Питерские каникулы

      - Ага! Вот он, кустарный писун!
      Рядом с Эрмитажем на площади, кажется, строили какой-то дом, по крайней мере, котлован уже вырыли. В кромешной темноте мы вдвоем с лошадью пронеслись по дну котлована. Посередине стояла для ориентира невысокая колонна, на вершине которой темнела фигура прораба.
      - Ну, стой, - шепнул я лошади, привязал ее к колонне и метнулся назад.
      Народу уже поубавилось; Мишка опять крутился на голове, перед ним в пыли сипло звенели пятаки. Из-за всей этой беготни пиво во мне взболталось, и опять захотелось в кусты. Я наехал на Мишку.
      - Ты говорил, - обидчиво сказал я, - что около Невы есть туалеты.
      - Я не так говорил, - лапая ладошками землю, ответил Мишка, - я говорил, что тут есть где поссать...
      - Ну и где же?
      - Умный человек всегда найдет, - сказал Мишка.
      Уже начало неприятно белеть небо. В этом новом свете я увидел: на волнах у каменных ступеней качался катер. На боку у катера было выведено: "Чекист".
      - Вон, - указал я, - там катер, называется "Чекист". Не нассать ли мне на него?
      - Пожалуйста, - позволил Мишка.
      Катер сильно качался, но мне удалось сделать свои дела; потом я сделал шаг назад и опрокинулся в воду, причем пришелся прямо вертикально к поверхности Невы, отчего ноги мои перелетели через голову. Несколько секунд я очумело хлебал воду, потом резко вынырнул и обнаружил, что Нева полна долларами. Экскурсовод стоял на катере и крыл меня по матери. Катерина стояла на берегу, ерошила прическу и заливисто курила.
      "Все-то у меня не слава Богу", - подумал я досадно. Лошадиные подвиги Катерина не видела, а вот как я в воду упал - это пожалуйста, завсегда.
      - Десять долларов, - сказал я, вваливаясь в квартиру, бабушке. Заработал честным трудом!
      - Каким таким честным трудом? - подозрительно спросила бабушка, зевая.
      - Из Невы человека спас! - гордо ответил я.
      - Очень хорошо, - не слушая, сказала бабушка, - иди же спать.
      Я глянул на часы. Время подходило к десяти.
      - Извини, - говорю, - мне на митинг опять пора.
      - На какой митник-магнитник? - проснулась бабушка. - А физику когда учить будешь?
      - Ну, спроси меня что-нибудь по физике, - предложил я, не расшнуровывая кроссовок.
      Бабушка растерялась и рассердилась.
      - Да пошел ты со своей физикой, - высказалась она и отправилась смотреть телевизор; а я крутнулся, ссыпался по лестнице и побежал на митинг выдемборцев.
      Я не опасался, что встречу кого-нибудь из дыбороссов; по моим расчетам, все они должны были отсыпаться в домах. Ведь только я так крут, только я двухпартиен.
      6
      В отличие от вчерашнего, митинг выдемборцев я нашел сразу: по вождю Пармену. Он торчал бородатой макушкой назад и вверх, стоя на ящиках из-под капусты, а Варька и кривоногий Герман придерживали эти ящики, чтобы они не разлетелись. В руке у Пармена была газета "Справедливость": он использовал ее в качестве матюгальника. Из горла Пармена вырывались речи.
      - Наши чиновники - взяточники и воры! - кричал Пармен. - Но мы-то знаем, где собака порылась! Хозяйственная политика, при которой трехсотлетия приходится ждать триста лет, преступна!
      Народ останавливался послушать Пармена. Варька сразу заметила меня и быстренько приплела к делу:
      - Слушай, землячок, принеси-ка нам мороженого. Ужасть как жарко.
      В самом деле, жара была хуже прежнего. Земля вся пылала, народ еле шел, и даже фонтан в полукруге собора был какой-то приторный.
      Я зажал в руке деньги и помчался покупать мороженое. Оно стоило пять рублей. Я вручил продавщице две десятки и попросил четыре стаканчика. Продавщица выдала товар, а потом дала мне семь рублей сдачи. Я бестрепетно принял их и потребовал у нее еще два стаканчика. Продавщица подозрительно покосилась на меня, смахнула пот с усиков, выдала еще два и уже как-то свирепо дала пять рублей сдачи.
      - Еще один можно?
      - А сразу, молодой человек, вы не могли? - прорвалась продавщица, но стаканчик все-таки дала.
      Итак, я оказался обладателем семи стаканчиков мороженого. Они стремительно таяли. Нести их было трудно, но я донес.
      - Ждри, - объявил я Варьке.
      Я решил с ней не церемониться, раз она моя землячка.
      Варька взяла один, Герман - другой, третий я. Но оставалось четыре штуки.
      - Пармену дайте, - предложила Варька.
      - Ты дура, - заявил Герман. - Раздайте народу!
      Я решил выполнить волю партии немедленно. Слушали Пармена примерно шесть человек, остальные останавливались и уходили. Я задержал нескольких из них и вручил им по мороженому. Тут же образовалась толпа, преимущественно из старушек. Тут же стояла и моя бабушка. Меня она не видела, потому что все время задумчиво смотрела на Пармена. А тот разорялся:
      - Преступная хозяйственная политика! Своекорыстно! Зарыл деньги!
      Варька тут меня в бок толкнула и говорит:
      - Слушай, ты заметил, они мороженое любят.
      - Его сейчас все любят, - возразил я. - Там, кстати, продавщица какая-то тормозная, может, беременная. Сдачи дает больше чем надо.
      Варька проследила долгим взглядом из-под некрашеных ресниц, потопала серым сандаликом, да и говорит:
      - А давай лоток у ней скрадем и сюда поставим.
      - А давай, - говорю. - Ты ее будешь отвлекать, а я лоток через улицу перевезу и закрою российским флагом.
      Варька бегом метнулась на ту сторону Невского, я тихо за ней, к тумбе холодной прислонился. Варька, хитрющая, к продавщице подкатилась и что-то ей на ушко зашептала. Предположительно:
      - У вас дома утюг горит.
      Или:
      - Менты запретили есть мороженое и всех штрафуют.
      Или еще что что-то, не знаю, а только продавщица ахнула, гикнула и помчалась, хлопая тапками, за угол; тут-то я вылетел из засады, и мы с Варькой, давясь от смеха, покатили лоток через Невский. Надо сказать, что с непривычки нам было тяжело, и мы даже провели несколько не самых приятных минут, когда застряли последи Невского на красный свет, а машины на нас громко бибикали.
      - А может, назад? - затрусила Варька в тот миг.
      Но я на нее прикрикнул:
      - Куда назад! Риск благородное дело!
      В общем, прикатываем. Бабушка моя как раз к тому времени ушла, так она меня и не видела. Фонтан дымился, звенел приторным голоском. Речь Пармена, как и солнце, как раз в зените стояла:
      - Но никогда мы не доходили до такого позора! - рычал он, почти не отбрасывая тени, а Герман и еще несколько членов, как кордебалет, держали ему ящики.
      Тут мы с лотком как раз подоспели. Я флаг накидываю, а Варька кричит:
      - Бесплатное мороженое! Бесплатное мороженое!
      Только она это прокричала, сразу налетела туча народа. И кто слушал, и кому пофиг, и кто автобуса ждал, и вообще все. Варьке даже пришлось от лотка отойти. Орава прямо на него навалилась, кое-кто жадный даже внутрь залез и чавкал там среди сухого льда. Пармен со своих ящиков пригляделся, заметил нашу инициативу и как закричит:
      - Вы что, сдурели? Как же теперь управлять этими народными массами?
      - А никак, - говорит ему кривоногий Герман. - Теперь пока все не сожрут, не отстанут. Кстати, откуда вы взяли мороженое, дети?
      - Нам его подарил благодарный народ, - говорю я.
      - А-а, - успокоился Герман. - А то мне в милицию нельзя, я армию кошу.
      Люди наши тут совсем разошлись, еще бы, халява все-таки. Какой-то молодой человек отходит, у него семь палочек изо рта торчит. Девицы друг друга мороженым обмазывают. Жара-то сильная была. Варька тут за проспект вгляделась и шепчет мне:
      - Смотри, как интересно. Менты бегут, свистят, а впереди продавщица мороженого.
      - Точно, - говорю. - И чего это они разбегались в такую жару. Знаешь, мне, наверное, пора идти.
      - Да, и мне, - засобиралась Варька. - Только надо договориться, где мы встретимся. Знаешь, давай в кафе "Рассвет".
      И мы с Варькой помчались в разные стороны, причем, хотя мчались мы действительно в разные стороны, я почему-то видел, каждый раз как моргал, как она выстилает своими длинными тощими ногами, и как развевается ее китайская юбочка в пятнах от мороженого. Герман и Пармен соскочили с ящиков (груда обрушилась, загородив милиционерам путь) и тоже побежали. Каждый раз, как я открывал глаза (и чем дальше я бежал), я видел, что погода стремительно портится. Там, вдали, топотали и свистели: поднялся жаркий ветер. Я бежал по улице Казанской, кривой, как сабля; на углу Вознесенского стоял, кусая губы, председатель Комитета Финансов и думал, как ему избавиться от своих врагов. Ветер с шорохом поднимал дамам юбки; потом шумно полил дождь, и я, весь мокрый, потопал к Сенной. Дождь имел странный вкус и запах; вероятно, где-то взорвали водочный завод, и крутые пары спирта, поднявшись вверх, образовали эту тучу. Глаза мне заливало, гром гремел и молнии гудели в проводах.
      Наконец, я устал и прыгнул вбок; там как раз открылась какая-то дверь, и так, боком, крутясь, я влетел в маленькую пивнушку. Там горел ночник на бронзовой львиной лапе, там пили пиво и не знали, что делается на улице.
      - А вот и Егор пришел! - хором сказали Герман, Пармен и Варька. - Где ж ты гулял столько времени?
      - Что вы сидите! - выложил я. - За что вы платите! Там на улице винный дождь идет, а они тут пиво дуют, как придурки.
      - Так при дураках живем! - завопил Пармен.
      Вся пивная выскочила на улицу и стала кататься по лужам, пропитываясь пьяной влагой.
      Дальнейшее помнится мне смутно; вроде как потом мы, обратившись к посветлевшему небу, молили о продолжении банкета, но оно сделало небольшой перерыв. Потом помню деревянный дом и пруд с ласково растворенным в нем дождевым спиртом, а в пруду грелась сероглазая Варька. Стало темно, как в пушке, и невыносимо жарко. Я поднялся по лестнице, которая все время вела вверх и вбок, так что моя левая сторона сплошь измазалась белесым мелом со стенки. Из-под дверей пахло жареной картошкой и валерьянкой: бабушка волновалась за мое прошлое, настоящее и будущее. Я нажал на кнопку звонка; дверь беззвучно отворилась во тьму, и бабушкин голос произнес почему-то сверху и сзади:
      - Во наклюкался-то! Весь в прадедушку!
      Здесь мне, по состоянию моему, полагалось мирно уснуть, но вместо этого я почему-то не спал еще весьма долго. Мне стало жарко и невыносимо плохо от маленького кусочка задохшейся курицы, которую мне скормила бабушка ради какой-нибудь закуски. Эта курица была, конечно, отравленная; чтобы избежать злорадных бабушкиных взглядов, я сполз по лестнице вниз и долго, позорно лежал у входа в парадное, потом сидел на корточках и трясся в такт дождю, заметавшему всю пустую улицу, и старые дома цвета брусничного варенья, и слепые окна, и кирпичные заборы.
      Проснулся я на полу своей комнаты оттого, что сломанное буратино злобно впивалось своим острым носом мне в живот. В дверях возвышалась бабушка.
      - Вставай, - приказала она.
      Я встал.
      - Пошли.
      Кругом было совсем светло и опять жарко, но дождь шел по-прежнему, отзываясь во дворах тихим серым звоном. Бабушка усадила меня за стол, налила рюмку водки и приказала:
      - Ждри.
      Я выпил, и мне сразу захорошело; серый мир за окном приобрел розовый оттенок, и дождь пошел медленно, мечтательно, вперемешку с тополиным пухом, словно бы от неба отваливались мягкие теплые кусочки, и в бабушкином взгляде я уловил тень уважения и одобрения. Заметив все это, я властно хлопнул рукой по колену и прикрикнул:
      - Нну?! Доложить обстановку!
      Бабушка сбегала в комнату, принесла оттуда два малюсеньких замусоленных листика и, глядя в них, доложила:
      - Значить так. Завтра у тебя первый экзамен в институте Политехническом. Тамотко надоть тебе сдавать физику, слышь. Вот. Так что сегодня я тебя никуда не пущу, будешь сидеть у себя в комнате и учить, а то мне от твоего отца нагорит.
      - Это тирания, - молвил я, глядя на бабушку прямо и бесстрашно. Впрочем, я, так и быть, соглашусь на это требование, хоть оно и противоречит правам меня как человека и гражданина.
      - А что ж тебе делать-то, - ехидно сказала бабушка. - Ключики-то у меня.
      (Надо вам сказать, что дядина квартира запиралась изнутри тоже ключом; на дверях даже были нарисованы две стрелочки: "откр" и "закр". Правда, направления стрелочек дядя нарочно перепутал, чтобы шпионы не догадались.)
      Итак, бессильно скрежеща зубами, я отправился к себе в комнату. Учебник физики, помахивая страницами, бросился мне навстречу, но я уклонился от объятий, прошел к окну, распахнул обе створки и застыл, глядя в розовые кружева дождя.
      7
      Я не могу назвать себя умным человеком, но одно знаю с рождения: если не хочется ничего делать, то следует действительно не делать ничего. Не надо отговаривать свой организм от безделья: читать книжки, пытаться тем более работать или учиться, строгать палочку, рассеиваться у телевизора, телефона или компьютера. Надо вот именно застыть и раствориться в окружающем мире, так чтобы пустым дуновением вымело из головы все мысли, из сердца все чувства, и, собственно, чтобы тебя некоторое время не было вообще.
      Так стоял я очень продолжительное время, а потом в глубине квартиры зазвонил телефон, зашаркали шаги, и послышался бабушкин крупный разговор:
      - Занимается он, занимается, говорят! Подойти - не может...
      На этом месте я уже выхватил у бабушки телефонную трубку и крикнул:
      - ВАС слушают!
      - Зачем орать-то так, - сказала бабушка.
      - Это Катя, - сказали в трубке.
      Я запутался и ответил еще раз, для порядка:
      - Вас слушают.
      - Какой ты странный, - сказала Катя.
      - Не умеешь ты с девушками разговаривать, - сказала бабушка.
      Она и не думала уходить, так и стояла подбоченившись.
      - Слушай, приходи сегодня...
      - Никуда я тебя не пущу! Тебе надо физику...
      - Тут проблемы, - сказал я. - Это по какому праву?
      - Ни по какому, - обиделась Катя. - Не хочешь, не приходи.
      Бабушка сатанински расхохоталась; я хотел ее пнуть, но она увернулась и отскочила.
      - Я хочу, хочу! - заревел я, как медведь. - Катя! Приходи ко мне в подъезд! Улица Верейская, дом такой-то! Приходи через час, я тебя ждать буду. - Тут я брякнул трубку и повернулся к бабушке: - Если еще раз ты залезешь в мою личную жизнь своими костлявыми...
      - О, о, о, - передразнила бабушка. - Ладно, в подъезд я тебя выпущу. А чтобы ты не сбежал, я тебя стальной леской привяжу, рыболовной. А то знаем мы вас... ходоков.
      Ровно через час я стоял на лестнице у полукруглого окошка между вторым и третьим этажом - дальше дядина леска не дотянулась. За окошком дождь дышал светом-радостью мне в лицо; Катины шаги слышались все ближе и ближе, наконец, она сложила зонтик, отряхнулась, вышла на площадку, села на корточки, скукожилась и закурила сигаретку. Личико у нее было мокрое и маленькое.
      - Че, как экзамены? - спросила она насмешливо. - Все уже провалил?
      - Вот, - ответил я, - завтра первый сдаю.
      - Никуда ты не поступишь, - заявила Катя. - Это я тебя не обижаю, а просто чтобы ты, дурачок, времени не тратил.
      Я разозлился: вот надо же, пришла и обзывается.
      - Знаешь, - огрызнулся я, - уж лучше я потрачу, а там видно будет.
      - Дурачок, - повторила Катя.
      Она затянулась, двумя руками отлепила от лица мокрые волосы, развела их в стороны, и в полумраке среди мрамора и пыльных перил стало видно, что лицо у нее все дождем зареванное - под глазами серая тушь, а ушки маленькие, как перышки.
      - Катя, - сказал я деловым тоном, подходя, - давай поцелуемся. Только не кусайся.
      - Я не буду, - уверила Катя испуганно, глядя на меня с корточек.
      Так целоваться было неудобно, поэтому я тоже присел к ней. Там, у пола, запахи стали яснее, и сквозь толщу табака я почуял саму Катю, - пахла она молоком, как младенчик.
      - Не умею я целоваться-то, - в замешательстве прошептал я.
      - Не умеешь, не берись, - фыркнула Катя, отодвигаясь.
      Так бы мы и не решились, но тут послышалось отовсюду: чье-то хихиканье, как по команде; и чьи-то шаги сверху и снизу, и дождь пуще и слаще, и голоса все ближе! Я решительно двинул губы ближе к Катиным, Катя раскрыла ротик, и поцелуй удался.
      - Правильно, - похвалила Катя. - Способный. Может, и поступишь куда-нибудь.
      И тут леска, за которую меня привязала бабушка, натянулась, дернулась, да так, что я хряпнулся лицом на мрамор и поехал вверх, как Винни-Пух, считая ступеньки головой.
      - Прощай! - замахал я руками.
      Остолбеневшая Катя долго стояла на площадке, вытаращив глаза, и смотрела мне вслед, держа личико высоко, как на блюдечке.
      Бабушка стояла в дверях квартиры и сматывала удочку.
      - Свидание окончено, - объявила она сварливо.
      - По какому праву! - завопил я, становясь на ноги.
      - А по такому! - прошипела бабушка. - Я же не могу при твоей девушке кричать, что тебя другая девушка к телефону зовет!
      Алгоритм я уже отработал: схватил трубку, и, не взирая на бабушку, рявкнул:
      - ВАС слушают!
      - Ну хоть кто-то меня слушает, - сказала в трубке Варька. - Слушай, приходи сегодня...
      Лился розовый дождь по листьям, и шесть часов вечера выглядели как десять утра - ровно так же. Неба я не видел, только ровный мелкий дождь и жаркие тучи теснились в небе, а по лестнице распространялась приятная сырость. Варька прискакала быстрее Кати, уселась на перила, выставила острые коленочки и вылупилась на меня.
      - Ну чо? - спросила она. - Как дела? Пока не родила?
      Тут Варька прыснула на собственную шутку; положительно, на нее было приятно посмотреть.
      - Чо звал-то? - подкалывала она. - И чо это за леска у тебя к ноге привязана?
      Но я уже стал опытный, не проймешь; я прямо подошел, сел рядом с Варей на перила, чтобы быть вровень, и стал ее целовать.
      - У-у, м-м-м, - затрепыхала Варька острыми крылышками. - Мм! Вкусненько!
      Но тут бабушка опять рванула леску, и опять неожиданно. Так как в прошлый раз я сидел на корточках, а в этот - на перилах, над землей, то упал я гораздо костлявее и громче, не говоря уже про искры из глаз и прочий эффект.
      - Молодец! - закричала Варька и замахала мне рукой. - Но пасаран!
      - Па-са-ре-мос! - кричал я ей, будучи увлекаем железной бабушкиной рукой все выше и выше по ступенькам.
      Тут показалась и бабушка; она упиралась в порог квартиры и вытягивала меня, как могла.
      - Ты знаешь, сколько времени? - спросила она. - Семь вечера.
      - Сама знаешь, так зачем спрашиваешь, - заметил я.
      - Я за тобой следила...
      (А то я не знал!)
      - ...ты ни минутки не учил, все дурака валял!
      С этими словами дверь комнаты, где я жил, захлопнулась, поднимая тучи пыли, лязгнул железный засов, придвинулся комод, и я остался наедине с учебником физики. Несколько секунд длилась полная тишина, а потом на улице заспорили:
      - ...у Курбатова травма, он не выйдет на поле, а без Курбатова они никогда...
      - Да говорят тебе, идиот, они нового игрока взяли!
      Футбол я, честно говоря, не очень любил, хотя за команду родного Каменноугольского комбината всегда болел; здесь же меня увлекла живость тона и вообще новые впечатления. Я метнулся к окну. Там, внизу, стояли посреди дождя три лысины и оживленно обсуждали футбол. Руками они махали так, что только обручальные кольца мелькали.
      - А я говорю, "Анжа"!
      - А я говорю, "Зенит"!
      Тут я понял, что пора вмешаться. Ведь иначе они не дадут мне учить физику своими спорами!
      - Эй, мужики! - крикнул я. - Я точно знаю, что выиграет "Зенит".
      Мужики перестроились в шеренгу, задрали головы и посмотрели на меня, все трое.
      - Да иди ты, - недоверчиво сказал один из них. - Маловероятно. Ты просто болеешь за "Зенит", а мы-то, друг, денежки ставить идем. Нам по правде надо знать.
      - Я по правде и говорю, - кивнул я убедительно. - Зенит выиграет!
      Мужики переглянулись и посоветовались.
      - Парень, а откуда такая информация?
      - Сто процентов! - и абсолютно бесплатно, если не считать вашей благодарности. Можете ставить все свои деньги! - разорялся я.
      - А сам-то что не ставишь тогда? - указал один из лысиков.
      - А я бы поставил, да меня жена закрыла в доме, - объяснил я грустно. Мне же медаль дали: "Лучший кобель города".
      И я мужикам медаль показал. Правда, валялась на полу среди прочего хлама, от дядиной собаки осталась. Собака в Крым уехала, там в медали жарко.
      - А-а, - заржали дядьки. - Ну, тогда давай мы тебя по веревочке спустим. Вон от охранника сейчас принесем.
      Там у них в доме подворотня запиралась на шлагбаум, и ведал этим делом охранник, такой важный мужик. Как всегда в больших городах, никто с ним не здоровался, но эти лысики были, видимо, очень душевные люди - свели и с ним дружбу в рабочее время. В общем, принесли мне веревку, я лихо слез, лысик мне один и говорит:
      - Да, это видно, что ты лучший кобель. Видать, много раз приходилось вот так, по веревке-то?
      - Да я, - говорю, - все больше по молоденьким, по панночкам, знаете ли.
      Повели они меня через подворотню в пивнушку, что была напротив. А я в ней даже не был ни разу до тех пор, как-то все далеко гулял, а тут под самым носом такое приятное место оказалось! Продавщица фартуком нос утирает, в углу телевизор на кронштейне висит, футбол показывает. Когда мы зашли, все как раз построились, мы денежки внесли, сели, пиво заказали.
      - Лучший кобель, а лучший кобель, - говорит один лысик, - тебе что, суки-то, платят, что ли, за обслуживание? Какой-то ты очень богатый.
      - Просто, - говорю, - если ставить мало, то мало и получишь. А дело-то верное. Я же все знаю.
      Тут судья свистнул, и вся пивная в телевизор уткнулась. - "Анжа" нападает, налетает, гавкает, как свора. "Зенит" бедный еле отбивается. Хрясь, и гол в зенитские ворота! Вся пивная так и взвыла, но лысики, вижу, опытные: грустно им, но они ничего, не матерятся. Только один кратко вздохнул - прерывисто. И мне говорит:
      - Что ж ты? - говорит.
      - Да ладно, - развожу руками. - Ну, десятая минута всего! Отобьются, отвечаю!
      Типа все путем.
      А диктор как раз говорит:
      - ..."Анжа" сегодня играет очень грубо, но судьи, видимо, настроены в пользу кавказцев...
      - Ах, мать твою, - говорит один из лысиков, смотрит на меня подозрительно и пиво выпивает.
      В этот самый момент одного из зенитовцев, сраженного грубой игрой "Анжи", с поля без головы вынесли, ну, а через тридцать секунд кавказцы и второй гол петербуржцам забили. Как лысики это увидели, вот тут-то они и застонали! И на меня расстроенные взгляды бросают.
      - Да он же, - пригляделся самый толстый лысик, - вообще никакой не кобель, а щенок! Он же, небось, еще в армии не служил!
      Когда я услышал это слово, мне стало страшно, но я хоть бы что, даже рассердился якобы:
      - Я вам говорю, что "Зенит" выиграет! Тем более "Анжа" играет грубо. Ну и что, что два-ноль, еще много времени!
      И тут, как на заказ, "Анжа" хрясь - и третий гол. Что творилось, описать вам не могу. Лысики бросили телевизор смотреть, орут, рожи скорчили, скачут, как будто им отдавили все места (ну, я же не болельщик, вы понимаете), и вопят, что самое интересное:
      - Не пускать этого гаденыша, его надо в милицию сдать! Это все из-за него!
      Нашли, значит, виноватого. Я хотел свалить потихоньку, но самый толстый лысик меня ухватил за штаны и шипит:
      - Ну уж нет, не уйдешь от нас, сука!
      Я хотел поправить его, что я не сука, а кобель все-таки, но там было так шумно, а мужик так хотел меня побить, что я просто вырвался и побежал к выходу. Но там уже стоял вышибала с распростертыми объятиями - пришлось мне срочно менять траекторию и скакать в глубину зала. Все за мной прыгают, пивные животы трясутся, красные рожи обступают - и тут!
      - Го-о-о-ол! - завопил диктор.
      Народ разом от меня отвлекся и в телевизор вперился, а лысик руки опустил и буркнул:
      - Ну хоть не всухую.
      А дикторы в телевизоре спокойно мнениями обмениваются:
      - ..."Зенит" заметно активизировался, в то время как "Анжа", кажется, выбивается из сил, и как знать, Сергей, - все еще возможно?
      - Да, Андрей, я с вами совершенно согласен, бывали такие случаи... Го-о-о-ол!
      Тут уже все рты раззявили, глазами радостно заблестел.
      - До конца игры осталось полторы минуты.
      - Что ж ты нас так, а? - говорит мне толстый лысик в волнении. - За что ж ты нас так, а, кобелина?
      Как будто я в чем виноват. В общем, забили они еще два гола за эти полторы минуты; тут как раз судья свистнул, все обнимаются, касса выигрыши выплачивает.
      - А-а-а! - кричит толстый лысик. - Качать его! Обнимать! Целовать!
      Тут все на меня навалились потной кучей, плачут, душат, поят. Ажиотаж вокруг меня развели.
      - Он лучший кобель города! - вопит лысик. - Его жена заперла, а он вырвался!
      Я вчерашнее вспомнил, хотел уже не пить, да разве тут откажешься? Если бы я отказался, они бы, наверное, насильно, через воронку влили, как в том моем сне. Ну, и халява опять-таки. После пятой я и стесняться перестал, стал хвастаться:
      - Могу, - говорю, - влить в себя бутылку водки на четыре секунды быстрее, чем она сама из горлышка вытечет!
      И - под общие аплодисменты.
      Когда на улицу вышли, уже вечер наступал, дождь давно кончился, солнце из-за домов рыжее сияло во всей красе, по мокрым улицам разливалось, сквозь крапиву и тополя просвечивало.
      - Ах, как хорошо, - хотел я сказать, но вместо этого у меня получилось:
      - А-а-а о-о-о!
      И еще рукой я так повел, что, мол, все это мое, все кругом - мое! Все дыбом встало, солнышко восходить принялось, - это меня кто-то перевернул вверх ногами, и ночь скрыла остальное. Последнее, что помню: лица лысиков, испуганные, и моя бабушка на пороге, и чей-то абсолютно обалдевший голос:
      - Ну, братцы, от такой-то жены я бы и без веревки...
      8
      ...одним словом, экзамен по физике я проспал. Проспал я и всю субботу. Бабушка клялась потом, что она меня как бы будила, и что я даже как бы проснулся, но потом уснул опять прямо в тарелке с горячей кашей, и спал, уютно свернувшись там калачиком, хотя каша была действительно горячая и даже обжигающая. Окончательно я проснулся только к шести вечера, - хотя бабушка утверждает, что окончательно я так и не проснулся до сих пор.
      В шесть вечера бабушка, уже несколько робея, вошла ко мне со своими мятыми листиками и доложила:
      - Егор, у тебя в понедельник сочинение в Горном институте. Там ваш директор завода учился.
      - Ну и что? - спрашиваю я. - Ты хочешь, чтобы я стал как наш директор завода?
      - Конечно, - удивляется бабушка. - А ты не хочешь?
      - Не, - говорю. - Я уже сейчас лучше него.
      - Люди не бывают лучше и хуже, - важно говорит бабушка. - Люди все разные.
      - Березки в лесу, - говорю, - тоже все разные, а все равно есть лучше и хуже. И все они одинаковые тем более.
      Это я бабушку с сочинения сбивал, отвлекал. А тут как раз телефон зазвонил, даже два раза подряд, на разные лады. Сначала позвонил Мишка из партии дыбороссов и пригласил:
      - У нас завтра в Стрельне будет большой митинг с праздником. Или митник с празднингом. Будем единого кандидата выдвигать. Выдвигана кандидать.
      - В общем, пьянка, - догадался я проницательно. - А Катя будет?
      - Ага! - весело кричит Мишка. - Мы будем петь и смеяться, как дети!
      Такой уж этот Мишка заводной, кто тут сможет отказать, да еще и Катя будет. Буквально безвыходное положение. Правда же?
      Потом позвонил Герман из партии выдемборцев и тоже пригласил:
      - У нас, - говорит таинственно, - завтра будет в Зеленогорске
      - Пьянка! - радостно заключил я.
      - О! - кричит Герман. - Молодец! Пармен, он у нас молодец!
      - А вы думали, я девица? - говорю я.
      - Ну так как, поедешь?
      - А Варька будет? - спрашиваю.
      - А как же!
      Ну и опять-таки, кто ж тут откажется.
      Бабушка по итогам подслушанного выходит ко мне и говорит, качая головой:
      - Все-таки ты у нас дурак. Как же ты поедешь и туда, и туда? Это же через Залив.
      - Какая, - усмехаюсь я, - ты все-таки, однако! Ну и через Залив. Там же небось и доплыть недалеко.
      - Да как тебе сказать, - хихикает бабушка. - Оно, конечно, можно и доплыть, хе-хе. Ха-ха.
      Меня просто зло взяло, чего она хихикает? Утащил я из коварной мсти со стола бутерброд с колбасой, да и побежал к дыбороссам. У меня целые выходные были, вот я и побежал. Я-то думал, как все будет? А как все вышло? Я так и не думал, как все вышло. Совсем даже не думал, а то бы так не вышло!
      Может, это и хорошо, что я не думал.
      А то бы ведь небось и не вышло.
      9
      Стрельна - это такое специальное место, где лучше всего видно, как хорошо было при старом (очень старом) режиме, и как плохо стало при коммунистах. А также, если кому угодно: как много в Питере и окрестностях всякого красивого, на что надо выделить деньги и немедленно их украсть.
      Вот там дыбороссы единого кандидата выдвигать и собрались. Подъезжаю к платформе, выскакиваю, вижу: уже все стоят, Александра Александровна, полная дама с усиками, которая меня в партию принимала, вся от жары колышется, и Мишка рядом пляшет, и Катя стоит все как на блюдечке, а хвостик пушистый над головой и за головой светится в лучах.
      Мишка первым делом, как меня увидел, ехидно кричит:
      - Ну чего, лучший кобель города, отпустила тебя жена?
      Наверное, у меня страшные глаза стали, а я ведь амбал, как я уже докладывал. Мишка испугался и кричит:
      - Тихо! Спокойно. Просто Питер маленький город.
      - Питер маленький? - кричу. - Нихренаська!
      Александра Александровна прогудела примирительно:
      - Это только кажется, что он большой, а на самом деле его можно весь уместить в одном кармане.
      Мишка набрал воздуху и громко крикнул:
      - Что этот тип и делает!
      Кого он имел в виду, я, честно говоря, не понял. Но тот, кого Мишка имел в виду, видать, понял все отлично, потому что стояли мы под деревом, и на Мишку тут же сверху, подломившись, рухнул огромный сук прямо с цветами и неясно какими плодами. Мишка еле-еле успел отскочить.