Божественное дитя

      Часть вторая
      Глава IV БУРЯ В КОЛЫБЕЛЯХ
      После экзамена в Сорбонне Луи чрезвычайно быстро снискал славу, выпадающую на долю тех, кто порывает с обществом, - в пустыню удаляется один, а потрясает это всех. Ничтожная молекула из плоти, крохотный пастырь, подобный точке в великой рукописи Вселенной, вызвал неслыханную доселе революцию. В предместье, где жили Кремеры, стекались толпы людей, жаждущих получить аудиенцию и совет. Мадлен принимала в маленькой комнате, обтянутой, словно бонбоньерка, розовой тканью, возлежа на кровати с балдахином и закутавшись в длинную тунику с вышитыми на ней ангелочками и херувимами. В складках этого одеяния укрывался приставленный к животу рожок, напоминающий слуховую трубку, - посетители задавали вопросы, наклоняясь к раструбу, а Луи отвечал с другой стороны. По соображениям этикета этой несколько архаичной системе было отдано предпочтение перед более современными средствами коммуникации - с гением нельзя беседовать по телефону или через уоки-токи. По уставу, за соблюдением которого следил церемониймейстер, каждому отводилось на разговор не более пяти минут. Росту авторитета младенца способствовало и то, что он пребывал невидимым в убежище из кожи. Безмятежно плавая, словно кувшинка, в своем водоеме, Луи избегал определенности и зачастую повергал обожателей в недоумение. Высшее существо не должно изъясняться на манер первого встречного двусмысленность высказывания служит залогом его долговечности.
      Появились уже и первые ученики, причем некоторые ухитрились сделаться необходимыми. Молодой ясновидец, по имени Дамьен Машро, в прежней жизни бывший шофером, стал их признанным вожаком. Это был худосочный малый с желтыми волосами и плоским, словно бы расплющенным лицом, безграмотный настолько, что с трудом мог нацарапать свою фамилию. Откровение снизошло на него, когда он услышал по радио передачу о Луи. Сам он никогда и ничему не учился, не знал ровным счетом ничего, а потому проникся безграничным восхищением к младенцу, который все познал, не побывав в школе. После знакомства с голышом у Дамьена обнаружился поразительный дар убеждения, равно как и ярко выраженная склонность к интриганству. Вместе со своей женой-немкой Ульрикой он взял на себя бремя по управлению хозяйством, не требуя никакой платы, - лишь бы не прогоняли.
      Во внешнем облике Луи изменений к лучшему не наблюдалось. Поскольку родничок у него так и не закрылся, ничем не сдерживаемый мозг выходил наружу, будто сахарная вата или гейзер из нейронов, застывавших длинными жгутами. Голова его с непомерно большими лобными долями, с полушариями, давившими на черепную коробку, казалась огромным пузырем на крохотном тельце. С выпуклыми позвонками, полупрозрачной и несколько осклизлой кожей, с выпученными глазами и жидкими волосиками, похожими на щетку трубочиста, Луи не мог бы претендовать на титул Казаковы среди младенцев. Но его это не волновало: он воплощал свой разум. Только мысль имела значение, а видимость не представляла никакого интереса. Впрочем, его безобразие (заметное даже на фотографиях - всегда размытых) вызывало симпатию: чемпион по серому веществу и не должен был напоминать героя-любовника. В этом маленьком монстре видели обаятельного уродца.
      Многие фирмы по производству минеральной воды, молочных продуктов и одежды пытались соблазнить его сногсшибательными контрактами, научные лаборатории предлагали ему свои услуги по наблюдению за кровью, кожей, клетками - в обмен на вытяжку из его мозга для производства целительного отвара, способного излечить бездельников и симулянтов. Луи отверг все заманчивые посулы - ему ли продавать себя, уподобившись какому-нибудь вульгарному футболисту! Существовала еще одна, более серьезная опасность: ученые, желая проникнуть в его тайну, сделали попытку соблазнить Мадлен и доктора Фонтана. Последнему Луи не вполне доверял, а потому поручил следить за ним самому ревностному из своих поклонников - вышеупомянутому Дамьену. Именно с этого момента бывший водитель грузовика приобрел неограниченное влияние на малыша. Впрочем, несговорчивость Мыслящего Комара была вознаграждена: поклонники, филантропы и различные фонды присылали Освальду и Мадлен чеки на внушительную сумму - с целью отблагодарить их за зачатие Титана Познания. Кремеры внезапно разбогатели, купили в окрестностях Парижа десятикомнатный дом, стоявший посреди большого парка, и полностью рассчитались с родителями Мадлен за долг дочери. Однако те все равно кипели негодованием, ибо были отлучены от торжества и не имели больше возможности навязывать свою волю. Но кому было дело до них в эти мгновения радости и триумфа?
      * * *
      Итак, судьба улыбалась Луи. Отныне он стал чем-то вроде бдительного стража человеческой совести - это был овод, жаливший и понукавший современников. Очень скоро у него появились как ярые сторонники, так и злобные хулители. Все средства массовой информации обожали его и обращались к новоявленной Пифии по любому поводу. Он охотно втянулся в то, что именовал игрой человеческого тщеславия: раз в месяц принимал участие в дискуссии с юристами и биологами, жаждущими установить его подлинный статус, и бестрепетно брался за разрешение самых сложных проблем. Его вопрошали: каким представляется ваше место в цепи живущих вам несостоявшемуся человеку, воплощению потенциальности, говорящему эмбриону, зародышу существа? Как можете вы мыслить, не обретя вертикального положения? Есть ли жизнь до жизни? Происходят ли все несчастья людей от того, что им не удалось остаться в материнском чреве? Каждый раз Луи поражал собеседников глубиной своих рассуждений. Некоторые еще осмеливались возражать ему, но быстро в этом раскаивались! Разумеется, многих раздражал этот склочный младенец, этот крохотный болтун! Ведь у негодника была такая умная башка! Когда vulgus pecus'y12 казалось, будто предел мудрости уже достигнут, он ухитрялся обнаружить новые перспективы и головокружительные бездны. Иные, желая польстить ему, восклицали: "Привет тебе, высокорожденный отпрыск благородных кровей!" - "Прошу вас, вот этого не надо, - рычал в ответ Луи. - Я произошел от самого себя, и у меня нет никаких предков". Прославленные философы нашего времени кончали жизнь самоубийством после беседы с голышом. Луи их не оплакивал.
      Не оплакивал еще и потому, что с возрастающим изумлением следил за воздействием своих речей на публику. Каждое его выступление сотрясало души, воспламеняло их. Этот гениальный подстрекатель одной фразой мог ввергнуть слушателей в безумие. В результате произошла целая серия волнений, от которых Луи сразу следовало бы откреститься. Но он и не подумал этого делать, напротив, призвал, с целью позабавиться, умножать их, так что виллу Кремеров вскоре прозвали Центром Хаоса.
      Малыш Громовержец превратился, таким образом, в вожака недовольных, в главаря смутьянов. И среди них сразу же выделились две прямо противоположные категории поклонников: одни принимали близко к сердцу его гимн познанию, другие же преклонялись перед ним за отказ жить. Первых - по большей части совсем маленьких детей - охватила, подобно ему, подлинная булимия13 культуры. Уже в яслях крошечные отличники, увлекая за собой товарищей, накидывались на алгебру, мертвые языки, молекулярную биологию с истовостью и рвением, пугавшими их воспитателей. Сказать, что эти крошки любили школу, недостаточно - они ее боготворили. Самые рьяные уходили из дому, чтобы поселиться в классе, где держали спальные мешки и необходимые предметы туалета. Вскоре многие коллежи и лицеи стали работать круглосуточно, включая и каникулы. Учителя обоего пола были затем низвергнуты и изгнаны за невежество их же лучшими учениками, а полиции пришлось силой вытаскивать сверходаренных тружеников, которые в буквальном смысле приковали себя цепями к столам или скамьям.
      Луи, веселясь от всей души, подстрекал своих фанатов ко всякого рода излишествам, призывал их к еще большему усердию и прилежанию. Мадлен каждый вечер рассказывала ему о безумствах, вызванных жаждой познания, и мать с сыном - каждый на своем этаже - хохотали над тупыми персонажами этого младенческого карнавала.
      - Представляешь, - говорила Мадлен, - пришлось открыть залы неотложной помощи в библиотеках, музеях, консерваториях. Глубокой ночью заплаканные родители стучатся в двери Лувра, нью-йоркского музея Уитни, амстердамского Рийксмузеум, держа на руках судорожно дергающегося и закатившего глаза младенца. Они умоляют служителя: "Скорее, пожалуйста, малыш должен увидеть картину Рембрандта, Пикассо или Ван Гога, иначе он задохнется!" Ребенка усаживают в колясочку и стремглав -везут по бесчисленным коридорам, чтобы показать ему "Ночной дозор", "Авиньонских девушек" или пейзаж Овер-сюр-Уаз. Мертвенно-бледный карапуз розовеет, обретая силы, и восклицает: "Как это прекрасно, как прекрасно!" - а затем требует отвезти себя в зал скульптуры, где начинает, всхлипывая и нежно бормоча, обнимать одну за другой мраморные статуи. Подобные сцены происходили во всех музеях Европы и Америки; несколько случаев было отмечено в Египте, Индии, Японии. В большинстве столиц мира небольшие оркестры, прозванные "квартетами S.O.S.", играют денно и нощно в кузове объезжающего город грузовика - только с их помощью удается спасти ребенка, подхватившего особо опасную форму заболевания. Ситуация весьма осложнилась, - добавляла Мадлен, - с тех пор, как пострелята возжелали физического соприкосновения с шедеврами. Простое созерцание их уже не удовлетворяет - приходится снимать картину со стены, чтобы они могли потрогать пальчиком полотно, прижаться к нему, поцеловать или даже улечься на него с риском повредить навсегда. Некоторые же решили обрести бессмертие в произведении искусства - к нему приникают с такой силой, так отчаянно ласкаются и трутся об него, что врываются внутрь. На многих полотнах Иеронима Босха, Брейгеля, Ренуара, Веласкеса, Гойи уже красуются милые крошки, одетые по моде конца двадцатого века, - изгнать их невозможно, ибо они намертво слились с изображением. Утверждают даже, вносила уточнение Мадлен, - что "Плот "Медузы"14 под тяжестью безбилетных пассажиров в коротких штанишках окончательно погрузился под воду, а на картине видны теперь только штормовые волны.
      Дамьен, организовавший сеть осведомителей, сообщал своему маленькому повелителю:
      - Повсюду дети бредят вами, это крикливое суетное племя почитает вас, словно короля, сорванцы, впав в состояние эстетического транса, потрясают вашими портретами (размытыми) и с таким остервенением набрасываются на памятники культуры, что их приходится охранять силам правопорядка; старые няньки, позабыв про комиксы, толкуют о Спинозе и Эпиктете; в серии "Розовая библиотека"15 появилась сокращенная версия "Науки логики" Гегеля, а в крупнейших лицеях на смену школьному жаргону и прочим дурачествам пришла мода изъясняться на латыни Цицерона и греческом Демосфена, лучшие же ученики говорят только на санскрите или арамейском.
      Луи возгордился страшно. Его приводили в восторг эти свидетельства человеческой глупости. Воистину, он уподобился тому камню, который, будучи брошен в воду, вызвал ужасный шторм.
      Он был совершенно опьянен нежданной властью над людьми и не устоял перед искушением, при каждом удобном случае разжигая новую смуту среди своих соплеменников. Как раз в это время к изголовью Мадлен потянулись фанатики другого рода - больше всего их восхищало то, с какой решимостью младенец хлопнул дверью перед Вселенной. Они желали представить ее сыну длинный список страданий человечества и возвестить о своем неприятии этого гнусного мира. Луи растравлял их раны, нашептывая с вкрадчивостью прелата:
      - Вы хотите стать совершенными? Берите пример с меня, откажитесь родиться!
      - Слишком поздно, Учитель, мы уже родились.
      - Что ж, тем хуже для вас - испейте эту чашу до дна.
      Мало-помалу тысячи людей оказались во власти настоящей фобии ненавидя земное существование, они требовали свободы не рождаться и права навечно пребывать во младенчестве. Луи, чья популярность достигла тогда зенита, подливал масла в огонь, восклицая:
      - Что? Все еще рождаются дети? Да как они смеют!
      И он приказывал:
      - Люди всех стран, уйдите в небытие, вас слишком много! Откажитесь от совокуплений: мало того что это мерзко, но вдобавок ведет к размножению.
      С целью увеличить смятение, он возвестил о создании Сообщества Непокорных Младенцев и призвал детей оставаться у мамочки до лучших времен. По его наущению несколько беременных женщин решили впасть в анабиоз, распорядившись оживить их, когда наступит конец света. Луи удалось внедрить в сознание своих приверженцев максиму: "Лучше не быть!" Взрослые тащили матерей в суд, ибо те посмели произвести их на свет, не спрашивая согласия, - теперь они требовали возмещения убытков с процентами. Брюхатые не знали, как им поступить. А вдруг малыш заартачится и начнет вопить: "Засунь меня обратно, иначе я подам жалобу!" Кстати говоря, многие беби, поддавшись пропаганде Луи, втихомолку шантажировали родителей: "Я вылезу при одном условии - если мне заплатят за обязанность жить".
      Адвокаты, спешно рекрутированные Дамьеном, проникали в родильные дома, внушали новорожденным отвращение к жизни и прельщали кругленькими суммами, которые так легко можно будет заработать, восстав против отца с матерью.
      * * *
      Итак, Луи стал зернышком, откуда произросли побеги зла. Тут бы ему и остановиться. Но он перегнул палку, и это едва не оказалось для него роковым. Каждый день он рассылал нарочных и вестников, призванных распространять его лозунги и внедрять в общество новые ферменты брожения. Он поощрял самые дикие выходки, щедрой рукой изливал желчь в слабые души, дабы успешнее их совратить. Он хотел заставить людей стыдиться самих себя, внушить им такое отвращение к жизни, чтобы они утратили последние остатки здравого смысла. И маленький поджигатель отдал приказ, распространившийся с быстротой огня по сухой траве; "Назад, к мамочке!" Не в силах смириться с фактом рождения, многие прониклись горькой и яростной тоской по утерянному преднатальному состоянию. Наплевав на возраст и социальный статус, они предпринимали попытки втиснуться в маточный канал, чтобы вернуться в чрево и укрыться в родной утробе. Здоровенные парни звонили в двери своих матерей, говорили: "Мама, я хочу обратно!" - и, опустив голову на манер атакующего быка, старались проникнуть в чрево. Нужно было видеть этих громил, которые роились под материнским животом, словно пчелы у лотка. Милые старушки не знали, как им отбиться от подобных притязаний. Каждая девушка в момент любовной близости трепетала, подозревая, что возлюбленный хочет остаться в ней. Судя по всему, особое рвение проявили развратники. Их просто нельзя было оторвать от интимных органов женщины. Старые ловеласы жаждали обрести запах плаценты во влагалище любовницы - когда они поглаживали и вылизывали промежность, память возвращала их в уютное гнездышко матки. Все эти сумасбродства приводили Луи в восторг: он уже представлял себе, как поколение за поколением пятится назад по цепи эволюции, пока наконец человечество, беременное самим собой, не столкнется нос к носу с Адамом и Евой, чтобы сказать им: "Ну что, отменяем это раз и навсегда?"
      Первым предупредил Луи о возможной опасности Дамьен - ибо извращения, порожденные призывами к бунту, умножались слишком уж быстро, и это начинало внушать тревогу. Дивный Атом, обуреваемый жаждой взять реванш над людьми, и слушать не захотел. Он веселился от души, наблюдая за юной и не столь уж юной сволочью, - как она на глазах превращается в ничтожество.
      - Вы еще узнаете, - говорил он, - что может натворить такой маленький негодник, как я...
      К мальчику являлись целые делегации взрослых, которые в отчаянии признавались:
      - Учитель, мы попытались вновь поселиться в наших матерях. Нам это не удалось.
      - Отчего же?
      - Мы выросли, а они ссохлись. В них нет места.
      - Экие вы бездари!
      - Что нам делать, Учитель? Сжальтесь над нами, помогите!
      - Хорошо, я дам вам последний шанс: раз вы не сумели вернуться к состоянию эмбриона, станьте вновь младенцами.
      Сразу же сотни мужчин и женщин приступили к исполнению этого приказа. Они собирались после работы, надевали ползунки, слюнявчики и подгузники, сосали палец, ползали на четвереньках, пускали пузыри, присыпали друг друга тальком. Ремесло кормилицы стало вдруг очень прибыльным - пышные матроны щедро вскармливали молоком, равно как супчиком, шоколадом, пивом и вином, взрослых питомцев, восседающих у них на коленях. Этих людей привлекала не жидкость сама по себе, а процесс сосания - они желали любой ценой ощутить себя малыми детьми. И хотя лишь небольшая часть населения оказалась подвержена этим диким причудам, последствия сказались на всем обществе.
      Маточное безумие перешло теперь всякие границы, и на сей раз к уговорам Дамьена присоединились Мадлен с Ульрикой. Они умоляли Луи выйти из игры, поскольку уже начались враждебные толки, в которых ему приписывали безграничную магическую власть.
      - Вы подняли их на смех, - говорил Дамьен, - чего больше желать? Предоставьте их самим себе!
      - Ни за что! Нет кары, способной искупить грех существования! А потом, зачем лишать себя невинного удовольствия? Ведь они покорно глотают все, что я предлагаю!
      Дамьен не сдавался и наконец нашел убойный аргумент:
      - Неужели вы не замечаете, что эти оглашенные могут затмить вашу славу?
      - В самом деле?
      - Разумеется! Они вас опошляют, и это может повредить вашей репутации.
      Внезапно отрезвев и осознав, что на карту поставлен его авторитет, Луи нерешительно пошел на попятный, но было слишком поздно - он уже не мог остановить движение, которому дал толчок. Его именем творились самые отвратительные бесчинства и омерзительные извращения. Помимо воли маленький шалопай оказался зачинщиком всех смут. Но даже эти чудовищные выходки казались пустяком в сравнении с тем, что могло бы произойти. К примеру, одна итальянская фирма планировала начать выпуск надувных младенцев (иначе - резиновых детей): предполагалось, что они войдут в моду у кокеток, не желавших подвергать свое тело тяготам материнства. Некоторые пары, ссылаясь на Луи, публично хвастали, что изобрели метод временного прекращения беременности (мать, выносив плод три месяца, помещает его в морозильник, откуда время от времени забирает к себе - идеальный рецепт для людей ленивых и слабовольных). Но кульминацией хаоса стало нежелание животных вероятно, зараженных хозяевами - давать потомство! Это уже был предел смешались все виды! Суки стали рожать котят, коровы - цыплят, кобылы телят. Хуже того: в результате внезапной мутации корошади произвели на свет собакошек!
      * * *
      Тогда застигнутые поначалу врасплох власти - ибо все эти события произошли в течение лишь двух лет - предприняли самые решительные меры. Был установлен режим принудительного невежества для ребятишек, не достигших шестилетнего возраста, и предписано усаживать их перед телевизором на шесть - восемь часов в день, категорически запрещая отрывать глаза от экрана. Дабы отвадить пострелят от увлечения культурой и позывов к чтению, книги должны были храниться под замком; все азбуки и буквари подверглись конфискации. В качестве превентивной меры был учрежден орден хранителей Святых врат - их обязанностью было стоять на страже зева беременных женщин, чтобы мародеры никоим образом не могли туда проникнуть. Поскольку младенцы во чреве едва не объявили забастовку, государственные лаборатории изобрели новый метод разрешения от бремени, получивший название "рождение смехом": созревший плод щекотали при помощи крохотных электродов, и тот устремлялся к выходу с радостным хохотом, что имело особо важное значение для встревоженных родителей. Чтобы обуздать нездоровое поветрие, охватившее страну, государство лишило взрослых всякой возможности впадать в детство. Подгузники, распашонки, соски, рожки продавались только по удостоверению личности (после четырех лет никто не имел права приобретать их). Равным образом был наложен запрет на искусственное омолаживание - каждый должен был подчиниться неумолимому бегу времени. Мешки под глазами всячески приветствовались; зато тех, кто в течение года не удосужился обзавестись новой морщиной, ожидало возмездие: им делали инъекцию, от которой шевелюра седела за несколько дней, а кожа становилась сморщенной, как старый пергамент. Людям, застигнутым за сосанием пальца, отрубали его после трех предупреждений.
      Любая смута нуждается в объяснении - и правители, естественно, обвинили во всем Луи с матерью, равно как их приверженцев. Удача отвернулась от Миниатюрного Отшельника - обожание сменилось хулой, и его стали именовать опухолью простаты, железистой слизью. О, как терзали ему слух эти поношения! Занятия пришлось прервать: он должен был защищаться, сидя в своей темной берлоге, но, к счастью, Дамьен оказался для него незаменимым помощником, проявив совершенно изумительные способности к лавированию. Сообщество Непокорных Младенцев было распущено - на смену ему пришел Союз Счастливых Детишек, Жаждущих Влиться в Круг Семьи. Этим запоздалым движением вспять Луи уже не смог снискать расположения власть имущих, и в течение многих недель над Восхитительным Стручком висела опасность лишиться уютной колыбели и получить взамен место у позорного столба. Общественному мнению требовался виновник. И тут вновь отличился Дамьен, первым назвав имя - Фонтан.
      Мирное соглашение между врачом и младенцем было весьма непрочным, ибо каждый из них имел свою заднюю мысль. Оба во всеуслышание объявляли себя творцами одного и того же феномена - явления миру Луи. Доктор утверждал, что именно он создал его во всех смыслах. Мальчик же заявлял, что произвел себя сам усилием собственной воли и, следовательно, заключал в себе самом причину своего существования. Фонтан злился, угрожал "расколоться", выложить все начистоту. Отношения между гинекологом и малышом портились день ото дня. К тому же Фонтан, работавший тогда над прибором для бомбардировки эмбриона когнитивными нейтронами, уверял, будто способен внедрять в мозг новорожденных готовые - что называется, "под ключ" - блоки познания. Многие пары уже сделали заявку на это новое изобретение. Словом, с колебаниями пора было кончать. Сделав поворот на сто восемьдесят градусов, Луи публично возложил на врача всю ответственность за наступивший хаос и обвинил его в намерении поставить производство маленьких Луи на поток. На всех радиоволнах, во всех органах печати он повторял одно и то же:
      - Этот злонамеренный тип втерся в доверие к моей матери и под видом лечения ввел в ее организм токсичные вещества. Я был тогда невинным младенцем, но меня искалечили.
      Мадлен, немедленно приняв сторону сына, подтвердила его слова. А Луи нашел удачную формулу, окончательно примирившую с ним общество:
      - Прежде права стать гением ребенок должен иметь право быть ребенком.
      Ошеломленный подобной черной неблагодарностью, Фонтан, презрев советы сестры Марты, поддался на провокацию. Этот сдержанный человек с безупречными манерами опустился до прямых оскорблений:
      - Да я мог бы создать сотни таких Луи, и гораздо лучшего качества!
      Именно этой оплошности дожидалось правительство: Фонтана арестовали и отдали под суд, его лаборатория по созданию генетических гениев была закрыта, бумаги уничтожены, сотрудники уволены и привлечены к уголовной ответственности. Марта чудом избежала наказания - только перспектива погибнуть под потоками проливаемых ею слез побудила судей отказаться от обвинения в сообщничестве. Тем не менее мир вздохнул спокойно - наконец-то преступник был водворен за решетку. С Просвещенным Головастиком, при условии, что он останется в гордом одиночестве и даст обещание не мутить воду, можно было смириться, даже порадоваться его присутствию, ибо он воплощал собой мечту всех недовольных жизнью.
      Униженный этой уступкой и публичным признанием, что не является творцом самого себя, Луи занялся самокритикой. В чем состояла его ошибка? Ему не хватило честолюбия, вернее, он поддался мелким амбициям - решил покарать общество, иными словами, реформировать его. Какое заблуждение!
      - К чему ненавидеть людей? - заметил на это Дамьен. - Их надо скорее жалеть!
      Тогда малыш осознал, что у него всегда был только один враг - Господь Бог собственной персоной - и что первородным грехом следует считать Сотворение мира. И он вновь обратился к своему первоначальному плану, слегка изменив цель: ему было написано на роду прочитать все, дабы исцелить человека от недуга существования. Бог одним словом Своим создал Вселенную? Луи уничтожит ее также одним словом. В этой магической вокабуле, которую он обретет путем терпеливых разысканий, ему откроется Основа основ. Он положил себе на поиски пять лет и возвестил миру принципы, коими следовало отныне руководствоваться:
      - Смейтесь, люди, пейте, пляшите, любите друг друга! Я один смогу освободить вас от этой напасти - жизни, я один буду трудиться, чтобы вам не надо было больше работать. Обещаю вам вечные каникулы, душевное спокойствие, безоблачное счастье.
      Эта программа, хоть и звучавшая весьма загадочно, была принята повсеместно с почтительным восхищением. Выглядела она внушительно и в то же время давала некоторую передышку. Мир вновь подпал под влияние Гениального Троглодита - каждый испытывал хмельной восторг при мысли, что малыш скоро сравнится с компьютером по быстроте обработки информации. Начали толпами стекаться новые поклонники. С согласия Луи Дамьен с супругой официально основали Церковь Божественного Дитяти ("это божественное дитя, ибо оно не родилось"). А Чудесный Клоп, уверившись, что именно он напишет заключительную главу Истории человечества и станет той песчинкой, которая заставит мир сойти с оси, отважно принялся за работу. Добровольцы записывали для него на дискетах сотни названий, и ему были созданы совершенно уникальные условия для научных трудов. Его комнатушка в маточном пузыре напоминала теперь пульт управления реактивным лайнером - несколько экранов, видеоустановка, наушники, десятки мигающих кнопочек, сверхсложный радиотелефон, система контроля, факс. Благодаря всем этим приборам он оказался в центре гигантской коммуникационной сети, подлинного нервного узла, соединяющего его со всеми точками земли. И паутина эта усиленно питала его мозг.
      Не было такой книжонки, от которой отказался бы Луи, - причем самые скучные из них доставляли ему наивысшее наслаждение. Ибо книгам больно, если их не читают, да и не только книгам, - а наброски, дневники, медицинские рецепты, рекламные проспекты и даже содержимое мусорных корзин! Ничто не могло утолить его жажду; он взял на себя чудовищно много, но это было необходимо. Да, во имя смертных, прозябающих во мраке, он был готов вычерпать до донышка все, что написано и напечатано. Так надо - ибо вслед за ним человечеству предстояло вступить на долгий путь, ведущий к преображению.
      Отринув суету городов и столиц, расовые и этнические конфликты, он затворился в своем монастыре, позволяя себе тратить лишь несколько часов на сон, пищу и отдых. Империя его была ограничена прямоугольником страницы. Экран монитора был храмом и алтарем. Раз в месяц он производил профилактическую смазку мозга питательной жидкостью - дар нейробиологической лаборатории Хьюстонского университета (штат Техас). Мягко покачиваясь в материнском лоне, с радостью прогуливаясь по вечерам в окрестностях своего жилища, он ничего большего и не желал. Его каморка была благословенным островком в пространстве этого глупого века, а память склепом, где уже обрели покой тысячи мертвецов и куда в скором времени втиснется вся планета. И каждый обитатель Земли ждал того мгновения, когда Луи, поглотив миллионы томов, заключающих в себе сумму познания, сам станет единым Живым глаголом и одним, только одним словом уничтожит Солнечную систему.
      Глава V ЦЕРБЕР АЛЬКОВА
      Впрочем, был по крайней мере один человек, которого весьма раздражала эта затянувшаяся шутка, - Освальд Кремер, отец Луи и Селины. Долгое время он таил печальную истину от самого себя, но ему пришлось-таки признать очевидное: его семейный очаг рухнул. Мадлен никогда не отличалась чрезмерной нежностью, а теперь открыто им пренебрегала, всецело посвятив себя Мессии, укрывшемуся в ее утробе. Она получала за него гораздо больше денег, чем мог заработать Освальд, а потому разорванной оказалась последняя связующая их нить - финансы. Обожатели Луи вытеснили господина Кремера в дальнюю комнату на последнем этаже и втихомолку отстранили от всех дел. Он завтракал, обедал и ужинал в одиночестве - слуга накрывал ему стол в его комнате, - он бродил неприкаянно по обширной вилле, превратившись, по сути, в одушевленный предмет мебели. Что до ребенка - если, конечно, это существо можно было именовать таким словом, - то Освальду даже думать о нем не хотелось. Луи наотрез отказался принимать его без церемоний, включив в расписание визитов, и говорил ему "вы", притворяясь, будто не знает, кто он такой. А крошка Селина, физически недоразвития и умственно неполноценная, была скорее обузой, чем радостью.
      Освальд поделился своими горестями с родителями жены и нашел у них полное понимание. Андре и Аделаида Бартелеми питали к Луи лютую злобу, ибо он не соизволил с ними разговаривать и письменно известил их, что они не имеют на него ровным счетом никаких прав. Их путали гигантские размеры Мадлен - каким образом удалось ей так располнеть? Здесь скрывалась какая-то магия, колдовское средство, о котором им не сочли нужным сказать. Не говоря уже о ее презрении к деньгам, совершенно выводившем их из себя: стоило им заикнуться об увеличении выплат за предоставленное ей воспитание, как она без проволочек распоряжалась выписать чек, не желая вникать в их резоны. Родители надеялись, что дочь пригласит их разделить с ней кров, - они согласились бы и на чердак, и на мансарду, лишь бы получить возможность присматривать за имуществом. Она же предпочла открыть двери своего дома чужакам. В ходе смуты, потрясшей страну, они горячо молились за осуждение Шутника-Мегаломана и даже тайком включились в компанию клеветы. Хорошая взбучка, по их мнению, не повредила бы обоим - и матери, и щенку. Однако маленький гаденыш с трудом, но ускользнул от карающей длани закона. При одной мысли, что мальчишка заполучил такую власть над людьми, дедушка Андре задыхался от ярости и бил кулаком по столу.
      В силу всех этих причин супруги Бартелеми сблизились с зятем, хотя и считали его жалким трусом. Они написали также доктору Фонтану в тюрьму, дабы заверить его в своей поддержке, невзирая на прежние обиды.