На полях сражений гражданской войны в США

Некоторое время в Глуши шли второстепенные стычки. Северяне не раз пытались зайти противнику в тыл, но по разным причинам эти акции срывались. Тем временем в прессе Севера началась новая кампания против Гранта: его называли «мясником», обвиняли и в том, что во время боев он для поддержания тонуса якобы постоянно пьет… Потери северян в Глуши, действительно, были огромными: после жертв первых дней кампании (о них сказано выше) бои в районе Спотсилвейнии 8—19 мая вывели из рядов армии Севера еще 14267 человек. Впрочем, эта цифра оспаривается. Так, в одних случаях самым ужасным для северян днем в ходе всей кампании называют 10 мая, когда они потеряли 7,5 тыс. человек; другие источники утверждают, что в этот день Грант потерял «всего» 4,1 тыс, человек, а вот 12 мая — 6,82 тыс.[5] Мятежники о своих потерях сообщали все реже, но 12 мая считается самым страшным днем и для них: они потеряли тогда в общей сложности около 6 тыс. человек. Да, сила, с которой Грант обрушивался на Ли, была невиданной, но столь же мощным оказывалось и противодействие лучшего генерала Юга и его армии.

Стараясь не замечать прокурорских обличений газетчиков, Грант, как одержимый, шел вперед, продолжая крушить силы противника и сам неся огромные потери. Но генерал считал, что иного пути нет, и верил, что в конечном счете южане не выдержат такого давления. Утром 11 мая, в самые тяжелые дни этой кампании, он отправил Стэнтону телеграмму: «Мы вступаем в шестой день очень трудных боев… Потери у нас тяжелые, но и у противника тоже… Я намерен сражаться на этой позиции до конца, даже если это займет все лето»[6]. Наблюдательные газетчики запомнили эти слова, и ближе к зиме, когда бои в Виргинии еще продолжались, в одной из газет появилась язвительная карикатура: хижина, из трубы которой клубами валит дым. Подпись гласила: «Грант сражается на этой позиции до конца, хотя это заняло у него все лето. А теперь он послал за своей печкой»[7]. Но тогда, в мае, гордые слова Гранта, опубликованные по распоряжению Линкольна в газетах, вернули генералу симпатии многих северян, потрясенных известиями о страшных жертвах в Глуши.

Действиям Гранта симпатизировали не только его соотечественники. 26 мая Маркс, продолжавший внимательно следить за событиями войны, писал Энгельсу: «Было бы скверно, если бы Гранту пришлось отступить, но полагаю, он знает свое дело»[8]. Энгельс отвечал 30 мая, имея в виду армию Ли: «Еще два таких сражения, и его армия, вынужденная каждый вечер отступать на новые позиции, оказалась бы во всяком случае в очень плохом состоянии и вряд ли была бы способна закрепиться еще где-либо до Ричмонда… Меня не удивит, если Ли вскоре отступит к Ричмонду»[9]. А 9 июня Энгельс писал Марксу: «Очень любопытно, как будут развиваться события в Виргинии… Но я надеюсь, что Грант все же сделает свое дело… Мне нравится также методический ход грантовских операций. Для данной местности и для данного противника это — единственно правильный метод»[10].

Но генерал Грант вряд ли знал об этих комплиментах. Помимо огромных жертв, у него были и другие причины для дурного настроения. Из пяти задуманных им ударов только два более или менее сносно осуществлялись — его собственный и Шермана. Что же касается операций, порученных «генералам-политиканам» Батлеру, Зигелю и Бэнксу, то первые два, едва встретившись с мятежниками, поспешно отступили на исходные позиции, а третий… вообще не начал операции, в последний момент заявив, что его армия «пока не готова» и наступление он начнет «попозже». Сам же Грант после серии взаимных с противником обходов и смещении войск оказался к концу мая на берегу реки Чикахомини, близ местечка Колд-Харбор. Именно там, в нескольких милях от восточных окраин Ричмонда, и состоялось сражение, ставшее заключительным аккордом кампании в Глуши.

После нескольких непредвиденных задержек Грант приказал начать атаку перед рассветом 3 июня. В самый последний момент Ли сумел перебросить к месту боев до 15 тыс. подкреплений, забрав их из траншей у Бермуда-Хандрид и из Долины, где ни Батлер, ни Зигель по-прежнему не беспокоили мятежников, чем в итоге и помогли им, а не ожидавшему их поддержки Гранту. Когда лавина северян ринулась в узкий 3-мильный участок прорыва, она наткнулась не на хиленькие, толком не отрытые траншеи (они были такими всего сутки назад), а на мощные укрепления, за которыми их встретили свежие отборные части. Ли предусмотрительно выдвинул орудия почти к траншеям, тщательно замаскировав их. В мемуарах Грант писал, что это были самые ужасные минуты в его жизни. За 10—15 минут атаки против орудийных дул северяне потеряли до 5 тыс. человек. Оставшиеся в живых бросились назад.

К сожалению, размеры жертв не сразу стали ясны Гранту, и он не прекратил атак. Новые волны наступавших накатывались на брустверы южан, но не могли пройти их. Однако оборона мятежников стала давать трещины, кое-где группы северян врывались в их траншеи и вступали в рукопашный бой. Несколько сенаторов Конфедерации, прибывших воодушевить армию Ли, в волнении спрашивали командующего, что же произойдет, если Грант прорвет его оборону, есть ли на такой случай какие-либо резервы. Ли ответил: «Ни единого полка, и в таком положении я нахожусь со времени сражения на Раппаханноке. Если я сокращу свои оборонительные линии, чтобы создать резерв, он (т.е. Грант. — С. Б.} обойдет меня, если же для создания резерва я ослаблю оборону — он ее прорвет»[11]. Но солдатам Ли все же удалось устоять, выдержать натиск.

В тяжелейших боях в Глуши, длившихся с незначительными перерывами с 5 мая по 3 июня, стороны понесли огромные потери, но у северян они были больше в численном отношении, а у их противников — в процентном. Соотношение потерь было «в пользу» северян в виде 55 тыс. человек к 39 тыс., но для армии Гранта — Мида это составило 52%, а для армии Ли — 59%. Есть я другие данные: потери соотносятся как 50 тыс. к 32 тыс., а проценты — как 41 к 46[12]. В любом случае эти потрясшие американцев итоги битвы в Глуши говорили о решимости сторон биться до конца.

Питерсберг

В плане стратегическом кампания в Глуши осуществлялась по «сценарию» Гранта: он сковал движение армии Ли, не давал ей ни дня отдыха, не отступал после частных неудач, как его предшественники. Но сопротивление Ли оказалось более стойким, чем «запланировал» Грант: он намеревался выйти из Глуши на оперативный простор за несколько дней, а Ли сдерживал там его армию целый месяц.

Миновав наконец Глушь, Грант решил нанести удар по Питерсбергу. Этот крупный город был ключом к Ричмонду, с его захватом блокировались бы все железнодорожные и иные пути, соединявшие столицу Конфедерации с еще сопротивлявшимися «островками» ее территории. Падение Питерсберга предрешило бы и судьбу Ричмонда.

Первые попытки атаковать Питерсберг еще в начале мая провалились из-за нерадивости и откровенной трусости осуществлявшего их Батлера. Теперь же Грант решил извлечь из его Джемской армии, все еще прохлаждавшейся в Бермуда-Хандрид, хоть какую-то пользу. Главнокомандующий задумал тройной удар: Потомакская армия, форсировав реку Джемс, атаковала бы Питерсберг с востока; кавалерии Шеридана предстояло вместе с частями Д. Хантера блокировать в районе городка Шарлотсвилла крайне важную для мятежников железную дорогу Виргинская Центральная, а затем также атаковать Питерсберг; Батлеру же следовало силами корпуса У. Смита (Плешивого) нанести первый удар по городу. Предполагалось, что Смит атакует укрепления Питерсберга, возможно даже прорвет их, а тем временем подоспели бы и остальные части.

Шеридан отправился в рейд к Шарлотсвиллу 7 июня, и Ли бросил следом за ним кавалерию Фитцхью Ли (своего племянника) и Уэйда Хэмптона, лишив себя этим разведки и прикрытия. План, намеченный Грантом, заработал! Правда, после сумасшедшей гонки южане нагнали Шеридана у железнодорожной станции Тревильян, где 11—12 июня произошла отчаянная схватка. Мятежников было больше, и им удалось «отпихнуть» Шеридана от железной дороги, но рейд «маленького Фила» (так называли невысокого Шеридана солдаты) не был бесполезным: оставшись без разведки, Ли не сразу установил, что именно тогда все пять корпусов Потомакской армии скрытно покинули траншеи и ушли на восток.

Утром 14 июня северяне начали наводить переправы в районе г. Чарлз-Сити, где широкое течение Джемса сужалось до трети мили. Эта река, по сути дела, была последним естественным рубежом перед Ричмондом. Как раз в те дни Ли писал Эрли: «Мы должны разбить эту армию Гранта прежде, чем она выйдет к реке Джемс. Если он выйдет туда, это превратится в осаду (Ричмонда. — С. Б.) и конец ее станет лишь вопросом времени»[13]. А когда 14 июня Борегар (его части «сторожили» Батлера у Бермуда-Хандрид) с посыльным сообщил Ли, что северяне форсируют Джемс, тот не поверил. «Он, должно быть, заблуждается, — сказал Ли. — Возможно, это какие-то солдаты Батлера возвращаются на свои позиции, а Потомакская армия очень занята на моем фронте»[14].

Но ошибался сам Ли: северяне менее чем за сутки навели 700-метровый понтонный мост, поразивший очевидцев. Он был настолько длинным, что во избежание аварии его с каждой стороны три шхуны фиксировали якорными цепями. Для пропуска судов средняя часть моста была сделана съемной, и ее время от времени сдвигали. Уже к вечеру 16 июня вся Потомакская армия переправилась на южный берег Джемса. В это же время по приказу Гранта специально оставленные на северном берегу корпус Уоррена и приданная ему кавалерия Уилсона делали столь яростные выпады в сторону Ричмонда, что мятежники принимали это за натиск всей Потомакской армии.

Затем у северян началась полоса невезения. Группе Смита Грант приказал срочно выйти к Питерсбергу и утром 15 июня атаковать его. Но Смит почему-то добирался до города целых семь часов (дорога составляла менее 10 миль!), а на атаку так и не решился: укрепления Питерсберга показались ему слишком мощными. Выглядели они и вправду внушительно, но город защищали лишь 2,4 тыс. человек, включая «милиционеров» — в основном подростков и стариков. Лишь к вечеру Смит решился атаковать.

Он бросил вперед необученную негритянскую дивизию генерала Хинкса, как нередко поступали в опасных ситуациях и другие командиры северян, предпочитая гибель черных, а не «своих», белых солдат. Но негры, знавшие об этом и стремившиеся доказать, что они не балласт в армии Севера, рьяно бросились вперед и… в считанные минуты заняли пару «неприступных» фортов. Многие цивильные южане, спешно брошенные в траншеи, потом вспоминали, что зрелище несущейся на них лавины негров в голубых мундирах воспринималось как конец света. С опозданием сообразив, что задержка атаки была непростительной глупостью, Плешивый бросил вперед и другие части, к 9 часам вечера занявшие еще пять фортов. В руках северян был 2-мильный участок обороны мятежников, за которым лежал незащищенный город.

В это время в расположение войск Смита вышел корпус Хэнкока, который, согласно приказу Гранта, должен был прибыть туда еще днем. Но Хэнкок задержался с переправой, затем еще и заблудился (!), вдобавок у него разболелась старая рана, и генерал мало что соображал от боли. Смит, узнав от пленных, что в город «вот-вот» прибудут подкрепления, перепугался и приказал войскам отдыхать, остановив их практически перед улицами города. Любопытно, что даже солдаты Смита были убеждены в беззащитности Питерсберга, и некоторые из них в темноте тайком отправились туда знакомиться с красотками-южанками. А Хэнкоку Смит «пояснил», что войска отлично потрудились, а теперь, мол, устали, да и оборона города очень сильна. Хэнкок был только рад неожиданному отдыху, хотя его солдаты, голодные и уставшие от марша, возмущались решением отложить атаку и рвались в бой.

Так была упущена уникальная возможность без особых усилий захватить один из важнейших городов Конфедерации! За ночь в Питерсберг прибыли подкрепления, спешно вызванные из разных мест (в том числе и от Бермуда-Хандрид, где по-прежнему стоял со своей армией Батлер, теперь уже никем не сдерживаемый), были отрыты новые траншеи, как раз позади занятых вечером северянами.

Утром 16 мая Смит и Хэнкок с изумлением смотрели на выросшие за считанные часы новые укрепления. Впрочем, теперь у них появился «повод» отложить атаку: не бросать же солдат прямо на дула орудий. В это время приехал Грант, убежденный, что город уже взят либо бои идут на его улицах. Но оба генерала, скрыв от него события вчерашнего дня, стали показывать на «мощные укрепления», которые, мол, никак не взять без свежих сил. Поверив им, Грант послал к Миду за подкреплениями, а сам уехал. К 6 часам вечера подкрепления прибыли, атака началась, солдаты без труда выбили мятежников из всех старых и из значительной части новых укреплений, но Хэнкок, оставшийся за старшего… вновь приказал прекратить атаку и окопаться, сославшись на темноту. Такая же волокита продолжалась и 17 июня. Очевидцы утверждают, что для взятия города северянам не хватило каких-то микроскопических усилий. Но они не были сделаны.

С утра 18 июня в Питерсберг начали прибывать новые подкрепления, отправленные Ли, наконец разобравшемся в хитроумном маневре Гранта. И новые атаки северян на город (18—19 июня) были уже отбиты с серьезными для тех потерями. Из-за не всегда аккуратной статистики у северян и почти всегда приблизительной (часто заведомо неверной) у мятежников сложно вывести точные цифры о соотношении сил у Питерсберга в те дни. Но совершенно очевидно, что оно выражалось не просто в перевесе северян, а в их огромном превосходстве. Так, американский историк А. Бэрне, специально уточнявший этот вопрос, полагал, что это соотношение в пользу северян выглядело так (в тыс. человек): 14 июня — 16:11; 15-е, в полдень, — 36:19, в 19.00 — 60:20; 16-е, в 10.00. — 76:27; 17-е, на рассвете, — 96:31; 17-е, вечером, — 112 : 31; 18-е, в 10.00, — 112:50[15]. С 18 июня началась осада Питерсберга.

Когда Грант узнал, как подвели его Смит и Батлер, он обратился к Линкольну с требованием уволить Батлера. Но президент отказался: приближались выборы, а Батлер имел большой политический вес в важном для Союза штате Массачусетс. В итоге Лягушка (так называли Батлера из-за специфических черт лица) сохранил свое место для новых ошибок, стоивших жизней тысячам северян. Отметим, что даже Линкольн порой смешивал политические соображения с чисто военными в ущерб последним. Со Смитом же Грант обошелся проще — немедленно демобилизовал его, Плешивый до последних дней жизни сохранил ненависть к Гранту, когда-то, в Чаттануге, извлекшему его из безвестности; он даже опубликовал несколько «антигрантовских» статей со стандартным набором «обвинений» — Грант постоянно пьет, он мясник, не жалеющий солдат, плохой стратег и т.д., и т.п.

А осада затянулась. Никто не подозревал тогда, что продлится она до 3 апреля 1865 г., когда вместе с Питерсбергом падет и Ричмонд и рухнет вся оборона Конфедерации. Стороны стягивали к этому важнейшему участку силы, северяне привезли туда на специальной железнодорожной платформе 13-дюймовую мортиру «Диктатор», о которой ходили легенды. «Диктатор» палил по Питерсбергу прямо с платформы, которая уже на пятом выстреле разлетелась вдребезги от детонации. Мортиру переволокли на помост, но в дальнейшем она себя не оправдала и в конце сентября была увезена на склад в Сити-Пойнт. Сейчас «Диктатор» красуется в виде памятника перед капитолием штата Коннектикут в Хартфорде. Впрочем, и в нескольких городах есть «настоящие» «Диктаторы»: ведь серийных номеров тогда не было, так что спор этот бесконечен, подобно спору греческих городов за право считаться родиной Гомера.

В ходе осады произошел эпизод, навсегда вошедший в историю этой войны. По предложению Г. Плэзентса, командира 48-го пенсильванского полка, сформированного в основном из шахтеров, 25 июня началась прокладка туннеля длиной в 500 футов. Скрытно рывшийся туннель провели прямо под позиции южан, чтобы взорвать их фугасом огромной мощи. Мятежники, узнав о строительстве… из северных газет, пытались обнаружить туннель, но не сумели и решили, что это обычная репортерская утка. А талантливый Плэзентс «попутно» изобрел оригинальный метод вентиляции шахт. К концу июля все было готово к взрыву, и Грант назначил его на 3 часа 30 минут утра 30 июля.

Однако генерала в очередной раз постигла вереница неудач. Вначале отсырел запал 8-тонного фугаса, и смельчакам-шахтерам Дж. Даути и Г. Ризу пришлось с риском для жизни менять его. А накануне операции Грант узнал, что Бэрнсайд выделил для авангарда прорыва негритянскую дивизию (причины очевидны!), лишь после нее намереваясь пустить «белые» части. Командующий категорически запретил это делать, но «обиженный» генерал, вместо того чтобы пустить в прорыв самую опытную дивизию, предложил своим командирам… бросить жребий! В итоге «победил» бестолковый генерал Дж. Ледли, трус и горький пьяница, который перед атакой пропал, не отдав подчиненным должных распоряжений. Позднее выяснилось, что Ледли в те часы распивал спирт с приятелем, которым был не кто иной, как генерал Э. Ферреро, командир негритянской дивизии, оставленной им на произвол судьбы.

Взрыв произошел около 5 часов утра, когда уже рассвело, и эффект страшного ночного землетрясения был скомкан. Огромный участок траншей мятежников взлетел в воздух и опустился прямо на головы приготовившихся к атаке солдат Ледли, в ужасе наблюдавших за невиданной картиной. В итоге эта «ударная» дивизия почти в полном составе бросилась бежать, решив, что коварные джонни изготовили какое-то дьявольское оружие. Уцелевшие от взрыва мятежники (многие из них, в отличие от северян, еще спали) также кинулись бежать, полностью обнажив участок прорыва. Но атака запоздала, была проведена неуверенно, робко, а затем северяне и вовсе остановились у гигантской воронки, блокировавшей им путь. Воронка дала название бою этого дня — бою у Воронки, — превратившись в имя собственное. (Ее размеры составляют 170X90 футов, глубина — 30 футов. Место боя и сама Воронка стали одним из мемориалов войны.)

Итак, растерявшиеся и пораженные размерами Воронки северяне топтались в замешательстве у ее краев. Командиры, в том числе и отвечавший за операцию Бэрнсайд, не торопили их. А Ли немедленно перебросил к Воронке свежие части. Южане срочно установили орудия на ближнем Кладбищенском холме, обрушив оттуда на северян мощный огонь. Это было мрачным напоминанием о Геттисберге, как и о том, что Грант приказал первым же ударом-броском после взрыва занять именно этот холм, где еще несколько минут назад никого и ничего не было. В начавшейся панике многие северяне попадали в Воронку (или специально спрятались туда от обстрела), куда опытные канониры Ли навесом посылали снаряд за снарядом. Грант приказал Бэрнсайду срочно контратаковать, но тот промедлил с этим более часа, когда атака стала уже бессмысленной. Катастрофу у Воронки часто сравнивают с кровавым поражением у Фредериксберга в декабре 1862 г. (в нем, кстати, также был повинен Бэрнсайд). На этот раз из брошенных на верную гибель 20 тыс. северян 3798 были убиты, ранены или попали в плен. Мятежники (с учетом погибших при взрыве фугаса) потеряли в общей сложности около 1,5 тыс. человек[16], а всего их было в бою около 11,5 тыс.

По представлению Гранта Бэрнсайд был вскоре снят с поста командующего корпусом, а в апреле 1865 г. уволен из армии. Предусмотрительный Ледли успел подать прошение об отставке, а вот Ферреро, напротив, спустя всего четыре месяца был повышен в звании до генерал-майора за «похвальную службу в нынешней кампании у Ричмонда и Питерсберга» — так говорилось в приказе, звучавшем как издевка над погибшими в Воронке неграми. Причина стереотипна: и Ледли, и Ферреро были политиканами из Нью-Йорка, что вначале сделало их «командующими» и «генералами», а затем спасло от сурового наказания.

Обидный и нелепый разгром у Воронки, провал столь тщательно готовившейся операции не выбили Гранта из колеи. Он продолжал сжимать кольцо блокады вокруг Питерсберга, одновременно делая выпады против армии Ли, стоявшей неподалеку. Не обескуражила генерала и попытка покушения на него. 9 августа два южанина-диверсанта, проникнув под видом грузчиков прямо к штаб-квартире Гранта в Сити-Пойнт, взорвали пришвартованную рядом у берега баржу со снарядами, которые как раз перегружали в обоз. От страшного взрыва погибли 53 человека, множество ранены, но Грант, сидевший совсем близко, перед своей палаткой (это было его любимое «рабочее место»), вообще не пострадал, если не считать запачканного комьями грязи мундира. А к 21 августа северяне блокировали еще одну железную дорогу, Уэлдонскую, важную и для Питерсберга, и для армии Ли.

Противостояние сторон у Питерсберга превратилось в войну траншей, войну на выдержку, на профессионализм, на умение мобилизовать все силы. Некоторые авторы считают, что подобной борьбы «мир никогда прежде не видел и не увидит снова еще 50 лет»[17], т.е. до времен первой мировой войны. Но в целом к осени накал боев у Питерсберга стал спадать: северяне понимали, что блокада рано или поздно принесет свои плоды, а мятежники отчасти смирились с невозможностью отбросить Потомакскую армию от города и с занятых ею участков железных дорог. Кроме того, взаимные потери были настолько велики, что Ли уже не мог рисковать, а Грант не особенно стремился — ведь все поворачивалось в его пользу. К началу осени Потомакская армия и армия Северной Виргинии достигли нижнего предела своей численности; у Гранта и Мида было 59 тыс. человек (вместо обычных 100—110 тыс.), у Ли — примерно 35—40 тыс.

В такой ситуации относительного затишья солдаты обеих армий устанавливали как бы негласное соглашение о перемирии. Майор-северянин Э. Смолл вспоминал о жизни в окопах под Питерсбергом: «Солдаты праздно лежали в своих укреплениях и болтали с противниками, расположившимися через дорогу. Время от времени янки и джонни встречались на нейтральной полосе и обменивали кофе на табак или „Нью-Йорк геральд” на ричмондский „Энквайрер”. Джонни не терпелось поделиться некоторыми из своих новостей, а столь же нетерпеливые янки делали вырезки из газет и передавали их в руки южан.

Когда какая-либо батарея намеревалась открыть огонь, кто-нибудь из стрелков-приятелей кричал: „Ложись, Реб!” (так северяне называли южан наряду с „джонни”; по-английски геbеl означает „мятежник”. — С. Б.) или „Ложись, янки!”, в зависимости от ситуации, так что ни единого солдата не оставалось в зоне обстрела»[18].

А на других участках фронтов бои тем временем обострились.

Глава 7. Шерман, Шеридан и их победы

Марш Шермана к морю

Если к концу лета 1864 г. на фронтах инициатива явно была в руках северян, то в вопросах внутриполитических администрация Линкольна, образно говоря, находилась в обороне. Тактичный я мягкий (порой излишне) президент часто оказывался бессилен против лживых, демагогических приемов, которыми не брезговали демократы и тем более его противники «справа», обобщенно именуемые «медянками». (Словом «медянка» по-английски обозначается змея щитомордник, распространенная в США, но мало известная у нас. Поскольку американцы наделяли это слово смыслом «ядовитая змея, жалящая из-за угла, тайком», то в отечественной историографии оно еще с дореволюционных времен переводится как «медянка».) Лидером демократов летом 1864 г. стал Макклеллан, нанесший в свое время такой ущерб военной репутации Союза. 29 августа на съезде демократов в Чикаго Макклеллан был официально утвержден кандидатом партии на президентские выборы. Правда, предусмотрительный экс-генерал сделал хитрый шаг: он не поставил своей подписи под антилинкольновской программой демократов, хотя и против нее не высказывался.

А Линкольн, еще в начале июня выдвинутый республиканцами кандидатом на второй президентский срок, был в те дни крайне подавлен. 23 августа на очередном заседании кабинета министров (Линкольн проводил их практически ежедневно, исключая лишь выходные и праздники) президент попросил каждого министра расписаться на чистом листе бумаги, на оборотной стороне которого был какой-то текст. Линкольн обещал удивленным министрам показать этот текст «как-нибудь попозже». Когда такой день настал (11 ноября), выяснилось, что в записке, в частности, говорилось: «Сегодня утром, как и в течение нескольких последних дней, кажется все более вероятным, что нынешняя администрация не будет переизбрана. Тогда моим долгом станет сотрудничество с новоизбранным президентом в такой мере, чтобы сохранить Союз в период между выборами и его вступлением в должность…»[1]

Даже в эти труднейшие для страны и лично для него дни Линкольн думал не о сохранении за собой кресла в Белом доме, а о спасении нации, о восстановлении единства страны. Президент очень ждал «большой» победы, надеялся на нее, но не был уверен, что она (или они) придет до выборов. Впрочем, к тому времени уже была добыта важная победа: 5 августа в заливе близ города Мобил флот адмирала Фаррагута разгромил эскадру южан[2]. Но Линкольн, не являвшийся специалистом в военном деле, считал победы, одержанные на море, менее весомыми, чем «сухопутные».

Среди последних одной из наиболее ярких на завершающем году войны стал марш Шермана к морю. Небезынтересно, что еще в марте 1862 г. в английском «Волэнтир джорнэл фор Лэнкешир энд Чэшир» и в венской газете «Ди Прессе» была опубликована статья К. Маркса и Ф. Энгельса «Гражданская война в Америке», где указывалось, что для решительного перелома в воине северяне должны перейти к активным действиям и нанести удар в самый центр Конфедерации, но Джорджии, которая «служит ключом к сецессионистской территории. С потерей Джорджии Конфедерация оказалась бы разрезанной на две части, лишенные всякой взаимной связи»[3]. Именно такой план и был предложен Грантом генералу Шерману, но, к сожалению, только в марте 1864 г., т.е. два года спустя.

Как и было условлено, Шерман выступил в поход на Атланту одновременно с Грантом, 4 мая, во главе более чем 100-тысячной армии. Шерману подчинялись, если говорить точно, не одна, а три армии — Камберлендская, Теннессийская и Огайская, во главе которых стояли опытные генералы Дж. Томас, Дж. Макферсон и Дж. Скофилд. А соперником Шермана был Джозеф Джонстон, сменивший генерала Брэгга после разгрома мятежников у Чаттануги. В двух его корпусах (их возглавляли Дж. Худ и У. Харди) было к началу кампании, по данным самого Джонстона, 41856 человек[4].

Три армии Шермана неудержимо двигались вперед, оттесняя противника к Атланте. Но Джонстон, как правило, предпочитал отходить сам, надеясь в скоротечных стычках обескровить части Шермана, вынужденного к тому же оставлять в занимаемых городах небольшие гарнизоны, а также части для охраны коммуникаций. Джонстон не без оснований надеялся, что со временем это привело бы к потере Шерманом численного превосходства, и тогда-то генерал-южанин планировал нанести северянам мощный удар. Кстати, к мятежникам подходили подкрепления, и уже к концу мая войско Джонстона увеличилось до 70 тыс. человек, а у Шермана действительно людей поубавилось. Маневрирование соперников напоминало игру искусных шахматистов или поединок опытных фехтовальщиков, чередующих разящие удары с ловким уходом от них.

Продолжая продвигаться вперед, армия Шермана 8 июля вышла к реке Чаттахучи, последнему естественному рубежу перед Атлантой. Северяне в разных местах сразу же начали переправу на южный берег, а Шерман уже готовил штурм города. Атланта, возникшая менее чем за 30 лет до описываемых событий, успела стать одним из крупнейших городов страны и индустриальным центром аграрного Юга. В городе были оружейные мастерские, швейные фабрики, шившие обмундирование для солдат-южан, железнодорожные депо. Стратегическое значение города для Конфедерации было огромно: с его потерей неизбежно рухнул бы западный участок всей системы обороны мятежников. Зная это, Джонстон самым, тщательным образом укреплял подступы к Атланте, а в это время в Ричмонде готовилась радикальная перемена его собственной судьбы.

Постоянные отходы Джонстона вызывали растущее недовольство военно-политического руководства Конфедерации и ее населения. Пресса Севера и Юга именовала генерала не иначе, как «отступающим Джо». Выражая раздражение в переписке с Джонстоном и президент Дэвис. (Злые языки видели причину этого еще и в том, что, когда Джонстон и Дэвис вместе учились в Вест-Пойнте, они влюбились в одну девушку, но Дэвис был менее удачлив, чего и не смог простить счастливому сопернику.) В результате, когда на решительный запрос из Ричмонда о дальнейших планах Джонстон не сумел толком ответить, Дэвис сместил его и поставил во главе армии Джона Худа.

Объективно замена Джонстона энергичным и агрессивным, но вместе с тем безрассудным и невыдержанным Худом в известной мере упростила задачи Шермана, 33-летний Худ уже пострадал от своей опрометчивости: он не раз бросался в схватку без всякой на то надобности для генерала и в результате при Геттисберге был ранен в руку, потерявшую подвижность, а спустя два месяца в чикамогском сражении лишился ноги. Впрочем, эти тяжелые ранения только способствовали росту популярности Худа у армии и населения Юга. Обстоятельства требовали от нового командующего решительных действий, и Худ в течение недели с небольшим попытался нанести Шерману три удара, каждый раз рассчитывая, сокрушить северян.

Первый удар Худ провел 20 июля. Накануне Шерман. понимавший, что Худ будет атаковать, решил опередить его и вечером 19-го двинул свои армии вперед. Однако на следующее утро Худ обнаружил, что Скофилд и Томас наступают на расстоянии 3 миль друг от друга (брешь возникла из-за неточных карт, обозначавших ручей Пичтри (Персиковый) гораздо короче, чем на самом деле), и, мгновенно сориентировавшись, нанес в месте их разрыва сильнейший удар. Особенно тяжело пришлось частям Томаса, но он в самый критический момент подтянул из резерва несколько батарей, открывших по мятежникам огонь прямой наводкой. Те бросились бежать, и лишь отчаянная контратака дивизии А. Стюарта позволила им и относительном порядке отвести свои потрепанные части к окраинам Атланты.