Украинские сказки

– Сыночек, что ж нам поделать с тобой, ты же ни к чему не пригож! У других вон дети своим родителям в подмогу, а ты лишь даром хлеб переводить можешь!

Но ему ничего: сидит и дальше просо пересыпает. Другой ребёнок, как пойдёт пятый год, родителям уже помогает; но этот вырастает такой детина, до самого потолка уж, а все ещё без штанов сидит, да и делать не может ничего.

Горевали-горевали мать его да отец, а после мать и промолвила:

– Что же ты, старик, надумал чего с ним делать? Видишь, какой сын уже вымахал, а такой дурак – не может ничего делать. Взял бы да хотя бы внаймы его отдал, гляди, хоть чужие люди сына чему дельному обучат?

Подумали, да отдали к портному учиться. Пробыл тот три дня там и сбежал; залез на печь – и снова стал просо пересыпать. Тогда подрал да выругал хорошенько его отец, а после отдал к сапожнику на обученье. Но он сбежал и оттуда. Побил отец его снова и направил на обученье к кузнецу. Там тоже пробыл не долго – сбежал. Что же делать с сыном отцу?

– Отведу, – сказал, – его, эдакого, в чужое царство: куда бы там внаймы не отдал, может, не убежит.

Решил повести его.

Шли-шли они, долго и коротко ли, зашли в лес, да такой дремучий, что было лишь небо и землю видно. Вошли в лес, немного устали; глядят – у дорожки притаился пенек обгорелый, – тут старик и говорит:

– Утомился я, присяду, отдохну немного.

Лишь начал он на пенек усаживаться, и вымолвилось у него:

– Ох! Что же я так заморился! – и тут вдруг из пенька вылезает маленький дедушка, сморщенный весь, и с бородой зеленой до колен.

– Что же тебе, – молвит, – человече, понадобилось от меня?

Подивился старик: откуда могло такое диво явиться? И говорил ему:

– Я тебя что, звал? Отвяжись!

– А как же не звать, – отвечает дедушка, – коли звал!

– И кем же ты будешь? – спросил старик.

– Я – Ох – царь лесной. Ты меня, зачем позвал?

– Ну, чур тебя, не собирался тебя звать!

Старик возмутился.

– Нет уж, позвал: сказал же: «Ох!»

– Уморился я это, – говорит старик, – тогда и сказал так.

– Куда путь держишь? – спросил Ох.

– Да куда глаза глядят! – старик ответил. – Взялся вести дурака своего внаймы, чтобы хоть чужие люди научили его уму-разуму. У себя же, куда ни отдам, он сбегает отовсюду.

– Так мне отдай, – сказал Ох, – я уж его научу. Но только с одним условием: когда год пробудет у меня, ты приди за ним, ежели его признаешь, то возьмёшь, если нет – еще один год будет служить.

– Идёт, – сказал обрадованный предложением старик.

По рукам ударили да горилки распили; побрёл довольный старик домой, а Ох повел его сынка к себе.

Вот ведет Ох его, да прямиком… на тот свет: под землёй зелёная хатка, камышом крытая; и все в ней такое же зеленое: зелены стены, зелены лавки, зелены даже дети и жена Оховы – ну прямо всё-всё. И работницы Оховы, словно рута, все изумрудны…

– Ну, присаживайся, – сказал Ох своему новому работнику, – да поешь чуток.

Подали ему мавки поесть, но и еда вся зелена. Тот поел.

– Ну вот, – молвит Ох, – если взялся работать на меня, то дровец надобно для меня нарубить и в хату принесть.

Побрёл работник. Рубил или не рубил, а прилег на дрова и заснул. Пришёл Ох, а работник спит. Тогда взял он его, и велел своим работникам дров наносить, а после связанного на эти дрова кинул и подпалил их. Вот и спалил работника! Потом Ох развеял по воздуху пепел, но один уголёк выпал. Окропил уголёк Ох живой водой – и тут ожил работничек и стал слегка умнее да проворнее. Снова было велено дров нарубить. Но тот снова уснул. Ох тогда поджег дрова, сжёг работничка опять, пепел по воздуху развеял, а уголек водою живой окропил – опять ожил работничек и таким красивым сделался, что лучше не сыщешь! Но и в третий раз был спален он и окроплён водою живой – тогда получился из парубка ленивого настолько проворный и красивый казак – ни придумать, ни загадать, лишь в сказке рассказывать.

Прослужил парубок у Оха целый год. Прошёл год, прибыл отец за сыном. Подошёл в лесу к тому пеньку, уселся и сказал:

– Ох!

Ох вылезает из пенька, и молвит:

– Здравствуй, человече!

– Здравствуй, Ох!

– А зачем ты пришёл? – спрашивает.

– Прибыл, – отвечает, – за сыном.

– Тогда пойдем, если узнаешь – возьмёшь его с собой, а если нет – тогда ещё год у меня служить станет.

Отправился старик за Охом. Подошли к его хатке. Ох выносит мерку проса, высыпает – и сбегаются петухи – видимо-невидимо.

– Ну, признавай, – говорил Ох, – где же твой сынок?

Глядел старик – а все петухи одинаковые: прямо один в один, не признал.

– Ну, – сказал Ох, – иди домой, если не признал. А твой сын еще один год служить у меня будет.

Побрёл старик домой.

А как прошёл второй год, пришёл снова опять старик в лес к Оху. Подходит к пеньку:

– Ох! – сказал.

Ох и вылезает к нему.

– Пойдём, – говорит, – узнавать будешь! – И отводит его к овчарне, а там смотрит – баранов полно и все один на одного похожи. Глядел-глядел старик, но так и не признал.

– Ежели так, то иди домой: а твой сын еще год служить у меня будет.

Побрёл старик, пригорюнившись.

Как прошёл третий год, старик отправился к Оху. Шёл-шёл, и деда встретил, а тот белый весь, словно кипень, и одежда на нем такая же белая.

– Ну здравствуй, человече!

– Здорово, дед!

– Куда это тебя несет?

– Отправился, – молвит, – к Оху за сыном своим.

– Как же так?

– Ну, так и так, – рассказал старик.

Вот и рассказал старик белому деду, что отдал своего сына Оху и с какими условиями.

– Эх! – сказал дед. – Плохо дело твоё! Долго он будет его держать…

– Ну, я, – говорил старик, – сам смотрю, что моё дело плохо, только не знаю, что ж теперь поделать. А может вы, подскажете, как сына моего спасти?

– Подскажу, – сказал дед.

– Так рассказывайте мне, миленький: стану до конца веку за вас богу молить! Все же, каким бы сын ни был, но родной мой, кровинка мне.

– Ну слушай, – говорил дед. – Когда дойдёшь к Оху, выпустит она много голубей и станет зерном их кормить. Ты ни одного не возьмёшь, а только того голубя, что есть не будет, а только сидеть будет под деревом и перышки чистить: будет это твой сын!

Отблагодарил старик дедка и побрёл. Пришёл к пеньку.

– Ох! – промолвил.

Ох и вылезает к нему и отводит старика в лесное царство. Высыпает Ох пшеницы, созывает голубей. Слетелись их, да так много, боже мой! И все похожи один на одного.

– Ну, признавай, – сказал Ох, – своего сына. Если узнаешь – твоим будет, а если нет – то моим!

Тут все голуби стали клевать пшеницу, а только один сел под деревом, нахохлился и стал перья чистить. Старик говорил:

– Вот это будет мой сын!

– Надо же, угадал! Забирай, если так.

Ох превратил голубя в такого гарного парубка, что лучше на свете и не сыскать. Очень обрадовался отец, обнял сына, поцеловал, оба обрадовались.

– Пойдем, сыночек, домой.

Вот и побрели.

Шли по дороге, беседовали. Отец расспрашивал, как же сыну в Оховом царстве жилось. Сын рассказывал, а отец жаловался, как бедствует, сын слушал. Потом отец и сказал:

– Как же нам теперь, сыну, быть? Я ж бедняк, ты бедняк. Три года ты служил, а так ничего и не заработал!

– Не горюй, отец, все устроим. Начнут, – сказал, – панычи в лесу на лис охоту; вот тогда обращусь я борзой собакой да лису схвачу, тогда захотят панычи купить меня, а вы за меня триста рублей возьмите, только продайте без цепочки: тогда станут у нас деньги, да и разживемся.

Шли они, шли; смотрят – собаки на опушке леса за лисой гоняются: никак не убежать лисе, а борзой никак не нагнать её. Враз обратился сын в борзую собаку, догоняет лису и ловит. Выскакивают из лесу панычи:

– Твоя собака?

– Ну, моя!

– Отличная борзая! Продавай ее нам.

– Покупайте.

– Чего хочешь за неё?

– Триста рублей хочу, но берите без цепочки.

– Сдалась твоя цепочка нам, у неё золочёная будет. Забирай сто!

– Нет.

– Ладно, забирай деньги, отдавай собаку.

Посчитали деньги, забрали борзую и начали снова за лисой гнаться. А она возьми, да погони лису прямо в лес: обратилась назад в парубка, и вернулся он обратно к отцу.

Шли они, шли, тут отец и сказал:

– Что ж нам, сынок, грошей этих? Разве что хозяйством обзавестись немного и хату подновить…

– Не печалься, отец, еще придут. Теперь, – сказал, – станут панычи с соколом на перепела охотиться. Тогда обращусь я в сокола, и захотят у вас меня купить, вы и продаёте меня за триста рублей, но без колпачка.

Шли они по полю, смотрят – спускают панычи сокола. Сокол погнался, а перепел убежал: сокол догнать не может, перепел – убежать. Оборачивается сын соколом, сразу наседает на перепела. Заметили это панычи и говорят.

– Твой это сокол?

– Мой.

– А продашь нам?

– Покупайте.

– Чего просишь?

– Если дадите за него триста рублей, забирайте, но без колпачка.

– У него парчовый будет.

Согласились, купили за триста рублей сокола у старика. Тогда спустили панычи на перепела сокола, а он как полетит – в самый лес, там обратился в парубка и снова к отцу вернулся.

– Вот теперь мы немного разжились, – сказал старик.

– Подождите, отец, еще прибавится. Когда будем идти мимо ярмарки, я обернусь в коня, а вы меня им продавайте. За тыщу рублей можете отдать, но только без уздечки.

Подошли к местечку, где ярмарка была здоровая или что-то похожее. Оборачивается сын в коня, но в такого, словно змея, не подступишься – страшно! Отвел отец коня этого за уздечку, а тот как стал гарцевать, копытами землю бить. Сошлись купцы, стали торговаться.

– За тыщу отдам, – сказал, – но без уздечки забирайте.

– Сдалась твоя уздечка нам! Будет у него серебряная!

Пятьсот предлагают.

– Нет!

Тут мимо цыган проходил, одним глазом не видит.

– Что просишь за коня, старик?

– Тыщу, но уздечка моя.

– Э, это дорого, старик, забирай пятьсот и отдавай с уздечкой!

– Нет, не годится, – отвечал отец.

– Тогда шестьсот забирай!

И стал цыган торговаться, но отец ни копейки не уступил.

– Ну, забирай, батя, только уздечка моя.

– Нет уж, со мной останется!

– Дорогой человек, такого не видано, чтобы без уздечки коня продавали? Как же я его возьму-то?

– Бери, как знаешь, но уздечка моя! – отвечал старик.

– Ну, старик, я тебе ещё пять рублей бери, но только с уздечкой.

Раздумал старик: «Стоит-то уздечка эта гривны три, а тут цыган пять рублей хочет дать», – вот и отдал.

Горилки распили. Забрал старик деньги и домой отправился, а цыган тем временем сел на коня и поскакал. Но не цыганом он был: это Ох в цыгана обернулся.

Нес конь Оха между макушками деревьев и облаком. Как спускаются к лесу, подъезжают к Оху. Ставит Ох коня в стойло, и идёт в хату.

– Не уйдёт всё же от меня, вражий сын, – сказал жене.

Как подошёл полдень, берет Ох за уздечку коня и отводит к реке на водопой.

Приводит к реке, а тут конь наклоняется напиться, оборачивается окунем и уплывает. Ох, не раздумывая, оборачивается щукой и стал за ним гнаться. Ещё чуть-чуть, и догонит, а окунь разворачивает плавники, машет хвостом, и не схватить его щуке. Вот догнала его щука и молвит:

– Окунек! Поворачивайся головой, будем с тобой беседовать!

– Если ты, кумушка, беседовать желаешь, я и так могу услышать!

Нырнул поглубже и уплыл от щуки. Догоняет снова щука его и молвит:

– Окунек! Повернись ко мне головой, будем с тобой беседовать!

Тут окунек расправляет плавники:

– Если ты, кумушка, беседовать желаешь, я и так могу услышать!

Долго так гоняли щука с окунем, а поймать его она так и не могла.

Тут подплыл окунь к бережку, где царевна белье полоскала. Обернулся окунь в гранатовый перстень в прекрасной золотой оправе, увидала это царевна, вытащила его из воды. Принесла домой, хвалится:

– Смотри, батюшка, какой я прекрасный перстенек нашла!

Полюбовался отец, а царевна решить не может, на какой палец одеть его: так он красив!

Скоро царю доложили, что прибыл купец. (А ведь это Ох в купца обернулся.) Выходит царь:

– Что ж тебе, старичок, надобно?

– Да вот ехал я, – молвит Ох, – по синему морю, вез на корабле на родные земли к своему царю перстенёк гранатовый, и упал он в воду. Не сыскал ли кто из ваших?

– Сыскали, – отвечал царь, – дочка моя отыскала.

Позвали дочку. Тут стал Ох просить, чтобы та отдала перстень, говорил, что не жить ему на белом свете, если не привезёт его! А она отдавать не хочет! Тут царь вмешивается:

– Отдавай, – сказал, – дочка, не то будет беда из-за нас старику!

Ох снова просить стал:

– Возьмите, что хотите, но перстень верните.

– Ну, если так, – сказала царевна, – то пусть не будет он ни тебе, ни мне! – и бросает перстень наземь… и рассыпается перстень пшеном по целому дворцу. Ох, не раздумывая, оборачивается петухом и стал это пшено клевать. И клевал, пока всё не склевал; только одно зернышко покатилось под ногу царевне, и осталось незамеченным. Когда поклевал, из окна улетел.

Тут из того пшенного зернышка обратился парубок, да такой гарный, что царевна, как увидала, сразу влюбилась, – попросила отец и мать, чтобы выдавали за парубка замуж.

– Я, – говорила, – ни за кем не буду такой счастливой, лишь за ним!

Долго ещё не хотел царь отдавать дочь за обычного парубка, но потом всё ж согласился; благословил их, обвенчал и такую свадьбу сыграл, что весь свет там побывал.

Ну, и я там был, мед да горилку пил; во рту не бывало, а на бороду попало, вот потому она и побелела…

Летучий корабль

Жили-были старик да старуха, и было у них три сына: двое из них умные, а третий – дурак. Умных старики жалели, что ни неделя – то всё чистые рубахи, а дурачка лишь ругали, смеялись над ним, только и знал он, что без штанов в куче проса на печи сидеть. Если дадут еды – ест, а не дадут – без неё голодает. А пошёл в то время слух, будто прилетел царский приказ во дворец на обед собраться, а кто смастерит такой корабль, который летал бы, и на этом корабле прибудет, тот царскую дочки в жёны получит.

Тут умные братья советоваться стали:

– Надо бы и нам пойти, наверно, может быть, наше счастье.

Подумали, у родителей спрашивают:

– Пойдем-ка мы, – сказали, – на обед к самому царю: терять нам нечего, может, счастье свое отыщем там.

Отец отговаривал сыновей и мать отговаривала. А они:

– Пойдем, и с концами! Благословляйте нам путь-дорогу.

Старикам, ничего не остаётся, благословили сыновей в дорогу; надавали белых паляниц, зажарили поросенка, горилку дали, и отправились они.

А дурак, тем временем, сидел на печи и сам просился:

– И я, мать, пойду, – говорит, – туда же, куда братья отправились!

– Да куда тебе, дураку, идти? – отвечала мать. – Там же тебя волки сожрут!

– Не сожрут, – говорит, – всё равно пойду!

Старики сначала над сыном посмеялись, потом бранить стали. Но видно же, что с дурачка ничего не возьмёшь, и говорили:

– Ладно, иди, но тогда назад не возвращайся и сыном нашим не называйся.

Положила ему мать в торбу черного хлеба чёрствого да флягу воды и выпроводила сына из дому. Отправился он.

Шёл, шёл, вдруг встретил на пути деда. Такой седой дед, с белой бородой, по пояс длиной!

– Здорово, дедушка!

– Здравствуй, сынок!

– Куда это, дедушка, путь держите?

А тот отвечает:

– Хожу по миру да людей от беды спасаю. А ты, сынок, куда направился?

– На царский обед.

– А сумеешь, такой корабль построить, что сам летать может? – спросил дед.

– Нет, – отвечал дурак, – не могу!

– Так зачем же ты идешь?

– А кто его знает, зачем! – молвит дурень, – Мне терять нечего, а вдруг, там где-нибудь счастье мое прячется.

– Ну, садись, – говорил дед, – отдохни немножко, пополуднуем. Достань, что в торбе лежит.

– Эх, дедушка, ничего там нет, один лишь черствый хлеб, но вам такой не укусить.

– Ничего страшного, достань!

Вот дурень достал хлеб, глядит – вдруг из этого чёрствого хлеба пышные белые паляницы сделались, каких он отродясь видал и не ел: как у самих панов.

– Ну вот, – молвит дед, – но как же без выпивки полдничать-то? Может у тебя горилка имеется?

– Нет, неоткуда ей взяться! Лишь фляга с водой есть.

– Достань-ка её! – говорит.

Достаёт он флягу, попробовали, а там уже горилка сделалась!

– Ишь, – сказал дед, – а ведь бог жалует дураков!

Тогда расстелили они на земле свитки, сели и полдничать стали. Закусили неплохо, отблагодарил дед дурака за хлеб и горилку и сказал:

– Теперь слушай, сынок, иди ты в лес, подходи к дереву, трижды перекрестись, ударь топором, и сразу падай ниц, после лежи, пока не подымут. Тогда корабль тебе смастерится, ты сядешь на него и полетишь, куда надобно, забирая на пути любого встречного.

Отблагодарил дурак деда, простились они. Дед побрел своей дорогой, дурак же в лес отправился.

Как пришёл в лес, подошел до дерева, стукнул по нему топором, сразу упал ниц, лежит, да и заснул. Проспал дурак под деревом несколько часов, слышит, как будит его кто-то.

– Подымайся, тут твое счастье, поспело уже, вставай!

Дурень просыпается, смотрит: корабль рядом с ним стоит, корабль не простой, а золотой, мачты его серебряные, паруса его шелковые, и надулись так, что только лететь!

Тогда, долго не раздумывая, забрался он на него, а корабль снялся сам и полетел… Летит он между небом и землёй, что не увидать глазом.

Летит дурень, смотрит на землю и видит, что на дороге человек лежит, ухом к земле приник и слушает что-то. Дурак кричит ему с корабля:

– Здравствуй, дядько!

– Здравствуй, голубчик!

– Что ж ты такое делаешь?

– Я слушаю, – отвечает, – весь ли люд у царя уже собрался.

– И ты туда же собрался?

– Да.

– Забирайся ко мне, подвезу.

Он сел.

Летели они, пока не увидали, как человек с одной ногой к уху привязанной, скачет по дороге на другой. Дурак к нему с корабля обращается:

– Здравствуй, дядько!

– Здравствуй, милый!

– А что это ты на одной ноге скачешь?

– Коли, – говорит, – отвязал бы другую, тогда за один шаг весь свет обошёл бы. Но я, – молвил, – не хочу.

– Куда же ты направляешься?

– К царю путь держу на обед.

– Ну, давай с нами.

– Хорошо.

Забрался и он на корабль, полетел корабль дальше.

Летят они дальше, летят, глядят – а на дороге стоит охотник да из лука целится, но нет нигде ничего – ни птицы какой, ни зверя. Дурак ему с корабля:

– Здравствуй, дядько! Куда это ты нацеливаешься, когда не видать ни птицы какой, ни зверя?

– Здравствуйте люди добрые! Почему, не видать-то? Это вам не видать, а мне-то видно!

– Ну и где же тебе её видать?

– Вон в той стороне, через сто верст, на высохшей грушке сидит она!

– Забирайся к нам, полетим вместе!

Вот и охотник к ним сел. И полетели.

Летят, летят, вдруг увидали: идет дорогой человек, несет на спине наполненный мешок хлебом.

– Здравствуй, дядько!

– Здорово!

– Ты куда путь держишь?

– Направляюсь, – говорил, – хлеба на обед добыть.

– У тебя ж и без того мешок полон!

– Что там этого хлеба! Одному мне, да на раз не хватило бы.

– Давай с нами!

– Хорошо!

Сел и он. Взлетели.

Летят, летят, глядят – человек возле озера ходит, как будто ищет чего.

– Здравствуй, дядько!

– Здорово!

– А что ты тут выхаживаешь?

– Пить, – отвечает, – хочу, а воды никак не найти.

– Но ведь целое озеро рядом, – что ж ты не попьёшь?

– Что там этой воды! Одному мне, да на глоток не хватило бы.

– Давай с нами!

– Давай.

Садится он. Полетели.

Летят, летят, тут увидали: направляется в село мужик, тащит мешок с соломой.

– Здравствуй, дядько! Куда это ты солому тащишь?

– В село, – отвечает.

– Ну-ну! Да неужели в селе соломы не хватает?

– Там хватает, – говорит, – но не такой!

– А что это за солома?

– Такая, – молвит, – что в любое жаркое лето разбросаешь ее – и сразу же, откуда ни возьмись, холод да снег придут.

– Давай с нами!

Сел он, и дальше летят.

Летят, летят, смотрят, мужик в лес идёт с вязанкой дров на плечах.

– Здравствуй, дядько!

– Здорово!

– А куда ты тащишь дрова?

– В лес несу.

– Ну-ну! Неужели в лесу не хватает дров-то?

– Как же не хватает? Хватает, – говорит, – да не таких.

– А что это за дрова?

– В лесу простые, а тут такие, что если их разбросаешь – и сразу как из ниоткуда войско перед тобой предстанет!

– Давай с нами!

Согласился и он, сел, и полетели они к царю.

Летели и летели, прилетели-таки на обед царский. А там посредине двора уже столы поставили да понакрывали, бочки. Медом да вином полные поставили: хочешь, пей, Хочешь, ешь, чего душа пожелает! А людей, можно сказать, около половины царства сошлось, и молодые, и старые, бедные и богатые, даже старцы убогие, словно на ярмарке. Прилетели дурак и товарищи на нашем корабле, спустилися перед царскими окнами, вышли с корабля, обедать ушли.

Посмотрел царь в окно, что там на золотом корабле прилетели, и сказал слуге:

– Иди-ка ты спроси, кто это на золотом корабле пожаловал?

Пошел слуга, поглядел, подошёл к царю:

– Какое-то, – докладывает, – мужичье, оборванцы!

Не поверил царь.

– Быть такого не может, – говорит, – чтобы мужичьё, и прилетало на золотом корабле! Ты, пожалуй, неверно расспросил.

Тогда вышел сам он к людям.

– Кто здесь, – спрашивает, – прилетел на золотом корабле?

Выступает тогда дурак:

– Я, – отвечал, – ваше величество.

Царь как посмотрел, что свиточка его – латка на латке, и колени повылезали на штанах, что аж за голову взялся: «Как же мне дочь за этого холопа выдавать?!»

Что же тут поделаешь? Стал царь тут ему задачи ставить.

– Пойди-ка ты, – говорит царь своему слуге, – и сообщи ему: несмотря на то, что он на корабле прилетел, коль не добудет воду целящую и живящую, пока гости обедают, так не только царевны не видать, а ещё вот меч, упадёт голова его с плеч!

Слуга и отбыл.

Но всё, что царь слуге молвил, Слухало и подслушал, и тут же пересказал об этом дурню. Сел дурак на лавку (это скамьи такие устроили вокруг столов) и горюет – ни есть, ни пить не желает. Видит это Скороход, спрашивает у него:

– Что это ты, – спросил, – не ешь ничего?

– Не до еды мне! Даже не лезет.

И поведал ему все, так мол, да так:

– Загадал мне царь добыть воду, живящую да целящую, и всё пока гости обедают. А как же мне добыть её?

– Не печалься! Найду её для тебя!

– Ну, смотри!

Тут подходит слуга, передает дураку приказ от царя, хотя тот давно уж знает, что да как.

– Скажи, царю своему, – отвечал дурак, – что добуду ему воду!

Вот слуга отошёл.

Тут Скороход отвязывает ногу от уха, и как двинется, так вмиг и обернулся куда-то, набрал воду живящую и целящую.

Набрал да заморился. «Пока там, подумал, обед, я ещё воротиться успею, а пока посижу возле мельницы и отдохну немножко».

Присел Скороход у мельницы, да и заснул. Гости уже стали обед доедать, а Скорохода все нет и нет. Сидит дурак, печалится.

«Пропало всё!» – думает.

Тогда Слухало приложился к земле ухом и начал слушать. Послушал, послушал:

– Не печалься, – говорит он дураку, – возле мельницы уснул, собачий сын!

– Как же быть нам теперь? – спрашивает его дурень. – Как же его поднять?

Тут Стрелок, слушавший их, вмешался:

– Не переживай: я могу его разбудить!

И натянул свой лук, да как выстрелит – стрела прямо в мельницу вонзилась, что аж щепки летели… Просыпается Скороход – скорей туда! Гости, как только обед приговаривают, а этот уже воду приносит.

Как же быть царю здесь? Стал он другую задачу ставить.

– Поди-ка, – говорил слуге, – сообщи ему: если съест с товарищами его, в один присест дюжину волов жареных со стольким хлебом, чтобы в сорока печах было напечено, то, – молвит, – отдам ему свою дочь. А коль не съест, то вот меч, покатится голова его с плеч!

Всё это время Слухало слушал, а после рассказал обо всем дурню.

– Как же мне теперь быть? Мне и одного хлеба не съесть! – говорит дурак и снова запечалился, еще чуть-чуть, и заплачет вовсе.

Тут Объедало стал ему говорить:

– Да не горюй ты! Мне за всех вас поесть – и того мало будет.

Подходит царский слуга и докладывает всё дураку.

– Ладно, – отвечает дурак, – несите вашу закуску!

Тогда зажарили дюжину быков, да испекли хлеба в сорока печах. Тогда стал есть Объедало за дурака, да так, что всё дочиста подобрал, даже еще просить хотел:

– Вот, – говорит, – маловато закуски сегодня! Могли бы ещё немного подать!

Доложили царю, что все быки съедены, а гости еще и добавки просят, новую задачу задал, чтобы воду выпил из сорока сороковых бочек, да залпом, и вина столько же, а если не выпьет, то: «Вот мой меч, а ему голова с плеч!»

Услышал всё это Слухало, доложил. Опечалился дурак.

– Да не печалься ты! – говорит ему Опивало. – Мне, – сказал, – одному выпить, да мало покажется.

Тут выкатили им вина да воды, сколько обещано было. И тут стал пить Опивало, что все дочиста выпил да еще посмеивался:

– Ах, – говорит, – маловато будет. Еще бы пил!

Глядит царь: ничего с этим дурнем и его слугами не поделаешь, подумал: «Нужно вражьего сына этого, сжить со свету, не то ведь дочь ему достанется!» И послал к дураку слугу:

– Ступай сообщи, что приказал царь, чтобы перед венцом посетил жених баню.

А другому слуге приказал пойти и объявить, чтобы баню раскалили: «Вот теперь дурень, такой-сякой, поджарится!» Натопили истопники баню, что аж пышет… сам черт зажарился бы!

Сообщили дурню. Вот пошёл он в баню, а с ним и Морозко ступает со своей соломой. Когда зашли в баню, там такая жара была, просто невозможно! Накидал Морозко соломы – и вмиг стало настолько холодно, что дурак еле помылся, и быстрей на печь, где и заснул, – замёрз сильно! Отворили утром баню, думали, что лишь пепел от дурня остался, а этот лежит спокойно на печи; разбудить решили.

– Ух, – говорил, – крепко я поспал! – и ушел из бани.

Рассказали царю, что на печи он спал, что в бане стало холодно, словно всю целую зиму не топилось. Крепко пригорюнился царь: что ж тут поделаешь? Раздумывал-раздумывал…

– Вот, – говорил, – если выставит для меня завтра к обеду полк войска, тогда только выдам ему свою дочь, а если не выставит, то вот меч, упадёт голова его с плеч!

А сам думает: «Откуда простому мужику столько войска добыть? Мне – царю, и то…»

Так и приказал.

Слухало снова услышал всё, да и поведал дурню. Сел дурень, давай снова горевать: «Как же быть мне дальше? Где ж я добуду столько войска?»

Пришёл к товарищам своим на корабль:

– Спасайте, братцы! Столько раз выручали, и сейчас спасите! Не то пропаду!

– Не горюй! – говорил тот, что тащил дрова в лес. – Я тебе помогу.

Пришёл слуга:

– Царь приказал, – молвит, – что если выставишь ты полк к утру завтрашнему, тогда царевну тебе отдадут!

– Хорошо, сделаю! – отвечал дурак. – Только передай царю, что, ежели не отдаст и после этого, тогда я войну против него начну, да силой царевну заберу.

Вышли дурень с товарищем в поле ночью и понесли с собою дров. Как стали их по разные стороны раскидывать: куда ни кинет – появляется человек! Так набралось войска столь много, боже мой!.. Проснулся утром царь, слушает: играют полковые трубы. Спросил:

– А что ж это играют так рано?

– Так это, – говорят слуги царю, – тот самый, что золотой корабль смастерил, войско свое на плацу выстраивает.

Увидал царь, что делать нечего, велел позвать дурня.

Пришёл слуга царский к кораблю, попросил дурака во дворец прибыть. А дурак стал такой, что и не признать: вся одежа прямо сияет, шапка казачья, золотая, да и сам – лучше не сыскать! Ведет удалое войско своё, сам спереди на вороном коне, следом старшина.

Подступает ко дворцу.

– Стоять! – крикнул.

Войско по рядам построилось – целое войско как один.

Пришел дурак во дворец. Там царь навстречу с объятьями да поцелуями:

– Присаживайся, любезный зять!

Выходит и царевна. Увидела его и заулыбалась: такой жених пригожий!

В скором времени обвенчали их, да такой пир закатили, что дым шёл до небу… лишь за облаком остановился.

А как я с того пира брел, глядь на облако, – и упал. Как упал, так и встал. Вы просили сказку поведать, вот я поведал – ни короткую, ни долгую, а вот такую, как до вас от меня. Поведал бы ещё, но боле не умею.

Иван Найда

Шла как-то женщина с дитём на базар, да несла в корзине ребёнка своего. Как пошла с базара, глядит – скачет перед ней красивенькая птичка. Оставила она свою корзинку с дитём, да за птичкой погналась, поймать собиралась, чтобы дитё её позабавилось. Далеко отбежала от корзины, за деревьями уже и не видно. Тут птичка взлетает на дерево и молвит ей человечьим языком:

– Обернись, женщина, где же твое дитятко?

Обернулась женщина, видит – а ребёнка нет, кинулась его искать. Искала, да не отыскала. Потом заплакала и молвит:

– Бог подарил, бог и отнял! – и побрела домой.

А в том лесу жил дед – волшебник, которому было ведомо всё, что где на свете творится, так вот из своих волшебных книг узнал он, что сидит где-то на дороге дитё в корзине. Он сходил, забрал его, принес дитя домой, нанял ему няньку, вырастил и имя дал «Иван Найда».

Когда исполнилось парню пятнадцать лет, пожелал он на охоту ходить; вышел, глядит – здоровое озеро, стал оглядываться – есть ли где дичь какая, смотрит – три утки летят. Иван собирался бить, смотрит – спускаются они вниз, сбрасывают с себя крылья и в девушек оборачиваются. Старшие прекрасны, а младшей и вовсе не налюбуешься! Только приметил он, как в воду они лезут, ухватил платье младшей – да и ринулся домой!