:
      - Сударь, хоть вы и англичанин, но не в обычае французских дворян завлекать кого бы то ни было в игру, чтобы потом зарезать. - Он не без некоторой рисовки сделал изящный жест шпагой. - Вас никто не обидит, клянусь честью.
      - Очень хочется вам верить, сударь, - настороженно произнес высокий англичанин, изготовившийся обороняться тяжелым креслом, поскольку других предметов, пригодных пароль оружия, в комнате попросту не имелось. - Но лица этих господ, точнее, уж простите, рожи... Эй, за спиной!
      Д'Артаньян проворно обернулся, как раз вовремя: недавние друзья собрались с духом и вновь попытались напасть. Пишегрю бесповоротно выбыл из схватки, он стоял в углу, зажимая ладонью пораненное место (укол острием шпаги был пустяковым, так что дело было скорее в осторожности маркиза) с видом получившего смертельную рану воителя, готовящего для сподвижников пафосное предсмертное слово. Однако двое остальных, немного опамятовавшись, предприняли было попытку довести дело до конца, они надвигались с решительными лицами, но клинки в руках явственно подрагивали: данные господа были не из завзятых бретёров...
      Гасконец без труда отбил мотнувшийся в его сторону клинок, сделал плие, как танцор, уклонился и наотмашь хлестнул де Эскомана шпагой по лицу. Второй шулер, видя такое и слыша вопль сотоварища, предпочел отступить.
      Дверь распахнулась от сильнейшего пинка, и в проеме показались несколько грозно наклоненных алебард, за которыми маячили исполненные охотничьего азарта физиономии стражников. Коли уж им случилось ворваться в кварталы Веррери в достаточном количестве, они намеревались, по лицам видно, отыграться за все предшествующие страхи, поношения и поражения. Хорошо осведомленному об этой их привычке д'Артаньяну стало немного неуютно.
      Вдобавок, что печальнее, англичанин по имели Блеквуд бросился к стражам закона и завопил:
      - Скорее сюда, друзья мои! К оружию! Эти четверо злодеев хотели нас зарезать, ограбить и шулерски обыграть!
      "О, эти англичане! Стоило ли спасать подобного негодяя?" - с философской грустью и непритворной обидой подумал д'Артаньян.
      Перспектива попасть в число обвиняемых его нисколечко не прельщала. Англичане, как известно всякому французу, представляют собой образец низости и коварства, если и второй чужеземец, спасенный им, подтвердит слова спутника...
      Окно второго этажа располагалось не столь уж высоко - и стоявший ближе других к нему д'Артаньян, не раздумывая, выпрыгнул на улицу. Он устоял на ногах, даже каблуки не сломал, - и, моментально протолкавшись меж опешившими зеваками, не успевшими его задержать, бросился в первый же переулок, выскочил на улицу Веррери и помчался в сторону церкви Сен-Мерри, откуда ближе всего было до моста Нотр-Дам.
      Довольно скоро он убедился, что никто его не преследует, и зашагал степенно, как и пристало королевскому гвардейцу. Столь неожиданное разочарование в прежних друзьях, обернувшихся вульгарными головорезами, способными без зазрения совести убить человека ради презренного металла (пусть даже и англичанина), повергло гасконца в уныние, и он долго гулял по Новому рынку, в конце концов зашел в кабачок, меланхолично осушил бутылку божансийского вина и лишь потом покинул остров Сите.
      На углу его дожидался Планше. Увидев сумрачно бредущего хозяина, малый проворно кинулся навстречу и заступил дорогу, не давая д'Артаньяну сделать ни шагу:
      - Сударь, подождите! Может, вам и не стоит спешить домой...
      - Что случилось? - поинтересовался д'Арта-ньян без особого интереса даже божансийское вино, обычно им любимое, не смогло сегодня поднять настроение.
      - Сразу столько событий, сударь, что и не знаю даже, с какого начать...
      - Начинай с самого плохого, друг Планше, - вяло сказал д'Артаньян с видом трагического героя из пьесы великого Корнеля, на коего в течение первого действия несчастья сыпались, как зерно из распоротого мешка. Начинай с того, что ты сам полагаешь особенно плохим...
      Ненадолго призадумавшись, сметливый слуга решительно сказал:
      - Во-первых, сударь, господин Бриквиль отдал богу душу в тюрьме Консьержери...
      - Не знаю, что там насчет остального, но это и впрямь самое плохое, согласился д'Артаньян, еще сильнее ощутив себя персонажем Корнеля. - Что же, эти звери-тюремщики запытали его до смерти? Безобразие, куда смотрит король...
      - Да что вы, сударь... Его и пальцем никто не успел тронуть. Сам помер, как мне шепнул писец комиссара де Морнея. Едва его привели в Консьержери, он брыкнулся на пол и помер... Лекарь говорит, все из-за обширного разлития желчи и общей меланхолии становых жил...
      - Надеюсь, вдова безутешна и себя не помнит от горя? - с надеждой спросил гасконец.
      - Надо вам признаться, сударь, не так чтобы уж... - сказал Планше с хитрым видом. - Она, конечно, на людях сохраняет приличествующую безутешность, но уже три раза спрашивала меня, когда же, наконец, появится господин д'Артаньян, потому что ей в столь глубоком горе необходима поддержка кого-то близкого...
      - Плохи дела, Планше, - сказал д'Артаньян.
      - Пожалуй что, сударь. А еще я собственными ушами слышал, как она, думая, что никто не видит и не слышит, посмотрелась на кухне в зеркало и с мечтательной физиономией протянула: "Луиза де Батц д'Артаньян де Кастельмор..."
      - Не добивай меня, Планше! - прямо-таки взвыл д'Артаньян.
      - Именно так и было, сударь, клянусь моей бывшей мельницей...
      - На войну бы куда-нибудь ускакать, но ведь нет ни войны, ни мятежа! в сердцах сказал д'Артаньян. - Боже мой, куда катится Французское королевство? Ни войны, ни мятежа! Что происходит с прекрасной Францией?
      - А еще, сударь, приходили сыщики с каким-то судейским... Расспрашивали про вас с видом грозным и загадочным, все выпытывали, куда вы ушли. Сказали, что еще вернутся. Они поминали кварталы Веррери...
      - Беда никогда не приходит одна, - сказал д'Артаньян, и без того слишком удрученный, чтобы печалиться новой напасти. - Надеюсь, это все?
      - Не совсем, сударь... В-третьих и в-последних, вас там дожидаются два гвардейца кардинала. Они появились вскоре после ухода сыщиков, сказали, что будут ждать вашу милость, даже если им придется обратиться в статуи, потому что у них приказ...
      - Чей? И касаемо чего?
      - Они не сказали, сударь. Вид у них еще более загадочный и грозный, чем у сыщиков... Осмелюсь заметить, ваша милость, а не бежать ли вам в Нидерланды? Все молодые люди из хороших семей, оказавшись в сложных жизненных обстоятельствах, бегут за границы, так уж в этом Париже принято... До Испании далеко, в Англию нужно пробираться морем, а вот Нидерланды ближе всего... Я, со своей стороны, буду вам сопутствовать, ибо негоже покидать того, кто был щедр к своему слуге во времена процветания... Можете мне даже не платить, пока дела ваши не поправятся... А там, глядишь, что-нибудь и переменится и мы вернемся...
      - Спасибо, Планше, ты верный слуга, - растроганно сказал д'Артаньян, гордо выпрямившись. - Но это не тот случай, когда гасконец бежит от опасности. Черт побери, когда скверные новости сыплются, как град, нужно грудью встречать невзгоды! По крайней мере, даже если меня и уведут в Бастилию...
      - Типун вам на язык, сударь! Что вы уж сразу про Бастилию!
      - Даже если меня и уведут в Бастилию, - повторил д'Артаньян, находя некоторое удовлетворение в смаковании свалившихся на него бед, - то, по крайней мере, там меня не оженят на прекрасной Луизе... Пошли, Планше!
      Он приосанился, надел шляпу набекрень и двинулся к меблированным комнатам, чувствуя себя храбрее пророка Даниила, который бесстрашно встретил льва в печи огненной, куда его бросили враги. [Д'Артаньян, должно быть, нерадиво слушавший проповеди в церкви, смешивает два разных библейских эпизода: пророка Даниила бросили в ров со львами, а в "пещь огненную" были ввергнуты трое юношей, никакого отношения к пророку не имевших.]
      Навстречу ему вышли двое незнакомых мушкетеров кардинала, сохранявших на лицах именно то грозное и загадочное выражение, о коем упоминал Планше.
      - Господин д'Артаньян? - спросил один отрывисто.
      - Он самый, - гордо подбоченился гасконец. - Я должен отдать вам шпагу, господа?
      - Шпагу? - гвардейцы переглянулись словно бы растерянно. - Нет, такого приказа у нас нет, шевалье. Нам попросгу велено доставить вас в особняк господина де Кавуа, нашего капитана...
      - Кем велено? Самим капитаном?
      - Не совсем... - еще более смутился гвардеец. - Но нам велено... И приказано, если вы будете упорствовать, применить силу..
      - Кажется, я кое о чем начинаю догадываться, - вслух подумал д'Артаньян. - Что же, извольте, я готов следовать за вами. Планше, не стоит делать столь трагического лица. Кажется, я поторопился насчет Бастилии...
      Глава двадцать вторая
      Крутой поворот в судьбе
      На сей раз д'Артаньяна в доме де Кавуа не только не потчевали дичью и бургундским, но даже не предложили сесть. Госпожа де Кавуа так и заявила, едва он вошел:
      - Извольте оставаться на ногах, господин д'Артаньян! В вашем положении нотации следует выслушивать стоя!
      Капитан де Кавуа, присутствовавший здесь же, смирнехонько сидел в уголке с таким видом, будто он надеялся быть принятым за безобидный предмет меблировки, от коего не требуется участие в людских беседах. Зато его супруга, брызжа энергией, достаточной для двоих, подошла к д'Артаньяну и, потрясая возле самого его носа указательным пальчиком, вопросила:
      - Несчастный вы человек, вы хоть понимаете свое положение?
      - Мое положение? - переспросил д'Артаньян крайне осторожно. - Оно, разумеется, не из блестящих, хотя я и не рискнул бы назвать его безнадежным...
      И он умолк, надеясь, что услышит какие-нибудь разъяснения.
      - Вы слышите, Луи? - с трагическим пафосом спросила мадам де Кавуа своего безмолвного супруга. - Наш милейший д'Артаньян не согласен с тем, что его положение безнадежно... Боже мой, какая самонадеянность!
      Капитан де Кавуа ответил неопределенным пожатием плеч и движением бровей, что можно было толковать как угодно.
      - Ах, да помолчите вы, Луи! - в сердцах воскликнула его жена, хотя капитан и так молчал. - От вас, я вижу, никакого толку... Д'Артаньян, вы понимаете, что стоите на краю пропасти?
      - Я, мадам?!
      - Да, вы! Именно вы! Объяснить вам подробнее?
      - Сделайте одолжение, госпожа де Кавуа... - пробормотал гасконец растерянно.
      - Будьте благонамеренны, сделаю! Исключительно ради того, что вы мне кажетесь все же не совсем пропащим... Итак, сударь! Вы, помнится, хотели, чтобы о вас заговорил Париж? Ну что же, извольте радоваться: о вас уже говорит весь Париж... Только не смейте так глупо и широко улыбаться! прикрикнула она с интонациями драгунского сержанта. - Вам вообще не следует улыбаться! Потому что о вас говорят главным образом как о прелюбодее, развратнике, бретёре, забияке, разбойнике и убийце...
      - Мадам...
      - Молчите, я сказала! - Сейчас очаровательная госпожа де Кавуа напоминала гасконцу древнегреческую богиню мести, которая именовалась вроде бы "гурия". - Я нисколечко не прибавляю от себя, я только повторяю то, о чем болтают в Париже... Начнем с шашней меж вами и вашей квартирной хозяйкой. Будете отрицать?
      - Конечно, некое увлечение имело место...
      - Увлечение? Да все говорят, что вы с ней миловались чуть ли не на глазах законного мужа! Которого едва не проткнули прилюдно шпагой. А потом, подкупив полицию, сгноили его в тюрьме по насквозь вымышленным обвинениям, где бедняга и нашел свой конец...
      - Все было совсем не так... - осмелился заикнуться д'Артаньян. - Не совсем так, я бы сказал...
      - Молчите, несчастный! Я как-никак немного разбираюсь в жизни, я второй раз замужем и произвела на свет восемь детей... Голову могу прозакладывать, что ваша возлюбленная - обычная вертихвостка, которая решила охомутать глупого юнца... Вообще-то, и вы сами хороши - где были ваши глаза? Не видели, с кем связываетесь?
      - Мирей, юношеские чувства... - робко вставил словечко де Кавуа.
      - Не пытайтесь его защищать, Луи! Мне лучше знать, как следует воспитывать таких вот дурачков! Так вот, д'Артаньян, сама я верю, что ваша дражайшая Луиза - беззастенчивая и развратная хищница... но попробуйте убедить в этом сплетников! Люди, знаете ли, верят не тому, что происходит на самом деле, а тому, что говорят многие! "Все говорят" - эта фраза губила и людей посерьезнее вас! Ясно вам? Злая молва убивает вернее шпаги. Или, по крайней мере, безвозвратно разрушает доброе имя... В доме Бриквилей лежит покойник... Это факт?
      - Увы... - кивнул д'Артаньян.
      - Это факт. Весомо, грубо, зримо... И вы можете из кожи вон вывернуться, но не оживите этого скота Бриквиля. Положение усугубляется тем, что его кончину кое-кто объясняет происками кардиналистов, а отсюда вытекает, что найдутся охотники раздуть сплетню до небес ради выгоды для своей партии... Наконец, есть еще его величество. Король крайне не одобряет подобных вещей - откровенного прелюбодейства, нарушения святости домашнего очага и тому подобных вещей... Вам крупно повезло, д'Артаньян, что короля нет в Париже. Придворные сплетники любят развлекать его рассказами о всех парижских новостях, а ваши похождения - сущий клад для сплетников... Король лежит в постели в Компьене. Он простудился, встречая английское посольство во главе с милордом Бекингэмом... или решил, что простудился, что, в общем, никакой разницы не составляет. Короче говоря, он слег в постель, никого не хочет видеть, и даже сплетни его не радуют. Будь он в Париже, все обстояло бы для вас еще печальнее - а так есть надежда, что дело удастся замять... Или вы и в самом деле собрались жениться на этой особе, у которой в любовниках перебывала половина квартала?
      - Да боже упаси! - воскликнул д'Артаньян с неподдельным ужасом.
      Госпожа де Кавуа чуточку смягчилась:
      - Что же, вы хотя бы не потеряли голову, а это уже кое-что... Пойдем далее. Где были ваши глаза, когда вы связались с Пишегрю и его шайкой? Это - законченный прохвост, нечистый на руку игрок, завсегдатай всех веселых домов Парижа... - Она прищурилась. - Впрочем, вы ведь, кажется, тоже? Мне ужасно не хочется произносить слова, которые благородной даме и примерной матери семейства и знать-то не пристало, но вы меня вынуждаете! Вы веселитесь со шлюхами во всех парижских борделях! Жоржетта, Жанетта, Лизетта, Мюзетта... Кварталы Веррери, улица Сен-Дени, заведение под названием "Флорентийская роза" на Сен-Мартен...
      Капитан де Кавуа кротко поправил:
      - Мирей, заведение на Сен-Мартен именуется "Флорентийская лилия"...
      Супруга зловеще прищурилась:
      - Интересно, Луи, откуда вам известны такие тонкости? - спросила она медоточивым голоском.
      Капитан в ужасе замолчал, но госпожа де Кавуа, к его несказанному облегчению, вновь обернулась к д'Артаньяну:
      - Сударь, я смело могу назвать себя особой достаточно широких взглядов. Я понимаю, что есть вещи, от которых юнцов-ветрогонов вроде вас ни за что не удержать... но должны же быть какие-то рамки! Вы же стали завсегдатаем всех парижских борделей...
      - Честное слово, не всех... - пролепетал гасконец.
      - По крайней мере, большей их части, - безжалостно оборвала госпожа де Кавуа. - И в какой компании, Создатель! Сущий сброд вроде Пишегрю и его приятелей. Пишегрю, которого держат в роте только потому, что его дядя служит дворецким у принца Конде и протежирует беспутному родственнику... Де Пютанж, изгнанный из гвардии за подделку завещания... Самозванный граф де Герлен... И прочие, столь же гнуснопрославленные! Одного всерьез подозревают в шпионаже в пользу испанцев и мантуанцев, другой заливает кости свинцом, третий чудом выскользнул из петли, потому что не нашлось свидетеля в деле об ограблении почтовой кареты, у четвертого рукава набиты запасными козырными картами... Хорошенькая компания для молодого человека из столь древнего рода! Самые подходящие кандидаты на поездку четверней, когда лошади скачут в разные стороны! [Намек на четвертование, которое тогда во Франции приводили в исполнение с помощью четверки лошадей - к ним привязывали руки и ноги приговоренного и гнали лошадей в разные стороны.] Улица Дыбы по ним плачет и когда-нибудь дождется! [Улица Дыбы вела к площади Дыбы, где в те времена с помощью одноименного устройства производили публичную экзекуцию над дезертирами, ворами и разбойниками.] И, наконец, вы докатились до того, что оказались замешаны в деле о нападении на англичан, которых ваша компания хотела убить и ограбить! Где была ваша голова? Даже англичан нельзя безнаказанно резать и грабить в столице нашего христианнейшего королевства!
      - Но я...
      - Молчите! Между прочим, ваши беспутные дружки задержаны все до одного... и они твердят, что именно вы были зачинщиком всего, чю вы все придумали!
      - Да что вы такое говорите! - воскликнул д'Артаньян, у которого при этаком известии волосы форменным образом встали дыбом.
      - Экий вы недотепа! - чуть понизила голос госпожа де Кавуа. - Вы чго, незнакомы с нравами таких вот субъектов? Они готовы все свалить на дурачка вроде вас, чтобы избежать наказания... Ладно, ладно, не вздумайте в моем доме падать в обморок... по крайней мере, пока я не закончила выволочку... Вам крупно повезло, дорогой д'Артаньян. Слышите? Тот, второй англичанин оказался благородным человеком. Как ни удивительно, приходится признать, что и среди англичан попадаются порядочные люди, вроде белых ворон... Да и парижская полиция имеет некоторый опыт, и компания Пишегрю ей прекрасно известна. Вас никто не будет преследовать, прыгайте от радости, а лучше молитесь, если вы еще не забыли, как это делается... Благодарите бога - и ваших искренних друзей.
      - Госпожа де Кавуа, у меня нет слов, я готов броситься к вашим ногам...
      - Успеется! Слушайте дальше. Давайте подведем кое-какие итоги, как выразился бы его высокопреосвященство. Вы ославлены как записной прелюбодей, запутанный в скверную историю с кончиной мужа вашей любовницы. Вы шатаетесь по самым подозрительным кварталам Парижа, веселитесь в борделях, играете в кости и карты - в экарте, пикет...
      "А также в ландскнехт, бассет и гальбик", - мог бы уточнить гасконец, но благоразумно промолчал.
      - Одним словом, вы катитесь под уклон по скользкой дорожке, - твердо заключила госпожа де Кавуа. - Вы на счету у полиции, ваше имя треплют сплетники, о ваших беспутных похождениях, того и гляди, может узнать король - и тогда вы пропали... Вы в полной мере осознаете свое печальное положение?
      - Да, - промолвил д'Артаньян.
      - Честное слово?
      - Честное слово... - промямлил он, понурив голову и опустив глаза - и вовсе не кривя душой.
      - Попробую вам поверить, - сказала госпожа де Кавуа, глядя на него испытующе и сурово.
      - Но откуда вы все это знаете?
      Она ответила ледяным тоном:
      - Запомните, д'Артаньян: кое в чем я осведомлена не хуже парижской полиции... а то и получше. В особенности когда задеты интересы не только моего Луи, в чьем доме вы были приняты, но и самого кардинала. Я уже говорила об этом, но теперь объясню подробнее... Вас многие считают кардиналистом - вы то и дело деретесь с королевскими мушкетерами, вы приняты в доме капитана гвардейцев кардинала, вы знаете графа Рошфора...
      - Вообще-то, я ничего не имею против такого обо мне мнения...
      - Похвально слышать. Но беда-то как раз в том, что ваше поведение бросает на кардиналистов тень. Именно вас иные выставляют в качестве примера того, как растленны и преступны сторонники кардинала... Понимаете вы это?
      - Теперь понимаю...
      - И это мне отрадно слышать... - призналась госпожа Кавуа. - Надеюсь, вы в достаточной степени прониклись?
      - Да, - покаянно признался гасконец.