Зороастрийцы. Верования и обычаи

Одно из них – введение культа иноземной богини, предположительно великой ассиро-вавилонской Иштар, владычицы планеты Венеры, которая одновременно почиталась как богиня любви и войны. По словам Геродота (Геродот I, 131), персы давно научились поклоняться этой «небесной богине», которую позднейшие греческие авторы называли «Афродитой Анаитидой» или просто «Анаитидой». Очевидно, царская семья, несмотря на всю искренность своего обращения в зороастризм, сохранила культ этой иноземной богини, хотя зороастрийские жрецы и не могли одобрить принятие ее в число божеств, провозглашенных пророком достойными поклонения. Поскольку влияние царского дома было очень велико, пришли к компромиссному решению, первое свидетельство о котором относится ко времени правления Артаксеркса II (404—359 гг. до н.э.). Этот царь, подобно предшественникам, перестал призывать в своих надписях одного Ахурамазду, а обращался к «Ахурамазде, Анахите и Митре». Объяснения этому нововведению нужно искать не только в авестийских и пехлевийских книгах, но и в зороастрнйских обрядах, а также в античных источниках. Совокупность данных позволяет предположить, что Иштар стала почитаться западными иранцами под именем Анахитиш (букв. «незапятнанная») – так они называли планету Венеру. Затем имя Анахитиш ассимилировалось с авестийским прилагательным анахита («незапятнанная») и стало употребляться в качестве эпитета божества *Харахвати-Арэдви-Сура, которое с тех пор призывалось во время богослужения тремя эпитетами Арэдви-Сура-Анахита[28], а собственное имя божества (Харахвати) было утрачено.

* Харахвати была идентифицирована с Анаитидой потому, что, будучи богиней реки, она тоже почиталась за божество плодородия. Эта ассимиляция привела к соединению двух могущественных культов, и обращение Артаксеркса к Анахите свидетельствует, каким важным стало почитание богини Арэдви-Суры-Анахиты. Если сравнить формулы обращения Артаксеркса с призывами Зороастра в Гатах к «Мазде и [другим] ахурам», то кажется вероятным, что богиня Анахита, слившаяся с божеством реки, заняла в пантеоне Ахеменидов место третьего ахуры – *Варуна-Апам-Напат («Сына вод»).

С того времени в обычных молитвах *Варуна отходит на задний план, хотя до наших дней сохраняет свое место в особых обрядах и молитвах для зороастрийских священнослужителей. Преемники Артаксеркса следовали установленному им образцу, и последующие цари Иранских империй продолжали призывать божественную триаду: Ахурамазду, Анахиту и Митру. Эти три божества вместе с Вэрэтрагной (богом Победы) стали главными объектами народного поклонения.

Еще одним нововведением стало почитание бога, возможно восходящего к вавилонскому Набу, владыки писцов и планеты Меркурий, который назывался по-персидски Тири («Быстрый») и идентифицировался с авестийским божеством Тиштрйа. Его почитание засвидетельствовано несколькими именами собственными, относящимися к ахеменидскому и более позднему времени и включающими в свой состав элемент «Тири». Выбор авестийского Тиштрйи в качестве соответствия божеству Тирн был определен, вероятно, тем, что оба они – звездные божества и призывались для того, чтобы вызвать дождь. Впоследствии празднество, посвященное Тири, ежегодное торжество под названием Тирикана, стало большим зороастрийским праздником, но божеством, призывавшимся во время всех ритуалов и молитв этого праздника, был Тиштрйа. Оно отмечалось как празднество дождя и праздник, посвященный двум этим божественным существам.

Статуи и храмы

Отождествление Тири с Тиштрйей, видимо, увеличило популярность авестийского божества, но оно не имело тех далеко идущих последствий для развития зороастризма, какие возымело введение поклонения Анахите. По всему Ближнему Востоку существовал обычай почитать богов и богинь при помощи статуй. Бероос, вавилонский жрец, живший в начале III в. до н.э., сообщает, что Артаксеркс – первый перс, который ввел поклонение изображениям тем, что установил статуи Афродите-Анаитиде в главных городах своей империи и приказал народу их почитать. Очевидно, зороастрийцам было предписано поклоняться этим статуям как изображающим Арэдви-Суру-Анахиту. В авестийском гимне, посвященном этому божеству, есть строки, вдохновленные этими изваяниями. В начале гимна богиня предстает как олицетворение стремительной реки, движущейся в колеснице, влекомой конями – воплощениями ветра, облаков, дождя и града, но в последних стихах гимна (Яшт 5, 126—128) изображается в виде великолепной неподвижной фигуры, в богатой, усыпанной драгоценностями мантии, золотой обуви и с золотыми серьгами, ожерельем и сияющей диадемой.

Разукрашенные таким образом статуи могли устанавливаться лишь под защитой зданий, и нет сомнений, что с введением поклонения изображениям стали сооружаться и храмы. Раскопки последних лет свидетельствуют, что большой комплекс зданий к северу от Персепольской террасы, известных как Храм «Фратадара», относится ко времени Артаксеркса II, и, по всей видимости, эти сооружения построены царем в честь Анахиты. В главном зале с колоннами найдена каменная плита, которая вполне могла служить пьедесталом для статуи богини.

Эти нововведения, безусловно, требовали участия жречества, и стихи, вдохновленные видом статуи Анахиты, позволяют предположить, что новшества охотно поддержали некоторые священнослужители. Многое можно достигнуть при помощи царской власти и могущества. Однако были и такие священнослужители и миряне, которые наверняка возмущались установкой сделанных руками людей изображений в качестве объектов поклонения. Вероятно, как противодействие этому культу статуй учреждено было почитание огня в храмах. Так ортодоксы подчинились новой моде возводить специальные здания для богослужения, но вместо статуи с алтарем перед ней они помещали в cвятилище огонь, так, чтобы те, кто приходил туда, могли продолжать молиться перед тем единственным символом, который одобрял пророк, – огнем. Новые храмовые огни водружались на подставки в виде алтарей, наподобие огней, изображаемых на ахеменидских царских рельефах. Эти изменения потребовали царского разрешения, так что, возможно, устроители храмовых огней были благосклонно выслушаны правящим монархом, вероятнее всего самим благочестивым Артаксерксом II, а может, его преемником Артаксерксом III (359—338 гг. до н.э.), потому что один из двух царей и является тем Артаксерксом или Ардаширом[29], которого так почитает зороастрийская традиция. Что касается точной даты создания храмов огня, то она неизвестна, но можно не сомневаться в том, что к концу правления Ахеменидов храмовые огни, так же как и святилища с изображениями, занимали уже законное место в зороастрийском богослужении.

Вероятно, тогда же выработали и ритуал учреждения династийного огня для каждого нового царя. Этот ритуал был принят потом для «возведения на престол» (по зороастрийской терминологии) каждого нового храмового огня. По существу, храмовой огонь, как и династийный царский, оставался тем же традиционным огнем очага, разведенным на возвышении. Огонь горел постоянно. Ему поклонялись молитвой Аташ-Нийайеш, обычной молитвой огню, в некоторых строках которой говорится о приготовлении утренней и вечерней еды. Огонь получал те же приношения, что и огонь очага, а именно сухие дрова и благовония во время пяти ежедневных молитв и постоянные подношения жира от жертвенных животных. Более того, термины, употреблявшиеся в связи с культом огня, засвидетельствованные со времени парфян и Сасанидов, были простыми и привычными. Само здание называлось «место огня» или «дом огня», а пьедестал, на котором он горел, – «подставкой для огня», «держателем огня» или «местом огня».

Эти прозаические обозначения могут отражать усилия тех, кто учреждал храмовые культы огня, избежать любых примесей идолопоклонства. Вероятно, это были люди очень консервативные и правоверные. Они стремились сохранять новые «дома огня» как места совместных богослужений, где читаются молитвы перед поднятым на престол огнем так же естественно, как я перед огнем домашнего очага.

Храмовой огонь, тем не менее, неизбежно приобретал особую святость и побуждал верующих к глубокому почитанию. Его чистота, поскольку он помещался в специальных святилищах, могла соблюдаться с тщательностью, которая была невозможна для огня в домашнем очаге. Он получал специальное освящение не только в момент устроения, но и постоянно во время многочисленных молитв, которые читались перед ним. Огонь, обладая ярким и живым обликом, привлекает к себе поклонение людей гораздо легче, чем идолы из дерева или камня. Более поздние обычаи свидетельствуют, что каждый храмовой огонь прихожане наделяют своими индивидуальными особенностями и особой защитной силой (так, как это бывает со статуями и изображениями в других религиях). После учреждения храмовых культов роль огня в религиозной жизни зороастрийцев значительно возросла. Геродот упоминает о почитании персами огня (Геродот III, 16), но он не считает это отличительной чертой их веры. Только после основания храмовых культов огня представители других вероисповеданий стали называть зороастрийцев «огнепоклонниками». Огонь не упоминается Геродотом в его сообщениях о военных обычаях персов, хотя позднее Курций Руф утверждает, что Дарий III, последний царь из династии Ахеменидов, приказывал нести перед своим войском, отправляющимс на битву, горящие угли от «огня, который персы называли священным и вечным».

Мы не знаем ничего определенного о разновидностях ахеменидских храмовых огней. Вероятно, к концу правления Ахеменидов существовали два типа священных огней, известных и в более поздние эпохи. Большие, или «соборные», огни в зороастризме назывались «Победными огнями», они символизировали успех в непрерывной борьбе против зла. В позднейшие эпохи эти огни известны как Атахши-Варахрам, Аташ-Бахрам[30]. Они зажигались от горящих угольев многих священных огней, очищенных и освященных при помощи продолжительных ритуалов. Меньший огонь назывался просто «Огонь огней» (в позднейшем произношении: Атахши-Адуран, Аташ-Адуран) и возжигался из угольев домашних очагов представителей всех классов общества. Храмы этих огней по своему значению примерно уподобляются приходским церквам у христиан. Совершать приношения храмовым огням и молиться перед ними считалось весьма похвальным, потому что, как говорится в позднейших пехлевийских сочинениях, все они – воины, сражающиеся на стороне благих творений, не только материально – против тьмы и холода, но и духовно – против сил зла и невежества. Воинственная природа этих огней символизировалась еще и тем, что на стенах святилищ висели булавы и мечи. Этот обычай, возможно, возник в подражание почитанию Иштар, а затем и Анахиты как богинь войны, святилища которых тоже украшались оружием.

Учреждение храмовых культов имело много последствий. Ранний зороастризм отличался богатством религиозных догм и многочисленными обрядами, но он налагал немного материальных требований на своих приверженцев. Приношения очагу имели и практическое значение, так как они помогали поддерживать необходимый в каждом доме огонь. Совместные богослужения на возвышенных местах или во время ежегодных празднеств не требовали сооружения специальных зданий или учреждения штата священнослужителей. В противоположность этому новые священные огни не имели практического применения. Для них, так же как и для изображений Анахиты, необходимо было строить и содержать здания, иметь жрецов для служения в храмах. Богатства Персидской империи стали расточаться на нужды религии: воздвигали великолепные храмы, разукрашенные золотом и серебром и наделенные огромными имениями. Сведения о таких храмах относятся ко времени после падения Ахеменидов, так как последний период их правления документирован плохо.

Священнослужители

Большие храмы обслуживало много священнослужителей. Священные огни нуждались в постоянном уходе, и верховный жрец в храме огня, именовавшийся, судя по позднейшим свидетельствам, *магупати («господин жрецов»), имел в своем подчинении служащих-священнослужителей. Они жили и на доходы с пожертвованных имений, и на приношения верующих. Так возник новый род церковной иерархии, меньше, чем семейные жрецы, связанный с мирянами в их повседневной жизни, но, тем не менее, частично зависящий от них и тем самым налагавший на общество новые заботы. Должны были существовать и учебные заведения для священнослужителей – либо независимые, либо принадлежавшие крупным религиозным организациям. Одна из форм благочестивых пожертвований (очевидно, более древняя, чем основание храмов), засвидетельствованная в эпоху Ахеменидов, – богослужения и приношения душам выдающихся усопших людей. Эти богослужения и приношения совершались как можно дольше, до бесконечности. Примером такого обычая служат жертвоприношения, назначенные Камбизом у гробницы его отца. Они совершались одной и той же семьей жрецов, живших возле гробницы, в течение более двухсот лет. Такие священнослужители, назначенные для совершения заупокойных служб, составляли еще одну группу служителей зороастрийской церкви.

На протяжении правления династии Ахеменидов можно, таким образом, проследить рост зороастризма как великой имперской религии, ставшей обладательницей храмов, гробниц и обширных имений, религии, в услужении которой находилось все увеличивавшееся число жрецов. Однако ничего не известно об организации в ту эпоху религиозной общины – то ли жрецы востока и запада, атаурван и магу, составляли одно целое с общей иерархией, то ли священнослужители на местах пользовались некоторой автономией под общим руководством персов. Последнее кажется более вероятным, так как отражало бы и нецерковные отношения в Ахеменидской империи, в которой каждая провинция или сатрапия сохраняли свои обычаи и язык, а также некоторую степень независимости. Даже иранские сатрапии, которые в целом соответствовали старым племенным делениям, имели собственные языки – парфянский, согдийский и т. п., а не перенимали персидский. Происходило это, очевидно, по большей части от того, что языком письменности по всей империи продолжал оставаться арамейский, а потому персидский, хотя и был языком правящего иранского народа, не имел широкого распространения.

В начале правления Ахеменидов арамейский язык и иностранное искусство письма на нем применялись иноземными писцами, но задолго до конца ахеменидской эпохи представители образованного класса иранцев, а именно жрецы, должны были усвоить и арамейский язык, и арамейское письмо, так как именно из среды священнослужителей (как и в средневековой Европе) происходили судьи, различные должностные и чиновные лица, необходимые во всяком развитом обществе. Эти люди, вероятно, получали начальное образование в соответствии с наследственным призванием примерно до пятнадцати лет, а затем специально учились писать и приобретали практическое знание арамейской письменности. Писцы именовались полуиностранным словом *дипивара, по-среднеперсидски дибир, от старого аккадского дипи – «письмо, запись»[31]. Писцы получали образование в школах, которые назывались по-среднеперсидски дибирестан («помещение писцов»). В каждой провинции Иранской империи были свои собственные школы. Существовала естественная тенденция к тому, что-бы профессия писца становилась наследственной, так что во времена Сасанидов они уже признавались в обществе за особый класс.

От ахеменидской эпохи дошло несколько изображений жрецов. На них они предстают одетыми в доходящие до колен туники с длинными рукавами. На них широкие штаны и мантии. Головным убором им служит напоминающая шлем шапка с кусками материи по бокам, которыми прикрывали рот. Согласно традиции, можно предполагать, что шапка и одеяние были целиком белого цвета, как у священнослужителей. На этих изображениях, цвет которых не сохранился, жрецов не всегда возможно отличить от других представителей знати, потому что такая манера одеваться была обычной для многих иранцев. Она возникла, видимо, достаточно давно, когда иранские воины оставили боевые колесницы и пересели на коней. Даже знатные персы на поле боя носили такие одеяния, а на досуге – платья, ниспадающие свободными складками. На первый взгляд может показаться странным, что жрецы избрали себе в качестве одежды костюмы всадников, но этот наряд был удобным и для них. Плотно облегающие одежды подходили для торжественных ритуалов больше, чем свободные платья, так как они позволяли избежать опасности соприкосновения складок материи со священными предметами. Что касается шлемовидной шапки с боковинами для прикрытия рта, то, хотя ее первоначальная цель – защитить от холода, жары и пыли, этот головной убор оказался прекрасно приспособлен к тому, чтобы прикрыть волосы и бороду (это необходимо в целях ритуальной чистоты) я сделать так, чтобы дыхание не могло коснуться чего-нибудь освященного. Зороастрийские священнослужители продолжали носить такую одежду на протяжении многих столетий, по крайней мере, в качестве своего профессионального одеяния.

Зурванитская ересь

В наиболее важных вопросах ясное и исчерпывающее учение Зороастра представляло мало возможностей для возникновения ереси или раскола. И, тем не менее, оно давало западным матам много новых материалов для размышлений. Самое поразительное в учении пророка – это его оригинальная идея о том, что история имеет конец. Она воплотилась в учении о трех эпохах – Творении, Смешении и Разделении – и привела последователей Зороастра к мысли, что все события происходят в определенных хронологических рамках.

Очевидно, маги также были знакомы с представлениями вавилонян, согласно которым история делятся во времени на большие циклы и внутри каждого из них все события периодически повторяются. Сравнивая эти теории с учением Зороастра, маги стали задумываться о времени и о его происхождении. В результате и возникла зурванитская ересь, развившаяся, по-видимому, в эпоху последних Ахеменидов, но имевшая долгую историю и оказавшая большое влияние на дальнейшее развитие зороастризма.

Авестийское слово зурван значит «время», и в нескольких случаях в Младшей Авесте (например, Ясна 72, 10; Видевдат 19, 13) встречается как обозначение второстепенного божества, олицетворяющего время. Это словоупотребление кажется незначительной уступкой сторонникам зурванизма, которые уверовали в то, что Зурван не только как бы обрамляет все события, но и управляет ими, то есть является мыслящим существом. Зурваниты нашли подтверждение своим представлениям в зороастрийском священном писании, а именно в следующем стихе Гат: «Действительно, есть два первичных духа, близнецы, известные тем, что они враждуют…» (Ясна 30, 3). Размышляя над этим стихом, они, со схоластической изобретательностью, пришли к выводу, что у близнецов должен быть и отец, а раз это так, то единственным возможным отцом для Ахурамазды и Ангра-Маинйу, заявили они, может быть Зурван. Сначала, видимо, это было лишь умозрительным заключением, но впоследствии предположение развилось в откровенную ересь.

Зурвана наделили властью, о нем создавались мифы. Большая часть свидетельств по зурванитской мифологии относится к сасанидскому и послесасанадскому времени, а для собственно ахеменидской эпохи можно предполагать лишь о самом существовании ереси. Согласно одному из этих относительно поздних источников, Зурван один «был всегда и будет всегда… Но, несмотря на все окружавшее его величие, никто не называл его творцом, потому что он еще не произвел творение» (Zaehner, 1955, с. 410). И вот, как рассказывается далее, он решил породить Ахурамазду и Ангра-Маинйу, хотя считают, что было множество других толкований того, почему Зурвану понадобилось произвести на свет последнего.

Лучше всего засвидетельствовано следующее толкование: до того, как родился Ахурамазда, Зурван стал сомневаться в своих силах – сумеет ли он родить достойного сына. От этого сомнения и получил зачатие Ангра-Маинйу – на свет появилось это темное и отвратительное существо, испугавшее родителя. Такой миф, естественно, дал простор различным последующим предположениям и уточнениям (например, кто был матерью близнецов?). Эта ересь способствовала также развитию дальнейших философских построений о власти времени и о предопределении. Кроме того, Зурвана считали владыкой трех времен, к нему обращались при помощи трех почтительных эпитетов (сохранившихся только в одном сирийском источнике). Затем эти эпитеты, означавшие, по-видимому, Господин роста, зрелости и упадка, стали воплощениями трех независимых божеств, а к Зурвану стали обращаться соответственно как к состоящему из четырех компонентов, и число «четыре» играло важную роль в его культе.

Однако этот культ имел, по-видимому, мало специальных обрядов, или же они вовсе отсутствовали, так как Зурван представлялся в виде отдаленной первопричины. Породив Ахурамазду, он сразу же поручил ему власть над миром. Зурван сам не вмешивается в происходящую борьбу между своими «сыновьями», а потому вера в его существование не вызвала никаких перемен в объектах и способах зороастрийских богослужений, не повлияла на нравственные и духовные цели зороастризма. Более того, приняв за основу, что Зурван создал и Ахурамазду, и Ангра-Маинйу, зурваниты затем приписывали все последующие акты творения Ахурамазде, и потому должным образом почитали его под именем Дадва («Творца»). Следовательно, они могли именовать себя «поклонниками Мазды» и жить в полном согласии с правоверными зороастрийцами. В действительности, наверное, можно не сомневаться, что зурваниты считали себя наиболее верными последователями Зороастра, потому что именно они разгадали точный смысл слов пророка в важнейшем отрывке из Гат.

Еще меньше может быть сомнений в том, что на самом деле эта ересь значительно ослабила зороастризм в его дальнейших столкновениях с христианством и исламом. Ведь объявляя, говоря словами позднейшего противника зороастризма, что «Ормазд и Ахриман – братья», зурваниты исказили основную идею Зороастра, утверждавшего, что добро и зло совершенно обособлено и отлично и по своему происхождению, и по своей природе. Они также преуменьшали величие Ахурамазды, провозглашенного Зороастром несотворенным богом, единственным божественным существом, достойным поклонения, существующим вечно. Зурваниты смешали ясное вероучение с нудными теоретизированиями и низменными мифами. Кроме того, зурванитские заблуждения относительно судьбы и неумолимой власти времени затемнили главное в зороастрийском учении – идею о свободе воли, о возможности для каждого человека решить свою собственную судьбу путем выбора между добром и злом.

В действительности отличия между основными положениями зурванизма и ортодоксального зороастризма настолько велики, что объяснить терпимое отношение к этой ереси, видимо, можно лишь тем, что она сразу же приобрела влиятельных приверженцев. Известно, что сасанидская царская семья исповедовала зурванизм, а Сасаниды сознательно придерживались во многих случаях ахеменидских традиций. Возможно, они следовали в этом примеру последних Ахеменидов, которые, подпав под влияние каких-то магов, утвердили зурванитскую ересь на западе Ирана.Этим может объясняться то огромное влияние, которое оказал зурванизм на гностические секты (идеи о трех временах, о далекой первопричине, о меньшем творце этого мира были характерны для гностических вероучений). Когда зурванизм утвердился, то благосклонное отношение правителей и приверженность верующих обеспечили его сохранность на протяжении многих столетий. Однако другие члены общины продолжали стойко отвергать его, что нашло отражение в одном из пехлевийских сочинений (Динкард IX, 30, 4). Спустя несколько столетий после появления ислама зурванизм исчез окончательно.

Зороастрийский календарь

Поскольку в ежедневных богослужениях Зурвану не отводилось никакой роли, неудивительно, что он никак не упоминается и в зороастрийском календаре, который, очевидно, возник в конце правления Ахеменидов. В раннем зороастризме использовались, вероятно, разные варианты традиционного древнеиранского календаря с годом, состоящим из 360 дней, в котором месяцы (их было двенадцать) назывались по именам празднеств или по различным сельским занятиям в каждом месяце и насчитывали по тридцать дней. О наличии таких календарей свидетельствуют древнеперсидские надписи и таблички (в Гатах и древнейших частях Младшей Авесты нет никаких упоминаний о календаре).

Таблички показывают, что писцы при первых Ахеменидах пользовались вавилонским календарем, но несколько изменили его, «переведя» названия месяцев их древнеперсидскими эквивалентами. Вавилонский календарь тоже состоял из 360 дней, и Геродот утверждает, что Дарий наложил на киликийцев ежегодную дань в «360 белых коней, по одному на каждый день года» (Геродот III, 90). Зороастрийские жрецы вряд ли применяли этот полуиноземный способ для исчисления своих священных дней. Они, вероятно, продолжали подсчитывать их по своим местным иранским календарям, которые по сути своей были одинаковыми, но отличались в названиях месяцев, а возможно, также и по временам интеркаляций (поскольку необходимо было добавлять тринадцатый месяц примерно раз в шесть лет, чтобы согласовывать 360-дневный календарь со сменой времен года).

Различия в календаре в пределах одного государства, разумеется, были нежелательны, и на каком-то этапе персы, видимо, проявили инициативу в изобретении специального зороастрийского календаря, который использовался всей религиозной общиной. Возможно, собрали выдающихся людей со всех иранских областей, чтобы обсудить это важное решение, так как в зороастрийском календаре есть некоторые черты, которые позволяют предполагать о происходивших тогда спорах и соглашениях.

Главным новшеством, принятым тогда, оказалось то, что не только двенадцать месяцев, но и тридцать дней каждого месяца в новом календаре были благочестиво посвящены кому-либо из божеств. Эта идея возникла, как кажется, внутри зороастрийской общины, потому что примеров у подвластных империи народов не имеет. Хотя иранцы по традиции делили месяц на две или на три части в соответствии с фазами луны, в новом календаре месяц распадался на четыре части, в чем можно видеть влияние (допустимое для Западного Ирана) семитской недели. Оно могло быть еще усилено зурванитскими представлениями о почитании Зурвана в его четырех воплощениях. Но влияние зурванизма было в этом случае полностью под контролем зороастрийского правоверия, так как четыре дня в месяце отводились Ахурамазде. Первый посвящался его имени и считался «днем Ахурамазды», а три других – его рангу как Творца и назывался «днем Дадва». Дни со второго по седьмой посвящались шести Амэша-Спэнта и составляли первую «неделю». Восьмой день был первым «днем Дадва», а шесть последующих отдавались Огню, Водам, Солнцу, Луне, Тиштрйи и Гэуш-Урван. Тиштрйи был отведен тринадцатый день, очевидно потому что, будучи звездным божеством, он ассоциируется с луной, а следовательно, и с Гэуш-Урван. У персов его день стал известен, однако, как «день Тири», западноиранского звездного божества, отождествленного с авестийским богом.

Пятнадцатый день, начинавший третью «неделю» был вторым «днем Дадва», а шестнадцатый посвящался Митре, который, таким образом, возглавлял божества второй половины месяца. Два следующих дня передавались божествам, особенно тесно связанным с Митрой, – Сpaoшe и Рашну. Затем следовали посвящения Фраваши, Вэрэтрагне, Раману (связанному с Вайу, а потому одновременно и с ветром, и со смертью) и, наконец, другому божеству ветра – Вата. Двадцать третий день был третьим «днем Дадва» и начинал последнюю «неделю», состоявшую из дней, посвященных трем женским божествам – Даэна, Аши и Арштат, – двум божествам Асман и Зам (небесам и земле), а в заключение шли дни Мантра-Спэнта («Благодатного Священного Слова») и Анагра-Раоча («Бесконечного Света» рая).

Заслуживает внимания тот факт, что, хотя западные жрецы и отвоевали место для бога Тири, но ни Арэдви-Сура-Анахита, ни великий Варуна, которого она затмила, посвященных им дней не получили. Возможно, это обстоятельство свидетельствует о тупике, в который зашли переговоры между представителями западных и восточных зороастрийцев. И те, и другие одержали, однако, второстепенные победы. С одной стороны, десятый день, посвященный женскому божеству вод, мог рассматриваться и как день Арэдви, а с другой – три божества были пропущены в связи с тем, что три дня были названы по имени Творца, и среди этих божеств, к которым регулярно обращаются вместе с другими «календарными» божествами во время всех богослужений, оказался (Варуна) Апам-Напат. Двумя другими были Хаома и Дахман-Африн (последний является воплощением молитв верующих). Зороастрийские жрецы признавали, таким образом, тридцать главных божеств, достойных почитания. Ни к трем «опущенным» божествам, ни к Арэдви-Суре-Анахите не обращаются в Ясна 16, небольшом разделе более обширного текста богослужения, в котором излагаются в литургической форме все посвящения тридцати дням, совпадающие с названиями дней во всех случаях, кроме того, который отведен Тири-Тиштрйи.

Месяцы были посвящены тем же двенадцати божествам, что и некоторые из тридцати дней месяца, но в Авесте нет никаких указаний на то, каким образом месяцы соответствовали временам года в эпоху Ахеменидов. Установленная символика зороастрийского священного года требовала, однако, чтобы «Новый день» каждого года праздновался в весеннее равноденствие. Вавилоняне тоже начинали Новый год весной, а потому вполне можно допустить, что Ахемениды устраивали свое празднование «Нового дня» тогда же, в начале месяца, который соответствовал бы марту – апрелю по Григорианскому календарю. Нужно учесть также и другие традиционные празднества, чтобы понять, что наименование месяцев по определенным божествам, очевидно, было хорошо продумано.

Так, месяц в середине зимы, соответствующий декабрю – январю, когда, как считалось, силы зла становились сильнее всего, был посвящен Творцу, чтобы именно в это время постоянно призывать его благодатную мощь. Следующий по порядку месяц посвящался Воху-Мана («Благомыслию»), который всегда был близок верховному богу. Пять последующих месяцев соответственно отдавались пяти остальным великим Амэша-Спэнта, хотя и расположенным не по обычному порядку. Возможно, это обусловлено тем, чтобы четвертый месяц, считая с «Нового дня», на который приходился праздник Тирикана, был бы посвящен божеству Тири, а седьмой, осенний, когда отмечалось торжество Митракана, назывался бы в честь Митры, который приобретал все большее значение среди западных иранцев.