Сны разума - Птицы Марса

— Число подобных несчастий за последние годы значительно снизилось, но лишь потому, что фарсидки теперь отказываются беременеть из страха, зная, к чему это практически наверняка приведет. Мы все считаем, что Шия вытянула невероятно счастливый билет. Ее ребенок жив. Он появился на свет лишь пару часов назад. К сожалению, с некоторой патологией. В этой части мы сохраним конфиденциальность, не станем предавать огласке. И все-таки самое главное: у нас наконец-то появился живой марсианский ребенок!

Большинство присутствующих встретили эти слова бурей оваций и стоя. Затем посыпались вопросы. Восемьдесят пять мертворождений! Как так вышло?

6

Мангалян и божьи коровки

В небольшом дворике за одним из корпусов Сорбонны стоял дубовый стол. Знаменательная новость о появлении ребенка еще не достигла Парижа, и Мангалян в полном неведении сидел на лавочке, наслаждаясь минутой покоя. По приглашению университета он выступал здесь перед слушателями курса наук о Земле, читая лекции о колонизации и тех достоинствах, которые несла с собой жизнь на Марсе, или, как он выражался, «в новом старом мире». После обеда имел место диспут между Мангаляном и Адрианом Амбуазом, с одной стороны, и группой немецких и китайских ученых — с другой. Тема: необходимость марсианского проекта в целом.

Солнечные лучи омывали дворик мягким светом и теплом. Из стыков каменных плит, которыми он был замощен, пробивались мелкие былинки. У ноги Мангаляна тянулся к небу тоненький желтый цветок с крошечными игольчатыми лепестками и мохнатой сердцевинкой размером с младенческий ноготь.

Сам Мангалян был занят безмятежным разглядыванием божьей коровки. Жучок по листьям переполз на плиту и заторопился перебраться на очередной стебелек. Достигнув его, он взобрался повыше, расправил крылышки и улетел.

Мангалян задался вопросом: а что двигает этим насекомым? Способно ли оно испытывать довольство или досаду? Чем питается? Как умирает? Ему еще не доводилось изучать подобные вопросы, хотя он подозревал, что в общем и целом насекомые проходят путь от личинки до взрослой особи, которую он только что наблюдал. Кстати, что испытываешь, претерпевая такое превращение? И подвергнется ли человечество столь же радикальной трансформации на Марсе? Что может произойти с Розмари — той самой, что упорхнула отсюда под стать божьей коровке?

В это мгновение — пока к нему со стороны учебного корпуса направлялся какой-то человек — он вдруг сообразил, что у жучка не было крапинок на панцире. Странно. Раньше ему казалось, что у всех божьих коровок обязательно бывают крапинки. Должно быть, очередной эволюционный шаг: приспособление к жизни в Париже…

Подошедший мужчина с улыбкой стоял перед Мангаляном. Это и был Адриан Амбуаз, профессор медицины при Сорбонне. В возрасте около сорока пяти, поджарый, с небольшими усиками. В мантии. Его отец в свое время работал в мюнхенском Институте Макса Планка, где полюбил, а затем сделал своей женой элегантную немку, чьи исследования привели позднее к открытию нормона.

Мангалян восхищался отцом Адриана, равно как и его интеллектуально развитой матерью. И как правило, наслаждался беседами с самим Адрианом. Сейчас, однако, он хотел лишь, чтобы его на часок оставили в покое. Впрочем, он поднялся навстречу, и мужчины обменялись рукопожатием.

— Извините, что помешал вашим грезам.

— Ничего страшного. Я всего-то размышлял о божьих коровках.

Адриан недоуменно заморгал и после секундного замешательства сообщил:

— Мне тоже нравятся женщины.

— Чем могу быть полезен? Может быть, хотите подать мне заявление о приеме в марсианскую команду?

Мангалян говорил в шутливом тоне, уже расслабившись на солнышке и не испытывая тяги к беседе. Он вспоминал Розмари Кавендиш, сожалел о собственной неприступности. С другой стороны, и в ее поведении читалась своего рода заносчивость. Ну да чего теперь рядить, было да прошло, словно сон… Пять лет уж минуло, как Розмари оставила Землю ради своих фарсидских занятий.

— Увы, месье, я пришел к заключению, что идея о жизни на Марсе есть не что иное, как химера. — Адриан Амбуаз старательно демонстрировал сожаление, в том числе изящной, полной личного достоинства позой. В официальной профессорской мантии, с вежливой улыбкой на устах, он стоял и сверху вниз выжидательно глядел на Мангаляна, который и не думал подниматься со своего места. — Я поддержал вас в диспуте, но вот личное участие… Нет уж, увольте. Пусть здесь, на Земле, вечная сумятица, путаница и междоусобица, ну а на Марсе что? Вечная скука? И неразрешимая проблема мертворождений?

— И все-таки, Адриан, стоять на той молчаливой планете… Разве это не успех, не достижение прикладной науки? Ведь эту мечту лелеяли столетиями, и сейчас она уже не просто мечта — это скорее сон наяву, который вот-вот…

— Да-да, конечно. В свое время люди сочиняли истории с привидениями, однако уже лет двести пишут рассказы, которые вы, наверное, поспешите окрестить научной фантастикой — сплошные надуманные приключения, о чем зачастую свидетельствует их невдохновленный стиль.

— Ах вот как? Вы, стало быть, не только врач, но и литературный критик? — скривив губы, ответствовал Мангалян, глядя куда-то вдаль.

— Нет-нет, я просто хочу сказать, что в этих повестях не видно подлинной работы мысли, они всего лишь пытаются развлечь сенсационностью неких завоеваний или катастроф. Несерьезное, поверхностное сочинительство.

Мангалян не мог допустить столь огульного охаивания.

— А знаете, сэр, мне в детстве — я в ту пору еще жил на Сан-Сальвадоре — попала на глаза одна книжка, сочиненная неким Гербертом Уэллсом. Позднее я узнал, что он был знаменит и весьма уважаем, пусть даже писал о несуществующих вещах. Конкретно та книжка называлась «Война миров», хотя лично я назвал бы ее «Война против Уокинга», о котором я до той поры и слыхом не слыхивал. Так вот эта история еще как критикует человечество. Если угодно, считайте это наказанием, поркой. Вот вам пример настоящей художественной прозы, или аналогии. Без героя — потому как если он и сыщется, то окажется болезнетворной бациллой.

Амбуаз сверлил взглядом небо, словно надеялся, что раздражение уйдет столбом пара в тропосферу.

— Уэллс был исключением. Наказанием, как вы изволили выразиться. И чего бы там ни утверждала поговорка, это вовсе не подтверждает правило. Сразу по выходу книги Уэллса один из американских журналистов написал продолжение, в котором целая флотилия ракет под командованием не кого-нибудь, а самого Томаса Алвы Эдисона вылетела к Марсу и… как там говорится по-английски?.. и разодрала им всем задницу? Изволите видеть, никакого морализаторства, одно лишь насилие. Уэллсовская ирония потонула в агрессии.

Мангалян ничего не ответил, только вдохнул. Наступила тишина.

Амбуаз с тревогой решил, что гость мог обидеться.

— Пожалуйста, поймите, я ничего не имею против фантазии как таковой. Если на то пошло, я сам в детстве зачитывался «Шпагой Рианнона», чье действие развертывается как раз на Марсе. Романтика в чистом виде, из всех целей — просто создание изящной истории. Кстати, если мне не изменяет память, там не было ни одного сложноподчиненного предложения. Я не сноб. Мне нравилась эта книга.

У Мангаляна окаменело лицо.

— Еще какие темы желаете обсудить?

7

Забота о ребенке

— Прошу прощения, — ответил Амбуаз. Впрочем, руки он сунул при этом в карманы, намекая тем самым, что извиняется не вполне искренне. — Я просто хотел сказать, что насквозь фальшива любая идея о том, что человечеству — включая женщин, которых мы с вами так обожаем, — следует перебраться на Красную планету. Ведь при этом людскому роду грозит не только верное вымирание, но и более серьезная опасность.

— Другими словами?

— Постараюсь коротко. Вы в своих Соединенных Университетах внедрили селекционную процедуру, согласно которой в полет отправятся лишь интеллектуалы да смельчаки с уравновешенной психикой, и, стало быть, наш мир их потеряет. А ведь они страшно необходимы здесь. Именно в таких людях мы и нуждаемся, месье. У нас, знаете ли, дефицит отважных и добрых.

С ближайшей стены спрыгнул полосатый кот и уселся напротив, держа лапки вместе и внимательно разглядывая собеседников, будто собрался вершить над ними суд.

— Я понимаю, о чем вы, — ответил Мангалян, — а вот, скажем, университеты Бордо и Тулузы — нет, раз уже присоединились к СУ.

Амбуаз отмахнулся и от Бордо, и от Тулузы.

— Замечательные люди необходимы как раз тут, если мы хотим хоть на что-то уповать. Они являются залогом более здорового будущего. Дайте нам не ракетно-ядерные системы, а системы цивилизованного существования. Вот в чем состоит моя надежда.

— Надежда? Так ведь именно надежда и преодолевает все препоны и влечет на Марс. Колония уже продержалась… десять лет. Согласен, пока что, увы, ни одного живого младенца, но… Вы надеетесь чуть ли не на чудо, потому как видите, что этот наш мир — старый, изношенный мир — по-прежнему лишен здравомыслия или равновесия, несмотря на всех тех мудрецов и доброхотов, что в штанах, что в юбке, которые в нем отличились за минувшие столетия.

Амбуаз вздохнул:

— Да. И не будем забывать о миллионах, ведущих тихое скромное существование. Кто выполняет мелкую, но нужную работу ради невезучих. Скажем, кормит с ложечки инвалидов или читает вслух безграмотным в каких-нибудь скверах, на улицах или прямо у них в халупах. Но ведь они, может статься, и не утруждают себя надеждами, живут одним днем.

— А вот это, сэр, сущее расточительство ресурсов. Растительное прозябание. Куда лучше жить пессимистом, печься о судьбах мира, алкать чего-то другого, надеяться на новый шанс, быть вечно неудовлетворенным. — Мангалян умолк, на секунду захваченный воспоминаниями. Упустил Розмари, дал ей уйти; от нее осталось только имя… — Знаете, я вырос в большой семье, среди братьев и сестер. Мы были счастливыми сорванцами. Жаловались: мол, не хватает нам простора, приходится жить на крошечном Сан-Сальвадоре. Отличные пловцы, о да, но никудышные мыслители. Пожалуй, это и подстегнуло меня в зрелом возрасте восстать против оков нашей маленькой планеты.

— Марс-то еще меньше, — напомнил Амбуаз, притворно улыбаясь.

— Зато площадь его поверхности почти совпадает с площадью суши у нас.

Не вынимая рук из карманов, Амбуаз задумчиво прошелся туда-сюда, порой наступая на собственную изломанную тень. Кот опасливо подался в сторонку.

— Мы топчемся чуть ли не на месте, мистер Мангалян. Альберт Эйнштейн как-то заметил: «Извлекай уроки из прошлого, живи ради сегодняшнего, надейся на завтрашнее». Моя надежда тоже относится к будущему: пусть СУ останутся на месте, они действительно полезны, но перестаньте отправлять в ссылку людей, которые составляют нашу надежду на завтрашнее.

Мангалян раздраженно бросил:

— Какая же это надежда? Сплошной алогизм. Вы вообще, сдается мне, ни на что не надеетесь. Вы попросту боитесь. Если я и согласен с этим вашим Альбертом, то как раз в той части, что я действительно надеюсь, стремлюсь, тружусь ради нового и лучшего существования на нашем соседе.

Амбуаз натянуто рассмеялся:

— А вот я, будучи любителем верховой езды, ни за какие коврижки не перееду на Марс. Говорят, там жуткая нехватка луговой травы.

Мангалян дернул плечом:

— Возможно, наши потомки со временем найдут себе место далеко-далеко от скромненького марсианского мира. Человек всегда будет стремиться к лучшему пониманию. Да, мы знаем, что поначалу условия будут не ахти какими, но нас ждет безусловный триумф.

— «Не ахти какими»? Да они попросту невыносимые!

— Вот видите? Нет у вас никакой надежды. Так или иначе, я не в силах остановить то, что вышло за рамки моего контроля. Свои страхи вам следует озвучить где-то в другом месте. Загляните на очередное заседание в СУ. Мне надо идти. Договоренности, знаете ли.

Он сухо кивнул профессору медицины, поднялся и покинул дворик. Кот сопроводил его до самых ворот.

Снаружи Мангаляна поджидал вооруженный охранник по имени Ят. Он заботился о своем подопечном, как родитель о ребенке.

А Мангалян в пору своего босоногого детства, задолго до того, как в голову пришла мысль начать охотиться за юбками, безусловно, любил своего отца.

На маленьком острове Сан-Сальвадор выращивают сахарный тростник. Отец Мангаляна подвизался издольщиком, которому по достижении шестидесяти лет дали пинка без пенсии и даже без выходного пособия — как, собственно, и было принято в ту пору. Он ходил, опираясь на выкрашенный в белое посох выше собственного роста. Передвигался медленно, чтобы за ним мог поспевать сын.

Отцу нравилось прогуливаться у моря. Вдвоем они вышагивали по набережной, вдоль вереницы лавочек с тростниковой крышей, и наконец достигали самого последнего домика, где располагалось небольшое кафе.

Там они усаживались под внушительным тентом. Отец заказывал колу. Иногда они беседовали. Отец любил сыпать старыми поговорками, например: «Дурак не всегда глупее других». Или: «Если человек готов на все, вовсе не значит, что он ни к чему не годен».

Вцепившись обеими руками в посох, он мог часами сидеть и слушать крики чаек или смотреть на прибой.

Во время одной из таких прогулок Мангалян прошлепал босыми ногами внутрь заведения, чтобы купить вторую бутылочку колы. На полке за барной стойкой жестяным голосом бубнило радио. Передавали последние новости:

«Астрономы-капиталисты из Тампы, штат Флорида, только что объявили, что мы не одиноки. По их словам, мы живем в бинарной системе и сестринская карликовая звезда находится за облаком Оорта. Между тем полиция сообщает о задержании Толстомордика, который был схвачен прошлой ночью при попытке удрать на катере на Кубу. В ответ на предъявленное обвинение в убийстве стриптизерши Франчески Паньеза арестованный заявил…»

Держа бутылочку перед собой, Мангалян подошел к отцу.

— Пап, что такое бинарная система?

— Сынок, это когда чего-то по два. К слову, чем больше знаешь, тем больше появляется непонятного.

Над головой словно в издевку орали чайки.

Мальчик уставился на песок между голыми пальцами. Позднее, уже в зрелом возрасте, Мангалян любил повторять, что якобы именно в этот момент твердо решил покинуть остров, перестать ходить босиком и приступить к изучению астрономии и прочих вещей, которыми, судя по всему, капиталистический мир был набит под завязку.

Да, он любил об этом рассказывать. Утверждал, что до сих пор чувствует на языке вкус той колы. Впрочем, память — штука ненадежная, хотя сама эта побасенка приходилась очень кстати на светских приемах и прочих грандиозных мероприятиях.

«ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ВЗРЫВ НА КРАСНОЙ ПЛАНЕТЕ»

«ВОДЫ НАБРАТЬ НЕГДЕ — НО КУПЕЛЬ ГОТОВА»

«“ЧУДО!” — ЛЕПЕЧЕТ ОШЕЛОМЛЕННАЯ РОЖЕНИЦА»

«УРА, ЭТО МАЛЬЧИК! МАЛО ТОГО — ЖИВОЙ»

Вот с какими заголовками вышли визгуны и пискуны по всему миру, задвинув другую захватывающую новость: в итальянских водах вблизи Катанцаро расстреляны девятьсот беженцев из Африки, нелегально пробиравшихся в Европу.

Потихоньку начали появляться иные известия, хотя Марс по-прежнему фигурировал на первых полосах.

«КУВЕЙТ В ОГНЕ — ПОВИННЫ СЕГРЕГАЦИОННЫЕ МЯТЕЖИ»

«ПАРТНЕССА ИТАЛЬЯНСКОГО ПРЕЗИДЕНТА ОТРАВЛЕНА!»

«ДВАДЦАТЬ МИРОТВОРЦЕВ ООН УБИТЫ В СТАНИЦЕ КАЛМЫЦКАЯ»

«ФАРСИДА ПРАЗДНУЕТ ДЕТОРОЖДЕНИЕ»

По правде сказать, фарсидская колония не так уж бурно и радовалась, о чем Терьер узнал в ходе беседы по визгуну. А дело в том, что в Западную башню прибыла с поздравлениями китайская делегация. Еле подавляя клокотавшую ярость, Фипп встретил китайцев у шлюза. Из местных ему передавали приветы и добрые пожелания лишь те, кто был не в курсе или просто хотел поиздеваться: Шия-то давно с ним рассталась и завела себе другого любовника. Чудо-ребенка сделал ей некто пожелавший остаться неизвестным.

Шия отказывалась сообщать имя отца, к тому же находилась в ослабленном состоянии, требовавшем врачебного ухода. Младенец лежал рядом. Желтого цвета и с родовой патологией. Через маску из оргстекла его подпитывали кислородом.

— Да, но как там сама Долорес? — спросил Терьер.

Слова летели до Марса двадцать минут, после чего еще двадцать уходило на ожидание ответа.

«Несколько подавлена, но держится молодцом. Ребенок до сих пор жив. Хотя по-прежнему без сознания», — вот что сообщила сиделка, которая затем нажала кнопку отбоя.

Тиббет понял, что должен немедленно выпить чего-то покрепче.

* * *

Дэйз и Пигги, младшие из трех детей, которых Шия родила еще на Земле, сидели у ее больничной койки, встревоженно перешептываясь. Сквиррел, старший из всех, пока что не объявлялся.

Когда Фипп ввел делегацию внутрь, один из китайцев адресовал ему любопытствующий взгляд. Вспыльчивый смотритель шлюза тут же ощерился:

— В чем дело?

— Да так, ничего, — пожал тот плечами. — Вас надо поздравить, ведь ребенок живой. Отчего же вы не радуетесь?

Вместо ответа Фипп схватил его за горло и затряс как грушу.

Всеобщая суматоха. В палату ворвались охранники. Китаец ударил своего обидчика, а затем, сколько Фипп ни отбивался, его выволокли в коридор.

— Ты что себе позволяешь, кретин? Китайцы наши друзья!.. Были.

— Слушайте, какой-то скот увел мою партнессу. Вот я и подумал: а вдруг это он? Вы бы видели, как он на меня пялился! Можно сказать, ржал прямо в лицо!

— У тебя паранойя. Чего ради она пустит китайцев к себе в постель? А потом, ты для Шии не хозяин и не рабовладелец. У нас такие вещи не проходят. Считай наш разговор сеансом психоанализа… Ах да, чуть не забыл: ты уволен.

Новость об инциденте тут же облетела поселение. Никто так не радовался аресту Фиппа, как его сын Сквиррел. Тем не менее паренек никак не мог найти в себе силы навестить мать в больнице. Подумать только: всего лишь полчасика запретного удовольствия — и он опозорен на веки веков. Да-да, опозорен, пусть даже именно ему Марс обязан первым живым младенцем.

Поди теперь расскажи кому…

8

Смерть героя

В карете «скорой помощи» Бернард и Лулань сопроводили Баррина до больницы Святого Томаса в самом центре Лондона. Их гость вдруг потерял сознание, едва совещание закончилось. Здания больничного комплекса были обнесены сплошной бетонной стеной высотой под три метра. С крыш выглядывали вооруженные люди. Террористы-смертники принялись атаковать больницу чуть ли не с момента доставки Баррина, не обращая никакого внимания на случайные жертвы.

Эти правоверные действовали в полном соответствии со словами Корана, а именно: «…вы не ослабите ничего на земле и небе; и нет вам помимо Аллаха заступников и помощников! А те, которые не веруют в знамения Аллаха и встречу с Ним, — они отчаялись в Моей милости. Они — те, для которых мучительное наказание»[7].

И было ответом его народа на появление марсианина только то, что они сказали: «Убейте его или сожгите!»

Баррина поместили в отдельную палату; медики немедленно взялись за сердце и легкие больного. Пока шел анализ, пациент лежал, подключенный к аппарату искусственного дыхания, а ниже поясницы действовал местный наркоз. Как выяснилось, сердце слишком ослабло и не могло качать кровь в условиях повышенного земного притяжения.

— Боюсь, не получится… — прошептал он женщине-врачу, которая им занималась. Баррин не ослеп, но не мог сфокусировать зрение. Рядом с ним сидела расплывчатая тень. — …выжить, — наконец выдавил он.

— Вас надо немножко подремонтировать, — ободряюще промолвила врач. — Вы смелый человек. Смотрите-ка, даже с медалью. Межпланетные путешествия ударяют и по организму, и по интеллекту.

— О нет, мадам, только не по интеллекту. — Наступали его личные сумерки. — Космос для того и создан, чтобы по нему летать. — На последнем слове голос Баррина замер: не хватало дыхания. — В ко-о-нце концов… мы все… продукт космоса. — Сказал ли он то, что действительно хотел? Речь превратилась в сплошное мучение. — Продукт компаса, — пробормотал он, решившись на новую попытку. В горле свистело и клокотало.

— Про… — еле выдавил он. И затем: —…клятие, — голосом человека, катящегося по смертному склону.

Взяв больного за руку, врач подарила ему внимательный взгляд.

— Хотите сказать, что мы в какой-то степени мечта космоса? Пусть это противоречит моей профессии — я имею в виду лечение людей, — порой я ловлю себя на мысли, что мы, в сущности, иллюзорны.

Баррин лишь хлопал глазами, словно намекая, что сам является первейшим примером чего-то иллюзорного.

— В конце концов, те религии, которые не требуют поклоняться истуканам, предписывают молиться на иллюзорных богов, неких чудищ, которых не видно и не слышно, которые очень напоминают выдумку, хотя по идее должны управлять всем миром. Взять хотя бы христианского Бога. Может статься, в каком-то смысле и мы для него иллюзорны. Создали его по своему образу и подобию, а вовсе не наоборот, как утверждает Библия.

Баррин смежил веки. Он не настолько здоров, чтобы выслушивать подобные избитости. В ушах гулко бухала кровь.

— Но ведь… — начал было он и задохнулся. Даже не знал, чем закончить предложение, — …ведь…

Влажной салфеткой врач обтерла ему лоб.

— Меня всегда удивлял один пассаж из платоновского «Государства». Насчет теней в пещере? Вы-то наверняка помните.

Окончательно раздражаясь, он прошептал, что и слыхом не слыхивал о Платоне, в надежде, что она заткнется.

Врач явно держала его за очень важную персону, тем более отмеченную королевской медалью. Слетал на Марс и обратно — это ли не причина для уважения? Хотя ей и казалось, что за этим иррациональным (как она считала) поведением стоит иллюзия.

Пока она пересказывала платоновскую аналогию, Баррин погружался в дрему.

Аналогия и впрямь поразительная, причем настолько, что прожила двадцать пять столетий. Итак, группу людей держали в пещере с малых лет. Мало того, они не могли вертеть головой и были вынуждены все время смотреть вперед. («Прямо как мы», — добавила она.) За спиной у них горели яркие огни, а между этими огнями и узниками располагался приподнятый мостик. По нему ходили свободные люди, отбрасывая тени на стену, куда и были вынуждены все время пялиться несчастные. В рассуждениях о жизни они ссылались на эти тени как на реальные — единственно реальные — предметы. Какими только смыслами они их не наделяли…

— Как видите, дорогой мой Баррин, истина может оказаться на поверку всего лишь тенью.

Он ничего не ответил. Врач пощупала его запястье. Пульса не было.

— Вот и я разговариваю с тобой, а от тебя осталась только тень, — с печалью добавила она.

* * *

По возвращении с работы врач сидела со своим партнером у фонтана в саду, грустно ковыряясь в легком ужине. В зарослях буддлеи затаились бабочки, а на кусте рододендрона — поползень.

Она промолвила:

— Баррин был первым — и единственным — человеком, сумевшим вернуться с Марса. Как ты думаешь, не следует ли начать сбор пожертвований ему на статую? Это лучше чем медаль, которую почти никто не видел… Ты не считаешь его достижение выдающимся?

Примечания

1

Неточная цитата, должно быть: «…храпи — и будешь спать в одиночестве». В свою очередь, Берджесс обыграл высказывание американской поэтессы Эллы Уилкокс (1850–1919): «Смейся — и весь мир будет смеяться вместе с тобой; плачь — и будешь плакать в одиночестве». — Здесь и далее примеч. пер., если не оговорено иного.

2

Игра слов. При точном переводе с латыни это выражение означает «с точки зрения вечности». С другой стороны, для англоговорящего читателя оно звучит почти как «вечный подвид».

3

Между прочим, на санскрите «мангаляна» дословно означает «марсианская колесница».

4

Краткий обзор этого труда приведен в конце данного текста. — Примеч. авт.

5

Футбольный клуб «Куинз парк рейнджерс» и quad erat demonstrandum, «что и требовалось доказать», традиционная латинская формула, завершающая доказательство. — Примеч. авт.

6

В том смысле, что он был хранителем всевозможных завещаний и приказов. — Примеч. авт.

7

Пер. И.Ю. Крачковского.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.