Возвращение мастера и Маргариты

      - Продал? - поинтересовался Максим.
      - Угу. Хорошо пошли. По двадцать пять тысяч, - мальчишка перебросил рюкзак за спину. Оттуда раздалось тоскливое поскуливание. - Это последний, бракованный. Топить буду. - Он с вызовом, прищурив желтый глаз, глянул на высокого дяденьку.
      - Как топить? - оторопел Максим, и вид у него, конечно, был соответствующий. Пацан давно просек, с кем имеет дело.
      - Обыкновенно. Ему соседский Шалый ногу прикусил, он хромучий. И вообще - не в породу. - Зябко поежившись, парень втянул голову в плечи и с полным равнодушием отвернулся. Откуда-то налетел пронизывающий ветер, небо заволокло тучами. Тут же припустил мелкий, хлесткий дождь.
      Максим положил руку на худенькое под курткой детское плечо:
      - Продай мне.
      - Говорю - хромой он. Бракованный, - парень изобразил раздумья. - За двадцатку мог бы уступить. Не иначе.
      Максим безропотно отдал деньги, получил нечто теплое, полукилограммовое, сразу задрожавшее.
      - Под куртку суньте. Ему месяц еще. Лапа зовут, - объяснил очень довольный сделкой пацан.
      Бабы налетели, как вороны с ветки, загалдели, приметив идущий на круг автобус. Началась привычная, необязательная вовсе, а так, для тонуса, осада с втаскиванием мешков, криками, руганью.
      - Не жмитесь, бабоньки, местов всем хватит, - рассудительно ворчал мужик на деревянной ноге.
      - Тебе хромому чиво, тебе сиденье и так полагается, - отругивалась тетка, заклинившая дверь необъятным тюфяком и вызвавшая всеобщее недовольство.
      - Нога здесь не при деле, - обиделся инвалид. - Я отродясь нервный. Щекотку не переношу. А дамочки на всякой колдобине завели манеру за постороннее тело хвататься.
      - Ох, уж нельзя за мужичка подержаться! - игриво встряла молодуха в ярком пуховике, стрельнув бойкими глазами в Максима. Тот деликатно подсаживал обремененных сумками бабок и втиснулся последним, бережно, как беременная, придерживая руками вздувшуюся на животе куртку.
      В автобусе к нему пробрался паренек, долго сопел, а потом выложил:
      - Я б его не утопил. На свалке бы оставил, там целая стая живет... он подумал. - Вообще-то Лапа, может, и гибрид. Ну, не совсем сторожевая.
      - Что ж за порода? - уточнил Максим просто так, для разговора. Он не сомневался с самого начала, что приобрел то, что хотел - настоящего высокосортного дворнягу.
      - Леська у нас вроде овчарка, только одно ухо висит. Если это от Лохматого, то, может, кавказец будет. Лапы-то, гляньте, толщенные.
      Уже у дверей, собираясь спрыгнуть со ступеньки, он добавил: Прививку ему не успели сделать. Из-за укуса.
      Час трясся замызганный до крыши автобус по грунтовке, переваливаясь из лужи в лужу, пугая гусей, подолгу останавливаясь у продовольственных деревенских точек, и, наконец, достиг центральной площади деревни Торопа. У остановки мок под дождем оголенный скверик. Вокруг него выстроились в карэ строениями общественного назначения: сельсовет, милиция, столовая. Имелась Доска почета с обрывками фотопортретов и выцветшими, по лени застрявшими здесь лозунгами. Пестрый щит с рекламой "пепси" выглядел попугаем, залетевшим в курятник.
      Максим выгрузился, ощущая яркую радость от живого тепла на груди, и думая о том, как здорово все получилось. У него теперь имелся дом и собственный верный пес.
      Путь до дома не близкий - вначале вниз к длинному, изгибистому озеру. Потом вдоль него по бегущей через холмы тропинке. У подножия второго холма у Максима имелся пересадочный пункт - место отдыха с видом на озеро и оставшуюся чуть ниже деревню. Обычно здесь, сидя на окатистом сеом валуне, думалось возвышенно и ясно. Но не на этот раз. Зашмякали по грязи шаги, с дороги свернул цыган с козой на привязи. Затертый до потери первоначального образа ватник, пудовые кирзачи, шляпа на седых патлах. Коза упиралась, а человек напевно ругал ее, склабя блестевшие сталью зубы. Тупой ужас застыл в белых козьих глазах с горизонтальными штрихами узких зрачков.
      "Убивать ведет! - обмер Максим. И тут же строго осадил себя: - Ты не можешь спасать всех. Никто не может. Так устроено. Так надо". Прижав к груди спавшего под курткой щенка, он крепко зажмурился.
      Глава 7
      - Страусиная политика, - говорила бабушка избегавшему столкновений с суровой реальностью внуку. Но в тайне гордилась им.
      Максим Горчаков представлял в социалистической реальности столь же уникальное явление, как редкоземельные элементы в земной коре. Вежливый до неправдоподобия, с белым воротничком и аккуратным косым пробором, он подносил старушкам сумки, со всеми здоровался, а придя из школы сразу же отправлялся мыть руки. В его дневнике были запечатлены высокие оценки и хвалебные замечания. Свободное от занятий время Максим проводил за книгами, которые не рвал, ни пачкал и своевременно сдавал в библиотеку. Правда, интересовала его не приличествующая мальчику приключенческая литература, а взрослые научные журналы, альманахи по физике и биологии, брошюры из серии "Знание". Кроме того, исключительно прилежный и вдумчивый Максим Горчаков не умел врать и даже не хотел учиться этому.
      Воспитывала Максима бабушка, дама не теперешней породы и внук явно пошел в нее. Даже внешне мальчик напоминал фотографии из старых времен, каких-нибудь кадетов, гимназистов, птенцов разоренных дворянских гнезд. Черты узкого лица - упрямый лоб, тонкий нос с точным очерком ноздрей, изящно обрисованные губы - были вылеплены аккуратно, тщательно, словно над ними трудился очень ответственный к своей миссии мастер. Светло-русые прямые волосы лежали не так, как у других мальчишек, не торчали, не щетинились вихрами, а падали густой шелковистой волной, при взгляде на которую думалось о парусах бригантин, сочинении стихов при свече, каких-то гимназических балах и дуэльных подвигах.
      Варвара Николаевна видела в лице внука чудесно возродившиеся черты своего мужа и тайно была убеждена, что растит необыкновенного мальчика.
      Предполагалось, что из вдумчивого жалостливого отличника вырастет фанатичный зоолог, проводящий сутки у клеток с подопытными крысами или беременными черепахами, а на крайний случай - гуманитарий с природозащитным уклоном. Так оно, вероятно, и получилось бы, если б в седьмом классе не появился за партой Максима новый сосед - Лион Ласкер. По физическому статусу новичок мог сойти и за десятилетнего, но на контрольных по физике и математике, а это была очень серьезная школа, щелкал задачки за половину класса. Может поэтому вечно насморочного, узкоплечего Лиона, проходящего в школьных кругах под кличкой Ласик, зауважали самые продвинутые в спорте и внешкольных потасовках качки. Похож он был на изображение мальчика Пушкина, в старом журнале "Огонек", где потомок арапа Петра Великого вышел в рыжей цветовой гамме. Та же победная задиристость горела в его выпуклых глазах, и на челе угадывалась печать грядущих свершений.
      Соседи по парте, оказавшиеся соседями по двору, подружились сразу и навсегда, в захлеб, с полным осознанием невозможности разлуки. Длинный, сутулящийся от застенчивости Максим и подвижный как обезьянка, коротышка Ласик составляли забавную пару. В десятом классе Лион принес Максу повесть под названием "Роковые яйца" и на следующий день поинтересовался:
      - Теперь тебе ясно, что надо делать?
      - Истреблять гадов, - отвечал Максим понявший историю о расплодившихся под влиянием фантастического красного луча хищных рептилиях как антисоветскую аллегорию.
      - Верно, - терпеливо согласился Ласкер. - Истребим. Но вначале изобретем гиперболоид, влияющий на живые организмы. Смекаешь, Эйнштейн?- Он принял позу вдохновенного лицеиста, читающего стихи Державину, и объявил: Мы будем поступать в Физтех!
      Друзья были приняты на радиофизический факультет. Максим начал учиться с жадным интересом, но до поры до времени ничем не выделяясь. Это был высокий, худой юноша с голубыми тенями вокруг прозрачных, мечтательно-растерянных глаз, напоминавших девушкам Ихтиандра - Коренева, который заблудился в шумном южном городе. Девушкам такой тип нравился, но почему-то об этом Максим катастрофически не догадывался.
      На третьем курсе в студенческих рядах произошли обычные брожения возникли брачные пары, окольцованные девушки взяли отпуск по беременности, а наиболее серьезный контингент задумался об узкой специализации. В судьбу Максима ворвался ветер перемен: им заинтересовался сам Питценкир!
      Если бы в заводской самодеятельности собрались ставить нечто из Герберта Уэллса и воспользовались завалявшимися костюмами областного драмтеатра, увлекавшегося пьесами Ибсена, то образ шизанутого ученого вырисовался с портретной убедительностью: лохматые брови над глубокими, безумными глазами, редкая жестко торчащая поросль вокруг могучего, шишковатого лбом и костюм эпохи Франко-Прусской войны, не знавший ни стирки, ни чистки. Каждое студенческое поколение складывало анекдоты о законсервировавшемся с момента получения Сталинской премии Питценкирхе. Из уст в уста передавались целые прикольные саги об удивительных открытиях ученого, затерянных в результате природных и общественных катаклизмов. Относились к нему как к чучелу какого-нибудь вымершего реликта в палеонтологическом музее и называли, естественно Птицын-Крик или просто Крик. Профессор вел чисто символический короткий семинар под названием "Перспективы разработки интеллектуальной нейроподобной транстелепатической системы", за которым скрывалась клиническая бредятина в пародийно-наукообразной форме.
      Питценкирха считали тронутым от рождения, заполученные им титулы относили к антинаучным проискам времен культа личности и теневым сторонам деятельности сумасшедшего. Ссылки на его труды порочили репутацию молодых ученых и озадачивали зрелых. В отношении всего этого профессор пребывал в полном неведении. Студентов и вообще людей Птицын-Крик не видел в упор, проживая в собственной самодостаточной интересности.
      И вот этот самый Крик буквально вцепился в незначительный труд, представленный Горчаковым к его семинару. Потряс отпечатанными на машинке листами, произнес нечто грозное и не понятное перед обомлевшими слушателями, потом увлек избранника в пустой кабинет и долго беседовал с ним при закрытых дверях.
      - Кранты. Ты пропал, старик, - сказал другу поджидавший его в коридоре Лион. - Все уже знают о твоей вербовке Криком. Не отмоешься. Со здоровой научной репутацией покончено.
      Максим не подозревал, что сближение с реликтовым профессором означало для него начало новой эпохи - эпохи закрытых дверей и странных метаморфоз.
      Под руководством ожившей мумии Горчаков написал диплом, поставивший в тупик компетентную комиссию. Его обсуждали при закрытых дверях. Результат оказался неожиданный - Горчакова рекомендовали в аспирантуру.
      Говорили в последствии о том, что Крик на своих руках внес любимчика в науку и "в гроб сходя, благословил". Успел еще завещать личный архив последнему ученику с полным указанием паспортных данных. Но не смотря на это, бумаги к Горчакову не попали. Они попали в КГБ, откуда в институт пришло заключение экспертов о том, что разработки профессора Питценкирха научного интереса не представляют.
      Тема диссертации Максима была засекречена, к нему прикрепили руководителя из смежного научного подразделения и объяснили всю серьезность изысканий в сугубо экспериментальной области взаимодействия биологических объектов с высокочастотными полями. В это время Максим ощущал себя потерянным и двигался ощупью, как слепой. Дело состояло в том, что его покинул Лион.
      Произошло обидное недоразумение. Ласкера, с пеленок обещавшего сделать серьезную научную карьеру, в аспирантуру не взяли, поскольку он интересовался близкими Горчакову проблемами, но Горчаков по мнению преподавательского состава интересовался глубже и смелее.
      Лион с самого начала относился крайне ревниво к патронажу Крика, к нелепой увлеченности Максима его бредовыми идеями и писал работу по опровержению этих идей. Именно разработка, ниспровергающая основы классических теорий, т.е. Горчаковская, а не их защищающая - Ласкеровская, заинтересовала не скрывавших теперь, под воздействием "перестройки", своих нетрадиционных научных ориентаций физиков.
      Лиона тут же после защиты диплома взяли работать в очень крутой "почтовый ящик", находившийся в Подмосковье и называвшийся Воинской частью номер икс. Аспирант Горчаков зачастил в Институт медико-биологических проблем, где под руководством соруководителя проводил эксперименты на животных. Наработанные им материалы к диссертации содержались в папке с печатью, хранившейся в сейфе. На защите при закрытых дверях присутствовало три человека, имевшие доступ к секретной документации. Один из них представлял компетентные "органы". Защитившемуся аспиранту сказали: "Спасибо. Диссертацию сдайте". Товарищ из "органов" предложили работу, о которой Горчаков обещал подумать до сентября.
      Стояло необычно жаркое, пыльное московское лето. Даже вечером, при свете тяжелых фонарей, по Арбатскому променаду шаркали люди во вьетнамках и майках, испугано косились на гармониста, одетого под Василия Теркина - в солдатскую шинель и ушанку, бросали монеты в стоящую на тротуаре каску. Максим сидел за старым письменным столом в сумеречной прохладной комнате и слушал отдаленные разливы гармони: "С берез не слышен, не весом, слетает желтый лист..." Думать и делать что-либо не хотелось до такой степени, что даже тошнило.
      - А у меня пивко холодное, брюхо голодное! - рявкнул впрыгнув в дверь с цирковым поклоном Лион и предъявил сумку, звенящую стеклотарой. Через час друзья ехали на электричке по Ярославскому направлению, а черед два лежали в траве, расстелив газету с португальскими огурцами, немецкой колбасой и темными бутылками бельгийского пива. Дело происходило в парке, прилежащем к Воинской части Ласкера. Но сверчание в траве и появление огромной луны из-за темных деревьев создавало ощущение сибирской глухомани и обязывало к принятию важных решений.
      - Ты ничего не понял, браток. Крик - голова... - сказал Максим, круто переходя от обсуждения отношений с женским полом к больному вопросу.
      - Голова, - с тяжким вздохом согласился Лион. - Крик - голова. Ты молоток. Ласкер - полный чудило. Таковы на сегодняшний день жизненные итоги.
      Лиона развозило даже от пива. То есть, обмирала часть мозга, заведовавшая речью, а остальные вроде даже активизировались. В шахматы он мог играть с чемпионским результатом даже после хорошей дозы водки. Зная эту особенность друга, Максим принял его заявление всерьез, несмотря на нарушения дикции и лаконичность формулировок.
      - Я ведь пытался тебе объяснить еще в самом начале... Могли бы работать над темой вместе..
      - Зря пытался. Я завистливый, тщеславный. Обида затмила мой разум. А про гениальность Крика допер только здесь, - Лион сел поближе к Максиму и сделал огромные арабские глаза: - Слушай, малыш, тут такое сумасшедшее дело закручивается!
      После этого заявления Лион говорил час, все лучше владея языком и вдохновляясь. Оказалось, что в его чрезвычайно оснащенном "ящике", занимаются строго секретной темой. Что получает группа разработчиков самые передовые технологии, а руководитель отчитывается непосредственно главе государства.
      - Меня тоже после защиты комитетчики к сотрудничеству привлекали. Говорили, что если "там" сделают аппарат первыми, то воротилы ВПК превратят нас - граждан свободной страны - в рабов. Ха! Будто без генератора им не обойтись.
      - Макс! Ты не хрена не врубаешься! Его ни в коем разе не могут сделать "там"! Его должны сделать мы! - Лион вскочил, заслоняя луну своим подростковым торсом. Светящимся ореолом стояли над крупной головой жесткие патлы. - Вдумайся-ка в поразительное сочетание факторов: провидение свело за одной партой двух редчайших индивидуумов, спаявшихся, как термопара! Твоя запредельная интуиция, нечеловеческая бескомпромиссность, не позволяющая даже подсознательно подтасовывать результаты и моя железная логика, проницательность! К чему сие космическое предрасположение? Да ясно же: только мы, Макс! Только мы можем осуществить это!
      - Мы хотели изобрести нечто такое, что могло бы помочь всем... На Ленинских горах жила одичавшая собачья стая. - Голос Максима звучал блекло и монотонно. Он сидел, обняв колени руками и подставив лицо лунному свету. - Это еще до тебя, мне лет тринадцать было... Я наблюдал за ними, знал, что должны появиться щенки. А когда приехал, что бы забрать, было поздно... Есть такие специальные отряды, которые отстреливают бездомные стаи... На затоптанной траве темнела кровь, тихо поскуливал недобитый, заползший в яму пес. Он был старый и умный, с седой мордой и боевыми шрамами на худющем дрожавшем теле. И он смотрел на меня...Я понял многое. Нет! - Максим встал, опрокинув "стол". - Нет! Этого не должно быть. Люди не могут быть такими... Идеи Крика явились, как откровение свыше. Сделать прибор - и всех исправить! - Горчаков чувствовал, что его развезло от пива или от свежего воздуха, но сдерживать пафос не хотел. - Но не работать же над "новейшим видом психотропного оружия", как мне предлагали! Точно схохмил Воннегут: "Что бы не делали ученые, у них все равно получится оружие"
      - Оружие или спасательный круг - вопрос применения. Суть же изобретения для нас, подчеркиваю - для нас с тобой неизменна - мы сможем помочь всем. Помочь людям стать людьми. Это же шанс! Может, единственный в истории человечества... - Лион долго сопел, вглядываясь в лицо Максима. Потом шумно высморкался и признался, что подослан шефом с целью заполучить в отдел Горчакова. Молчали долго, слушая стрекот кузнечиков, далекий лай и ни о чем не думая. Лишь ощущали, как незримое и могучее течение, подхватило бренные тела, унося в Великое неведомое...
      ... Через месяц в светлой комнате Института икс над столом склонились две головы - рыжая и русая. Лион и Максим изучали архив Крика.
      - Что, парни, хорошие я вам бумажки достал? - улыбнулся Шеф и подмигнул добрым голубым глазом.
      Началась пора самозабвенного погружения в тайны научного зазеркалья. И продолжалась она чуть более трех лет. Опытный образец прибора уже был собран, проводились опыты на животных - тема двигалась к блистательным результатам. И вдруг - провал. Однажды Максим уехал в Москву хоронить отца и больше в Институт не вернулся. Он словно отбыл положенный по распределению трехгодичный срок и направился к другим брегам. Лион случайно узнал, что Горчаков, ни сказав ему не слова, оформил все бумаги по увольнению! Директор института, потерпевший фиаско после долгих уговоров отступника, строго заметил Лиону: - Продолжите работу без Горчакова. незаменимых специалистов у нас нет.
      Промелькнули пять лет. Максим и Лион ни разу не виделись и даже не общались по телефону. Но не было дня, что бы рыжий, вертлявый, как мартышка Ласик, не являлся внутреннему взору Максима. Являлся же он с целью поспорить особенно охотно во время прогулок или сидения на "камне размышлений".
      ... С холма было видно всю деревню Козлищи - шесть домов, стоявших вдоль озера. От двух из них остались только торчащие из пепелища печи, другие давно были заколочены. Крайнее хозяйство, включавшее сарай, хлев и двухоконный сруб, принадлежало теперь Максиму Горчакову. Шиферная крыша дома и почерневший, выложенный щепой верх сарая, темнели за мокрыми, облетевшими березами. Хлев вовсе растащили по бревнышку рыбаки для костров.
      Деревеньки, большей частью брошенные, располагались на территории совхоза "Глубокое" не густо. На куске земли размером с Москву, состоящем из озер, лугов и редких лесков, проживало по самым праздничным подсчетам, когда наезжали к аборигенам дети и внуки, сто восемьдесят душ. Мужичишки беспробудная пьянь, добряки, рыболовы. Бабы - сплошные старухи. Даже те, кому, по сведениям зав. столовой Виолетты, было всего под сороковку.
      Взобравшись на холм, Максим поднял капюшон куртки - ветер здесь свистал как на капитанском мостике, аж земля из-под ног уходила. Щен заворочался и полез наверх, тычась мордочкой в шею, стал лизать ее теплым шершавым языком.
      - Потерпи, дорогой. Хозяин тебе попался зажиточный. Колбасу и молоко гарантирую... Хочешь молока? Эге, дымком тянет...
      Густой черно-белый дым стелился над озером. Максим мигом сообразил горит его дом и понял, что давно ждал этого. Ждал, но так и не продумал необходимые действия. Что делать-то, что? Бежать с ведром к озеру? Звать на помощь?
      - А, черт! - задыхаясь в дыму, он прорвался к своей усадьбе. Кашляя и обливаясь слезами, остановился в полной растерянности. Кто-то крепко взял его за локоть и потащил в сторону.
      - Ты ж, мил человек, с подветренной стороны стань! Иль в огнище сигануть тщишься? Так незачем, сгорело все, - рассудил спокойный, хрипатый голос.
      Максим смотрел не на советчика, а на забор. Забор, поставленный собственноручно летом, был цел, за ним, невредим, с двумя яблонями под окнами, стоял дом. Густо дымилось, потрескивая, пепелище, оставшееся на месте сарая. Старенькое чужое жилье с грустным лицом от низеньких окон и нахлобученной крыши показалось Максиму родным, будто тут он вырос, бегал босым по утреннему лугу к озеру, взрослел, подчинивая хозяйскими руками дедовское строение, собирая в сентябре крупную крепкую антоновку, курил за сараем первую папиросу.
      - Ну чего ж ты пугаешь, змий? - упрекнул он топчущегося рядом мужичка и тут только, приглядевшись, воскликнул: - Ласик!
      Узнать Ласкера было не просто. В рыжевато-пегой крестьянской бородище, вязаной шапке, надвинутой до лохматых, ржавых бровей, в живописно-драном сельском прикиде он тянул на закоренелого бомжа. Вот только круглые "ленноновские" очки, то ли стильные, то ли допотопные, не очень вязались с обозначившимся образом бродяги.
      - Какими судьбами, чертяка?! - хлопнув рыжего по плечу, Максим протянул руку.
      - Пусти его, - "не заметив" руки, посоветовал тот, взял щенка и поставил на песчаный откос. Пес тут же присел по малой нужде. - Ишь, натерпелся... Я, собственно, к себе добирался. А домино-то заколочен. Топор найдется?
      - Эй, господин Ласкер, у тебя с головой совсем плохо. Столкнулись мы с тобой на краю света, как вижу, нежданно, при столь волнующих обстоятельствах - и разбежались? Полагаешь, я тебя прямо так отпущу в промозглую избу без праздничного обеда? У меня щи имеются. И наливка черничная...- Максим подозрительно посмотрел на неопределенно топчущегося человека и предупредил: - В друзья не набиваюсь.Вопросов задавать не буду. А в том, что случилось, винюсь.
      Глава 8
      Жарко топилась печь, Лапа спал на постеленном ему половичке, за столом, покрытом желтой в крупных розанах клеенкой душевно беседовали два согревшихся щами и черничной наливкой мужичка русофобской и русофильской внешности.
      Пять лет назад, незадолго до исчезновения Горчакова, они так же сидели за покрытым клеенкой столом в соседней избе, обмывая приобретение Ласкера. По совету своей супруги Гали, особы крайне хозяйственной, тот приобрел за гроши одну их брошенных изб в Волдайской деревне. Притащил сюда и Максима, дабы прельстить рыбалкой и совместным семейным летним отдыхом. Галя сватала Максиму свою приятельницу. Но ни приятельница, ни рыбалка не увлекли закоренелого холостяка и урбаниста Горчакова. А вскоре он и вовсе покинул ВЧ, скрылся в Москве и расторг дружескую связь с Лионом.
      - Купил все же халупу. Обустроился. До сих пор в себя не приду, Лион привычно шмыгнул носом и посмотрел на свет черничную наливку. - Ну что ж - со свиданьичком. - Чокнулись гранеными стаканами с соответствующим, забытым уже, звуковым эффектом.
      - А ведь я ждал тебя, Ласик.
      - Ты меня Ласиком не называй, отвык.
      - Договорились - Лион Израилевич.
      - Какой к шутам Израилевич. Перед тобой - Хуйлион. Бабка, у которой огород копал, насмотрелась мексиканских сериалов и никаких имен кроме Хулио не воспринимала. Так и звала. А уж потом мои дружки имя усовершенствовали Хуй-ли-он? На китайский манер. Но с вопросительным знаком... - Леон тяжко вздохнул. - Я ведь теперь совсем другой человек. Дитя свободы. Лицо без определенного места жительства.
      - Круто взял... Это после твоих-то научных подвигов? Слышал я, ты в какое-то серьезное дело с генератором встрял.
      - Давняя история. Полгода прошло. Я тогда от научных свершений и денег больших в монастырь подался.
      - В монастырь?!
      - Почудилось мне, что я со своими пытливыми мозгами ни в ту степь пру. Потянуло грехи замаливать. Завелась, знаешь ли, этакая занозливая боль в сердце. - Он пристально заглянул Максиму в зрачки, но не дождался ни поддержки, ни откровенных признаний. И в той же напевной обстоятельной манере случайного соседа по купе продолжил: - Месяц всего в обители и выдержал. В конце июня сбежал. Попробовал постичь внутридушевно иные горизонты... Встал среди поля, огляделся. Все вокруг мое! И никаких обязательств, никаких спонсоров, никаких запретов на размышления. Полная свобода деяний и воли... Н-да... По дворам ходил, бабулькам помогал - там покопал, там попилил, в избе брошенной перебился... С октября подался в бомжи - изменил так сказать общественный статус в корне. Или меня изменили... Эх знать бы, кто над нами эксперименты ставит! Вот бы в рожу плюнул! - бывший обитатель монастыря покосился на красный угол, но там не было ни иконы, ни гневного фосфорисцирующе-призрачного лика. И гром не грянул. А Максим лишь горестно вздохнул и пожал плечами:
      - К самому наивысшему начальству я тоже доступа не имею. Адресок не знаю. Но тут вот на земле кое-кому, в самом деле вломить бы следовало. Только я ведь, как известно, не боец. Видишь вот - спрятался!
      - А чего тебе. С такими деньжищами, как ты грабанул мог бы и получше апартамент найти. - Лион поднялся. - Топор давай, пойду свои хоромы вскрывать. Заночую, если потолок не рухнет.
      - Брезгуешь у грабителя ночевать? А у меня колбаса полукопченая в подполе. И консервы. Сейчас прямо ужинать начну. Без всякой паузы. Мы, стяжатели, устраиваться умеем... Вот в Испании домишко имею, на Лазурном берегу и здесь вилла. Пса сегодня за двадцать штук купил. Шикую. - Он нахмурился. - Что ж, на твое доверие я рассчитывать не в праве.
      - Сказал тоже... - Леон снял куртку, повесил на гвоздь и вернулся за стол. - Похоже, диагноз у нас с тобой, невзирая на коренную несхожесть менталитетов, все же общий - НЕСРЕЛ- неизлечимая несовместимость с окружающей реальностью.
      Скромный гость отказался от любезно предложенного хозяином спального места - пружинного матраца, стоящего на чурках. Он устроился возле громоздкого шкафа на тюфяке, набитом соломой. Дом, состоящий из горницы и кухни, объединяла возвышающаяся в центре русская печь. От прежней жизни здесь остался двустворчатый шифоньер с выдернутыми ящиками, продавленный топчан и стол в кухне, сбитый самодельно лет сорок назад. На стенах между бревнами кое-где торчала затыкавшая щели пакля и висели ходики с гирей. Это была первая покупка Максима на новом месте. Кроме того, он серьезно обустроил хозяйство - починил крышу, крыльцо, забор поставил, восстановил и залепил замазкой стекла в маленьких оконцах.
      - Я считал себя белоручкой, тонкокожим городским неженкой. - Закинув руки за голову, Максим смотрел в едва различимый во тьме потолок. За прикрытыми цветными шторами окнами шумел дождь и тоскливо подвывал ветер. Скребли о стекло ветки старых яблонь. От этого маленькое тепло в одиноком домике казалось особенно уютным, а человек, посапывающий рядом в темноте боевым другом. Щенок устроился в ногах, свернувшись на колючем шерстяном одеяле тугим клубком, так, что нос прикрывала задняя больная лапа. - А здесь - сплошные трудовые свершения.
      - Мало ли что мы про себя думали... - отозвался Лион. - Онечка Ласкер - врожденный мозгляк, отвлеченный от всякой реальности. Не знал, как лопата выглядит. А уж что бы в чужом подъезде ночевать... В страшном сне увидеть не мог. И ничего - справился. - Он помолчал, ожидая вопроса, но Максим расспрашивать не стал.
      - У меня такое впечатление, что сидим мы тут с тобой у черта на куличках и пьесу какую-то разыгрываем. Помесь Горького с Кафкой. Ходим все вокруг да около. Объясниться тянет, да вот не знаю, клянусь, не знаю, с чего начать, что бы правильно вышло... Доступно пониманию, - Максим вздохнул.
      - Излагай по порядку, разберемся. Начни с того, голубь, что сбежал ты из лаборатории, не озадачив себя необходимостью поставить в известность друга и самого тесного соавтора гениального изобретения.
      - Пойми, мне легче спрятаться, чем объяснять свою правду! Такой уж я урод. Одно только знал твердо "враки - мраки", а вот как без них выживать?
      Видишь ли, у нас в семье с самого начала все как-то заковыристо шло. Моя бабка - Варвара Николаевна, или как ее все называли, - Варюша, разошлась с мужем еще до войны. Сына Мишеньку вырастила одна. И невесту ему сама нашла - дочку одной приятельницы. Леночка играла на скрипке, была светлая и воздушная, как принцесса из сказки. Но Михаилу Николаевичу, человеку серьезному, сделавшему к тому времени блестящую карьеру в ответственном ведомстве, фея эта понравилась. Родился я в положенный после заключения брака срок.
      - В КГБ что ли папаша трудился? - пророкотало в темноте. Лион возился, устраивая теплое лежбище.
      - Ну зачем. Михаил Львович Горчаков был архитектором, причем, довольно крупным.
      - Архитектором человеческих душ?
      - Нет. В прямом смысле. Бассейн "Москва", конечно, помнишь?
      - Плавал, плавал. С друзьями. Даже с девушкой. Замечательное было место.
      - Но отец-то считал по-другому! Когда мама ушла от него, отцу стукнуло сорок, а мне - шесть. Это уж я позже понял, что мой волевой, непреклонный отец был воплощением компромисса. Причем - мучительного. Бабушка Варюша называла его "сдельщик с совестью". Я думал, профессия такая - "сдельщик". Сделал, значит, построил.
      Мама спешно вышла замуж за человека, в которого безумно влюбилась. Думаю, она переживала самую возвышенную пору влюбленности, когда утонула в холодной, быстрой карельской реке. Их байдарка перевернулась. Слышал, как бабушка рассказывала своей подруге, что Гриша совсем поседел от горя и подался в какую-то очень рискованную и дальнюю экспедицию.
      А отец ушел жить к другой женщине, оставив меня с бабушкой. Варюша не признала новой семьи сына, да и его держала на расстоянии. И все же отец упорно приходил к нам по субботам, бабушка одевала меня и выводила в коридор, где он, не снимая верхней одежды, молчаливо сидел на табурете под вешалкой.