Все из-за меня (но это не так). Правда о перфекционизме, несовершенстве и силе уязвимости

Брене Браун

Все из-за меня (но это не так). Правда о перфекционизме, несовершенстве и силе уязвимости

Brene Brown

I THOUGHT IT WAS JUST ME

Women Reclaiming

Power and Courage in a Culture of Shame

© Bren Brown, 2007

© Букша К., перевод на русский язык, 2013

© Оформление, издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Женщинам, которые меня вдохновляют:

моей маме,

сестрам,

дочери,

моим друзьям,

учителям,

студентам,

подругам-соцработникам,

художникам, борцам,

исследователям и писателям,

женщинам, которые поделились своими историями

и благодаря которым написана эта книга.

Предисловие

Когда у людей спрашивают, что такое стыд, они реагируют почти одинаково, хоть и с небольшими вариациями. Первый вариант ответа: «Не знаю, что ты имеешь в виду, но говорить об этом не хочу». Второй вариант: «А, стыд, он мне хорошо знаком, но говорить на эту тему я не желаю». Как исследователю чувства стыда мне понятно нежелание говорить на эту тему: стыд так всемогущ, что мы иногда начинаем стыдиться при одном лишь упоминании о нем. Но я шесть лет расспрашивала сотни женщин об их жизни и поняла вот что: стыд испытываем мы все. Это абсолютно универсальное чувство.

Чем меньше мы понимаем, что такое стыд, и то, как он влияет на наши чувства, мысли и поведение, тем больше власти он имеет над нашей жизнью. Однако если найти в себе силы поговорить о стыде и если с сочувствием выслушать рассказ другого человека, то мы сможем совершенно иначе любить, работать, быть родителями, строить отношения – словом, жить совсем по-другому.

Люди часто думают, что стыд – удел тех несчастных, кто пережил тяжелые психотравмы, но это не так. Мы все иногда стыдимся. Прячась в темных углах нашего сознания, стыд незаметно сказывается на повседневных проявлениях нашей жизни: внешности, восприятии тела, материнстве, воспитании, семье, деньгах и работе, на физическом и душевном здоровье, зависимостях, сексе, старении, отношении к религии.

Эта книга предоставляет информацию и конкретные стратегии для правильного понимания чувства стыда и выстраивания стыдоустойчивости, как я ее называю. Мы никогда не сможем стать полностью невосприимчивыми к стыду, но можем выработать устойчивость, необходимую, чтобы распознать стыд, конструктивно иметь с ним дело и, приобретя опыт, двигаться дальше. Во время интервью женщины с высоким уровнем стыдоустойчивости говорили о четырех общих для них вещах. Эти вещи я назвала четырьмя элементами стыдоустойчивости; они и составляют ядро моей книги. Когда мы узнаем о стыдоустойчивости больше и начнем применять эти элементы, то сможем взаимодействовать с побочными продуктами стыда – страхом, желанием обвинять и разобщенностью – и двигаться дальше, по направлению к храбрости, сочувствию и соединению, которые нужны нам, чтобы хорошо прожить нашу прекрасную, единственную жизнь.

Я всю жизнь профессионально занималась изучением чувства стыда и его влияния на женщин, мужчин и детей. Изучая эту проблему у женщин, я имела возможность взять интервью у более 300 участниц опроса разных возрастов, рас и национальностей, у женщин, находившихся в самых разных жизненных ситуациях. Кроме того, затем я вторично проинтервьюировала 60 из этих женщин, применявших некоторые стратегии из моей книги, чтобы понять, какие из них эффективны и с какими препятствиями столкнулись женщины, применявшие их.

Если вы не считаете, что стыд влияет на вашу жизнь, прочитайте цитаты из интервью, и вы поймете, что это не так. Из этих цитат ясно, как сложно переплетены стыд, страх и общественные ожидания.

«Секс для нас с мужем – это такая проблема… Иногда все просто замечательно. А иногда я начинаю думать про свое тело, ведь оно так изменилось за десять лет. И начинаю паниковать. Воображаю, что муж сравнивает меня с тем идеалом, который у меня в голове. И тогда – все. Я начинаю сопротивляться и делаю все, чтобы поскорей сбежать и одеться».

«Однажды я ехала по улице в нашем квартале и остановилась на светофоре рядом с машиной, в которой сидели молодые люди. Они смотрели на меня и улыбались. Я тоже им улыбнулась и немного покраснела. И тут вдруг моя пятнадцатилетняя дочь с заднего сиденья, где она сидела с подружкой, говорит: “Господи, мам, перестань на них пялиться. Ты думаешь, они что, с тобой, что ли, заигрывают? Очнись!” Я чуть не расплакалась. Какая же я дура!»

«Смотрю на себя в зеркало, и кажется, что все нормально. А иногда гляну: ужас! Жир и уродство. Во мне просто все закипает, я даже дышать не могу. Сама себе противна до отвращения. Из дома не хочется выходить, чтоб никто не видел».

«Мне сорок один, и я решила наконец окончить школу и получить диплом. Половину времени, что я провожу в классе, я вообще ничего не понимаю, просто сижу и киваю, как идиотка. Чувствую себя обманщицей – как будто притворилась умной, а сама глупая, и мне тут делать нечего. Когда эти мысли приходят в голову, хочется убежать… схватить сумочку, выскочить в заднюю дверь и никогда не возвращаться».

«Со стороны моя жизнь выглядит довольно неплохо. Прекрасный муж, чудесный дом, милые детки – все как у людей. Но на самом деле все совсем не так. Если бы мы с мужем так не беспокоились о том, что о нас подумают другие, давно бы развелись. Мы почти не разговариваем. Дети в школе еле учатся. Приходится доплачивать, чтоб их не выгнали. С каждым днем все труднее удерживать ситуацию под контролем. И все время понимаешь, что правда-то выпирает, друзья обо всем догадываются, просто не могут не догадаться. Когда чувствую, что они видят нашу ситуацию насквозь, мне просто дурно становится».

«Постоянно чувствую, что меня как мать все осуждают; будто я все делаю неправильно, недостаточно хорошо. Самое противное, когда другие мамочки начинают перемывать кости. Когда кто-нибудь из них смотрит на меня косо, меня аж дрожь пробирает».

«Я никому не рассказываю, что пережила, – не хочу, чтоб меня жалели или обсуждали. Легче держать свое прошлое при себе. От одной мысли о том, что меня могут осудить или обвинить за мое прошлое, у меня дыхание перехватывает».

«Никто не знает, насколько у нас с мужем испорчены отношения: если рассказать, то будут осуждать и его, и меня. Меня будут корить за то, что я от него не ухожу. Я постоянно вру и рассказываю сказки, чтобы все скрыть. Вру и чувствую себя оплеванной».

Знакомо? Большинству из нас – наверняка. Все мы в разной степени стремились к тому, чтобы чувствовать себя комфортно в обществе, где главное – соответствовать общепринятым ценностям и быть без изъяна. Нам знакомо и то болезненное, волной накатывающее чувство, когда мы буквально кожей ощущаем, что осуждают или высмеивают нашу внешность, работу, воспитание детей, то, как мы тратим деньги, нашу семью или жизненный опыт. И это происходит не только тогда, когда кто-то другой действительно унижает или осуждает нас; самый болезненный стыд – это самоистязание. Это постоянная неослабевающая борьба за то, чтобы ощутить себя принятым и достойным. Мы столько времени и сил тратим на то, чтобы убедиться в нашем соответствии всеобщим ожиданиям, на заботу о том, что подумают люди, что зачастую испытываем злость, страх или досаду. Иногда мы уже готовы согласиться с тем, что мы и на самом деле плохи, что мы, скорее всего, заслуживаем отвержения, которого так отчаянно боимся. Иногда же, наоборот, мы начинаем беситься, орем на супругов и детей без видимой причины, язвим в разговоре с другом или коллегой. И в том и в другом случае итог одинаков: мы измотаны, растеряны и одиноки. Мы тратим очень много времени и энергии, пытаясь разрешить проблемы, лежащие на поверхности, что редко приводит к важным, устойчивым изменениям. Когда же мы докапываемся до корней проблемы, то видим, что именно стыд заставляет нас ненавидеть свое тело, бояться отвержения, избегать риска, скрывать часть своей жизни или своего прошлого, которые, как нам кажется, могут осудить. Те же силы действуют, и когда мы ощущаем, что подвергают сомнению нашу способность быть матерью, или когда чувствуем себя слишком глупыми и необразованными, чтобы заявить о себе, выразить свое мнение. Пока мы не поймем, что главную роль здесь играет стыд, мы можем только подлакировать действительность. Но мы не заглушим старой пластинки у нас в голове, которая заводится снова и снова, терзая нас вариациями на тему «я какая-то не такая». Например, гадкое чувство, возникающее у нас во время работы или учебы, редко имеет отношение к нашим способностям, скорее – к этому подлому внутреннему голосу: «Да кто ты такая, чтобы…» Стыд заставляет нас придавать такую важную роль чужому мнению, что мы теряем себя, изо всех сил стараясь соответствовать всеобщим ожиданиям.

Стыд: безмолвная эпидемия

Когда годами изучаешь такую тему, как стыд, легко забыть, сколько людей ее просто не выносят, боятся ее. Мой муж часто напоминает мне, чтобы я не переживала, когда, представившись исследователем чувства стыда, я вижу мгновенно вытянувшиеся лица, как будто вдруг чем-то сильно завоняло. Пару лет назад произошел случай, благодаря которому я многое поняла о стыде и о том, что для выработки устойчивости к стыду очень важны храбрость и сочувствие.

Я летела в Кливленд читать лекцию в университете Кейс Вестерн Резерв. Только я устроилась у окна, как на сиденье у прохода плюхнулась крайне энергичная дама. Я видела ее в аэропорту, она без умолку болтала с другими пассажирами и работниками авиалинии. Устроив небольшую пробку в проходе, она наконец запихнула сумки под сиденье спереди, повернулась ко мне и представилась. Мы с минуту поговорили о погоде в Хьюстоне, а потом она спросила: «Ну а чем вы занимаетесь и зачем летите в Кливленд?» Как только самолет взлетел, я, слегка повысив голос, ответила: «Я – исследователь и лечу в Кейс читать лекцию». – «Вот здорово, – сказала она. – А что вы изучаете?» Все еще перекрикивая рев моторов, я наклонилась к ней и ответила: «Женщин и стыд». Глаза ее расширились, и она в восторге воскликнула: «Вау!» Потом наклонилась ко мне так, что верхняя часть ее тела нависла над сиденьем, расположенным между нами. «Женщина-эстет! Как интересно! Расскажите поподробнее!» К этому времени мотор уже работал тише. Я улыбнулась и сказала: «Не “эстет”, а “стыд”». – «Стыд?» – переспросила она упавшим голосом. «Да, – ответила я. – Я изучаю стыд и разные последствия его влияния на жизнь женщин». На этом наш разговор окончился. Дама отвела глаза и сказала, что ей надо передохнуть. Мы три часа сидели в своих креслах молча. Я то и дело чувствовала, что она украдкой поглядывает на меня и на экран моего ноутбука. Раз десять я в ответ поворачивалась к ней и приветливо улыбалась, но она немедленно притворялась спящей. Один раз она даже слегка всхрапнула, без сомнения, притворно, потому что она все время шевелила ногами. Когда я вернулась в Хьюстон, на обеде с коллегой, которая исследует насилие, мне не терпелось поведать ей историю с «эстетом» – уж она-то поймет, каково иногда приходится исследователю подобных тем! Мы посмеялись над тем, что «эстет», безусловно, интереснее, чем стыд, и она призналась, что большинство людей очень интересуются ее исследованиями и в самолете обычно ей самой приходится притворяться спящей. «Не понимаю, – сказала я. – И стыд, и насилие сейчас можно сравнить с эпидемией. Неужели люди думают, что стыд хуже?» Она минутку подумала и ответила: «Пожалуй, нет. Просто стыд – это безмолвная эпидемия. Люди понимают, что такое насилие, и могут говорить о нем. А стыда мы до сих пор боимся. Даже само слово нам неприятно. Ты изучаешь такую тему, о которой не принято было говорить. Стыд так же опасен, как насилие, но мы продолжаем притворяться, что его не существует».

Похоже, моя коллега была права: стыд – это безмолвная эпидемия. Эпидемия, потому что подвержены ей мы все. Безмолвная, потому что мы не можем или не хотим открыто говорить о стыде и изучать, как он влияет на нашу жизнь, семью и общество. Наше молчание загнало стыд в подполье, откуда он и просачивается теперь в нашу личную и общественную жизнь, коварно и незаметно разрушая ее. Когда-то социологи недопонимали и недооценивали проблему стыда, но теперь все больше исследователей и практиков изучают роль стыда в возникновении проблем, связанных с психическим здоровьем населения, таких как депрессии, тревожные расстройства, зависимости, расстройства пищевого поведения, моральное подавление, самоубийство, сексуальное оскорбление и все виды насилия, включая семейное [1][1].

Как и в случае с растущей эпидемией насилия, стыд стал для многих, странным образом, формой самозащиты и доступным источником развлечения. Брань и клевета вытеснили всенародные дискуссии о религии, политике и культуре. Мы апеллируем к стыду, чтобы муштровать, воспитывать и дисциплинировать наших детей. В телепрограммах самый высокий рейтинг у тех передач, где демонстрируют жестокие семейные сцены, интриги, склоки, бойкоты и публичные унижения. Мы стыдим других не только для того, чтобы защититься, но и для того, чтобы развлечься, – и при этом не можем понять, почему мир кажется таким недружелюбным, почему политика превратилась в кровавый спорт, почему дети становятся тревожными и напряженными, почему уровень массовой культуры упал ниже некуда и почему мы все чаще ощущаем одиночество и разобщенность.

Как и в случаях с другими эпидемиями, мы так погрязли в борьбе за себя и свою семью, что просто не видим связей, которые позволили бы нам разглядеть картину целиком, на некоторой дистанции. Мы не осознаем, насколько проблема огромна. Нам кажется, что это наши личные проблемы, связанные с самооценкой, а не серьезный порок общества.

Чтобы стало понятнее, как мы переживаем стыд, я познакомлю вас со Сьюзен, Кайлой, Терезой и Сондрой. У меня была возможность проинтервьюировать их дважды – в начале исследования и спустя несколько лет после того, как они начали практиковать стратегии стыдоустойчивости. На всем протяжении книги их истории будут развиваться, служа важными примерами того, как действенно, но и трудно практиковать храбрость, сочувствие и соединение.

Сьюзен, когда мы встретились, еще не было тридцати. Она уже три года как вышла замуж, ее дочери исполнился год. Сьюзен работала специалистом по лечебной физкультуре, любила свою работу, но уже год сидела дома с ребенком. В семье стало туговато с деньгами, и Сьюзен решила выйти на работу на неполный день. В интервью она вспоминала тот момент, когда ей показалось, что она наконец-то нашла подходящую работу. Она говорит, что пришла в восторг. Ей не только предложили частичную занятость по специальности: в церкви, которую она посещала, оказалось свободное место для ее дочки в программе «День маминых дел». Сьюзен не терпелось поделиться хорошей новостью, и она позвонила старшей сестре. Но вместо того чтобы поздравить ее, сестра сказала: «Не понимаю, зачем ты ее вообще рожала, если не собираешься воспитывать». «Мне, – вспоминает Сьюзен, – как будто под дых врезали. Я задохнулась. Это был полный кошмар. Моя первая мысль: “Я – плохая мать”. В тот же вечер я решила отклонить предложение».

Когда я интервьюировала Кайлу, ей было около сорока пяти, за плечами – успешная карьера в рекламе. Она жила одна в большом городе на Восточном побережье. Отец Кайлы страдал болезнью Альцгеймера, и Кайла пыталась совместить работу с уходом за ним. Самой трудной проблемой стала начальница Кайлы, Нэнси. Кайла описывает Нэнси как «человека, которому никогда не станешь рассказывать о себе». Когда я попросила объяснить поподробнее, что она имеет в виду, она сказала, что Нэнси обладала удивительной способностью находить больное место – а значит, чем больше она знает про твою жизнь, тем лучше вооружена против тебя. Два года назад у Кайлы умерла мать, и та долго была подавлена, переживая эту потерю. Как-то она рассказала Нэнси о своей депрессии, и начальница открыто заговорила об этом при всех сотрудниках. И вот теперь, хоть Кайла и боялась коварства Нэнси, ей пришлось рассказать о ситуации с отцом, потому что поиск сиделки мог занять довольно долгое время, наверняка пришлось бы отпрашиваться с работы. Сразу после этого разговора Нэнси назначила совещание, где объявила, что Кайла отстраняется от проекта, который она вела. «Она посмотрела на меня и сказала, обращаясь ко всей группе: “Вы же знаете Кайлу. У нее вечно какие-то драмы”. Меня просто парализовало. Я застыла. Меня размазали. Неужели Нэнси права? Я правда такая психованная? Почему я такая дура, зачем ей рассказала?»

Когда я встретила Терезу, мать троих детей (младшему три, старшему одиннадцать), ей было тридцать пять. Ситуация, которую она описала, длилась не больше пяти минут, но накал страстей был огромный. Тереза стояла перед зеркалом и дико ненавидела свое тело. «Бывают такие дни, – рассказывала она, – когда ничего не подходит – я перемерила все джинсы». В ярости Тереза стала хватать себя за бедра с внутренней стороны, щипать жировые складки, свисавшие по бокам, там, где резинка бюстгальтера. Она выкрикивала: «Уродина! Я уродина!» Все это усугублялось тем, что дети в соседней комнате дрались из-за телевизора, а телефон звонил как оглашенный. Она заорала на детей: «Возьмите трубку, вы что там все с ума посходили! Оглохли, что ли!» Наконец она закрыла лицо ладонями и начала всхлипывать. Когда она подняла голову, то увидела рядом своего младшего. Он испуганно произнес: «Мамочка плачет. Мамочка, прости меня». При виде сына Терезу переполнили стыд и вина. Она сказала мне, что никогда не забудет того дня. «Иногда мне тошно от всего этого: от моего тела, от детей, от дома – от всей жизни. У меня в голове есть картинка того, какими я хочу видеть себя и свою жизнь, но реальность всегда не дотягивает. Бывают моменты, когда мне так стыдно, что я это вымещаю на детях».

Сондре было примерно пятьдесят пять, она преподавала в высшей школе. Со смесью печали и раздражения она рассказала мне: «Я обожала поспорить с деверем о политике. Мы спорили годами. Однажды в воскресенье вечером мы с мужем ехали домой после ужина с его братом, и он мне сказал: “Ненавижу, когда ты с ним препираешься. Дональд – умный человек, у него магистерский диплом; не лезь ты к нему со своими глупостями”. Он добавил, что мои мнения невежественные и глупые и что он из-за этого плохо выглядит в глазах брата. Больше я с его родней не общалась».

Как по-вашему: Сьюзен, Кайла, Тереза и Сондра просто страдают от низкой самооценки? Нет. Стыд и самооценка – разные категории. Оценка – это мысль. Стыд – это чувство. Наша самооценка основана на том, как мы видим себя, свои сильные и слабые стороны, в течение какого-то времени. Это то, как и что мы о себе думаем. А стыд – это эмоция. Это то, что мы чувствуем, пережив какой-то факт или событие. Когда мы стыдимся, мы не видим картину в целом; мы не подсчитываем недостатки и достоинства. Мы просто чувствуем себя одинокими, брошенными, неполноценными. Моя подруга и коллега Мариан Манкин так описала разницу между стыдом и самооценкой: «Самооценка – это когда я размышляю: кто я, кем хочу быть, откуда пришла, что преодолела и что у меня получилось. А когда я стыжусь, меня отбрасывает вниз, в глубокую яму, в ничтожество, и я теряю это чувство контекста. Я оказываюсь в такой ничтожной позиции, из которой мне ничего уже не видно. Только мое одинокое, никчемное положение».

Ну ладно, эти истории – не про самооценку. Но, может быть, они просто о наших близких? Может, сестра Сьюзен – злюка, Кайлу задела бесчувственная реплика коллеги, да и Тереза борется за совершенство не в вакууме, а единственная проблема Сондры – ее муж? Ответ – нет. Если посмотреть на все четыре примера – материнство, работу, перфекционизм, высказывание своего мнения, – вы увидите, что главное оружие в этих культурных войнах – стыд.

Мы держим матерей в постоянном страхе испытать стыд, утверждая, что «вы не делаете все лучшее для своих детей» или что «ваш выбор невежественен или эгоистичен». И ситуация Кайлы типична для культуры стыда, сложившейся во многих организациях. Подразумевается, чтобы преуспеть, мы должны искусственно разделять нашу профессиональную и личную жизнь. Начальница с ее репликами – продукт этой культуры. Хотя нам говорят (и мы хотим верить), что «ты и твоя работа – не одно и то же», наши боссы, коллеги и средства массовой информации стараются опровергнуть эту благожелательную поговорку утверждением: «Ты – это то, что ты делаешь, как делаешь, сколько зарабатываешь». В случае Терезы стыд следует понимать как голос перфекционизма. Когда речь идет о внешности, работе, материнстве, семье или здоровье, болезненно не стремление к совершенству, а неспособность соответствовать недостижимым ожиданиям; именно это и вызывает болезненный приступ стыда. Наконец, история Сондры говорит о том, что сила стыда – социальный инструмент, который часто используется, чтобы заткнуть нам рот. Ничто не заставляет нас замолчать эффективнее, чем стыд.

Как видите, стыд – это нечто большее, чем реакция на бездушность или проблема самооценки; это базовое переживание, которое становится все более разъединяющей и разрушительной частью нашей культуры. Иногда, в определенных ситуациях, все мы боремся с чувством, что мы недостаточно хороши, что у нас чего-то нет или мы недотягиваем до какой-то планки. Я открыла, что самый эффективный способ превозмочь это чувство неадекватности – делиться своими переживаниями. Конечно, в нашей культуре, чтобы рассказать свою историю, нужна определенная храбрость.

Храбрость, сочувствие и соединение

Храбрость — сердечное слово. Древний корень этого слова во многих языках – hr, hor или cor, что в переводе с латыни означает «сердце». Говорить начистоту, высказывать все, что лежит на сердце, – вот храбрость в коренном значении слова. Со временем оно изменилось, и теперь мы обычно связываем храбрость с героическими, смелыми свершениями. Но это значение лишено внутренней силы, самоотдачи, которая нужна нам для честного и открытого разговора о том, кто мы такие, и о наших приятных и неприятных переживаниях. Говорить от сердца – вот что я понимаю под «повседневной храбростью». Не знаю точно, кто придумал это словосочетание, но я впервые встретила его в статье исследователя Энни Роджерс о женщинах и девочках [2]. Если понимать храбрость таким образом, то становится понятно, почему так важно рассказывать о своем опыте. Практиковать повседневную храбрость особенно трудно в современной культуре стыда, полной страха, обвинений и разобщенности. Однако стратегии, описанные в этой книге, помогут нам всем восстановить храбрость и силу и даже начать изменять культурную среду нашего обитания.

Чтобы понять, как культура влияет на стыд, мы должны вспомнить наше детство и юность, когда мы впервые поняли, как важно получать похвалу, соответствовать общепринятым нормам, быть предупредительным. Уроки эти зачастую были уроками стыда; иногда в явной, иногда в скрытой форме. Эти уроки могли быть самыми разными, но все мы можем вспомнить, как чувствовали себя отверженными, ничтожными и осмеянными. В конце концов мы научились бояться этих чувств. Мы научились изменять свое поведение, способ мыслить и чувствовать, чтобы избежать стыда. Вместе с этим мы изменили себя тогдашних и во многом себя нынешних.

Наша культура внушает нам стыд: она диктует, что приемлемо, а что нет. Стремление иметь идеальное тело не было заложено в нас от рождения. Страх делиться своим опытом тоже появился у нас не с первых дней жизни. Постареть и утратить привлекательность мы боимся не с самого детства. И разве мы пришли в этот мир с каталогом интерьерного дизайна в одной руке и документом о чудовищном долге по кредиту в другой? Стыд приходит извне – от внушений и ожиданий нашей культуры. Внутри нас существует лишь вполне человеческое желание связей, отношений. Мы созданы для соединения друг с другом, это заложено в нашей природе. Пока мы еще дети, связь с другими означает для нас выживание. Когда мы вырастаем, связь означает развитие и процветание – эмоциональное, физическое, духовное и интеллектуальное. Мы нуждаемся в связях, потому что у каждого из нас есть базовая потребность в принятии себя как личности, в том, чтобы нас ценили и признавали такими, какие мы есть.

Стыд расшатывает нашу связь с другими. Я часто называю стыд страхом разобщения – страхом того, что тебя посчитают неполноценным, недостойным принятия или признания. Стыд мешает нам говорить о своем опыте и слушать истории других. Мы молчим и храним тайны, потому что боимся быть отвергнутыми. Когда мы слышим, как другие говорят о каких-то моментах стыда, мы зачастую обвиняем их, чтобы защитить самих себя от чувства неловкости. Выслушать чей-то рассказ о постыдном опыте иногда так же больно, как пережить его самому.

Как и храбрость, эмпатия и сочувствие – важнейшие компоненты стыдоустойчивости. Сочувствие позволяет нам выслушивать рассказы о стыдном. Эмпатия, самый мощный инструмент сочувствия, – это способность быть отзывчивым, отвечать людям заботой. Эмпатия предполагает возможность поставить себя на место другого – понять, что человек переживает, и поделиться своим пониманием. Когда мы делимся тяжелым переживанием с другим и нам отвечают откровенно, с душевным соучастием – это и есть эмпатия. Развитие эмпатии обогащает наши отношения с супругами, сотрудниками, членами семьи и детьми. В главе 2 я буду говорить о концепции эмпатии более подробно. Вы поймете, как она работает, как ей научиться и почему переживание эмпатии противоположно стыду.

Необходимое условие для эмпатии – сопереживание, участие. Мы можем реагировать с эмпатией, только если хотим выслушать чью-то боль. Некоторые считают, что сочувствие – это удел святых. Вовсе нет. На него способен каждый, кто принимает свои собственные человеческие слабости: страхи, несовершенства, потери, стыд. Мы можем быть отзывчивыми к чужой истории, только если мы приняли собственную – стыд и все прочее. Участие – не добродетель: это обязательство. Это не то, что дается нам от рождения, это наш выбор. Сможем ли мы быть с тем, кто стыдится, сможем ли открыть свое сердце, выслушать эту историю и разделить боль?

Обзор книги

Эта книга разделена на 10 глав и предисловие.

В главе 1 я предлагаю истории и примеры, с помощью которых вывожу определение стыда и отделяю его от других чувств, таких как вина, униженность и смущение. В главе 2 мы рассмотрим основы стыдоустойчивости – эмпатию, храбрость, участие и единение.

В главах 3–6 подробно говорится о четырех элементах стыдоустойчивости. В ходе моего исследования я обнаружила, что женщины с высоким уровнем устойчивости имеют четыре общие черты. Именно они помогают нам стать устойчивее. В каждой из этих четырех глав я делюсь конкретными стратегиями, которые мы можем применять для выработки устойчивости к стыду, и говорю о том, как преодолеть трудности в осуществлении этих стратегий.

Культура стыда управляется страхом, обвинением и разобщенностью, и в этой среде процветают перфекционизм, стереотипы, сплетни и зависимости. В главах 7–9 я рассматриваю эти и другие проблемы в контексте развития и поддержания нашей стыдоустойчивости. В последней главе речь идет об изменении культуры. Что даст стыдоустойчивость нашим детям, мужчинам? Что она даст нашей духовной жизни? В чем выиграют от нее коллективы, в которых мы работаем, наши семьи?

Стыд – тема сложная. Но какие бы болезненные струны ни затрагивались в некоторых рассказах, они – прямые и честные, а значит, в этой книге можно найти источник силы и надежды для женщин. Мы все можем стать устойчивыми к стыду. Мы все способны превратить боль стыда в храбрость, участие, единение. И не менее важно помочь другим научиться этому. Но все-таки жизненно необходимо осознавать сложность такой работы. Это точно не «четыре простых шага» к стыдоустойчивости, в моей книге вы не найдете легких рецептов преодоления стыда. Принципы кулинарной книги не работают, когда речь идет о такой человеческой проблеме, как стыд. И ведь это тоже может быть стыдно – поверить в то, что существует простое средство избавления от сложной проблемы, и потом винить себя, что не справился.

Настоящая свобода – это освобождать других. Соглашаясь с этим ярким изречением, я надеюсь, что всем нам удастся преодолеть стыд и, невзирая на наши различия, поделиться своими историями и присоединиться к тем, кому так важно услышать: «Ты не одна».

Глава 1

Что такое стыд

Когда меня спрашивают, почему я стала изучать проблему стыда, я отвечаю, что мой путь начался с фразы: «Нельзя стыдить и унижать людей, если хотите, чтобы они вели себя иначе». Когда мне было двадцать с небольшим, я работала в детской психиатрической больнице. Однажды во время собрания персонала замдиректора по лечебной работе говорил с нами о том, как помочь ребенку сделать правильный выбор. Он сказал: «Я знаю, что вы хотите им помочь, но вы должны понять одну простую вещь: нельзя изменить поведение человека, стыдя и унижая его». Чего бы мы ни хотели добиться, продолжал он, мы не можем заставить людей измениться к лучшему, если будем их осаживать, угрожать отчуждением, унижать их перед другими или недооценивать.

Его слова целиком захватили мои мысли. Я несколько недель не могла думать ни о чем другом. Но сколько я ни размышляла, как ни повторяла эту фразу вслух, я не могла принять ее полностью. Порой мне казалось, что эти слова далеки от истины, а порой – что ничего более верного я в жизни не слышала. Но, несмотря на растерянность, я поняла: для меня почему-то очень важно разобраться в том, что такое стыд. Вот так и получилось, что следующие десять лет я провела, исследуя стыд и его влияние на нашу жизнь.

Со временем я оставила работу в детской больнице и поступила в аспирантуру. Через семь лет я получила степени бакалавра, а затем и магистра по социальной работе. Все мое образование проходило под сильным впечатлением от этой фразы: «НЕЛЬЗЯ изменить поведение человека, стыдя и унижая его». Я хотела понять, как и почему мы испытываем стыд. Еще я хотела понять, что получается, когда мы пытаемся с помощью стыда изменить людей. Не то чтобы я открыто «изучала стыд» – я просто слушала, училась и с накоплением знаний и опыта снова и снова пыталась постичь смысл этой фразы. И вот что я поняла.

• Можно ли прибегать к таким инструментам, как стыд или унижение, чтобы изменить человека или его поведение?

Да и нет. Да, можно попробовать. Если вы действительно хорошо прицелитесь в слабое место человека, поведение изменится очень быстро.

• Закрепится ли это изменение?

Нет.

• Оно будет болезненным?

Да, крайне мучительным.

• Причинит ли оно вред?

Да, оно может оставить след как в душе того, кого стыдят, так и в душе того, кто стыдит.

• Часто ли играют на чувстве стыда, чтобы изменять людей?

Да, ежеминутно и ежедневно.

Еще я поняла, что большинство из нас, если не все, построили значительную часть своей жизни на чувстве стыда. Люди, семьи, сообщества используют стыд как инструмент, чтобы менять других и защищать себя. Поступая так, мы создаем сообщество, которое и представить себе не может, сколько вреда стыд наносит нашим душам, семьям и обществу в целом.

Одна из причин того, что мы не видим связи между нашим внутренним разладом и масштабными культурными проблемами, – в том, что «безмолвная эпидемия» молчалива. Мы не говорим о стыде. Мы испытываем, чувствуем его, иногда живем с ним всю жизнь, но не говорим о нем. Когда вы в последний раз обсуждали с другими то, чего вы стыдитесь? Обычный ответ – «никогда». И, хотя сравнительно недавно наше общество научилось обсуждать другие чувства, например страх и злость, стыд по-прежнему под запретом. Важно понять: не только «простые люди» избегают темы стыда. Специалисты по психическому здоровью, исследователи, врачи и другие профессионалы, те, на кого мы полагаемся, когда нужно выявить социальную эпидемию и начать говорить о ней, тоже предпочитают не распространяться об этой проблеме. Закончив первую часть моего исследования, я семь месяцев ездила по стране, рассказывая о своей работе представителям разных профессий. Многие из них, даже те, кто несколько десятилетий проработал врачом или психотерапевтом, впервые пришли на семинар, посвященный теме стыда. На листках обратной связи многие участники написали, что этот семинар стал одним из самых непростых в их жизни: он затронул их «я». Для многих участников это была первая попытка изучения стыда. В отличие от многих других тем, в проблеме стыда невозможно проложить границу между «мы» и «они». Как профессионалы, мы не можем себе позволить думать: «Надо постараться узнать об этом вопросе побольше, чтобы помочь пациентам, которые страдают этим недугом». Стыд универсален, он касается всех. Если мы не можем говорить о стыде и изучать, каким образом он влияет на наши собственные жизни, то мы не сможем помочь и другим. Некоторые исследователи и практики проводят очень важную работу, связанную с изучением женской психики и чувства стыда: Джин Тэнгни и Ронда Диаринг, исследователи и клиницисты в Стоун-центре в Уэллсли; Клодиа Блэк и многие другие [3]. И все-таки, по моему ощущению, в сообществе специалистов по душевному здоровью тему стыда так же замалчивают, как и в обществе в целом. Важно осознать это «профессиональное молчание», потому что по некоторым исследованиям стыд – главное чувство, переживаемое пациентами, оно встречается чаще, чем страх, злость, горе и тревога. И если специалисты по здравоохранению и психическому здоровью не говорят в своей среде об этом чувстве и не предоставляют людям возможность облегчить свое состояние, то как мы вообще начнем говорить о стыде? Как сможем противостоять самой природе стыда, которая не хочет, чтобы мы о нем говорили?

Что такое стыд

Эти вопросы указывают на абсолютную власть стыда. Мы все испытывали стыд, но, когда мы пытаемся описать это чувство, сделать доступным и понятным для других, мы мучаемся, подбирая слова. И даже когда мы их находим, люди редко хотят нас выслушать. Испытывать стыд мучительно. Даже слушать, как кто-то делится своими переживаниями, рассказывая о том, чего стыдится, может быть столь же невыносимо. Я быстро поняла, что первый шаг к пониманию стыда – создание общего словаря, который помог бы делиться переживаниями. Поэтому моей первой целью было дать определение стыда. Когда я просила участников исследования объяснить мне, что такое стыд, они либо давали собственное определение, либо приводили пример из своего опыта. Вот некоторые их определения.

• Стыд – это такое ощущение под ложечкой, холодящее и адски болезненное. Его никак не высказать, и невозможно описать, как тебе плохо, потому что тогда все увидят твое грязное белье.

• Стыд – это когда тебя отвергают.

• Ты стараешься показать всем то, что они хотят видеть. А потом маска слетает, и видно то, чего ты не хотел показывать, и это невыносимо. Вот это и есть стыд.

• Стыд – это когда чувствуешь себя посторонним, чужим среди людей.

• Стыд – это когда ненавидишь себя и понимаешь, почему другие тоже тебя ненавидят.

• Я думаю, что стыд – это отвращение к самому себе.

• Стыд – как тюрьма. Но такая тюрьма, в которую ты заключен по заслугам, потому что ты не такой, как надо.

• Стыд – это когда твои слабые места, которые ты хочешь скрыть от всех, выставлены напоказ. Хочется спрятаться или умереть.

Из этих примеров видно, что практически невозможно говорить о стыде, не пробуждая к жизни невероятно мощные, переполняющие душу чувства, которые с ним ассоциируются. Когда я спрашивала, как они ощущают стыд, женщины для описания этого чувства использовали такие слова: уничтожает, поглощает, тошнотворный, мучительный, раздирает, ничтожная, позорно, совершенно одинокая, отверженная, худшее чувство в мире. Я часто говорю о том, что стыд – это чувство, которое захватывает нас. Когда мы его испытываем сами или слышим рассказ подруги об испытанном стыде, мы часто реагируем всем телом, всем организмом. Стыд переполняет нас эмоциями, но и телесно мы его тоже ощущаем.

Услышав столько разных, хоть и близких, определений, я поняла, что нужно их объединить, охватить все упомянутые эмоции и смыслы. Я собрала все определения, проанализировала их и получила вот что.

Стыд – это крайне болезненное ощущение или переживание собственной ущербности, из-за чего нам кажется, что мы недостойны быть полноценным членом общества.

Это определение дает нам отправную точку, но окончательную ясность в наше понимание стыда внесут те примеры, которые женщины приводили в поисках нужных слов.

• Стыдно, что моя мать до сих пор исходит желчью по поводу моего веса. Каждый раз, когда я прихожу к ней с мужем и детьми, первое, что я слышу от нее: «Боже, как ты располнела!» – а последнее, перед тем как дверь закрывается: «Желаю тебе хоть немножко сбросить вес». Она уже меня так задолбала, что, кажется, могла бы и остановиться, но нет, это продолжается снова и снова.

• Не то чтобы я ненавидела секс. Я им не наслаждаюсь, но и отвращения не испытываю. У меня трое детей, и теперь, когда они у меня уже есть, я просто не вижу смысла в сексе. Скажи мне – больше никакого секса! – и я не огорчусь. Знаю, что это совершенно ненормально, и очень стыжусь этого. Как будто со мной что-то серьезно не в порядке. Ненавижу все эти статьи, в которых говорится, что средняя супружеская пара занимается любовью три раза в неделю. Я думаю: «Боже, это не про меня» и испытываю сильный стыд по этому поводу, потому что я-то действительно смогла бы обойтись без секса. А это плохо, потому что я знаю, что для мужа секс важен. Он мог бы быть одним из тех «средних» мужей из статистики.

• Когда я училась в старших классах, мама покончила с собой. Повесилась в ванной. Ее нашел участковый полицейский. И с того дня я была «той девчонкой, у которой мать повесилась». Хуже и вообразить невозможно. Отец заставил меня окончить школу дома, но потом я уехала и больше не возвращалась. Папа умер пару лет назад, и в каком-то смысле я освободилась от своих воспоминаний, потому что я не хотела больше приезжать в родной город. Интересно, что, если бы моя мама умерла от рака или еще от чего-нибудь, люди проявили бы больше понимания, они бы не были так жестоки. Но самоубийство – это совсем другая история. Мама повесилась, значит, она сумасшедшая, значит, и я тоже. Думаю даже, что родители некоторых моих друзей боялись нас с папой. Вот это – стыд.

• Мой старший сын – наркоман. Младшие дети, брат и сестра, его просто презирают. Когда он приезжает на выходные или приходит в гости, это каждый раз жуть какая-то. Дочка всегда говорит: «Мам, спрячь украшения и кошелек на столе не оставляй». Господи, это они про родного брата так. Я понимаю, что они правы, но что я такого сделала, почему все так по-идиотски! Мне стыдно за сына и за нас, за то, как мы к нему относимся. Для нашей семьи это сейчас тяжелее всего.

• Когда я была девочкой и училась в школе, любовник моей тетки совершил со мной развратные действия. Я рассказала старшей сестре, а та проболталась родителям. Не помню точно, что именно они говорили, но они позвали нас с сестрой в гостиную и внушили нам, что мы должны молчать об этом. Мама сказала, что поговорит с тетей. Я так и не знаю, что случилось, но я этого человека больше никогда не видела. И тетя никогда ничего мне об этом не говорила. Сестра дико разъярилась на родителей, она злилась на них долгие годы. А я просто затаилась. Выросла тихая и пристыженная.

• Мне кажется, все, что связано с телом, стыдно. Мы как будто не видели нормального тела и не читали, что должно происходить с нормальным телом. Вечно думаешь: «А вот у других что, грудь так же выглядит?», «А у других тоже вот здесь волоски есть, а здесь нет?», «А от других что, пахнет так же?», «Это вот так должно выглядеть?», «А у тебя там есть прыщи?» Все, что видишь на своем теле и не видишь на теле идеальных людей из телевизора или из журналов, все, по поводу чего считаешь, что такое только у тебя, и начинаешь себя ненавидеть, – вот он стыд и есть. Стыд – это когда испытываешь к себе отвращение, когда тошнит от своего тела. Вот была бы книга, в которой собрана вся информация, типа – двадцать вариантов того, как это может пахнуть, или пятьдесят вариантов того, как выглядит «нормальная женская грудь». Посмотрела – ага, у меня все в порядке. Но потом начнется: «А кого для этой книги фотографировали? Уж наверное, не самых нормальных. Вот и сравнивай себя с чокнутыми. Смешно даже, никто ведь не никогда не говорит обо всей этой ерунде, потому что все боятся, что только с ними такое происходит. А сами все: «Ну и ну!» И это вдвойне плохо, потому что тебе, во-первых, стыдно, а во-вторых, считается, что ты и должен стыдиться.

• Пять лет назад я ушла с работы, и мы с мужем взяли второй кредит, чтобы я могла открыть свое дело. Через два года мой интернет-магазин одежды прогорел. Это меня просто уничтожило. Все время слышишь про людей, которые от всего отказались ради мечты, и они всегда в итоге успешные и счастливые. А я в долгах, на ужасной новой работе, и мне очень стыдно, что я не смогла продвинуть бизнес. Всех втянула, воодушевила, а потом – провал. Мне стыдно быть неудачницей.

• Когда мы с сестрой росли, то вечно дрались за место рядом с мамой. А теперь сваливаем ее друг на друга и ссоримся, у кого маме жить и кому за ней ухаживать… Смотрю на своих детей и думаю: «Ведь они тоже будут сваливать меня друг на друга?» А потом: «Нет-нет, со мной будет по-другому, со мной такого не случится». Но мама говорила то же самое, я помню. И думаешь: «Боже мой, а если она знает, что мы ссоримся из-за того, кому ее взять?» То есть я не знаю, стыдно ли сестре, но мне точно очень стыдно из-за того, что я не хочу жить с мамой.

• Я очень стыдилась бесплодия и никому не могла пожаловаться. Я знала, что никто не сможет понять мою боль, особенно те, у кого есть дети. Чувствуешь себя какой-то не такой, недоделанной, или как будто тебя наказали за что-то. И самое страшное, что начинаешь думать: так тебе и надо, ты заслужила это наказание, потому что не годишься на роль матери.

• Мой муж – весьма успешный предприниматель, глава нашей церковной общины, прекрасный муж и отец. В целом с ним все в порядке, но он постоянно сидит на порносайтах. Я с ним никогда это не обсуждала и никому не рассказывала, кроме сестры. Сестра посоветовала не переживать. Но я знаю, что он постоянно ночами за компьютером, а потом приходят с разных сайтов счета на кредитку. Я сначала ни о чем таком не подозревала, но однажды смотрела чей-то адрес в нашей почте и увидела письма с порносайтов. Ужасно противно было. Полезла смотреть кредитную карточку. Если кто-нибудь об этом узнает, я умру. Люди не только будут считать его извращенцем, но и подумают, что со мной что-то не так. Как будто я виновата в том, что ему приходится шариться по интернету в поисках секса. Я даже не могу с ним поговорить об этом, я умру от стыда, если кто-нибудь узнает.

Такие истории пульсируют болью. Наше общество обожает стыдить, винить, осуждать и отвергать; и при этом говорит об огромной важности принятия и вовлеченности в общество. Другими словами, в наше время «вписываться» в общие стереотипы ужасно важно и ценно, и при одновременно – абсолютно невозможно.

Заранее призываю к сочувствию

Раз эта книга должна послужить инструментом для обретения устойчивости к стыду, очень важно с самого начала предупредить, что многие истории в ней будет трудно читать – ведь о стыде иногда и слышать больно. Когда подруга, друг или член семьи рассказывает историю своего стыда или даже когда мы читаем о стыде незнакомого человека, мы так или иначе на это реагируем.

Если мы можем соотнести эту историю с собственным опытом, то поймем, что переживание может быть одновременно и болезненным, и, как ни странно, умиротворяющим. Боль возникает оттого, что мы не пускали в свое сознание какие-то вещи, а эта история заставила нас о них подумать. Умиротворение – потому что мы вдруг оказываемся не одиноки в своем страдании, мы не единственные, кто его испытывает. Одна из причин, по которой стыд имеет такую власть над нами, – его способность внушить нам чувство одиночества. Будто мы единственные, кто испытывает стыд, или каким-то образом отличаемся от всех остальных, да еще не в лучшую сторону. Когда мы слышим истории, которые отражают наши собственные переживания стыда, это помогает нам понять, что мы не одиноки в своих переживаниях. Конечно, если история попадает прямо в самое яблочко, нас самих вдруг может охватить стыд. И вместо того чтобы просто слушать и реагировать на рассказ другого, мы чувствуем, что переполняемся собственным стыдом.

Когда же мы слышим истории, которые далеки от нашего опыта, часто нашей первой реакцией бывает дистанцирование: «А моя мама так никогда бы не сказала», «А мне не встречались женщины, которым не нравится секс», «Наивная женщина, ее муж просто маньяк». Дистанцирование легко переходит в обвинение, осуждение и отвержение, а значит – делает эпидемию стыда еще более массовой. А теперь я приведу пример того, как я сама стараюсь сочувствовать.

Когда я брала интервью у Эллисон, девушки, у которой мама совершила самоубийство, меня ужаснула реакция ее друзей, соседей и даже учителей. Несколько месяцев после смерти матери она всюду слышала за собой шепот, люди намеренно избегали ее или задавали бестактные вопросы о подробностях случившегося. Сначала Эллисон переживала оттого, что ее незаслуженно отвергли, ведь она знала, что ни в чем не виновата и что психическая болезнь матери не может бросить тень на нее саму. Но люди все шептались, и в конце концов она сама поверила, что мамино самоубийство означает и ее собственную «неполноценность» (именно это слово она употребила). Тогда ее охватил стыд, и она почувствовала себя абсолютно отверженной и одинокой.

Я варилась в этом интервью две недели. Я очень сочувствовала и сопереживала Эллисон; но меня затопила злость, желание судить и обвинять. Я злилась на всех этих людей, которые не проявили ни капли чуткости и обошлись с ней так несправедливо. Несколько дней я анализировала свою реакцию на историю Эллисон и наконец пришла к некоторым нелицеприятным выводам. Во-первых, если мы хотим понять стыд, мы должны попытаться не только вникнуть в переживания Эллисон, но и в реакции окружающих ее людей. Мы не можем просто переложить стыд с плеч Эллисон на ее «бесчувственных соседей». Это было бы губительно. Во-вторых, надо копнуть глубже и честно спросить себя: а что бы мы делали, если бы сами были ее соседями или друзьями? Если бы я, например, пришла с работы и увидела у соседского дома полицию и «скорую помощь», то непременно пошла бы разузнать у других соседей, что случилось. Скорее всего, я не стояла бы около дома и не пялилась, потому что, как мне представляется, я выше этого – или, по крайней мере, я хочу, чтобы мои соседи думали, что я выше этого. Зато я позвонила бы кому-нибудь, кто уже в курсе, а это еще хуже. Возможно, я была бы точно так же виновата в разговорах о случившемся, в рассуждениях о причинах самоубийства, в любопытстве к деталям и в ложных умозаключениях. Я прямо слышу наш разговор, все эти «я чувствовала, что с ней что-то не то» и «знаешь, я однажды видела, как она…». Возможно, я даже делала бы предположения о психическом состоянии отца Эллисон или самой девочки после пережитого горя. Может быть, мне даже было бы неприятно отпустить дочь поиграть к ней в дом.

Другими словами, я могла бы проявить ровно те же качества, к которым испытала такую ненависть и которые сначала отказывалась понимать. Почему? Потому что я отвратительная личность, такая же как учителя, соседи и друзья Эллисон? Нет, потому, что я человек, а ситуации, подобные этой, могут ввергнуть нас в страх, тревогу, горе, а иногда даже в наш собственный стыд. И чтобы смягчить эти слишком сильные чувства, мы стремимся поговорить с другими – иногда выбирая для этого фантастически вредные и пагубные способы, например сплетничаем и отвергаем кого-то.

Если мы действительно хотим понять самую суть стыда, нам следует не только знать, как переживается стыд, но и понимать другое. Например, когда и почему мы сами начинаем стыдить других, как выработать в себе устойчивость к стыду и каким образом мы можем сознательно попытаться не стыдить других. Не все рассказанные истории отзовутся в нашем собственном опыте, но, полагаю, часть из них покажутся неприятно знакомыми. Наш уровень устойчивости к стыду во многом зависит от нашего умения выстраивать отношения с людьми. Во имя этих отношений мы должны понять, что нас объединяет, когда дело касается стыда.

Стыд: вводный курс

Что мы должны знать и понимать, чтобы выработать устойчивость к стыду? Как мы контактируем со своим внутренним миром и выстраиваем важные для нас отношения с другими людьми? Почему, когда чувство стыда отторгает нас от социума, мы можем найти столько сил и свободы в простом понимании глубокой связи между всеми нашими переживаниями?

Это сложные вопросы, и, прежде чем мы сможем на них ответить, нужно обратиться к основным понятиям, связанным со стыдом. В этом подразделе мы начнем формировать понимание стыда: чем он отличается от вины, унижения или смущения, и какое влияние оказывает стыд на нашу жизнь. Когда мы сформируем это фундаментальное понимание стыда, многие дотоле неуловимые связи начнут проявляться и встраиваться в контекст нашей жизни.

Одна из причин, по которым о стыде так сложно говорить, лежит на поверхности: терминологическая путаница. Мы часто путаем такие понятия, как «смущение», «вина», «унижение» и «стыд». Не задумываясь, шепчем: «Это было так унизительно!» – выходя из туалета с куском бумажки, прилипшим к подошве туфли, или кричим: «Постыдись!» – ребенку, который по малости лет разрисовал вместо раскраски стол. Выискивать максимально точное слово для описания переживаемой эмоции кажется нам чрезмерной въедливостью, но в данном случае дело даже не в словах. «Говорить о стыде» – значит уметь выявить и назвать это чувство. А это – один из четырех неотъемлемых элементов стыдоустойчивости.

В сообществе исследователей случаются интересные споры о связи между смущением, виной, унижением и стыдом. Хотя есть небольшая группа ученых, которые полагают, что все эти четыре эмоции связаны и представляют собой разные степени одного и того же базового чувства, подавляющее большинство исследователей считают, что это четыре разных, отдельных переживания. Как и в большинстве работ о стыде, в своем исследовании я придерживаюсь той точки зрения, что смущение, вина, унижение и стыд – четыре разные эмоциональные реакции.

Смущение – слабейшая из этих четырех перечислений. Когда женщины говорят о смущении, то описывают ситуации куда менее серьезные, чем связанные с чувством стыда или виной. Смущение, по определению, – это нечто мимолетное, зачастую в конечном счете смешное и весьма заурядное (вроде оговорки или пролитого кофе). Не важно, насколько ситуация нас смущает: мы знаем (или хотя бы слышали), что это случается со всеми людьми и скоро пройдет. Я не хочу выходить из туалета с прилипшей к обуви бумажкой, но если выйду, то буду точно знать, что я не первая и не единственная, с кем это произошло.

Вину чаще всего путают со стыдом. И, к сожалению, результаты этого смешения значительнее, чем просто терминологическая путаница. Часто, пытаясь стыдить других или себя и добиваясь изменения поведения, мы делаем это потому, что не понимаем разницы между стыдом и виной. Это важно, потому что вина часто мотивирует перемены к лучшему, а стыд, напротив, ведет к бездействию или ухудшению поведения. И вот почему. Как вина, так и стыд – эмоции, связанные с самооценкой; но на этом сходство заканчивается. Большинство исследователей считает, что разница между виной и стыдом описывается как разница между «я плохой» (стыд) и «я поступил плохо» (вина) [4]. Стыд – это наше «я». Вина – это наше поведение. Если я чувствую вину за то, что списываю на экзамене, то говорю себе: «Зачем я это сделала?! Очень глупо с моей стороны. Ведь я не приемлю обмана и не желаю заниматься такими вещами». Если же мне стыдно, то внутренний монолог будет совсем другой: «Я врушка и обманщица, тупица, никчемный человек».

Вина удерживает нас от действий, которые идут вразрез с нашими ценностями, убеждениями, этикой. Мы оцениваем свое поведение (списывание, например) и чувствуем вину, когда оно не соответствует той личности, какой мы хотим быть. А стыд фокусируется на нас самих, а не на том, что мы сделали. Опасность слов «я плохой, я лжец, я никудышный» в том, что мы постепенно начинаем в них верить и действительно считать себя такими. Человек, который стал считать себя никудышным, с большей вероятностью продолжит списывать и соответствовать своему ярлыку, чем тот, кто чувствует вину. Как и многие другие исследователи стыда, я пришла к заключению, что стыд становится скорее источником пагубного поведения, чем источником решения проблемы. Человек по природе своей хочет, чтобы его одобряли и ценили. Когда мы испытываем стыд, мы чувствуем себя отверженными и отчаиваемся получить признание. Мы с большей вероятностью будем сознательно вредить себе, нападать на других или унижать их или просто останемся равнодушными к тому, кто нуждается в нашей помощи.

С другой стороны, когда мы извиняемся за содеянное, стараемся загладить свое поведение или изменить его, причиной часто служит чувство вины. Мы обнаруживаем, что сделали ошибку, – а это совсем не то же самое, что считать ошибкой себя. Конечно, можно заставить человека стыдиться, чтобы он извинился, но это извинение редко бывает искренним.

Меня часто спрашивают, может ли одно и то же событие быть стыдным для одного человека, а для другого – всего лишь источником смущения или вины. Ответ – да. И потому мы должны с осторожностью делать предположения о том, что заставляет людей стыдиться. Чтобы показать это наглядно, я использую безобидный пример. Частенько, забывая о чьем-то дне рождения, особенно если это член семьи или близкий друг, я сильно смущалась: «Ну и дела! Забыла позвонить!» Тут же я хватала трубку и исправляла положение. «Слушай, мне ужасно неловко, что я забыла про твой день рождения, но лучше поздно, чем никогда, поэтому поздравляю!» Бывало и так, что я в таких случаях чувствовала себя виноватой: видимо, этот человек не так важен для меня, как мне бы этого хотелось. Но вот я вернулась на работу после рождения дочки Эллен. И всякая ерунда – забыла отправить открытку, не ответила на приглашение – вызывала во мне чувство сильнейшего стыда. Я громоздила горы лжи, объясняя, почему я не купила подарок или забыла позвонить. В тот период мне казалось, что у меня все получается плоховато. Что я посредственный преподаватель, неважнецкая мама, и жена не очень, и сестра, и дочка не из лучших. И когда я забывала, например, поздравить человека с днем рождения, в голове у меня было не «ну и дела, забыла!», а «какая я дура, все делаю не так».

Сейчас Эллен уже семь, а я недавно вернулась к работе после рождения второго ребенка, Чарли. Дни рождения снова вылетают из памяти, я порой все так же чувствую себя никуда не годной посредственностью, но мне удалось вернуться к чувству вины, но не стыда. Я решила для себя, что дни рождения – это важно; но я поняла еще, что, когда ты одновременно мама и работник, тебе нужна гибкость и умение все планировать. Теперь я покупаю не только обычные открытки-поздравления, но и такие, которые посылают «с опозданием». Так что, как видите, смущение, вина и стыд могут возникать в одних и тех же ситуациях. Все зависит от того, что происходит в этот момент в нашей жизни.

Унижение – еще одно слово, которое мы часто путаем со стыдом. Дональд Кляйн определяет различия между стыдом и унижением следующим образом [5]: «Люди считают, что заслуживают стыда, но не считают, что заслуживают унижения». Если вернуться к изначальным определениям участниц исследования, можно заметить, что тема «заслуженности» в них повторяется довольно часто. Одна из женщин сказала: «Стыд – это когда ты ненавидишь себя и понимаешь, почему другие люди тоже тебя ненавидят». Другая использовала само слово «заслуживать»: «Стыд – как тюрьма. Но такая тюрьма, в которую ты заключен по заслугам, потому что с тобой что-то не так».

Я покажу разницу между стыдом и унижением на примере из моего последнего исследования об использовании стыда в обучении и воспитании. Если учитель объявляет о неудовлетворительной оценке ученика перед всем классом и при этом называет его тупицей, ребенок может испытать стыд или унижение. Если он считает, что оценка и бестактность незаслуженны, а учитель поступает несправедливо, ученик будет унижен, но не пристыжен. Если же ученик верит в то, что он тупица и заслуживает участи быть так названным перед одноклассниками, он будет стыдиться.

Результаты моего исследования подтверждают, что стыд разрушительнее унижения по двум причинам. Во-первых, когда ребенка в школе считают тупицей, – это плохо, но куда хуже, когда он сам по-настоящему верит в то, что он тупой. Если ребенка так застыдили в школе, что он сам поверил в свою тупость, возможно, он будет страдать от этого всю жизнь. Во-вторых, я нахожу, что ребенок, испытывающий унижение, с большей вероятностью расскажет об этом случае дома, чем тот, кто испытывает чувство стыда. Если ребенок рассказал нам об унижении, у нас есть возможность помочь ему преодолеть это чувство, мы можем поговорить с учителями и директором. Стыдящийся ребенок верит в то, что ему сказали, и молчит об этом или действительно становится таким.

Конечно, мы должны понимать, что повторяющееся унижение зачастую обращается в стыд. Если кто-то, кого ребенок уважает, постоянно называет его тупым, велика вероятность, что ребенок постепенно в это поверит. В сущности, все мы уязвимы к превращению унизительного опыта в стыд, особенно если нас унижает человек, отношениями с которым мы дорожим, или тот, в ком мы признаём власть над нами: начальник, доктор или духовное лицо.

Научившись различать смущение, вину, стыд и унижение, мы можем попытаться понять, почему мы испытываем стыд и как он влияет на нас. Понимание «как и почему» крайне важно, потому что устойчивость к стыду означает больше чем простое переживание стыдного момента. Если мы хотим успешно справляться со стыдом в нашей жизни, мы должны понять, почему мы стыдимся и как это влияет на наше повседневное поведение, мысли и чувства.

Паутина стыда

За годы, проведенные в работе над данным исследованием, одним из самых трудных вопросов был такой: «В чем связь между переживаниями стыда у всех этих женщин?» Участницы исследования были разных рас, национальностей, возрастов, сексуальных ориентаций, убеждений; они обладали разным физическим и психическим здоровьем, играли разные семейные роли. Примерно 41 % женщин относили себя к европеоидной расе, 26 % считали себя афроамериканками, 25 % – латиноамериканками, 8 % – представительницами народов Азии. Возраст участниц разнился от 18 до 82, средний возраст составлял примерно 40 лет.

Я вчитывалась в интервью, анализируя истории и переживания в поисках общего. Очевидно одно: то, что стыдно одним, совсем не трогает других. Что для кого-то невыносимо, для другого лишь слегка неприятно. И все же, читая описания и слушая рассказы сотен женщин, я четко понимала, что в наших переживаниях стыда есть некое общее ядро.

Вот что я обнаружила.

Женщины чаще всего переживают стыд так, будто попадают в паутину пересекающихся, конфликтующих и конкурирующих общественно-групповых ожиданий. Эти ожидания диктуют следующие постулаты:

• кем мы должны быть;

• какими мы должны быть;

• как мы должны осуществлять свою роль.

Запутавшись в этой паутине, женщина переполняется страхом, стремлением обвинять себя или других и разобщенностью с обществом. Каждое из этих чувств само по себе может быть невыносимо. Но если понимать страх, стремление обвинять и разобщенность как сложную смесь, из которой возникает стыд, то становится совершенно ясно, почему стыд так могуч, многосторонен и почему его так трудно преодолеть.

Ожидания, из которых сплетается паутина, часто основаны на таких характеристиках, как раса, класс, сексуальная ориентация, возраст или религиозная принадлежность. Могут существовать и особые ожидания, связанные с нашими ролями: матери, работницы, жены, сестры или члена какой-то группы. Но в своей основе ожидания, которые подпитывают стыд, как правило, касаются нас как женщин. Стыд обусловлен гендерной принадлежностью. Ожидания, подпитывающие стыд женщин, основаны на представлениях нашей культуры о том, что приемлемо для женщины. В моем новом исследовании, касающемся мужчин, я нахожу, что мужской стыд тоже основывается на представлениях культурной среды о мужественности – каким должен быть мужчина, как он должен выглядеть и как вести себя.

Хотя эти представления о гендере зачастую рождаются в нашем обществе в целом, они по-разному проникают в разные его классы и слои. Поэтому я называю эти представления общественно-групповыми. Например, существуют глобальные общественные ожидания относительно внешности женщины: мы должны быть молодыми, красивыми, сексуальными и т. д. Но в моем слое, или классе, нет ожиданий по поводу текстуры волос и цвета кожи, а для каких-то слоев это очень важно. Недавно я получила письмо от женщины, в котором она пишет: «Я – афроамериканка, воспитываю детей разных рас. Я часто слышу неприятные суждения по поводу расы, цвета кожи и стандартов красоты в афроамериканском сообществе. В вашей работе вы говорите о чувствах, которые периодически накатывают на меня, когда приходится объяснять детям, что красота присутствует в каждом, независимо от цвета кожи, глаз и волос».

Другой пример – психическое здоровье. В этом случае общими ожиданиями допускается лишь определенный уровень «ненормальности». Но в некоторых группах населения считается позорным «выносить из семьи» любые проблемы, связанные с психическим здоровьем, а в других люди спокойно ходят к психиатрам и психотерапевтам и не скрывают этого.

Важно заметить, что наша принадлежность к какой-то из групп определяется не только географией; большинство из нас входит в сообщества, объединяющие людей по расам, национальностям, классовой принадлежности, членстве в тех или иных организациях; мы группируемся в соответствии с нашими идеологическими установками, политической ориентацией, религиозной принадлежностью и т. п.

Стыд и страх

Стыд тесно связан со страхом. В предисловии я написала, что все мы биологически, эмоционально, социально и когнитивно созданы для общения. У некоторых существует также глубокая потребность в духовных связях.

Стыд – это страх разобщенности. Когда мы стыдимся, мы боимся, что нас высмеют, унизят или будут считать неполноценными. Мы боимся, что нас отвергнут, будут считать недостойными и не примут в общество в качестве «своих». Страх растет и растет, потому что мы попадаем в паутину собственного стыда. В этой паутине гораздо больше общественно-групповых ожиданий, чем возможностей. С одной стороны, на нас наваливается огромное количество ожиданий, которым мы должны соответствовать, причем многие из них к нам неприменимы и совсем не реалистичны. С другой стороны, у нас очень мало возможностей удовлетворить эти ожидания.

Чтобы лучше представить себе паутину стыда, рассмотрим близкий почти всем нам пример: наше тело. Мы все знаем, что СМИ нами манипулируют и что существуют разнообразные расстройства обмена веществ, но ситуация от этого не улучшается. Внешность и вес упоминались в связи со стыдом примерно в 90 % интервью.

Рядом с центром паутины расположены партнеры (мужья), члены семьи, друзья и сам человек. Становится понятно, что больше всего боимся отвержения самых близких людей. В этом случае стыд становится наиболее могущественным. Чуть дальше от центра – специалисты-медики, члены наших сообществ, учителя, коллеги, служители религии. Если в нашей семье было принято стремиться к недосягаемому идеалу стройности, мы можем продолжить это неразумное стремление, даже если наш муж будет принимать нас такими, как есть, и всячески стараться, чтобы мы полюбили свое тело. В других случаях партнер может иметь завышенные ожидания, но друзья могут либо поддерживать нас, либо думать о нас хуже из-за нашей чрезмерной сосредоточенности на диетах. Но даже в ситуации таких противоречивых ожиданий всем нам хочется, чтобы нас принимали и любили во всех этих группах, и мы стараемся найти способ всем им понравиться и чувствуем стыд, когда у нас совершенно не получается удовлетворить все эти конкурирующие запросы.

На самом отдаленном расстоянии расположены сотрудники или члены сообществ, к которым мы принадлежим, – из-за них мы тоже можем испытывать чувство стыда.

За всеми этими группами размещены фундаментальные системные исследования. Например, одно из них показывает, что женщины с лишним весом меньше зарабатывают (6700 долларов в год и менее) и среди них на 10 % выше уровень бедности, чем среди их ровесниц с нормальным весом [6].

По периметру паутины стыда расположены средства массовой информации. Реклама и телепередачи, без сомнения, оказывают существенное влияние на культуру стыда. Фильмы, песни, статьи в газетах и журналах формируют наше представление о внешних данных. Например, мы осознаём неоспоримую ценность стройности. Вышли из моды «героиновый шик» и «подростковые формы», однако новое идеальное тело по-прежнему худое – за исключением роскошных чувственных ягодиц и огромных грудей. Такое сочетание, прямо скажем, нечасто встречается в природе. Тонкокостная, полногрудая и пышнозадая фигура обычно возникает «по запросу» под ножом пластического хирурга.

Как бы усердно мы ни старались уклониться от влияния средств массовой информации, избежать этого, живя в обществе, мы не можем. Джин Килбурн, одна из моих любимых исследователей и писателей, стала экспертом, помогающим нам выявить и разоружить послания СМИ – даже скрытые. Согласно ее книге «Мою любовь не купишь: как реклама меняет наши мысли и чувства», средний американец видит и слышит три тысячи рекламных сообщений в день и посвящает просмотру телерекламы три года в течение жизни [7]. Пытаться избежать влияния СМИ в сегодняшней культуре столь же безнадежно, как защититься от загрязнения воздуха, прекратив дышать.

Килбурн разоблачает противоречивые сообщения с обложек женских журналов. Она обращает наше внимание на броские заголовки типа «Сбрось семь кило за десять дней» или «Подтянись к лету!». Но рядом с этими бодрыми фразами – не совсем подходящие картинки. Призыв «Сбрось вес» соседствует с изображением аппетитного шоколадного пирога, а не с тучной дамой, потеющей на тренажере. Так что к лету, пожалуйста, подтягивайтесь, дорогие читательницы, а про «десерт месяца» не забывайте, попробуйте кусочек, а лучше два. Далее Килбурн предлагает нам заглянуть на последнюю страницу журнала: там наверняка окажется реклама «тонких» сигарет, благодаря которым курение ассоциируется со стройностью.

Нетрудно заметить, как быстро наслаиваются друг на друга эти ожидания, какими противоречивыми и конкурирующими они становятся. Вот так и работает паутина стыда. У нас же очень мало возможностей удовлетворить какие-либо из этих ожиданий. К тому же мы часто ограничены так называемым двойным связыванием. Писательница Мэрилин Фрай определяет ситуацию двойного связывания так: «это когда возможности крайне ограничены и любой выбор ведет к наказанию, порицанию или лишениям» [8]. В случае двойного связывания возможности так мизерны, что любой выбор запускает новые ожидания. Часто мы ощущаем, что нас заставляют выбирать между плохим и очень плохим.

• Быть худой, но не зацикливаться на весе.

• Быть совершенной, но не делать культа из внешности и не жертвовать временем своей семьи и работы для достижения этого совершенства. Просто выглядеть как Софи Лорен, но чтобы это происходило без усилий, само собой, и чтобы никто не знал, как это получилось.

• Быть собой – нет ничего более сексуального, чем уверенность в себе (конечно, если ты стройная, молодая, красивая…).

Если мы не можем отделаться от всего этого – сбрось вес, испеки пирожок, съешь кусочек, выкури сигаретку, выглядеть надо на все сто, здоровье превыше всего, стройность – лучшее украшение женщины, не забудь купить то и это, люби себя такой, какая ты есть, – опля! Готово! Мы попались в паутину стыда. Именно здесь наш страх начинает перерастать в самобичевание и разобщенность с обществом.

Стыд, обвинение и сила

Когда мы чувствуем стыд и страх, желание обвинять всегда присутствует где-то рядом. Иногда мы поворачиваем это оружие внутрь, иногда вовне и виним самих себя или других. Обвиняя себя, мы начинаем ходить по кругу стыда и отвращения к себе. Мы как бы обрушиваемся внутрь себя. Если же мы пытаемся избавиться от болезненного стыда и страха, обвиняя других, то взрыв происходит вовне. Мы накидываемся на ребенка, подчиненного, мужа или даже на обслуживающий персонал, который случайно попался под руку (о связи между обвинением и гневом см. подробнее в главе 8). В обоих случаях мы обычно не понимаем, что делаем и почему. Мы обвиняем, чтобы справиться с чувством бессилия.

Сила, могущество – сложная тема для женщин. Большинству моих собеседниц не нравилась идея «сильной женщины». Многие из них сразу сказали, что «сильная женщина» – это нелюбимая женщина или шлюха. С другой стороны, все женщины признавали, что чувствовать себя бессильной – страшно до отчаяния. Такая двойственность – серьезная угроза для нашей способности проявлять лучшие черты своей натуры. Наши сомнения в понимании силы подпитывает и то, что существуют по меньшей мере два вида силы, я называю их «на-силие» и «реальная сила». К сожалению, слыша слово «сила», многие из нас автоматически имеют в виду «на-силие» – возможность контролировать людей, пользоваться ими, давить на них. Сила кажется нам ограниченной: есть вот столько, если мне нужно еще, мне придется отнять ее у тебя. «На-силие» – опасная форма силы. Доктор Робин Смит, психолог и соавтор «Шоу Опры Уинфри», описал, как работает одна из самых незаметных форм на-силия: «Я скажу тебе, кто ты такой, и заставлю тебя поверить, что ты сам так решил». Это леденящее определение «на-силия» говорит о том, что с нами делает стыд. Он надевает на нас оковы и при этом убеждает, что мы сами это сделали, что нам нравится быть закованными. В минувшем году я столкнулась с убедительным примером действия «на-силия». Я говорила с многими группами женщин о стыде и о сложившемся у них образе тела. Когда пару лет назад началась кампания Dove «За реальную красоту», я спрашивала женщин, нравится ли им видеть самых обыкновенных женщин в трусах и лифчиках вместо суперстройных моделей. Я ничуть не удивилась, когда узнала, что половине женщин эта акция не понравилась. Многие описали свою реакцию так: «Я понимаю, что это здорово, но вот смотрю – и возникают какие-то неприятные эмоции». Некоторым стало «неудобно за моделей», другие заметили, что кампания «не вдохновляет на то, чтобы выглядеть лучше, сбрасывать вес».

Собственно, тогда я услышала то же самое, что слышу и сейчас: «Я знаю, что эта кампания очень живая и замечательная, но мне так и хочется сказать: “Ты слишком жирная, тело у тебя некрасивое, оденься”». Важно понимать, что большинство женщин, у которых модели Dove вызвали такие противоречивые реакции, выглядят так же, как и они. Это «на-силие» в действии. В точном соответствии с определением доктора Смита, нам так часто исподволь рассказывали, что такое красота, что теперь мы поддерживаем это определение, как будто сами его выработали. Результат получается ужасающий: мы не хотим видеть нас самих на обложках журналов, потому что мы несовершенны, недостаточно стройны или красивы, а потому не имеем ценности. Ирония в том, что единственный способ освободиться от «на-силия» – вернуть себе реальную силу давать собственные определения и жить ими.

Словарь Мерриама – Уэбстера определяет силу как «способность действовать или производить эффект». Реальная сила – это в своей основе способность изменить что-то, если ты хочешь это изменить. Это способность совершить изменение. Реальная сила безгранична – мы не должны за нее бороться, потому что это не ограниченный ресурс, она присутствует везде. И, что замечательно, мы можем сами ее создавать. Реальная сила не заставляет нас отбирать ее у других, мы сами создаем ее и выстраиваем вместе с другими людьми.

Говоря о стыде и бессилии, мы на самом деле говорим о трех конкретных компонентах реальной силы: осознании, выборе и изменении. Чтобы эффективно совершать изменения и решать конкретные задачи, возникающие в нашей жизни, мы сначала должны осознать эти задачи. Кроме того, мы должны быть способны их решать и видеть альтернативы, из которых мы можем выбирать наиболее подходящие для решения конкретной задачи. Когда мы осознали задачу и оценили наши возможности, мы должны быть способны инициировать изменение, то есть задействовать необходимые альтернативы.

Самое время представить вам Джиллиан. Я брала у нее интервью в 2002 году, а затем еще раз в 2005-м. Сейчас я расскажу вам, как мы впервые встретились. Ниже на страницах этой книги вы узнаете, как изменилась жизнь Джиллиан, когда она начала вырабатывать устойчивость к стыду. Эта история показывает, как стыд затопляет нас сильнейшими эмоциями гнева и обвинения. В нашем первом интервью Джиллиан рассказала мне о недавнем переживании стыда, из-за которого ей показалось, что у нее «едет крыша».

Это случилось обычным субботним днем, рядом с Джиллиан был муж Скотт и двое детишек. Джиллиан и Скотт сидели в палисаднике, а дети играли на заднем дворе. Джиллиан проверяла почту и нашла приглашение на день рождения для ее пятилетнего ребенка. Она начала читать, и ее охватили сильные чувства – она описала их как «жуткую смесь тревоги, страха и ярости». Эти чувства просто переполнили ее. «Я выругалась. Встала и с пол-оборота начала кричать на детей, чтобы не шумели, потом принялась пилить мужа за беспорядок в гараже. Затем побежала в дом и захлопнула за собой дверь спальни». Скотт пошел за ней, встал у дверей спальни и, дергая ручку двери, повторял: «Господи прости, Джиллиан. С тобой все в порядке? У тебя головка не болит?»

Когда я спросила Джиллиан, что привело к такому всплеску эмоций, она ответила: «Я и сама долго не понимала. Сначала думала, что взбесилась потому, что приглашали уже не в первый раз. Наконец до меня дошло: день рождения должен был состояться в бассейне, и родителей приглашали поплавать вместе с детьми». Джиллиан объяснила, что ей стало ужасно стыдно: она, в купальнике, «среди идеальных стройных мам». Она сказала: «Когда мне стыдно, я иногда от страха просто с ума схожу. Совершенно теряюсь. Вообще перестаю понимать, что происходит».

Мы с Джиллиан продолжили говорить о ее реакции на приглашение и о том, как она испугалась оказаться в купальнике среди «идеальных мам», и она рассказала, что ей всегда было некомфортно видеть и ощущать собственное тело, но с тех пор, как она набрала вес после беременностей, напряжение возросло еще больше. Я попросила ее рассказать поподробнее о связи материнства с формами. Джиллиан покачала головой и произнесла: «Сама не могу поверить». Она объяснила, что однажды пошла подстричься и, пока ждала своей очереди, листала модный журнал, на развороте которого увидела фото супермоделей с их детьми на пляже. Джиллиан прочла цитату одной из моделей: «Я – мама, но это не значит, что я могу позволить себе распуститься: детям не нужна некрасивая, толстая мать. Мои дети гордятся тем, как я выгляжу». Рассказывая мне об этом журнале, Джиллиан сама удивлялась: «А я и не поняла, до какой степени это меня задело».

Конечно, журнал сам по себе не может стать катализатором таких сильных чувств, если мы изначально не восприимчивы к печатному слову. Но если увязать вместе картинки, цитату и проблемы, связанные с состоянием тела, с которыми сталкивается большинство из нас, то получится очень сильное сочетание.

Из приведенного примера ясно, что Джиллиан ощущала страх, бессилие и безвыходность. Когда мы стыдимся, трудно быть сильными. Во-первых, переживая стыд, мы в большинстве своем не осознаём, что мы чувствуем и почему. Стыд часто порождает переполняющие, болезненные чувства смущения, страха, осуждения и/или стремления спрятаться или убежать от ситуации. Когда мы пытаемся справиться со всеми этими чувствами, нам трудно осознать, что главная проблема – стыд. В интервью многие женщины описывали бессилие, захлестывающее нас в моменты стыда.

• «Стыд нахлынет на тебя, как горячая волна, и в этот момент ты думаешь: “Господи, где бы спрятаться? Как бы исчезнуть?”»

• «Стыд – это когда ты понимаешь, что недостоин любви или заботы. Что ты такой плохой, что даже не можешь винить других за то, что им на тебя наплевать. Хочется сквозь землю провалиться».

• «Стыд замораживает меня. Полностью теряю способность отвечать».

• «Все вдруг темнеет, и меня переклинивает. Не соображаю, что происходит, и не знаю, что делать».

• «Я просто ухожу. Не могу выглядеть некрасиво на людях. Просто исчезаю. Если кто-то считает меня плохой, я просто становлюсь невидимой, чтобы никому не пришлось со мной иметь дела».

• «Однажды я остановилась на заправке, а на карточке не оказалось денег. Я отъехала от заправки, а тут мой трехлетний сынишка расплакался. Я как заору на него: “Замолчи! Замолчи!! Замолчи!!!” Так было стыдно за пустую карточку. Я просто очумела. А потом мне стало стыдно, что я орала на ребенка».

Стыд заставляет нас воспринимать жизнь экстремально. Мы с трудом справляемся с его побочными продуктами: страхом, стремлением обвинять и разобщенностью. Недавние исследования показали, что стыд так грозен, потому что процессы, связанные с ним, происходят не в коре головного мозга (которая отвечает за мышление, анализ и реакцию), а переключают мозг в упрощенный режим «дерись, беги или замри». В этом режиме кора не задействуется, и мы лишаемся доступа к спокойному, рациональному мышлению и чувствованию. Начинает работать примитивная часть мозга, и мы становимся агрессивными, пытаемся сбежать или впадаем в ступор без малейшего представления о причинах своего поведения. Однако, практикуя устойчивость к стыду, мы можем изменить этот механизм. Об этом мы подробнее поговорим в главе 3.

Стыд и разобщенность

Соединение – это когда мы чувствуем, что нас ценят, принимают, когда мы достойны общества и одобрены им. Разобщенность – когда мы отвергнуты, унижены, недостойны и умалены. Когда я спросила у Джиллиан, почему она не хочет появляться в купальнике перед своими подругами, первое, что она сказала: «Не хочу, чтоб меня критиковали и делали замечания. Я вся сжимаюсь, как только представлю, как они болтают за моей спиной о моей внешности. Я этого не вынесла бы». «Разве им не все равно, как ты выглядишь», – поинтересовалась я. Она минутку подумала и ответила: «Думаю, нет. Рисковать мне не хочется, меня бы такое очень задело. Я почувствовала бы себя совершенно одинокой».

Стыд и чувство разобщенности могут быть нормальными, когда отношения строятся и развиваются, но если разобщенность превращается в изоляцию, это куда серьезнее. Когда я говорю об изоляции, я имею в виду не те случаи, когда человек чувствует себя просто одиноким или покинутым. Джин Бэйкер Миллер и Ирен Стайвер, исследователи отношений в социокультурном пространстве из Стоун-центра в колледже Уэллсли, дали исчерпывающее описание невыносимой природы изоляции. «По нашему мнению, психологическая изоляция – самое ужасное и разрушительное чувство [9]. Это не то же, что одиночество. Это когда человек ощущает себя исключенным из всех возможных человеческих отношений, и он бессилен изменить эту ситуацию. Психологическая изоляция приводит к безнадежности и отчаянию. Люди готовы на все что угодно, чтобы избежать этого сочетания бессилия и обреченности на изоляцию».

Часть этого определения, которая кажется мне важной для понимания стыда, – это последняя фраза, о сочетании бессилия с обреченностью на изоляцию. Стыд может ввергнуть нас в отчаяние. Реакции на это отчаянное желание избежать изоляции и страха могут быть самыми разными – от изменения поведения и реагирования вовне до депрессии, самоповреждений, расстройств пищевого поведения, зависимостей, жестокости, самоубийства.

Лично я поняла, что когда я испытываю стыд, то часто реагирую так, как мне не хотелось бы. Мы опять видим этот механизм: «дерись, беги или замри». Многие участницы, каждая по-своему, рассказали об этом ощущении.

• «Когда я чувствую стыд, я становлюсь как безумная. Делаю и говорю всякую ерунду, которую в обычном состоянии никогда бы не сказала и не сделала».

• «Иногда мне хочется, чтобы другим стало так же плохо, как и мне. Хочется набрасываться на всех и орать».

• «Когда мне стыдно, я прихожу в отчаяние. Как будто мне некуда пойти, не с кем поговорить».

• «Когда я стыжусь, я эмоционально и умственно мертва. Даже для близких».

• «Стыд делает тебя чужим всему миру».

Используя понятие паутины, а также концепции страха, обвинения и разобщенности, я теперь могу расширить наше определение того, как и почему женщины испытывают стыд. Вот полное определение, которое мы будем использовать в оставшейся части книги.

Cтыд – это крайне болезненное ощущение или переживание собственной ущербности, из-за чего нам кажется, что мы недостойны быть принятыми человеческим обществом и принадлежать к нему. Женщины часто испытывают стыд, когда они запутываются в паутине противоречивых, разноуровневых, конкурирующих социально-групповых требований. Стыд вызывает страх, обвинение и разобщенность.

Глава 2

Устойчивость к стыду и сила эмпатии

Как мы преодолеваем стыд? Что можем сделать, чтобы не запутаться в паутине стыда? К сожалению, навсегда освободиться от стыда невозможно. Общение важно для нас, а потому угроза разобщения, приводящая к стыду, по-прежнему останется частью нашей жизни.

Но кое-что мы сделать можем. Каждый из нас способен выработать в себе устойчивость к стыду. Повторюсь: под устойчивостью я имею в виду способность распознавать стыд и переживать его созидательно, так, чтобы не разрушать себя как личность и иметь возможность эволюционировать в результате своего переживания. В этом процессе сознательного движения сквозь стыд мы можем построить более прочные и значимые связи с окружающими нас людьми.

Мы сформировали понимание стыда, используя определения и описания. Теперь попробуем таким же образом сформировать понимание устойчивости. Во-первых, устойчивость к стыду заложена в каждом из нас, существуют разные степени устойчивости. Чтобы это проиллюстрировать, я выработала понятие «шкалы стыдоустойчивости».

Предположим, что слева расположен стыд. Под ним – его побочные продукты: страх, стремление обвинять и разобщенность. Чтобы обрести храбрость, сочувствие и соединение, мы должны понять, что продвигает нас от стыда к стыдоустойчивости. Для этого вновь обратимся к интервью, в которых женщины рассказывают о своем переживании стыда.

Многие из них делились своими идеями и стратегиями по преодолению стыда. Я анализировала эту информацию, задавая вопросы.

• Что позволяет женщинам выработать устойчивость к стыду?

• Что помогает им избежать страха, обвинения и разобщенности?

• Что дает женщинам силы найти выход из своего стыда?

И здесь появилось важнейшее понятие, которое возникало в интервью снова и снова: женщины-участницы постоянно рассказывали о том, каким сильнейшим противоядием от стыда является эмпатия. Дело не только в том, чтобы удовлетворить нашу потребность в чьей-то эмпатии; для стыдоустойчивости требуется и наша способность с эмпатией относиться к другим. Женщины с высоким уровнем устойчивости к стыду способны и принимать, и отдавать эмпатию. Помните чашки Петри из школьной лаборатории – такие маленькие, круглые? Если положить стыд в чашку Петри и накрыть осуждением, тайной и молчанием, – стыд вырастет, выйдет из-под контроля и поглотит все окружающее. Получается, что, поступая таким образом, вы даете стыду питательную почву для развития. Если же вы положите стыд в чашку Петри и польете его эмпатией, стыд потеряет силу и начнет таять. Эмпатия создает для стыда враждебную среду. Стыд в ней не выживает.

Когда я попросила женщин поделиться примерами того, как они выздоравливали от поглощающего их чувства стыда, они описали ситуации, в которых они могли поговорить о стыдном с эмпатичным человеком. Женщины рассказали, как сильно и убедительно действовали на них чьи-то слова.

• «Я понимаю, у меня тоже так было».

• «Со мной такое тоже случалось».

• «Это ничего, с тобой все в порядке».

• «Я понимаю, каково это».

Как и в случае с самим стыдом, во всех историях о стыдоустойчивости существует общее ядро. Это – эмпатия.

Эмпатия: сказать легко, а вот сделать…

Настоящая эмпатия требует не только слов, но и определенной внутренней работы. Эмпатия – это не просто подобрать правильные слова и сказать их тому, кому стыдно. Наши слова подействуют лишь тогда, когда мы можем действительно принять сторону собеседника и полностью вовлечься в разговор с ним. Я определяю эмпатию как способность погрузиться в собственные переживания, чтобы получить доступ к переживаниям, которыми делится другой. Мне нравится еще одно определение, его дали в своем учебнике для консультантов Арн Айви, Пол Педерсон и Мэри Айви [10]. Они описывают эмпатию как «способность воспринять ситуацию с точки зрения другого человека. Способность слышать, видеть и чувствовать уникальный мир другого». Правда, я полагаю, что эмпатию лучше понимать не как способность, а как умение, потому что быть эмпатичным, или иметь возможность демонстрировать эмпатию, – это не врожденное свойство и не что-то интуитивное. Мы можем быть от природы чувствительны к другим, но эмпатия – это нечто большее, чем просто чувствительность. Вот пример того, как эмпатия моей подруги Дон помогла мне выйти из сложного, стыдного переживания.

Примерно раз в три года в моем расписании происходят настоящие столкновения миров. Это не обычные неувязки, а грандиозные конфликты между разными моими ролями. Пару лет назад, в один из майских выходных, случился именно такой конфликт ролей. У дочки было первое выступление в балетной студии, а в университете – день присуждения степеней. Эти два события пересекались по времени – приличный стресс, если учесть, что студенты возложили на меня важную миссию в выпускной церемонии.

Вдобавок к выпускному и балету в то воскресенье отмечался День матери, и все члены моей семьи и семьи мужа собирались приехать к нам домой на праздник. Пятница, предшествовавшая этим безумным выходным, была последним днем весеннего семестра у моих студентов и последним днем учебы в школе у Эллен. То есть мне предстояло выставить отметки, а Эллен – поздравить учителей с Днем учителя.

Мы со Стивом вызвались принести печенье в школу на День учителя. Среди всего этого хаоса мысль о печенье как-то выскочила у меня из головы. В пятницу с утра Стив отвез Эллен в школу, а когда я приехала ее забирать, листик с поручениями для родителей еще висел на двери. Я глянула, увидела свою фамилию рядом с «десертом» и все вспомнила. Меня охватила паника. Мне очень нравились учителя Эллен, я их уважала. Как же я могла забыть?

Я быстро продумала пути отступления и решила незаметно прокрасться в школу, выдернуть дочь и выскочить незамеченной. Но в холле я столкнулась носом к носу с учительницей Эллен. Как обычно в таких случаях, я засюсюкала тоненьким голоском: «Ой, здрасте, как вы поживаете? Как прошел праздник?» – «Спасибо, все прошло отлично, – ответила учительница, – было очень весело. И еда оказалась превосходной».

О боже, почему она сказала, что еда была превосходной? Она точно намекает на мою расхлябанность! Голос у меня понизился до бархатного, такой я использовала специально для вранья: «Стив занес печенье сегодня утром?» Учительница озадачилась и ответила: «Точно не знаю, когда он привел Эллен, меня не было». Я привстала на цыпочки, как бы заглядывая ей через плечо куда-то в глубь класса, притворившись, что всматриваюсь в накрытый стол, и сказала: «А, да вон же они. М-мм, выглядят аппетитно. Здорово, я рада, что он принес их вовремя».

Учительница взглянула на меня добрым, но понимающим взглядом и произнесла: «Увидимся через пару недель, когда начнется летний семестр. Приятных каникул». Я забрала Эллен, доползла до машины, пристегнула дочку в кресле, села за руль, и слезы полились по щекам буквально ручьями. Я сидела, вцепившись в руль, и не понимала, что хуже: то, что я забыла печенье, то, что я соврала, или то, что я знала, что учительница все понимает и, наверное, думает: «Работающие мамочки всегда оправдываются, но чтобы так врать…»

Эллен, глядя на меня, забеспокоилась, и я сказала ей: «Все нормально, просто маме нужно немножко поплакать. Ничего страшного». Я плакала всю дорогу домой. Как только мы пришли, я взяла телефон и набрала номер своей подруги Дон. Она произнесла на манер автоответчика: «Что случилось?»

Я быстро, тихо призналась: «Я только что украла печенье у каких-то родителей в классе у Эллен. А потом наврала учительнице». Дон невозмутимо переспросила: «А печенье было с начинкой?» – «Пожалуйста, – взмолилась я, – ты только послушай, что я наделала». Дон перестала шутить и внимательно меня выслушала. Когда я закончила, она сказала: «Вот что я тебе скажу. Ты очень стараешься. Тебе предстоят безумные выходные. Ты пытаешься все это совместить, и тебе не хочется, чтобы учительница Эллен подумала, будто ты ее не ценишь. Но это простительно, учитывая, что тебе она нравится, да и с Эллен они ладят хорошо. Не стоит переживать».

«Ты уверена? Ты уверена?» – без конца переспрашивала я. Наконец Дон заключила: «Тебе кажется, что ты не сможешь везде успеть в эти выходные, но ты успеешь. Может, что-нибудь и пойдет не совсем так, но в целом ты справишься. Знаю, что тебе было очень не по себе, но с каждым из нас такое случалось, и в этом нет ничего страшного».

И в эту долю секунды стыд превратился во что-то совершенно иное. Это уже можно было вынести. Это «что-то» сдвинуло меня с точки «Я тупица и никчемная мать» в точку «Ну и глупо же я поступила, совсем забегалась». Дон капнула нужную дозу эмпатии в мою чашку Петри, и стыд начал испаряться. Она не осудила меня. Она не дала мне понять, что я должна была промолчать про печенье, столкнувшись с учительницей. Она озвучила мой страх и сказала, что знает, как я уважаю учителей Эллен. И, что самое важное, она увидела мой мир изнутри, так, как вижу его я, и смогла донести это до меня.

Она не стала убеждать меня, что врать учительнице нормально, но дала мне почувствовать себя принятой, приобщенной. Когда мне стыдно, я не могу быть хорошей женой, учителем, мамой, подругой. Если бы я начала выходные, чувствуя себя недостойной матерью и врушкой, которая лишила деток печенья, я бы не справилась со всей этой кучей дел.

А еще она вовремя перестала шутить. Сейчас я и сама могу посмеяться над этой историей, но в тот момент мне было совсем не до шуток. Дон могла бы рассмеяться и сказать: «Да что ты делаешь из мухи слона. Все нормально. Не переживай». Но это не было бы эмпатией. Такие слова лишь отразили бы ее чувства по поводу всей этой истории, но не выразили бы ее понимания моих переживаний. Если бы она пошутила, я почувствовала бы, что меня не слышат, что мои чувства преуменьшают, и мне стало бы еще стыднее из-за того, что я так остро реагирую на какие-то печенья. В тот момент я не могла сказать: «Дон, слушай, я сделала вот такую ужасную вещь. Я просто старалась все успеть и знаю, что я не идеальна». Для такого признания я не должна была бы испытывать страх, бессилие и безысходность. И если бы Дон не проявила такой великолепной эмпатии, я бы встретила те выходные совершенно разбитой. Уверена, что я бы накинулась на Стива, обвинила во всем его и стала бы пилить мужа, жалуясь на свою жизнь. Семейный уик-энд при таком раскладе явно бы не задался.

Обучение эмпатии

Когда я училась в магистратуре, почти все курсы включали элементы, направленные на повышение эмпатии. Так обучается большинство студентов, специализирующихся на психологии, социальной работе, семейном консультировании и семейной терапии.

Все чаще в исследованиях, посвященных эмпатии, мы находим, что успешные лидеры часто демонстрируют высокую способность к сопереживанию; что эмпатия связана с академическим и профессиональным успехом; что она может снижать агрессию и предубеждение, усиливать альтруизм [11]. Исследования также показывают, что способность сопереживать – жизненно важный компонент успешных браков и слаженно работающих коллективов. Самое главное: эмпатия необходима для выстраивания значимых, доверительных взаимоотношений, которых все мы желаем и в которых нуждаемся. Учитывая ее могущество в преодолении стыда и ее ключевую роль в создании самых разных видов связей, всем нам было бы очень полезно изучить и практиковать эмпатию.

К счастью, эмпатии можно научиться. Тереза Вайзмен, английский исследователь в сфере социальной работы, выделяет четыре важные составляющие эмпатии. Вот они: 1) уметь видеть мир так, как видят его другие; 2) не судить; 3) понимать чувства других людей; 4) уметь высказать ваше понимание чувств другого человека [12].

Чтобы до конца разобраться, что такое эмпатия, рассмотрим каждую из этих составляющих по отдельности. В этом случае мы сможем увидеть, что истинная эмпатия – это потрясающее умение, которое следует прилежно практиковать.

Уметь видеть мир так, как его видят другие. Иногда умение видеть мир так, как его видят другие, называется умением принять точку зрения другого. Мне нравится весьма красноречивая метафора с линзами. Все мы видим мир сквозь разные линзы. Эти линзы – наши личности, те точки зрения, с которых мы видим мир. Какие-то из этих линз постоянно меняются, а часть из них мы носим со дня рождения. С помощью метафоры с линзами легко понять, что такое конфликт. Двадцать человек могут увидеть одно и то же событие, услышать одинаковые новости или проанализировать одну и ту же ситуацию, но благодаря двадцати разным наборам линз они все увидят, услышат и поймут совершенно разные вещи. Для эмпатии мы должны осознать и выявить наши собственные линзы и попытаться увидеть ситуацию сквозь «чужой» набор линз.

Например, мне как исследователю нужно понять, как выглядит мир для женщин, которых я интервьюирую. Я должна сильно постараться, чтобы не смотреть на их истории сквозь свои линзы, к тому же я обязана слушать, как они описывают то, что видят, чувствуют и воспринимают. В примере с печеньем Дон удалось принять мою точку зрения и ответить эмпатично.

Детей очень легко научить принимать точку зрения другого человека. Они от природы любознательны, им интересен мир и то, как ведут себя в нем другие люди. И еще им не так важно, чтобы их точка зрения была «правильной». Те из нас, кого в детстве научили смотреть на мир глазами другого, могут сказать своим родителям спасибо. Если же нас не научили этим навыкам, то придется приложить больше усилий, будучи взрослыми. И хотя мы будем очень стараться, все мы люди, и иногда мы все равно будем смотреть на события из жизни других людей сквозь свои линзы, вместо того чтобы уважать их собственное видение. К сожалению, когда нужна эмпатия к стыдным переживаниям, мы с большой вероятностью все же останемся на своей точке зрения. Если бы Дон недавно пережила свой собственный «материнский позор», возможно, она не смогла бы снять свои линзы и посмотреть сквозь мои. Она восприняла бы мою историю с печеньем слишком близко к сердцу. Когда история цепляет слишком сильно, это может так же мешать эмпатии, как и если она не цепляет совсем.

Принять точку зрения другого непросто, но возможно. Для этого необходимы прилежание, упорство, умение не бояться совершать много ошибок и стремление к тому, чтобы вам говорили об этих ошибках. И еще требуется верить в то, что мы видим мир лишь одним из способов, а не единственным.

Не судить. На пути выработки эмпатии одна из самых трудных задач – преодолеть привычку судить людей. Мы все судим и осуждаем, многие из нас делают это постоянно. Осуждение до такой степени стало частью нашего привычного способа мыслить, что мы даже редко задумываемся, как и почему мы это делаем. Для того чтобы хотя бы просто осознать эту привычку, необходимо приучиться следить за своими мыслями и почаще вдумываться в происходящее.

Часто мы стремимся осуждать других потому, что хотим оценить наши собственные способности, убеждения и ценности. Согласно исследованию, проведенному Сидни Шрогером и Марион Паттерсон, осуждение других позволяет нам оценить и сравнить наши способности, убеждения и ценности со способностями, убеждениями и ценностями других [13]. Это объясняет тот факт, что обычно мы судим других в тех областях, которые важны для нас самих.

Например, в моих интервью с женщинами я часто слышала, что женщины все время чувствуют, что другие особы судят их внешность и то, какие они матери. А мужчины в своих интервью рассказывали, как другие мужчины постоянно меряются с ними финансовой успешностью, интеллектом и физической силой. Иногда, задыхаясь под жесткими гендерными идеалами нашей культуры, мы по ошибке начинаем верить, что можем избежать давления, осуждая других: «Смотри-ка, а я по сравнению с ней очень даже ничего».

Стыд, страх и тревога – благоприятная почва для осуждения. Когда мы сами стыдимся чего-то или когда мы по этому поводу тревожимся, боимся, чувствуем угрозу – удержаться от осуждения практически невозможно. В наших интервью всплыли три темы, которые постоянно вызывали болезненно жесткие суждения участниц. Как ни странно, то были не аборты, политика, религия или другие злободневные проблемы. Это были вещи самого интимного характера: зависимости, воспитание детей и измены мужу. Когда речь шла о чем-то другом, женщины обычно испытывали угрызения совести, если судили других слишком строго, но как только доходило до этих трех тем – они вещали безапелляционно и ничуть не раскаивались в своих злобных суждениях.

Например, я говорила с одной женщиной, которая рассказывала мне, как ей бывает стыдно, когда родители критикуют ее воспитание детей. Она сказала: «Воспитание критикуют все. Немногие отметят то, что получается хорошо; обычно только и делают, что ищут во всем ошибки». Она рассказала, что работала с консультантом по взаимоотношениям родителей с детьми, читала книги, действительно очень старалась, и ей бы очень хотелось, чтобы кто-то просто оценил ее труд. «И вот в чем штука, – говорила она. – Я всячески стремлюсь быть хорошей мамой. Пытаюсь не злиться, не кричать на детей. Стараюсь быть терпеливой. Но, когда все-таки мое терпение лопается и я начинаю злиться, мне бывает очень плохо. Я никогда не бью детей, не говорю им гадостей, но иногда злюсь. Чтобы быть хорошей мамой, я очень много работаю над собой. Если вы своих детей бьете, грубо хватаете, толкаете или дергаете, я вас знать не хочу. Если вы шлепаете своих детей, между нами, скорее всего, не может быть ничего общего. Если вы грубите детям, говорите им обидные вещи, я этого слышать не хочу и рядом находиться не собираюсь».

Учитывая ее собственную чувствительность к осуждению, легко назвать ее критику других самодовольным лицемерием, но я не уверена, что это правильно, по крайней мере не в данном случае. Я услышала больше страха и стыда, чем злобы.

Это порочный круг. Когда нас осуждают, мы чувствуем себя задетыми, нам стыдно, и мы начинаем осуждать других, чтобы почувствовать себя лучше. Я снова и снова наблюдала этот феномен в интервью, и мне становилось все понятнее, что мы перестанем осуждать только в том случае, если будем очень тщательно следить за своими мыслями, чувствами и словами. Настоящая эмпатия требует от нас воздерживаться от осуждения, и это очень трудно, если мы не обладаем определенным самосознанием. Мы должны знать и понимать самих себя, прежде чем научимся знать и понимать других.

Понимать чувства другого. Чтобы это произошло, мы должны войти в контакт с собственными чувствами и эмоциями и вообще освоиться в большом и сложном мире эмоций и чувств. Для многих этот мир – другая планета, с непонятным языком и способом мышления. Например, если мы не умеем распознавать тонкие, но важные различия между разочарованием и злостью в самих себе, то практически невозможно распознать их в других. Если мы не можем распознать страх, когда мы его чувствуем, и признаться себе в этом, то как же мы сможем эмпатически контактировать с другим человеком, когда он боится?

Эмоции зачастую трудно выявить, и еще труднее дать им определение. Это в особенности верно для тех, кого в детстве не научили словам и умениям, необходимым, чтобы ориентироваться в мире эмоций. К сожалению, таких среди нас большинство.

В случае с Дон она ясно дала мне понять, что она знает, что я чувствую, когда сказала: «Ты пытаешься все это совместить» и «Тебе кажется, что ты не сможешь везде успеть в эти выходные». Ей не потребовалось говорить умные слова о том, что «я слышу, что ты переживаешь высокий уровень тревоги вместе со страхом разочаровать других». Она высказалась куда проще. И я совершенно не уверена, что подобный слог так же сильно подействовал бы на меня. У Дон была другая задача: донести до меня тот факт, что она приняла мою точку зрения и мои чувства по поводу неприятной ситуации в школе.

Уметь высказать ваше понимание чувств другого человека. Мне этот последний шаг иногда кажется рискованным. Я знаю, что, когда я учу умению быть эмпатичными студентов магистратуры, именно здесь они часто спотыкаются (впрочем, как и все мы). Представьте себе, что Дон недопоняла мои чувства или не смогла полностью принять мою точку зрения и ответила бы примерно в таком духе: «Как я тебя понимаю, это дико бесит. Как Стив мог забыть принести это дурацкое печенье? Почему мы должны всегда обо всем помнить?» Думаете, это закрыло бы возможность для эмпатического обмена чувствами? Нет. Не закрыло бы. Еще раз: эмпатия – это не только слова. Это когда ты полностью погружен в разговор и очень хочешь понять состояние другого человека. Если бы я услышала, что Дон искренне сочувствует мне, но не совсем понимает мою точку зрения, я, наверное, сказала бы что-то вроде: «Нет. Дело не в Стиве. Я психую оттого, что выходные еще толком не начались, а я уже успела напортачить».

А если бы Дон не была погружена в разговор и не слушала бы меня как следует, я не стала бы общаться с ней дальше и пытаться добиться от нее того, что мне было нужно. Я бы просто приняла ее реплику про Стива и поддакнула бы: «Угу, вечно все ложится на мамины плечи» – и пошла бы дальше. Но когда я сказала ей, что мне не смешно, она сразу перестала шутить. Поэтому я знала, что она слушает и хочет меня услышать.

Эмпатия, храбрость и сочувствие

Для каждой истории нужен голос, чтобы ее рассказать, и уши, чтобы ее выслушать. Предлагая вам свою работу о стыде в жизни женщины, я надеюсь достичь двух целей: дать голос безгласным и уши тем, кто не слышит. Моя первая цель – поделиться сложными и важными историями, которые женщины часто держат при себе, потому что им стыдно. Я хочу поделиться их голосами, так как их истории – это наши истории. Они заслуживают того, чтобы их рассказали. Моя вторая цель – передать эти истории так, чтобы вы их услышали. Проблема часто не с голосом, а со слухом. Часто голоса-то есть: поют, кричат, жаждут быть услышанными, но мы их не слышим, потому что нас глушат страх и боязнь быть обвиненным. Храбрость дает нам голос. Сочувствие дает нам слух. Без этих двух составляющих невозможны эмпатия и общение. Я опять-таки не говорю о храбрости героев, я – об обыкновенной повседневной храбрости, о той, которая позволяет поделиться своей историей от чистого сердца. Чтобы позвонить Дон и рассказать о печенье, мне нужно было набраться храбрости. Чтобы выслушать меня, Дон потребовалось сочувствие и ее желание принять в свой мир мои острые переживания. В следующих двух разделах мы рассмотрим храбрость и сопереживание по отдельности, но перед этим мне хотелось подчеркнуть важность того, как они работают вместе.

В предисловии я упоминала об истории слова «храбрость». Вообще говоря, слова со временем часто меняют значение, но многие полагают, что изменение смысла слова «храбрость» отражает культурный сдвиг, заглушивший женские голоса и истории. В конце 1990-х годов в Вермонте собрались 150 терапевтов, чтобы поговорить о храбрости и об эволюции значения этого слова. Элизабет Бернштейн, терапевт, одна из организаторов конференции, объяснила, что храбрость – это не только битвы с драконами, но и умение говорить себе правду и высказывать то, что думаешь.

Преподобная Джейн Спар, пресвитерианский священник и борец за права сексуальных меньшинств, также присутствовала на конференции. Преподобная Спар рассказала истории святого Георгия и святой Марты, чтобы проиллюстрировать разное понимание храбрости. Она объяснила, что святой Георгий победил дракона, потому что дракон был плохим, но святая Марта приручила дракона и подружилась с ним. «Такова феминистическая легенда, – сказала она. – Храбрость может означать – убить дракона. Но, возможно, она состоит также и в том, чтобы приручить свои страхи?»

Сьюзен, Кайла, Тереза, Сондра, Джиллиан и другие женщины – участницы интервью поразили меня своей откровенностью. Но, слушая их истории, я поняла, что это не просто откровенность: это – храбрость. Каждая из участниц решительно пошла навстречу своим страхам, чтобы мы могли научиться преодолевать свой стыд. Когда мы рассказываем наши истории, мы меняем мир. Понимаю, звучит пафосно, но я в это верю. Мы даже не представляем, как именно наша история может повлиять на жизнь другого человека: нашего ребенка, родителя, мужа или незнакомца, – который слышит ее в очереди или читает в книге.

Но храбрость, особенно ту повседневную храбрость, столь необходимую нам, чтобы говорить вслух о своем стыде, не так-то просто и легко приобрести. Нам говорят: «Просто расскажи, как это было, выговорись». На самом деле все сложнее. Иногда мы прекрасно понимаем, чем может грозить нам наша искренность, и осознаём последствия этих откровений. Когда мы дойдем до четырех элементов стыдоустойчивости, вы увидите, что многим приходится немало потрудиться, чтобы научиться откровенности. Иногда посочувствовать означает выслушать, а иногда – просто посидеть рядом, окунуться в страх, заставляющий человека молчать.

В своей статье о повседневной храбрости в жизни девочек и женщин Энни Роджерс пишет: «Мы можем понять, откуда взялась храбрость, если расскажем историю о том, как изменялся смысл этого слова [14]. За пять веков, с 1051 до 1490 года, понятие “храбрость” было отрезано от корней, связанных с сердцем и чувствами. Другими словами, храбрость постепенно перестала ассоциироваться с тем, что традиционная западная культура считает женскими качествами, и пришла к значению “черта характера, при которой человек встречает опасность без страха и не отступает перед ней”. Такое определение ассоциировалось со смелостью и героизмом мальчиков и мужчин. Слово постепенно теряло смыслы: храбрость девочек и женщин в западной культуре становилась незаметной».

Нет храбрости – мы не можем говорить о себе. Не говорим о себе – утрачиваем возможность переживать эмпатию и продвигаться к стыдоустойчивости.

Эмпатия – это умение или возможность погрузиться в собственный опыт, чтобы войти в контакт с опытом собеседника; сочувствие – это желание так поступать. Собирая материал для этой книги, я прочла о сочувствии все, что смогла найти. Однажды я заметила поразительное совпадение между рассказами моих женщин и работой американской буддистки Пемы Чодрон. В своей книге «Там, где страшно» («The Places That Scare You») [15] Чодрон пишет: «Когда мы начинаем сочувствовать, мы можем испугаться, что нам самим будет больно. Сочувствие – занятие рискованное. Нужно уметь расслабляться и осторожно продвигаться к тому, что нас страшит. Все дело в том, чтобы страдание, в которое мы погружаемся, не усиливалось до отвращения, чтобы страх смягчал нас, а не заставлял сопротивляться».

Когда мы слышим и видим, как кто-то рассказывает нам историю своего стыда, можем ли мы погрузиться в те болезненные переживания? Когда Эллисон, у которой мать покончила с собой, говорит нам о ее смерти и о том, что это значило для нее, сумеем ли мы разделить эту боль? Когда женщина говорит нам про сына-наркомана, мы сможем разделить ее позор? А вдруг нам захочется сменить тему или заняться утешениями? Если мы желаем открыть свое сердце и быть вместе с человеком, мы стремимся к практике сочувствия.

Я назвала это практикой, потому что полагаю, что сочувствие – это умение, в котором нужно постоянно практиковаться. Чодрон учит, что мы должны честно осознавать пределы своих возможностей и не ругать себя за срывы. «Мы должны храбро открываться страданию, не оправдывая и не проклиная себя. Когда мы раскрываем наше сердце нашей собственной скорби и скорби другого существа, нам может стать больно. И мы учимся сочувствию на наших неудачах так же, как и на случаях успеха. Взращивая в себе умение сочувствовать, мы исходим из всей цельности нашего опыта – наших страданий, эмпатии, нашей жестокости и ужаса. Иначе и быть не может. Сочувствие – это не отношения целителя и раненого. Это отношения равных. Только если мы знаем наши собственные темные стороны, мы сможем вынести темные стороны других. Сочувствие становится реальным, когда мы познаём наше общее, человеческое».

Лучше поздно, чем никогда

Меня часто спрашивают, бывает ли такое, что эмпатию выражать уже поздно. Можем ли мы вернуться в прошлое, если уже упустили возможность проявить эмпатию? Что интересно, многие женщины говорили об этом в интервью: «Лучше поздно, чем никогда». Запоздалая эмпатия не так действенна, как выраженная сразу, но возможность упрочить взаимоотношения остается. Приведу пример из своей жизни.

Как-то я обедала с подругой. У нас обеих тогда были маленькие дети. Подруга сидела с ребенком дома, я готовилась вернуться на работу. Она говорила мне, что ей ужасно грустно оттого, что они с мужем, вероятно, не будут больше заводить детей. Она объясняла, что, хотя временами и с двумя нелегко приходится, ей всегда хотелось троих-четверых и трудно принять тот факт, что она уже не станет многодетной мамой. Подруга говорила, я слушала, а сама думала: «Господи, да о чем она? Двое – это прекрасно. Я так счастлива. Для меня это то, что надо». И я ответила ей примерно в таком духе: «Двое – самое то. Пойдут в школу, увидишь, будет гораздо труднее. К тому же ты сможешь вернуться на работу или закончить образование, в общем, заняться чем хочешь». Она была слегка поражена моим ответом и даже замялась, не зная, какие подобрать слова. «Ну, мне сейчас очень нравится сидеть с ними дома. И если бы родился еще один, это не помешало бы мне вернуться к учебе или работе, если бы я захотела, конечно. Я не побоялась бы работать или учиться, имея трех-четырех детишек».

Я фыркнула: «Ну и зря бы не побоялась».

Она быстро сменила тему. Минут десять мы неловко поболтали ни о чем, потом разошлись по своим машинам и отправились по домам. Я чувствовала себя ужасно. Спустя две минуты после того, как мы уехали с парковки, я позвонила ей на мобильник: «Ты где?»

Она удивилась: «На углу. А что? С тобой все в порядке?» Я сказала, что мне надо поговорить с ней, и попросила остановиться на ближайшей заправке.

Я тормознула рядом с ее машиной и подошла к ней. Она вылезла и спросила: «Что случилось?» Я объяснила: «Хочу извиниться за то, что я сказала и… и… за то, чего не сказала. Когда ты со мной поделилась, как тебе хотелось бы стать многодетной и как грустно, что этого уже не случится, я не вошла в твое положение. Мне правда очень жаль. Я хочу тебя понять, хочу побыть с тобой. Можно я попробую еще раз?»

Мне повезло. Она была храбрым человеком. Она заплакала и сказала: «Да, ты сказала неприятную вещь. Я сильно расстроилась. Мне очень тяжело». Я тоже заплакала. Мы немного поговорили об этом и обнялись. Она поблагодарила меня за то, что я решила вернуться, а я сказала ей спасибо за то, что она приняла мои извинения и, что не менее важно, дала мне попробовать еще раз выслушать ее. Чтобы делиться своими чувствами, нужна немалая храбрость. А если приходится делать это дважды, требуется еще больше храбрости, особенно если в первый раз вам не дали выговориться.

Позже, поразмыслив над этим случаем, я поняла, что произошло: когда подруга начала говорить со мной о том, что у нее не будет больше детей, я мгновенно почувствовала в ее голосе печаль, и это напугало меня. По сути, я запретила себе сопереживать. Я могла вынести злость, страх, может быть, даже стыд. Но не печаль. В тот момент я жила в сильном стрессе и тревоге, потому что мне нужно было в ближайшее время сдать книгу. У меня в то время была и своя печаль: мне предстояло выйти на работу и оставить дома ребенка. Я пропустила ее рассказ сквозь собственные эмоции. Другими словами, загромоздила своими проблемами дорогу к сочувствию. Бывает, что мы упускаем возможность проявить эмпатию. Специалисты в области душевного здоровья называют это «ошибками эмпатии». Бывает и так, что люди, находящиеся рядом с нами, не могут дать то, что нам нужно. Если такое случается изредка и если мы даем себе труд исправлять ошибки эмпатии, большинство наших связей переживают их и даже становятся крепче. Но если такие ошибки происходят постоянно, отношения, скорее всего, будут прерваны. В особенности – если нас то и дело тянет размышлять и оправдываться по поводу того, что мы не проявляем к человеку эмпатии или он не проявляет ее по отношению к нам.

Я могла бы легко сказать себе: «Все-таки правильно, что она услышала мое мнение. Она хочет еще одного младенца прямо сейчас – сумасшедшая. Жаль, что это ее так задело, но кто-то должен был ей это сказать». А подруга могла бы ответить мне на мою просьбу об извинениях так: «Да ладно. Ничего страшного. Все в порядке». Развивать эмпатию – непростое дело. Стыд – многосторонняя проблема и требует комплексного решения. Каждый из четырех атрибутов эмпатии требует от нас знать самих себя, действовать искренне и взаимодействовать с умом и сердцем другого человека. Акт эмпатии помогает стать устойчивее к стыду, стирает страх и разобщенность.

Эмпатия и связь

Связь с кем-либо для женщины означает поддержку друг друга, разделение переживаний, приятие, принадлежность общему целому. На иллюстрации (стр. 82) можно видеть, что люди и группы людей, которые в одной области усиливают ожидания общества, приводящие к стыду, в другой области являются ценным источником выстраивания отношений. Наши отношения – это нити. Мы можем плести из них паутины, в которых люди будут запутываться, а можем ткать одеяла заботы и поддержки. Это наш выбор. Например, кто-то из наших коллег умеет замечательно сглаживать потенциально стыдные ситуации, связанные с профессиональной деятельностью, но при этом поддерживать стереотипы или отпускать замечания, вызывающие стыд в других областях жизни, например в отношении материнства или сексуальной ориентации.

Исследователи и активисты Лоррэн Гутьеррес и Эдит Анне Льюис создали концепцию связи [16]. Эта концепция учитывает способность связи противостоять утверждениям, ожиданиям и стереотипам, из которых соткана паутина стыда. Они пишут: «Связь служит двум целям: развитию сети социальной поддержки и созданию силы путем взаимодействия. Соприкосновение с другими людьми в одних и тех же ситуациях дает человеку возможность получать и оказывать помощь, учиться новым умениям путем моделирования ролей, вырабатывать стратегии для сопротивления возможному давлению коллектива и взращивать потенциал для будущих действий».

Когда мы развиваем и практикуем эмпатию, храбрость и сочувствие, мы переходим от разобщенности к включенности, связи. Это дает нам необходимую свободу любить то, что мы ценим, а не запутываться в чужих ожиданиях. Начинать практиковать эмпатию надо с самой важной из своих связей – той, которая существует у нас с собственным «я». Об эмпатии к себе я буду говорить в главе 9, но хочу упомянуть о ней и здесь. Важно понять, что мы не можем быть эмпатичными к другим, если не практикуем эмпатию по отношению к себе.

Если, например, мы жестоко судим себя и не можем или не хотим признать свои собственные эмоции, нам будет трудно и в отношениях с другими. Если мы, совершая ошибку, говорим себе: «Я тупица, я ничего не могу сделать как следует», мы с большей вероятностью подумаем то же самое о нашем ребенке или муже, когда ошибутся они (даже если вслух и не скажем). Эмпатия и связь требуют от нас, чтобы мы знали и принимали себя, только так можно научиться знать и принимать других.

Преграды для эмпатии

В разговоре мы часто путаем эмпатию с жалостью. Однако в интервью женщины предельно внятно объясняли различие между ними. Когда они говорили о своей способности преодолевать стыд, они четко указывали на эмпатию: нужно поделиться чувствами с тем, кто сможет их понять и правильно к ним отнестись. Напротив, женщины использовали такие слова, как «ненавижу», «презираю» и «не выношу», когда речь шла о том, кто хочет вызвать к себе жалость или напрашивается на нее. Поиск эмпатии вызван необходимостью знать, что мы не одни. Нам нужно знать, что другие испытали те же чувства и что наши переживания не помешают нам быть принятыми и одобренными. Эмпатия помогает нам развить устойчивость к стыду. А жалость может даже усиливать стыд.

Чтобы проиллюстрировать различия между жалостью и эмпатией, вернемся к истории с печеньем. Примерно через неделю после моего разговора с Дон мы со Стивом обедали с друзьями, которым прекрасно удавалось сочетать работу с семьей. За обедом они рассказали историю о родителях, которые имели нахальство принести в класс на день рождения их семилетнего сына приторные сласти из супермаркета в полиэтиленовом пакете.

Конечно, я-то оказалась еще нахальнее: я вообще присвоила себе чужое печенье. Поэтому я сказала в ответ: «Ну, когда я вообще вспоминаю про угощения, то, конечно, покупаю их в магазине – у меня редко выдается время что-нибудь испечь». Они с лицемерным дружелюбием опустили глаза, как будто думали: «Гм, так и запишем».

И вот эта их реакция почему-то заставила меня поведать историю с присвоенным печеньем. Может, я их проверяла: если они так отзываются о сластях из магазина, есть ли у нас вообще хоть что-то общее? Дон выказала эмпатию, но она в то время не была матерью. А может, я пыталась добиться от этих суперродителей прощения своих грехов? Если они меня поймут, значит, со мной все в порядке. Как всегда в таких случаях, начинаешь говорить вполне бодро, но к середине рассказа уже сдаешь, пропускаешь самые неприятные детали и вообще стараешься побыстрее закончить эту историю. Не знаю, чего я ждала, но уж точно не думала, что они буквально ахнут и закроют глаза (как будто один мой вид мог их ослепить). Когда я закончила, они в такт закачали головами и с жалостью посмотрели на меня. Идеальная мама наклонилась ко мне и сказала: «О боже, как это ужасно. Я бы так никогда не поступила. Мне очень жаль».

Их жалость была как пощечина. Как и любая жалость, она нашептывала: «Я здесь, а ты – там. Мне тебя жаль, мне очень грустно. Но тем не менее, хоть мне и жаль, пойми меня правильно: я – здесь, а ты – вон там». Это совсем не сочувствие.

В большинстве случаев, когда нам жаль кого-то, мы не стремимся увидеть мир так, как его видит этот человек. Мы смотрим на других из своего мира и испытываем грусть или жалость. Жалость – это примерно вот что: «Я не понимаю твоего мира, но, с моей точки зрения, все довольно скверно». Худшие слова: «я бы так никогда не поступила». Когда она это сказала, было совершенно ясно, что она не видела мир так, как я. Она видела мой опыт из своего окошка, через свои линзы, и это, повторяю, не эмпатия. Кроме того, я почувствовала, что меня осуждают. Я не услышала ничего, что бы показало мне, что она поняла мои чувства, и она никак не продемонстрировала мне, что понимает мои переживания. Когда мы ищем эмпатию, а находим жалость, то чувствуем себя еще более одинокими и обособленными. Эмпатия – это связь. Жалость – это разобщение.

Другая сторона медали – это когда мы сопереживаем человеку, который просит о жалости. Проблема сложная. Жалости ищут, когда чувствуют примерно вот что: «Пожалей меня, ведь я единственный, с кем это случилось», или «моя ситуация самая ужасная, хуже нет ни у кого». Это, естественно, вызывает разобщение и отторжение. Люди, ищущие жалости, не хотят эмпатии или признания того, что подобный опыт – общий; они жаждут подтверждения своей уникальности. Когда я на своих семинарах говорю на тему поиска жалости, участники обычно начинают волноваться и раздражаться. Я давно научилась разряжать атмосферу, надо лишь спросить: «Кто из вас знает человека, который ищет жалости, и сейчас, когда я говорю об этом, представляет себе этого человека?» Неизменно по всей комнате поднимается лес рук – участникам не терпится поговорить о том, кого они вообразили, и о том, как этот человек их раздражает.

Многие рассказывали мне, что чувствуют манипуляцию, когда их близкие напрашиваются на жалость. Я слышала такие фразы даже от терапевтов, которых часто ставят в тупик ищущие жалости пациенты. Когда кто-то хочет, чтобы его пожалели, вполне обычная реакция – презрение и возмущение. Эта ситуация кажется проигрышной для всех. С одной стороны, человек утверждает, что у него все хуже всех и никто не в силах его понять, с другой – ищет нашего одобрения.

Одна участница интервью рассказывала: «У меня в семье только мужу может быть тяжело. Даже если со мной происходит то же самое, что и с ним, или даже хуже, все внимание должно уделяться только ему. Он не просит ему помочь. Он лишь желает услышать от меня, что его жизнь тяжела, несправедлива и куда хуже, чем моя. Он считает, что он работает больше, спит меньше и делает больше. Честное слово, это не так».

Иногда лучшее, что мы можем сделать для того, кто просит жалости, – это притворно вздохнуть: «Да, это очень тяжело!» или: «Ничего себе, худо тебе пришлось!» Но внутри себя мы думаем что-то вроде: «да наплюй ты на все это», или «какая ерунда», или «сколько можно ныть». Иногда выпрашивание жалости так злит и возмущает нас, что мы не можем выдавить из себя даже притворных эмоций. Но как бы ни прошел разговор, легко понять, почему наш обмен репликами редко выходит на уровень реального контакта и взаимопонимания.

Поиск жалости зачастую связан с желанием показать свою уникальность, но мы, конечно, можем сказать, что «нам одиноко» и «мы чувствуем себя единственными, кто…», не выпрашивая жалости. Отличие эмпатии от жалости – в нашей мотивации, в том, как и для чего мы хотим поделиться страданиями. Ирония в том, что причиной поиска жалости нередко является стыд.

На первом курсе докторантуры я часто искала жалости. Неудивительно, что чем больше я это делала, тем более одинокой я себя ощущала. Я была так загружена занятиями, что постоянно боялась провала и стыдилась своей возможной несостоятельности. Поэтому я просто не могла сказать: «Я тону. Я как муха в молоке. Если я не справлюсь, жизнь кончена». Хотя это чувство знакомо практически всем, кого я знаю, в тот момент я не могла ясно понять и тем более описать свои реальные чувства. Я говорила: «Вы себе не представляете, как это трудно. Это не то что не получить должность или провалить экзамен». Для людей, окружавших меня, это звучало как «это важнее, чем все, что вы когда-либо делали, так что пожалейте-ка меня как следует». Если друзья и близкие откликались на мои мольбы не совсем искренней жалостью, я начинала грызть себя еще больше, думая: «Да-а, им-то хорошо, они-то не пишут диссертацию!»

Когда мы обнаруживаем, что ищем жалости, полезно сделать шаг назад и подумать о том, что мы чувствуем на самом деле, чего мы хотим и в чем по-настоящему нуждаемся. Когда же нас просят проявить жалость, мы должны решить, хотим ли мы просто пожалеть человека и следовать дальше, или на самом деле нам следует попытаться войти с ним в контакт и отреагировать эмпатией.

Если мы все-таки хотим его понять, иногда можно начать сочувствовать так: «Да, нелегко тебе приходится, расскажи обо всем поподробнее». Или: «Да, мне трудно себе представить, каково это. Расскажи, чтобы я поняла». Когда я веду группы, я иногда даже говорю вот так, прямо: «Ты утверждаешь, что никто не может понять твоей ситуации, но все-таки просишь понимания. Что мы можем сделать? Мы хотим войти с тобой в контакт, а ты говоришь, что это невозможно». Часто диалог, начавшийся с таких вопросов, может привести к настоящей связи и эмпатии.

Другое препятствие к выработке эмпатии – это феномен, который я называю «подбросить козыри». Он во многом связан с поиском жалости. Женщины часто рассказывали мне, как им было худо, когда, собрав всю свою храбрость, они рассказывали кому-то о своих бедах – и натыкались в ответ на «Это еще что! Вот у меня…».

• У тебя мать пьет? Это еще что, вот у меня сестра наркоманка.

• Тебе тридцать и ты не замужем? Это ничего. Быть одинокой матерью, как я, гораздо труднее.

Когда мы начинаем соревноваться, чья ситуация хуже, чье бремя тяжелее, чья боль больнее, – мы теряем из виду тот факт, что большинство наших страданий имеют один и тот же корень: бессилие и разобщенность.

Если мы тратим силы на то, чтобы превзойти другого в борьбе за «последнее место», или наступаем друг на друга, чтобы выбраться из болота стыда, то стыд победит нас всех. Он победит, потому что, когда нам говорят «это ничего», мы и чувствуем себя ничем. Большинство из нас будут растить свой стыд в молчании, потому что не рискнут поделиться чем-то таким, что может быть «не так ужасно», как у кого-то еще, или «недостаточно ужасно», чтобы гарантировать эмпатию.

Лоррэн, девушка чуть за двадцать, рассказала, как ей было стыдно, когда она однажды рассказала своей соседке по общежитию про своего брата-подростка. Брат был болен шизофренией и до того, как его начали лечить, успел совершить насильственные действия. «Она несколько раз спрашивала меня про брата. В конце концов я все рассказала и заплакала. Я объяснила, что я стыжусь не брата, а того, что родители держат его в интернате для душевнобольных. Она промолчала в ответ». Когда я спросила Лоррэн, что было дальше, она ответила: «Подружка встала, а потом возразила мне: “Это пустяки. Вот у Кендэлл маленькая сестренка погибла в автокатастрофе. Это гораздо хуже”. И пошла в ванную. Я почувствовала себя ничтожеством. Лучше бы я ничего ей не рассказывала».

Мы не знаем, почему соседка Лоррэн не смогла или не захотела ответить эмпатией. Может, она испугалась чувств, которые заметила в Лоррэн, или просто ей не было дела до всего этого. Причины могут быть разные. Вот еще пара распространенных реакций, служащих примером того, как легко промахнуться мимо эмпатии.

«Мне кажется, что мой брак разваливается у меня на глазах».

Ответ А: «Да ну, вы с Тимом такая прекрасная пара, у вас все будет хорошо, я уверена».

Этот ответ сигнализирует собеседнику: «меня не услышали» и «им неинтересно».

Ответ B: «У вас хоть есть чему разваливаться. У нас-то с Джоном уже много лет нет настоящего брака».

Такой ответ я называю «повернуть на себя». Ни участия, ни эмпатии в нем нет ни капли. В том, что касается эмпатии, жестких правил мало, но одно точно есть: никогда не начинай предложения с «…хоть».

«У меня был выкидыш». – «Ты хоть забеременеть смогла». – «У меня нашли рак». – «Хорошо хоть нашли вовремя». – «Моя сестра борется с алкоголизмом». – «Ну хоть не с наркоманией».

Эти «хоть» свидетельствуют исключительно о нашем собственном дискомфорте. Этим словом мы просто затыкаем собеседнику рот.

Ответ C: «Тебе одиноко, наверное. А я могу чему-нибудь помочь?»

Вот в этом ответе присутствует эмпатия. В этом варианте нет осуждения. В нем предпринимается попытка понять, как собеседник может себя чувствовать. Даже если ему не одиноко, он имеет возможность ответить, и он знает, что вы стараетесь понять его мир.

Желание «найти нужные слова» или «правильно отреагировать» может быть самым большим препятствием для эмпатии и сочувствия. Мы начинаем тревожиться, не скажем ли что-нибудь не то, и, еще не начиная говорить, уже теряем возможность помочь человеку. Мы тушуемся, меняем тему или просто уходим. От соседки Лоррэн не требовалось волшебных слов. Она могла просто сказать: «Ой, вам, наверное, всем от этого так тяжело». Или: «Я бы тоже очень переживала. А как ему там живется?»

Иногда мы едва услышали чей-то рассказ о стыдной ситуации и уже хотим защититься даже от этого. Мы не хотим слушать. Даже слушать – может быть слишком больно. Одна из причин того, что эмпатия и сочувствие так могучи, – тот факт, что они показывают человеку: «Я могу это выслушать. Это трудно, но я здесь, с тобой».

Еще один способ избежать эмпатии – убедить себя, что мы не можем по-настоящему понять обстоятельства, в которых не побывали. Соседка Лоррэн могла подумать: «Я не представляю, как это – когда брат психически болен. Как же я могу знать, что ответить?» Ключевой момент в том, что если мы хотим налаживать связи, которые действительно помогут нам двигаться от стыда к эмпатии, то мы не можем сопереживать только редким людям, пережившим то же, что и мы сами. Мы должны научиться иметь дело с ситуациями и происшествиями, о которых говорят другие, и пытаться войти в их положение, нам нужно научиться сопереживать.

Например, одна из участниц рассказывала, как трудно ей, афроамериканке, приходится в медицинском вузе. Вот как она описывала свой опыт: «Я стыжусь того, что для колледжа я слишком черная, а для моей семьи и друзей – слишком белая. Все студенты-медики смотрят на меня как на чуждый элемент. Будто я живая иллюстрация “политики равных возможностей”. Дело не только в цвете кожи. Я к тому же из бедной семьи. В колледже учусь на стипендию. Большинство моих друзей получили неполное среднее. Понятно, что в колледже я от всех отличаюсь. А когда приезжаю домой, мне и от близких достается. Бабушка однажды сказала: “Свой белый халат и белые замашки оставь, пожалуйста, за дверью. Хватит корчить из себя Маркуса Уэлби[2]”. Я вела себя как обычно, но они посчитали, что я возомнила, будто я лучше, чем они. Это не так. Я просто хочу чувствовать себя своей хоть где-то».

Осмелюсь заметить, что большинство из нас – не студентки-медики с темной кожей. Большинству из нас незнаком опыт совмещения мира медицины (преимущественно белого и мужского) с жизнью в афроамериканской семье. Если мы прочитаем этот рассказ и подумаем: «Да, ей не позавидуешь, но себя я в таких условиях не представляю» – мы упустим возможность проявить эмпатию. А это важно, потому что наш уровень устойчивости к стыду зависит в равной мере от нашего умения принимать эмпатию – и от умения ее проявлять.

О том, как обычно упускают возможность проявить эмпатию, пишут Джин Бэйкер Миллер и Ирэн Стайвер, исследователи и терапевты из Стоун-центра: «Феномен эмпатии – базовый для всех наших отношений [17]. Мы имеем дело с чувствами, которые присутствуют в отношениях, либо поворачиваясь к человеку лицом – либо отворачиваясь спиной. Если мы отворачиваемся от других, не проявляя понимания того, какие чувства они испытывают, мы неизбежно оставляем человека в какой-то степени недооцененным. Мы также неизбежно отворачиваемся от всей полноты взаимодействия с нашим собственным опытом, обращаясь с ним совершенно нерациональным способом, то есть изолируя себя от других».

Если мы чуть-чуть покопаемся в нашем собственном прошлом, то многие смогут вспомнить, как они стояли одной ногой в одном мире, а другой – в другом. Почти все мы знаем, каково это. Когда я внимательно отнеслась к переживанию балансирования между медицинским колледжем и семейной жизнью, я вдруг подумала о том, как трудно совмещать роль матери и карьеру в мужском академическом мире. Когда я на работе, все окружающие как будто говорят мне: «Прекрасно, что у тебя есть дети, но здесь это никому не интересно. Когда они болеют, ты должна быть здесь. Если садик закрылся, сюда их лучше не приводить». То есть в этом мире мне позволено быть матерью, если только я не отвлекаюсь от академической работы. А в другом мире я – мама, и с моей работой, которая важна для меня, можно смириться, но только если это не нарушает жизни нашего дома.

Иногда мне удается балансировать. А иногда я начинаю опасаться, что эти два мира так далеко разойдутся друг от друга, что я потеряю точки опоры в обоих. И самое ужасное чувство для меня – что я единственная должна разрываться надвое.

Я не афроамериканка и не учусь в медицинском колледже, но у меня есть схожий опыт в смысле балансирования между двумя мирами, которые иногда кажутся взаимоисключающими. Порой из-за этого я чувствую себя одинокой, недостойной, «какой-то не такой». Поэтому, когда я читаю рассуждения афроамериканской девушки по поводу стыда, я, конечно, вовсе не собираюсь проецировать свои переживания на нее, но могу затронуть в себе струны, которые отзываются на этот рассказ, и, таким образом, сопереживать ей.

Мне нет нужды рассказывать ей свою историю. Я не стала бы говорить ей: «Я понимаю, каково тебе приходится», потому что точного понимания у меня нет. Я представляю, как это – пытаться совмещать разные роли; но расизма я на себе не испытала. Я не имею представления, насколько устаешь от постоянного переключения с одной культуры на другую, чтобы вовремя «вписаться». Я не верю в то, что можно полностью понять расизм, сексизм, гомофобию, эйджизм и другие формы дискриминации, если мы сами на себе их не испытали. Но я полагаю, что каждый в силах постоянно совершенствовать свое понимание дискриминации и видеть, каким образом ты сам принимаешь в ней участие. Эмпатия – хорошее начало для этого. Я слишком часто вижу, как чувство незаслуженного превосходства убивает эмпатию. Под незаслуженным превосходством я понимаю те преимущества, которые даны нам просто потому, что мы принадлежим к белым, гетеросексуалам, являемся членами определенных групп. Мы можем увязнуть в том, что я называю «классовым стыдом». Это не то, что «классовая вина» (или «вина белых»). Вполне нормально чувствовать вину за то, что отослал письмо с расистским высказыванием или рассказал обидный анекдот. Вина может инициировать определенные изменения. Вина помогает нам делать выбор в соответствии со своими ценностями. Стыд – не помощник. Если мы стыдимся из-за того, что не знаем, как относиться к непохожему на нас человеку или как контактировать с тем, кто сталкивается с дискриминацией, мы увязаем. Если мы думаем: «Я плохой, потому что не могу найти с ней ничего общего» или «Я плохой, потому что у меня это есть, а у них нет» – нас парализует.

Лично я дожила до момента, когда отбросить предрассудки для меня стало важнее, чем избегать ситуаций, в которых меня могут обвинить в каких-то нелицеприятных действиях. Теперь я знаю: мне лучше принять тот факт, что я страдаю от того же множества предубеждений, что и другие люди. Это позволило мне направить свои силы на то, чтобы отучаться от предрассудков и менять их, а не доказывать, что у меня они отсутствуют.

Когда мы честно признаемся в своей ограниченности, мы уменьшаем вероятность увязания в стыде. Это очень важно, потому что стыд мешает нам развивать в себе эмпатию. В конечном итоге, если стыдиться своих преимуществ, это лишь подогреет расизм, сексизм, гетеросексизм, дискриминацию по возрасту, классовое чванство и т. п. Я не должна знать, «как вы в точности себя чувствуете», – я лишь должна затронуть ту часть своей жизни, которая позволит мне стать открытой для понимания вашего опыта. Если я смогу ее затронуть, я воздержусь от осуждения и смогу отнестись к рассказу с эмпатией. Здесь и может начаться исцеление как личности, так и общества.

Представьте, что было бы, если бы мы могли быть отзывчивыми только с теми, кто пережил точно то же, что и мы сами. Мы все были бы тогда очень одиноки. Жизненный опыт – как отпечаток пальцев: двух одинаковых не существует. Более того, если бы даже у нас был, по нашему убеждению, совершенно одинаковый жизненный опыт с кем-либо, мы все равно не могли бы представить себе, как тот человек себя чувствовал в ситуации, схожей с нашей. Возвращаясь к метафоре с линзами: у каждого из нас слишком большой их набор, чтобы пережить что-то точно так же, как кто-то другой.

Ниже я описываю еще пять стыдных переживаний из моего исследования. Под каждым я обозначила те эмоции, о которых услышала в интервью, и поместила несколько эмпатических вопросов, которые могут помочь нам взаимодействовать с данными переживаниями.

Переживание. Когда речь идет о стыде, я всегда вспоминаю, как меня изнасиловали, когда я была подростком. Я думаю о том, как это исковеркало мою жизнь, как изменило в ней все. Дело не только в самом акте насилия, ведь потом вся твоя жизнь меняется. Вы чувствуете себя другой, не такой, как все; для вас больше не существует ничего нормального. Все напоминает об этом. Мне не позволено даже вести правильную жизнь. Изнасилование сделало меня такой, какая я есть, и вся моя жизнь запятнана этой гнусной историей. Вот что такое для меня стыд.

Эмоции. Ощущение клейма, ненужность, униженность, непонятость. Горе, потеря, фрустрация, гнев.

Загляните в себя. Вы переживали опыт, из-за которого вас могут осуждать? Вы находились в ситуации, когда невозможно отмыться от определенной репутации или события? На вас наклеивали незаслуженный ярлык? Люди называли вас за ваше поведение словами, которых вы не заслуживаете? Вы пытались преодолеть что-то, в то время как другие совершенно не собирались этого забывать?

Переживание. Мне стыдно за то, что я все время ненавижу свою жизнь. Неважно, что у меня есть и сколько, я всегда разочарована. Я все время думаю: «Вот бы мне то-то и то-то – тогда бы я была счастлива». И вот я получаю это и то, но счастливой не становлюсь. Какая-то гадость сидит во мне, и я не представляю, как заставить ее исчезнуть. Я не могу ни с кем об этом поговорить, потому что всех уже тошнит от моего нытья. И я этого очень стыжусь. Похоже, мне никогда не удастся выбраться из этой беды и стать счастливой.

Эмоции. Человек потерян, находится в тупике. Он чувствует злость, усталость, разочарование, смущение, одиночество.

Загляните в себя. Вы никогда не чувствовали, что счастье все время где-то в будущем? Вы не говорили себе, что будете счастливы, когда сбросите десять кило, купите новый дом, родите еще одного ребенка или получите повышение по службе? Вы не определяете успех тем, чего у вас нет? Вы не обесцениваете то, что у вас есть, только потому, что оно не может быть хорошим, потому что имеет отношение к вам? Вы никогда не чувствовали, что люди устали от ваших жалоб или излияний?

Переживание. Мне стыдно, потому что муж ушел к другой, а сын сказал мне, что это из-за того, что я «жирная корова». Ему четырнадцать, он сам не понимает, что говорит, – надеюсь, что не понимает. Он просто повторяет за своим отцом. Кроме того, он злится и, возможно, винит во всем меня.

Эмоции. Обида, потеря, злость, страх, горе, самобичевание, смущение, изоляция, безвыходность.

Загляните в себя. Вы когда-нибудь боролись с желанием обвинить во всем себя? Бывали жертвой горя и злости другого человека? Вам приходилось заботиться о ком-то, когда вы едва можете позаботиться о себе сами? Ваш ребенок когда-нибудь повторял за мужем его оскорбления?

Переживание. Когда я стала партнером в юридической фирме, я впала в жуткую депрессию. Мне казалось, что я работаю очень плохо. Каждый день я шла на работу с мыслью: «Господи, когда же они наконец поймут, что я абсолютно не знаю, что делаю? Я не заслуживала повышения; не заслуживаю партнерства. Они скоро обнаружат, что я на самом деле не справляюсь». Напряжение было так велико, что мне в конце концов пришлось вернуться на прежнюю должность. Думаю, подчиненные меня больше не уважают. Я просто не смогла продолжать в том же духе. Не могу понять, что это было на самом деле: действительно ли я заслуживала этой должности и справлялась со своими обязанностями – или и вправду только прикидывалась. Ужасно стыдно.

Эмоции. Страх, самобичевание, перегруженность, смущение, изоляция, незащищенность, потеря, разочарование.

Загляните в себя. Вам приходилось чувствовать себя самозванцем, когда люди считают вас более умелой, чем вы есть на самом деле? Вы когда-нибудь боялись, что «вас раскусят», хотя ничего плохого не сделали? Вы чувствовали напряжение, боясь разочаровать других?

А себя?

Можно подумать, что безопаснее дистанцироваться от человека, чем добираться до эмпатии, но, как пишет социальный работник Марки Макмиллан, «эмпатия – это дар одобрения, который, сколько бы раз его ни отдали, возвращает нас к нашей собственной правде. Эмпатия исцеляет другого и в то же самое время меня самого».

Еще одно убеждение, мешающее эмпатии, относится к нашим предрассудкам по поводу стыда. Если мы считаем, что стыд – конструктивное чувство, мы можем быть не заинтересованы в проявлении эмпатии. Мы можем выслушивать чьи-то переживания и думать: «Постыдилась бы!» Когда я начинала это исследование, я сомневалась, не существует ли разницы между «хорошим» и «плохим» стыдом. Небольшая группа ученых, работающих в контексте эволюционизма и биологической перспективы, считает, что стыд имеет и негативные, и позитивные последствия [18]. Позитивное последствие состоит в том, полагают они, что стыд может способствовать нравственному поведению. По их мнению, стыд держит нас в узде. Но реальных данных, подтверждающих эту точку зрения, мало, а я семь лет проверяла гипотезу о том, что стыд нельзя использовать, чтобы изменять поведение людей. Поэтому вышеприведенная теория с самого начала показалась мне сомнительной. Но я хотела, чтобы исследование доказало ошибочность этого предположения.

Сноски

1

Здесь и далее цифры в скобках отсылают к разделу «Примечания» в конце книги. – Прим. ред.

2

Маркус Уэлби – герой американского телесериала семидесятых годов, семейный доктор средних лет. – Прим. ред.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.