Та, которой не стало

– Благодарю, детектив. Поверьте, я очень ценю все, что вы сделали для меня… и для моей сестры.

Она положила трубку. Лоусон сделал то же самое, однако, перекладывая папку с делом в стопку таких же дел, ожидавших отправки в архив, он испытывал чуть ли не сожаление. То, что дело было закрыто, означало, что он никогда больше не увидит Мелину Ллойд, а Лоусон был вовсе не прочь встретиться с ней в другой, менее официальной обстановке.

Он, разумеется, хорошо понимал, что такая женщина, как Мелина Ллойд, вряд ли удостоит его второго взгляда. У нее было все, чего так недоставало ему: стиль, красота, шик. Она выступала лигой выше; если кто и мог сравниться с ней, так это Кристофер Харт. Во всяком случае, они были бы эффектной парой. Такой же эффектной, как и пара Харт – Джиллиан.

Вспомнив Харта, детектив усмехнулся. Быть может, этот индеец и умеет водить космическую ракету, но вот лгать его не научили. Сам Лоусон ни на секунду не усомнился в том, что Джиллиан Ллойд побывала в его постели. Такие парни, как Харт, просто не способны разговаривать с женщиной больше десяти минут подряд, в особенности если эта женщина красива, как Джиллиан Ллойд.

Или как Мелина.

– Черт, вот повезло краснокожему!.. – пробормотал Лоусон, придвигая к себе папку с очередным делом.

Брат Гэбриэл отдыхал в своей роскошной постели. Его руки были сложены на груди, а глаза устремлены на расписной потолок. Сюжетом послужили представления брата Гэбриэла о загробной жизни, которые, впрочем, существенно отличались от взглядов ортодоксальных религий. Если не считать ярких солнечных лучей, пронзавших нарисованные облака, все остальное слишком напоминало языческую оргию.

Брату Гэбриэлу нравилось рассматривать фрески и мечтать о том, что когда-нибудь, когда он умрет и попадет в рай, там его будут ждать прекраснейшие из женщин, подобные тем, что были нарисованы на куполообразном потолке его спальни. Их позы были откровенно эротичны, а лики – прекрасны, чисто символическая одежда не скрывала, а лишь подчеркивала восхитительные женственные формы.

Центральное место занимала фигура Христа в окружении херувимов и серафимов, наделенных, впрочем, вполне определенными признаками пола. Лик богочеловека отличался почти полным портретным сходством с братом Гэбриэлом, который когда-то носил имя Элвина Медфорда Конвея.

Элвин Медфорд Конвей родился в штате Арканзас сорок шесть лет назад. Он был младшим сыном владельца кладбища старых автомобилей и его жены, у которых, кроме него, было еще семеро детей. Всех их нужно было как-то кормить и одевать, поэтому с самого раннего детства маленький Элвин был фактически предоставлен самому себе и разгуливал по улицам родного городка в поисках пищи и развлечений.

Именно во время одного из своих путешествий он забрел в церковь.

Небольшая протестантская церквушка, крытая красной черепицей и обшитая светлой вагонкой, стояла на самом краю городка, где главная улица упиралась в федеральное шоссе. От расположенного тут же кладбища церковь отделял невысокий штакетник. Тонкий шпиль церкви был увенчан крошечным жестяным крестом. Самым замечательным в этой постройке были высокие – не меньше шести футов – витражные окна в алтаре. Окон было три. Сквозь приоткрытые по случаю жары двери Элвин увидел несколько рядов скамей с высокими деревянными спинками, разделенных посередине узким проходом. Проход был застлан потертой ковровой дорожкой, ведшей к аналою в глубине церкви.

На аналое за невысоким ограждением находилась кафедра, на которую каждое воскресенье всходил облаченный в праздничную одежду священник. Он учил свою паству жить по заповедям господа, учил быть милосердными к тем, кто слабее. Он проповедовал смирение, трезвый образ жизни, благочестие и презрение к мирским радостям. Не лжесвидетельствуй. Не пожелай жены или вола ближнего своего. Не прелюбодействуй. Подставь другую щеку…

Проповедь показалась мальчику исполненной глубокого смысла и значения. Она-то и изменила жизнь одиннадцатилетнего Элвина Конвея.

Но в тот самый первый день его особенно привлекли витражные стекла. Стояла середина июля, и погода была такой жаркой, что небо казалось белым. В этот знойный полдень Элвин отчаянно скучал и искал, что бы такое выкинуть, чтобы убить время. У шоссе он бывал и раньше и не раз видел церковь, но никогда прежде не обращал на нее особого внимания. И только сегодня жара и скука заставили его остановиться и задуматься. Как всегда, он с тоской думал о бесконечных перепалках в родительском доме, криках матери, оплеухах отца.

Именно в эти минуты из церкви до него донеслись звуки органной музыки. Удивленный, он отважно приблизился к крыльцу, поднялся по ступенькам и, приоткрыв пошире тяжелую дверь, просунул внутрь голову.

В церкви было прохладнее, чем на улице, где от жары начинало плавиться гудронное покрытие дороги. За клавиатурой органа Элвин увидел красивую молодую леди, которая сосредоточенно играла, время от времени заглядывая в ноты, стоявшие перед ней на пюпитре. Потом хлопнула дверь, и Элвин увидел, как из алтаря вышел какой-то мужчина. Он двинулся по проходу между скамьями, раскладывая по рядам небольшие книжечки в дерматиновых переплетах и с крестом. Впоследствии Элвин узнал, что это – сборники церковных псалмов и что в них напечатаны не только слова, но и ноты, по которым можно петь.

– Вы сегодня особенно хорошо играете, мисс Джоунз, – сказал мужчина молодой леди.

– Благодарю вас, святой отец, – с улыбкой ответила та.

Потом пастор заметил Элвина, но вопреки ожиданиям мальчика не стал гнать незваного гостя. Напротив, он заговорил с ним довольно приветливо и даже пригласил войти. Несколько раз пастор назвал Элвина «сынок», потом хлопнул по плечу и пригласил в воскресенье на службу.

– Приходи, – сказал он. – Я буду тебя ждать.

С тех пор Элвин ходил в церковь каждое воскресенье. Ему нравилось смотреть, как молодая леди играет на органе для группы людей, которая, как он вскоре узнал, называлась «хор». Больше всего его удивляло, как мисс Джоунз удается двигать руками и ногами одновременно и при этом не сбиваться с такта.

Музыкальным руководителем хора была супруга пастора – веснушчатая полная женщина, которая иногда пела всю службу одна.

Чаще же псалмы исполняли хором все собравшиеся. Элвин не знал слов, но он вставал, когда вставали остальные, и старательно шевелил губами, делая вид, что тоже поет. Он с удивлением обнаружил, что многие прихожане не пользуются сборником псалмов. Зачем, недоумевал Элвин, учить что-то наизусть, если тебя никто не заставляет?

Эта загадка заставила его быть еще внимательнее. В церкви действительно происходило много непонятного и странного, но сильнее всего потряс Элвина сбор пожертвований. В его доме денег всегда не хватало, поэтому он был просто поражен, увидев, что многие прихожане добровольно кладут на поднос не только четвертаки, но и бумажные купюры.

Дома над ним посмеивались, даже дразнили «святошей» и «херувимчиком», но Элвин упорно продолжал ходить на службы. Он не пропустил ни одного воскресенья и не заметил, как кончилось лето. Но даже школьные занятия не смогли отвлечь его от посещений церкви. Здесь он погружался в другую жизнь, нисколько не похожую на ту, что текла за стенами храма.

Воскресные проповеди пастора завораживали Элвина. В его голосе звучали подлинная искренность и страсть. Когда пастор говорил, прихожане внимали ему в полном молчании, хотя святой отец частенько бранил своих прихожан. Впрочем, в приходе его очень любили, и не было такого человека, который бы обиделся на него всерьез.

Однажды, вскоре после того, как Элвин крестился и был Официально принят в число прихожан, пастор произнес зажигательную проповедь, суть которой можно было выразить всего двумя словами: «Не вожделей». Вожделеть, как давно понял Элвин, значило желать что-то такое, чего ты все равно не можешь получить. Сам он вожделел велосипед, бейсбольную рукавицу и охотничий карабин, который буквально на днях появился у одного из его старших братьев, однако, слушая проповедь, Элвин узнал, что вожделеть можно не только вещи, но и людей – в частности, женщин. Элвин не все понял в словах пастора, но главный смысл он уловил. Грешно совать свой фитиль в бабскую дырку, если женщина этого не хочет, – к этому сводились сегодняшние наставления пастора.

Правда, его братья могли объяснить все это гораздо проще, чем святой отец.

Через месяц – в последний день мая – Элвину Медфорду Конвею исполнилось двенадцать. На следующий день начались каникулы, и он решил отпраздновать оба этих радостных события походом на рыбалку. На реке у него было излюбленное местечко, где клевала форель, но, когда Элвин до него добрался, его разочарованию не было предела – еще издалека он заметил припаркованную под раскидистым вязом машину. Кто-то вторгся в его владения, и Элвин всерьез подумывал о том, чтобы порезать гаду скаты, но мгновение спустя он узнал автомобиль. Пастор пользовался им, когда нужно было навестить больных, нуждающихся или просто тех, кто не был в церкви несколько воскресений подряд. Что ж, если он и мог разделить с кем-то свое заветное место, так это со святым отцом.

Но только он собрался окликнуть пастора, как вдруг услышал звуки, которые – он точно это знал – не имели никакого отношения к рыбной ловле.

ГЛАВА 15

Бесшумно ступая по молодой траве, Элвин осторожно приблизился и наконец разглядел на берегу расстеленное одеяло, а на нем – парочку, которая трахалась так, что только щепки летели. Что такое трахаться, Элвин хорошо знал. Когда ему было лет семь, как-то вечером он заметил, что его старшие братья таинственно перешептываются. После ужина они один за другим незаметно исчезли из дома. Элвин решительно двинулся следом. Идти было недалеко. Неподалеку от них жила «старушка Джейн» (на самом деле ей было года двадцать два) – разбитная веселая девчонка без определенных занятий. Сквозь открытое окно Элвин довольно долго наблюдал за тем, как его братья один за другим взбирались на совершенно голую Джейн, которая, широко раздвинув ноги, лежала на продавленной тахте.

Потом один из братьев заметил Элвина и, втащив его в дом, отвесил ему несколько чувствительных затрещин. Он ожидал, что сейчас все они накинутся на него, но братья только хохотали и спрашивали Элвина, чем, по его мнению они только что занимались. Набравшись храбрости, Элвин ухмыльнулся и сказал – что бы это ни было, ему это дело, пожалуй, нравится. Тогда братья и старушка Джейн снова заржали и тут же специально для него устроили «показательные выступления». Тогда Элвин и получил исчерпывающее представление о сексе.

Он, однако, не сомневался, что святой отец не занимается сексом для развлечения. Элвин был уверен, что пастор лишь исполняет свой супружеский долг, да и то только ночью, в собственной постели, предварительно помолившись. Однако не верить своим глазам он не мог: пастор трахался еще похлеще, чем его братья. Его белая задница так и мелькала, и Элвин едва не рассмеялся в голос – настолько забавным показалось ему это зрелище.

Но потом он увидел стройные женские ноги, обвивавшие эту белую задницу, и подумал, что у такой толстой женщины, как жена пастора, вряд ли могут быть такие изящные ножки. Да и на руках, обвившихся вокруг шеи святого отца, не было ни следа веснушек.

Пастор трахал вовсе не свою жену. Это была мисс Джоунз, органистка из церкви.

Сделанное открытие настолько потрясло Элвина, что он не стал ловить рыбу ни в тот день, ни в следующий. Забившись в разбитый автомобиль в дальнем конце принадлежавшей отцу свалки, он сидел неподвижно, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Днище старого автомобиля давно проржавело и отвалилось, сквозь дыры проросла трава, а грубая обивка сиденья нагрелась на солнце и была колючей и пыльной, но Элвин все равно просидел в машине целый день. Он чувствовал себя обманутым.

Пастор оказался вонючей дешевкой – ведь он сам занимался тем же самым, что с такой страстью обличал в проповедях. Значит, никакой он не «святой отец», он – обычный человек, такой же, как и богом проклятые братья Элвина, которые пили, курили, дрались, плясали на вечеринках, сутками резались в карты, портили девчонок и при этом даже не думали, попадут они в ад или нет.

Сначала Элвин подумывал о том, чтобы явиться в церковь в ближайшее воскресенье и, выйдя к кафедре, рассказать прихожанам о пасторе и мисс Джоунз и о том, чем они занимались на травке у реки, но вскоре его горечь и обида улетучились, уступив место другому чувству.

Сначала Элвин не мог понять, что это за чувство, и только потом до него дошло – он восхищен ловкостью святого отца. Только это восхищение было совсем особым – не таким, какое он испытывал прежде. Пастор заставил своих прихожан поверить, что у него имеется своего рода прямая связь с господом всемогущим. Он грозил геенной огненной грешникам всего мира, но сам не страдал от мук совести, когда белым днем дрючил мисс Джоунз у речки. Из всего этого Элвин сделал вывод, что пастор занимает совершенно исключительное положение, которое дает ему неограниченные возможности пользоваться всем самым лучшим и в этом мире, и за его пределами.

Так, сам того не подозревая, сей недостойный пастырь изменил жизнь Элвина Медфорда Конвея.

С самого раннего возраста Элвин инстинктивно чувствовал, что его уделом в жизни должны быть величие, слава и власть. Он не знал точно, как этого достичь, однако никаких сомнений он не испытывал. Теперь же Элвин твердо знал, какой путь приведет его к цели. Словно наяву он видел перед собой всех тех, кто воскресенье за воскресеньем брел в церковь, чтобы получить очередную выволочку за грехи. Элвин своими глазами видел, как люди, которых пастор только что в лицо называл «родом лукавым и прелюбодейным», обнимали его на церковном крыльце и говорили, как много он для них значит. Они дарили ему подарки и оказывали другие знаки внимания. Они доверяли ему свои души, а святой отец только улыбался, пожимал протянутые руки и принимал подношения. Он был хитер, этот пастор, и хорошо понимал, как устроен мир.

Через три месяца, в августе, мисс Джоунз неожиданно уехала из городка. Поговаривали, что она «попала в беду» и уехала к родным в Оклахому. Пастора и его толстуху-жену, беременную четвертым ребенком, перевели в другой город, и прихожане были безутешны. Даже мужчины рыдали в голос и, прощаясь со своим духовным наставником, заверяли его в своей вечной любви.

Новый священник оказался намного старше. Его проповеди были сухими и скучными, и Элвин всерьез сомневался, что святой отец сумеет соблазнить кого-то, кроме собственной жены – тощей, как палка, особы с лицом куницы и характером, какой может быть только у человека, страдающего хроническим запором.

Вскоре Элвин перестал ходить в церковь. Вместо этого он начал учиться произносить проповеди. Стоя перед зеркалом или уединяясь на речном берегу, он отрабатывал эффектные жесты и артикуляцию, стараясь избавиться от провинциального акцента и добиваясь того, чтобы его голос звучал, как у диктора на телевидении. Кроме этого, Элвин разучивал молитвы собственного сочинения, добиваясь, чтобы они звучали как можно трогательнее.

Когда ему исполнилось четырнадцать, Элвину представился шанс применить свои умения на практике. Одна из одноклассниц пригласила его на религиозное собрание секты возрожденцев. В соответствии с традицией, каждый из присутствующих должен был произнести краткую речь о вере. Когда очередь дошла до Элвина, он встал и говорил так, что даже староста общины прослезился.

Когда после собрания они ехали домой, Элвин заявил, что ему якобы было внушено свыше остановиться и преклонить колени в молитве. Девица, с которой он ехал, послушно свернула с шоссе и загнала машину в небольшую рощу. После этого они перебрались в кузов пикапа и начали свое импровизированное молитвенное бдение.

Довольно вскоре, впрочем, Элвину было внушено свыше помолиться у алтаря ее тела. Он сделал это, поместив голову между ее широко разведенными ногами. Потом и она помолилась подобным же образом. Домой девица вернулась с твердым убеждением, что пути господни неисповедимы, а Элвин еще больше уверился в том, что его ожидает великое будущее.

И теперь, тридцать два года спустя, он улыбнулся, вспоминая костлявого подростка, чуть не круглый год ходившего босиком и дравшегося с братьями и сестрами из-за последнего куска жареного цыпленка.

Теперь ему готовил персональный повар. У него был личный тренер, следивший за тем, чтобы обильная еда не превращалась в жировые отложения. Портной с двумя помощниками шил ему костюмы, подчеркивавшие его безупречное телосложение.

Брат Гэбриэл любил свое тело. Ему нравилось ощущать, как перекатываются под упругой кожей сильные мускулы. Он был способен часами любоваться своей широкой грудью, густо поросшей мягкими золотистыми волосками. Ему нравилось прикасаться к этой растительности, ощущать под пальцами шелковистую упругость волосков. Для него это был своего рода символ мужественности.

Вот и сейчас брат Гэбриэл погладил себя по груди, потом с наслаждением потянулся и открыл глаза. Подняв руки, он внимательно оглядел их. Его руки выглядели достаточно сильными, чтобы гнуть стальные подковы, и вместе с тем – нежными и теплыми, способными успокоить самого беспокойного младенца.

«Кстати о младенцах…» – подумал он и, опустив руку, коснулся своих гениталий. Яички были такими же твердыми, как и в тот вечер, когда по «внушению свыше» он трахнул собственную одноклассницу в кузове принадлежавшего ее отцу пикапа. Проснувшийся пенис напрягся и стал расти, удлиняться.

Лежавшая рядом с ним женщина пошевелилась и тоже открыла глаза. Сев на кровати, она поглядела на него сверху вниз и улыбнулась. Она уже родила ему одного ребенка, и ее соски были большими и темными, как у зрелой женщины. Элвину куда больше нравилось, когда соски были маленькими и розовыми, как у девственниц, но приходилось чем-то жертвовать!

Встав на колени, женщина готова была усесться на него верхом, но он отрицательно покачал головой:

– Только губами, дорогая. Медленно. Так медленно, как только сможешь.

Закрыв глаза, он снова позволил своим мыслям свободно блуждать, и – как часто бывало – они снова вернулись к прошлому. Не раз он гадал, какой каприз природы был повинен в том, что он уродился таким красавцем. Правда, он уже почти не помнил, как выглядели его родители и братья, но не сомневался – Конвеи никогда не отличались смазливой внешностью.

Из дома он ушел сразу после окончания школы и никогда об этом не жалел. Собственно, не ушел, а сбежал, так как о своем уходе Элвин никому не сказал. Сначала он гадал, что подумали его родные, когда однажды утром обнаружили, что его нигде нет, и только потом сообразил, что могло пройти довольно много времени, прежде чем кто-то из домашних это заметил. Ему и раньше случалось пропадать на два-три дня, но ни отец, ни мать даже не спохватывались. Должно пройти не меньше недели, чтобы кто-то понял – один из Конвеев пропал. Впрочем, Элвин был уверен, что в любом случае это ему ничем не грозит – искать его вряд ли будут, Мало ли что могло с ним случиться – он мог утонуть, попасть под поезд, просто податься в дальние края. Одним ртом меньше – так, наверное, рассудили его отец и мать, поняв, что вряд ли увидят своего младшего сына в обозримом будущем.

Теперь его родители наверняка уже умерли, но кто-то из братьев и сестер вполне мог жить где-то на обширной территории Соединенных Штатов. Иногда брат Гэбриэл спрашивал себя: как могло случиться, что никто из них не узнал его лицо на экране телевизора или в газете? Это казалось маловероятным, и все же это произошло, поскольку в противном случае братья и сестры (вместе с племянниками и племянницами) непременно явились бы к нему, чтобы выклянчить сколько-то денег.

Да, из всей семейки он уродился самым красивым, хотя в детстве братья и сестры немало над ним поиздевались. Главным объектом для их более или менее плоских шуток были его волосы – мягкие, цвета светлого льна с едва заметным золотистым отливом. Они доставляли Элвину столько неприятностей, что он буквально ненавидел их, но теперь он был рад, что с возрастом его волосы не потемнели, как это обычно случается. Теперь эта золотисто-белая грива стала своего рода отличительным признаком, выделявшим брата Гэбриэла среди многих других проповедников. Раз увидев, его просто невозможно было забыть. Кроме того, ему нравилось думать, что цвет волос делает его похожим на архистратига Михаила или архангела Гавриила, благовестника, чье имя он в конце концов принял.

Но это произошло позже, много позже – уже после того, как Элвин Медфорд Конвей закончил колледж и семинарию. В последнюю он поступил исключительно для того, чтобы овладеть основами теологии, однако скоро с удивлением обнаружил, что учиться ему очень нравится.

Сразу после окончания семинарии он получил назначение на приход, однако ему с самого начала было ясно, что в этом захолустье он только понапрасну тратит время и силы. Паства была крайне немногочисленна, и Элвину просто негде было приложить свои таланты. Выслушивать жалобы на соседей, крестить детей, навещать больных и отпевать усопших ему надоело хуже горькой редьки. Единственное, в чем он черпал некоторое утешение, это в той ловкости, с какой он ухитрялся заставить паству кормить его по воскресеньям довольно сносными обедами (для чего прихожанам зачастую приходилось тратить свои последние деньги). Отрадной казалась ему и регулярность, с какой он получал довольно недвусмысленные предложения от молодых девиц. Лишать девственности юных прихожанок на первых порах было увлекательно, однако в глубине души Элвин Конвей продолжал верить, что его предназначение – в ином. Он создан для чего-то по-настоящему великого, так зачем попусту тратить драгоценное время?

Сказано – сделано. Довольно легко ему удалось добиться перевода в большой город – в одну из центральных церквей, но в итоге вся разница свелась к более высокому качеству воскресных трапез и увеличению числа бесстыдных предложений. Юные девицы просто обожали разыгрывать из себя Иезавель или Далилу, и Элвин старался их не разочаровывать. Чем больше они увлекались своей игрой, тем интереснее было иметь с ними дело.

Третья церковь, куда он перевелся несколько лет спустя, была настолько богатой, что могла позволить себе транслировать воскресные службы по местному кабельному телевидению. Вскоре церковная община сумела, как говорят телевизионщики, «просочиться в сетку» со своими программами и начала транслировать их сначала на весь округ, а затем и на штат. Успех проповедей был столь велик, что Элвин оставил ежедневную церковную службу и целиком посвятил свое время телевизионным проповедям, хорошо понимая, что это – начало нового, большого пути, прекрасный шанс сделать карьеру, который выпадает человеку один раз в жизни. В самом деле, зачем ограничивать себя одним штатом? Почему не начать вещать на всю страну? На весь мир?!

А все, что было дальше, уже вошло в анналы истории.

Брат Гэбриэл хотел рассмеяться, но выяснил, что смеяться, когда тебе столь мастерски делают минет, довольно сложно.

Вопреки надеждам своих малолетних прихожанок он так и не женился ни на одной из них, хотя в отличие от католиков для этого ему даже не нужно было отказываться от сана. К чему ему лишняя обуза? Одни только проповеди приносили брату Гэбриэлу несколько миллионов долларов ежегодно. У него были ученики почти во всех странах мира, и они буквально умоляли его дать им какое-нибудь поручение, дабы они могли выполнить его во славу господа и брата Гэбриэла. Или наоборот – во славу брата Гэбриэла и господа. Миллионы и миллионы его последователей готовы были повиноваться каждому его слову, и он частенько думал о том, что его власть и влияние уже превосходят все, о чем только может мечтать человек.

Он обладает большей властью, чем президент Соединенных Штатов. Правда, последний об этом пока не подозревал, однако кое-кто на собственном опыте убедился в том, что с главой Церкви Благовещения, как назвал свою доктрину брат Гэбриэ, следует считаться. Например в прошлом году он ездил в Бельгию на религиозную конференцию, которую открыл папа римский. Дряхлый старикашка-славянин – уже давно не человек, а живая мумия – был встречен жиденькими аплодисментами, в то время как ему устроили настоящую овацию. И если разобраться как следует, то ничего удивительного в этом не было – ведь папа и лидеры других традиционных религий представляли собой прошлое.

Сам брат Гэбриэл считал свою Церковь Благовещения единственной надеждой современного человечества в грядущем тысячелетии. И она действительно представляла собой довольно мощную организацию, способную повести за собой миллионы. Личная власть брата Гэбриэла уже сейчас была практически ничем не ограничена, однако он разработал и даже начал воплощать в жизнь план, который бы сделал ее абсолютной.

– Брат Гэбриэл?

Услышав голос мистера Хенкока, доносившийся из вделанного в подголовник кровати динамика интеркома, он открыл глаза:

– Да?

– Простите, что побеспокоил, но звонок, которого вы так ждали, только что поступил. Соединить вас?

– Через пять минут, Хенкок.

– Могу я продолжать? – Это спросила женщина, и брат Гэбриэл, улыбнувшись, надавил ей рукой на затылок, заставив снова опустить голову.

– Продолжай, дорогая.

– Вы будете собирать?.. Я приготовила пробирку.

– Нет, сегодня не буду.

Конечно, это было эгоистично и расточительно, но, в конце концов, даже господь в седьмой день отдыхал. Почему он не может?

Благословив женщину и поцеловав ее на прощание, брат Гэбриэл отослал ее обратно в общежитие, где у нее была своя комната. Приняв душ и закутавшись в пушистый махровый халат, он вышел из спальни и отправился в приемную. Ровно через пять минут после того, как секретарь уведомил его о телефонном звонке, брат Гэбриэл нажал мигающую на телефонном аппарате кнопку.

– Мира и любви. Брат Гэбриэл у аппарата.

Телефон был включен на громкую связь, но брат Гэбриэл не боялся, что его подслушают. Большая приемная была звуконепроницаема, к тому же три раза в день ее обследовали на предмет наличия «жучков». Его компьютер и телефонный аппарат также были снабжены специальной защитой, исключавшей снятие информации. Эта защита регулярно обновлялась, во-первых, чтобы идти в ногу с прогрессом, а во-вторых, чтобы предотвратить возможное предательство среди своих.

После короткого обмена приветствиями звонивший сказал:

– У меня есть одна хорошая новость, брат Гэбриэл, и одна – очень хорошая. С какой прикажете начинать?

– С любой. – Брат Гэбриэл коротко кивнул в знак признательности, когда Хенкок поставил перед ним бокал бренди и тарелочку с тонко нарезанным греческим лаймом. Он всегда предпочитал греческие плоды калифорнийским, так как, по его мнению, последние не отличались ни особым ароматом, ни вкусом.

– Дело Дейла Гордона отправлено в архив. Согласно-официальному пресс-релизу Управления полиции Далласа, убийство Джиллиан Ллойд успешно раскрыто.

– Это действительно неплохая новость.

– Дейл Гордон сделал свое дело.

– И он сделал его хорошо. До самого конца он был послушен божьей воле… Но, к счастью, ему можно легко найти замену, я уже об этом думаю. Жаль только, что пришлось расстаться с Джиллиан Ллойд. Она была практически идеальной кандидатурой для нашей Программы…

– Именно к Программе и относится вторая, лучшая новость… – Говоривший выдержал драматическую паузу: – Вы, видимо, забыли, что у Джиллиан Ллойд есть сестра. Сестра-близнец…

– Сестра-близнец?! – Брат Гэбриэл резко выпрямился, с неудовольствием отметив, что сердце его забилось чаще. Усилием воли он попытался взять себя в руки, но досада осталась. Он действительно забыл. Брат Гэбриэл был хорошо знаком с досье Джиллиан, но, когда он читал его, сведения о сестре показались ему несущественными. Но теперь… Наличие сестры-близнеца все меняло.

– Они действительно похожи? – спросил он.

– Как две капли воды, простите за банальность. Ее зовут Мелина.

Мелина… Ему нравилось это имя – в нем было что-то библейское.

– Что ж, это необходимо как следует обдумать. Возможно, что-то может помешать…

– Вряд ли. Лично я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы включить Мелину в Программу.

– Она замужем?

– Нет, и никогда не была. И, насколько мне известно, сейчас у нее даже нет дружка. Она и Джиллиан были очень близки, как могут быть близки только сестры-близнецы. Мелина очень переживает из-за ее смерти. И поэтому она особенно нуждается в дружеском внимании и нежной заботе.

Брат Гэбриэл невольно усмехнулся.

– Как это кстати… для тебя.

– Я тоже так подумал. Но есть одно обстоятельство…

– Какое? – Брат Гэбриэл нахмурился. Взяв в руки бокал, он вдохнул аромат первосортного бренди и только потом пригубил. – Что это за препятствие?

– О, совсем небольшое. Человек по имени Кристофер Харт.

– При чем тут Харт?

– Ни при чем. Пока ни при чем, но мне кажется – Мелина поглядывает в его сторону.

– Из-за него мы потеряли одну из наших лучших кандидаток! – В голосе брата Гэбриэла зазвенел гнев. – И я не хочу, чтобы еще и Мелина Ллойд…

– Я мог и ошибиться! – торопливо сказал звонивший. – Я надеюсь, что ошибся, хотя кое-что я сумел уловить. В любом случае, если между ними что-то существует, какое-то взаимное притяжение, сейчас самое время вмешаться. Харт – единственное препятствие на пути к Мелине.

Брат Гэбриэл сделал еще один глоток. Прежде чем проглотить бренди, он немного подержал его во рту, наслаждаясь изысканным вкусом.

– Значит, – сказал он негромко после паузы, – необходимо что-то предпринять…

– Я этим займусь, брат Гэбриэл!

– И да поможет тебе господь! Ты будешь вознагражден за все, что ты сделал, Джем.

– Благодарю вас, брат Гэбриэл.

– Мира и любви, сын мой. – Брат Гэбриэл дал отбой и, повернувшись к Хенкоку, попросил принести ему досье Джиллиан Ллойд.

– Оно существует только в электронном виде, брат Гэбриэл, – ответил секретарь.

– Тогда вызовите его на экран. – Он перешел к шкафу, за дверками которого скрывался компьютерный терминал, и лениво потягивал бренди, пока Хенкок вызывал из архива зашифрованный файл. Когда на центральном экране появилась увеличенная фотография Джиллиан, Хенкок не удержался: