Русский XX век на кладбище под Парижем

Супруга знаменитого врача, Сергея Петровича Боткина, профессора Медицинской академии и личного медика императора Александра II и Александра III Екатерина Боткина была родной сестрой Владимира Андреевича Оболенского.

БУЛАЦЕЛЬ ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ, 4-го уланского Харьковского полка ротмистр, 19.07.1885 – 8.01.1959

БУЛАЦЕЛЬ ЛЕВ АЛЕКСАНДРОВИЧ, штаб-ротмистр 9-го Гусарского полка, 23.08.1894 – 13.02.1956

БУЛАЦЕЛЬ ЛЕВ ИППОЛИТОВИЧ, полковник, 1876 – 1951

Все Булацели были дворяне-воины, все были не робкого десятка. Но настоящий страх довелось познать лишь брату ротмистра Ильи Булацеля Сергею Булацелю. Этот бывший «младоросс» был выслан за свою просоветскую деятельность из Франции в 1947 году и добрался в СССР. Его поселили в Казани, и вот тут он познал леденящий страх, описанный многострадальным Осипом Мандельштамом: «…всю ночь жду гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных». Многолетнее ожидание ареста и «дорогих гостей» из НКВД не прошло даром. Когда «рыжий мясник» Сталин ушел в мир иной, Сергей Булацель вдруг сошел с ума…

Кто мог догадаться, что именно этот невинный ангел Леночка, стоящая на нашей фотографии за надежным папиным коленом, и приведет кузена Сережу Булацеля к началу его крестного пути. Но вот она сама вспоминает, как было весело в юности в младоросском пансионе фашиствующих легитимистов-монархистов, как все было мило:

«Движение младороссов расшевелило молодых русских, которым особенно и не было чем заняться. Жизнь у нас была серая. Я была совсем молоденькая. Я была очень увлечена движением, мы все были очень увлечены Казем-Беком. Это был организатор и вдохновитель. Он умел найти себе помощников, которые бы пропагандировали его и его деятельность. Меня привлек в Союз Владимир Авьерино, который вербовал по большей части молоденьких девушек. Это было движение процветающее, здоровое и симпатичное, конечно, наивное.

Семья моя приехала в 1923 году, с пустыми руками, жили в маленьких меблирашках. Я уговорила родителей переехать загород, к Казем-Бекам. Светлана (супруга Казем-Бека – Б. Н.) и ее сестра держали пансион. Нас собиралось за овальным столом на обед человек двадцать. Александр был так поглощен своей деятельностью, что его мы видели не часто, собственно, мы и принадлежали к разным поколениям. Он держался особняком среди молодых.

По воскресеньям мы все шли на поезд и ехали на рю Дарю (в тамошней Маленькой России, близ улицы Фобур-Сент-Оноре и парка Монсо находился русский кафедральный собор Александра Невского – Б. Н.). У нас даже не хватало денег на борщ в ресторане, только на пирожок…

Светлана Казем-Бек устраивала церемонию «представления Императрице». Она проходила в парижском отеле Лотти. Она научила нас делать придворный реверанс. Когда я рассказывала родителям, что меня представили императрице, они надо мной подшучивали. В день презентации мы выходили одна за другой. Великая княгиня Виктория (супруга объявившего себя императором великого князя Кирилла Владимировича – Б. Н.) восседала в кресле, и она нам протягивала руку, которую мы целовали. Светлана говорила: «Ваше Императорское Величество, разрешите Вам представить Елену Булацель»…

Я сперва работала в банке Ллойд, где зарабатывала 400 франков в месяц, а потом 650. Я занималась теннисом в Английском Клубе. В моей жизни только и были Английский Клуб и Младороссы. Через полтора года родителям моим все это надоело, и мы сняли квартиру. А все это время мы продолжали встречаться с Казем-Беком, на Рождество и главное – за пасхальным столом.

Потом я стала манекенщицей у Мадлен Вионне и стала зарабатывать больше, чем отец. Поначалу я зарабатывала 1300 франков, в два раза больше, чем в банке. Мы приобрели снобизм. Мы ходили на бал в «Кларидж». Девочки работали в домах моды. Мальчики одевали по вечерам смокинги. Мы много веселились и танцевали до безумия.

А к году 1930 это я привела своего кузена Сержа Булацеля к младороссам».

Чем это кончилось, Вы уже знаете…

БУЛГАКОВ НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ, врач, 1898 – 1966

Доктор Булгаков родился в Киеве в семье профессора Духовной академии и жил на Андреевском спуске, в том самом доме, который в 60-е годы стал самым знаменитым среди приезжих москвичей домом украинской столицы, потому что и этот дом, и Николай Афанасьевич Булгаков (Николка) воскресли в ту пору для нас в романе «Белая гвардия», написанном еще до войны родным братом Н. А. Булгакова писателем Михаилом Булгаковым. Николай Афанасьевич после юнкерского инженерного училища воевал против большевиков в Белой армии, потом добрался через Крым в Югославию, учился в Загребе, занимался наукой, преподавал бактериологию в Мексике (читал лекции по-испански и по-французски). Потом он был врачом в Париже и, как и многие русские врачи, часто лечил своих бедных соотечественников бесплатно… Его брат-писатель очень хотел съездить во Францию и даже просил личного разрешения на это у поклонника своей драматургии диктатора Сталина. Но диктатор, несмотря на все клятвы Булгакова вернуться из-за границы домой, разрешения на поездку не дал, так как понимал, что не всякий нормальный человек из такой поездки вернется. А до «оттепельных» времен, до своей международной славы и даже до смерти тирана Михаил Афанасьевич не дожил – так что братья после гражданской войны больше не увиделись…

Николаю Афанасьевичу пришлось посидеть при немцах в лагере. После войны он работал в Пастеровском институте (там и до него немало трудилось русских ученых), был видным бактериологом.

В первые годы моей жизни во Франции, завидев человека с этой фамилией или эту фамилию (скажем, на вывеске магазина в Модане), я тут же спрашивал: «Не из тех ли Вы Булгаковых?». И только сравнительно недавно услышал от приходской библиотекарши в Ницце желанный ответ: «Из тех». Отец Нины Владимировны приходился двоюродным братом профессору Афанасию Булгакову…

А уж эту безмолвную могилу «Николки» я посещал не раз…

БУЛГАКОВ СЕРГИЙ НИКОЛАЕВИЧ, протоиерей, 16/28.07.1871 – 30.06/13.07.1944

…Мне вспомнилось, как вскоре после моего приезда во Францию Татьяна Алексеевна Осоргина-Бакунина показала мне только что выпущенную Славянским институтом «Библиографию трудов о. Сергия Булгакова». Том был внушительный, ибо над чем только не работал этот замечательный богослов, философ, экономист, искусствовед, литературный критик, проповедник, о чем он только не писал – начиная с первой своей книги «О рынках при капиталистическом производстве», которую молодой приват-доцент кафедры политэкономии и статистики Московского университета выпустил 26 лет от роду и которая заслужила похвалу некоего Ульянова (по кличке Ленин). Так ведь Сергей Булгаков был тогда и сам «легальный марксист», яростный поклонник Маркса, состоявший в «нежной переписке» с самим Плехановым.

Но развитие и эволюция Булгакова совершаются быстро, разочарование в Западе обращает его к неославянофильству, а главное, происходит его возвращение в православную церковь – теперь уж до конца его дней. Возвращение его идет через анализ русской литературы и мысли: Булгаков пишет о Герцене, о Достоевском, о Владимире Соловьеве, позднее о Чехове, о Льве Шестове, о Толстом, о Пушкине… Булгаков разрабатывает целую программу борьбы за гражданские свободы под знаменем христианства и в конце концов совместно с П. Б. Струве и другими формулирует это направление в названии общего собрания статей – «От марксизма к идеализму». Еще позднее он разрабатывает свою философскую и богословскую систему, пишет о философии хозяйства, о философии имени, о философии творчества, о Софии-Мудрости, о красоте…

…Татьяна Алексеевна, видя, с каким удивлением листаю я каталог, улыбнулась и сказала: «Недаром же Ленин велел его выслать…».

Отец Сергий Булгаков был выслан из России вместе с мужем Татьяны Алексеевны писателем Осоргиным, вместе с философами Бердяевым, Франком, Вышеславцевым, Ильиным, Трубецким, вместе с экономистами, кооператорами, математиками, писателями… Ленин предложил им в 1922 году на выбор – смерть или вечное изгнание. Что еще предлагали изгнанникам сотрудники Ленина, нам пока не известно… Позднее таким, как они, уже никакого выбора не предлагали: просто убивали всех, кто был выше, чище, талантливей, грамотнее других…

Кладбище Сент-Женевьев, приютившее гениев России, – свидетель гигантской русской катастрофы, беспримерного кровопускания, «интеллектуальных чисток», «генетической негативной селекции». Но отчего же Ленин хотел после захвата власти изгнать всех лучших людей из России? Он, что, не желал блага стране? Разгадка в самом этом слове – «власть». Он боялся за свою власть, опасался конкуренции, а оттого не терпел свободной мысли, не терпел всех этих «умников», которые и думали сами, и учились больше, чем он, недоучка, и писали лучше, и пользовались авторитетом среди ученых… Он хотел абсолютной власти, диктатуры. А благо народа и прочие интеллигентские штучки… Как все властолюбивые недоучки, он ведь люто ненавидел интеллигенцию и никогда не скрывал этого…

На счастье, тогда, в 1922 году, этих умников все же не убили (хотя убивали ни за что ни про что уже и в 1921-м, как Гумилева, Таганцева, а то и еще раньше). С этих же только взяли расписку в том, что они никогда не вернутся на родину (может, впрочем, и еще в чем-нибудь взяли расписки), и посадили их на два парохода, ушедших в Германию…

В эмиграции отец Сергий Булгаков (он принял сан священника еще в июне 1918 года) участвует в создании русского Богословского института, что на Сергиевском подворье в Париже, и на протяжении многих лет фактически возглавляет преподавание в нем. Он много пишет и создает, по существу, свою собственную философскую систему. Он становится одним из организаторов Русского студенческого христианского движения, вдохновителем и воспитателем эмигрантской молодежи, ее наставником, духовником. Это была великая пора эмигрантского религиозного ренессанса и русского православия, освобожденного от государственного диктата, открытого самым благородным идеям мирового христианства, идеям всемирного христианского братства, свободного от келейности и провинциальной ксенофобии. Отец Сергий становится одним из первых русских вождей экуменического движения…

Как Вы, наверное, поняли, этот человек был громадным явлением в русской эмиграции. О нем написано много, и что успеет мы вспомнить на нашей кладбищенской прогулке? Он и сам ведь написал многие сотни страниц не только научной, но и вполне интимной, как говорят – «исповедальной», прозы…

БУЛЮБАШ (BOULUBACH) ВЛАДИМИР, lieutenant 1er R. E. C., 19.09.1910 – Alsace, 28.11.1944

Лейтенант Владимир Булюбаш служил в Иностранном легионе, был убит на Верхнем Рейне, в Эльзасе, в Бишвиллере. В посмертном приказе по армии о нем было сказано:

«Командир отряда легких танков, исключительной храбрости, вызывающий восхищение всех… 27 ноября 1944 года принял решающее участие в разведке у Аммершвира (Эльзас), где он командовал двумя танками, из коих тот, на котором он находился, был подбит огнем противника. 28 ноября, вызвавшись добровольцем командовать взводом для прикрытия фланга разведотряда, взял пленных. Узнав, что поблизости находится немецкий командный пост, он атаковал его и погиб смертью храбрых в тот момент, когда его отряд уже уничтожил часть противника и его сооружения, обратив остальных в бегство. Останется для 1-го кавалерийского полка Иностранного Легиона образцовым военачальником».

БУРЫШКИН-ВИЛЬЯМС BOURYSCHKINE-WILLIAMS Val., colonel, Medal of Freedom with Gold Palm, King George Medal for Meritorious Service, Croix de la guerre avec palme, Medaille de la Resistance, chevalier de la Legion d’Honneur, Medaille des Evades, 1913 – 1968

Герой Сопротивления и кавалер многих высоких наград (медали Свободы с золотой пальмой, Военного креста с пальмой, английской медали Короля Георга, ордена Почетного легиона, медали Беглеца и др.) полковник Бурышкин-Вильямс был сыном знаменитого московского промышленника Павла Афанасьевича Бурышкина, представителя промышленников при Временном правительстве, политического деятеля, близкого к левым кадетам, масона, министра финансов в правительстве Колчака. П. А. Бурышкин активно участвовал в политической жизни русского зарубежья, а в 1954 году издал в нью-йоркском издательстве им. Чехова воспоминания о купеческой Москве («Москва купеческая»), переизданные в 1991 году на родине.

БУНИН ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ, 1870 – 1953

Одна из самых дорогих для русского паломника могил на этом кладбище – могила прозаика, поэта, переводчика Ивана Бунина…

Многие десятилетия он думал о смерти, боялся ее, опасался, что сразу после смерти его забудут. Смерть пришла неотвратимо 9 ноября 1953 года, но забвение не наступило. Впрочем, надо признать, что слава его до сих пор – только слава русская, даже во Франции, где он жил, он почти не известен…

В России же Бунин еще и до революции обрел широкую известность и успел написать прекрасные стихи, повесть «Деревня», рассказ «Господин из Сан-Франциско», перевести «Песнь о Гайавате» Лонгфелло, дважды удостоиться Пушкинской премии Петербургской академии наук, быть избранным в почетные члены этой Академии, объездить весь мир, а в 1906 году встретить свою будущую жену Веру Муромцеву… До революции он, как и многие, пророчил разлив «огненной реки» российской катастрофы, а позднее описал в одесском дневнике 1918 года разгул новой власти, дав имя всему происходящему – «Окаянные дни». В 1920 году Бунин эмигрировал во Францию, навсегда. Ему было 50, он был полон сил и новых надежд, полон воспоминаний…

Он был беден, конечно, но кому ж было тогда помогать русским в эмиграции, как не любимому писателю, не академику Бунину. Ему помогали также чехи, сербы, а больше других – русские евреи-меценаты (Розенталь, «петербургский Нобель», друзья Цетлины, друг Фондаминский…). При всей своей бедности он не ходил по утрам на службу: жил, как прежде, по-усадебному, только меньше путешествовал. Он пережил в 20 – 30-е годы новый творческий подъем, влюбившись в молодую писательницу Галину Кузнецову, которая поселилась с ним и его женой Верой на вилле в Приморских Альпах (не вполне традиционный «брак втроем», и конфигурация «треугольника» вскоре усложняется – вчетвером, впятером…). Бунин создает в Грасе свою знаменитую «вымышленную автобиографию» (по определению Ходасевича) – роман «Жизнь Арсеньева», он пишет о былой России, о русском характере, о жизни, о смерти, о любви, о Боге. И при этом, судя по его дневнику, у него «чувство ясности, молодости, восприимчивости» «и такая сладость жизни». Жена Вера страдает от одиночества, но она смиряется, находит в себе силы принять этот «брак втроем», быть доброй к Галине. Впрочем, некоторое утешение приносит ей приезд «ученика» и еще одного «секретаря» Бунина молодого Л. Зурова, который поселяется у Буниных до конца своих дней…

9 ноября 1933 года Бунин узнает в Грасе, что ему (первому из русских писателей) присуждена Нобелевская премия «за правдивый артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе русский характер». Вместе с Верой и Галиной он едет в Стокгольм за премией (часть которой жертвует собратьям – русским писателям, остальное тратит беспечно). На обратном пути из Швеции он заезжает в гости к философу Ф. Степуну, сестра которого певица Марга Степун влюбляется в Галину и следует за ней в Париж и в Грас. Галина отвечает Магде взаимностью, и для Бунина наступают тяжелые дни и годы. Он еще долго живет в альпийском Грасе (где застает его новая война), пишет о Толстом, которому он поклоняется, о чувственной любви, о страсти – и все чаще думает о смерти: «Все это будет существовать во веки веков, а для меня все это кончено навсегда. Непостижимо… Боже, как все изменилось! И жизни осталось на донышке… Каждое утро просыпаюсь с чем-то вроде горькой тоски, конченности (для меня) всего. «Чего еще ждать мне, Господи?» Дни мои на исходе. Если бы знать, что еще хоть 10 лет впереди! Но: какие же будут эти годы? Всякое бессилие, возможная смерть всех близких, одиночество ужасающее…».

Весной 1945 года Бунины вернулись в Париж, но русский Париж был уже другим. Погибли или бежали меценаты-евреи, и русские эмигранты, по наблюдению Бунина, стали просоветскими («краснее рака»), думают о возвращении в эту «подлую изолгавшуюся страну», где правит тиран, которого Бунин всегда сравнивал лишь с Гитлером. И все же под давлением окружающих его «советизанов» (явных и тайных) Бунин навестил советского посла генерала Богомолова, принимал знаки любезности от эмиссара Москвы К. Симонова и даже вышел из Союза русских писателей и журналистов в знак солидарности с теми, кто взял советский паспорт. Эти легкомысленные жесты, не оправдавшие материальных надежд Бунина, отравили ему жизнь на годы, поссорили его с лучшими друзьями (Б. Зайцевым, М. Цетлиной).

Приходят болезни, нужда, унижения, бессонные ночи, в одну из которых он написал эти вот, едва ли не последние, свои стихи:

Золотой недвижный свет

До постели лег.

Никого в подлунной нет,

Только я да Бог.

Знает только он мою

Мертвую печаль,

Ту, что я от всех таю…

Холод, блеск, мистраль.

БУНИНА ВЕРА НИКОЛАЕВНА, 1881 – 1961

В. Н. Бунина (урожденная Муромцева), жена писателя Ивана Алексеевича Бунина, 47 лет прожившая с ним в браке (лишь последние тридцать – в официальном, ибо раньше обвенчаться они не могли, так как И. А. Бунин не был разведен с А. Цакни), – автор интересных мемуаров и дневников. Была преданной и терпеливой женой этому нелегкому человеку, с честью вышла из самых запутанных семейных ситуаций. Когда И. А. Бунин влюбился в молодую Галину Кузнецову и она поселилась с семьей Бунина, Вера Николаевна, смирив свои ревность и гордость, сумела по-доброму относиться к Галине… В самую трудную пору ее семейной драмы было послано Вере Николаевне утешение: на вилле у Буниных поселился молодой русский писатель из тогдашней Эстонии Леонид Зуров, пробудивший в сердце Веры Николаевны (она была на 20 лет старше Зурова) глубокое, почти материнское чувство. Забота о муже и о Зурове ложится на плечи Веры Николаевны, и она с готовностью несет этот груз до последних дней. Взваливает она на себя и сбор средств меценатов для других эмигрантских писателей (Тэффи, Зайцева, Яновского) или просто для тех, кто попал в нужду (вроде одинокой матери Е. Жировой).

Вышедший в трех томах в издательстве «Посев» вместе с дневниковыми записями И. А. Бунина дневник В. Н. Буниной представляет большой интерес для всех, кто интересуется жизнью эмиграции («Устами Буниных»). Н. Н. Берберова посмеялась некогда в своей мемуарной книге над дневником В. Н. Буниной, назвав Веру Николаевну «исключительно глупой» женщиной. Сама Вера Николаевна, в свою очередь, отмечала в своем дневнике отсутствие ума у… Цветаевой: «Нет и второстепенных качеств ума: такта и меры». С этой точки зрения, ведь и книга самой Берберовой не может притязать на высокие качества ума. Ах, пустой спор… А что доброта важнее ума, кто ж из нас не согласится? К тому же солидный биографический словарь (Русские писатели. 1800 – 1917. М.: Большая российская энциклопедия, 1992) авторитетно сообщает о В. Н. Буниной: «Умная и образованная женщина, Вера Ник<олаевна> стала преданным и самоотверженным другом Б<унина> на всю жизнь, а после его смерти готовила к изданию мн<огие> рукописи Б<унина>, написала содержащую ценные биогр<афические> свидетельства кн<игу> «Жизнь Бунина». Б<унин> говорил жене: “Без тебя я ничего не написал бы. Пропал бы!”».

Последнее, вероятно, самое последнее в ее жизни письмо (адресованное художнице Т. Логиновой) было написано Верой Николаевной в апреле 1961 года: «Сижу в кафе на бульваре Экзельманс. В ожидании всенощной не знаю, что делать?.. Ждать надо полтора часа… Хотела зайти к Струве, но их не было дома. Позвонила Полонской, она играет в карты. Этим спасается! Позвонила Алдановой – к телефону никто не подошел. Вот и сижу и бросаю взгляды на прохожих… Я сегодня надела свой серый костюм: распускаются деревья. Небо синее, безоблачное… Пишу письма и «беседую с памятью»… Мало нас осталось!».

Книга «Беседы с памятью» позднее увидела свет. А крест над могилой Буниных изготовлен был по рисунку Леонида Зурова, участвовавшего в этнографических экспедициях близ Малов и Изборска: нетрудно заметить его сходство со знаменитым «Труворовым крестом».

БУРЦЕВ ВЛАДИМИР ЛЬВОВИЧ, 17.11.1862 – 21.08.1942

В годы войны один за другим умирали во Франции старые эмигранты – иногда от холода и голода, но чаще от черной безнадежности этой войны, этой схватки двух фашистов, черного и красного, схватки, исход которой, похоже, не обещал ничего доброго… Летом 1942 года умер в бедняцкой больнице Парижа и человек, которого мой друг, писатель Ю. В. Давыдов, называл «бурный Бурцев»…

Родился Владимир Бурцев в далеком закаспийском форте, где его отец был штабс-капитаном, окончил гимназию, учился в Казанском и Петербургском университетах, рано занялся политикой, двадцати лет от роду был арестован в первый раз, а потом уж – бессчетно. В 21 год стал народовольцем, сторонником террора. В 1888-м он бежал из сибирской ссылки в Швейцарию, потом жил во Франции, Англии, занимался политической и исторической журналистикой, издавал сборник «Былое», «Историко-революционный альманах», в Англии был арестован за подстрекательство к цареубийству, в Россию вернулся в 1905 году. Громкая известность к нему пришла в 1906 году, когда он специализировался на разоблачении провокаторов и агентов, внедренных полицией в политические партии и кружки. Ни одна тайная организация не может избежать того, что в ней будут агенты («провокаторы»): у Ленина на курсах в городке Лонжюмо, что совсем неподалеку от этого кладбища, из десяти слушателей двое были агентами полиции (в том числе Малиновский). Но никто не гарантирует полицию от того, что ее агенты будут торговать и ее тайнами. Именно таких продажных информаторов полиции и нашел себе Бурцев, который напечатал в «Былом» список «Шпионы, предатели, провокаторы». Там был и знаменитый Азеф, и некоторые другие революционные светила. Бурцев обрел славу и подвергся нападкам униженных лидеров и скомпрометированных партий. Ленин поначалу отбил своего друга Малиновского, но Бурцев довел расследование до конца. В 1917 году Бурцев обвинил большевиков в сотрудничестве с Германией, авторитетно сообщив, что «среди большевиков всегда играли и теперь продолжают огромную роль и провокаторы и немецкие агенты». Конечно, после Октябрьского переворота газету Бурцева закрыли, а самого его упрятали в крепость. В крепости «бурный Бурцев» вел себя по-бурцевски. Он немедленно спросил, где тут сидит бывший директор департамента полиции Белецкий, и с радостью узнал, что Белецкий в соседней камере. О том, что было дальше, рассказывает в своем дневнике Зинаида Гиппиус:

«…Бурцев теперь в полном удовлетворении: они ведут нескончаемые разговоры перестукиванием. Бурцев хочет выудить у соседа все, что еще не знает о большевиках, особенно о Троцком».

В феврале 1918 года добрейший И. И. Манухин вызволил Бурцева из крепости, а в мае Бурцев ушел через Финляндию в Стокгольм, выпустил там на трех языках брошюру с убедительным названием «Проклятие вам, большевики!», а вернувшись в знакомый ему Париж, – сборник статей «В борьбе с большевиками и немцами». Бурцев возобновил издание газеты «Общее дело», написал мемуары, а десятилетие Октября отметил выпуском брошюры «Юбилей предателей и убийц. 1917 – 1927». Позднее он издал и брошюру о «московских процессах». Как знаток русской охранки он давал в 1934 году в Берне показания по поводу «Протоколов сионских мудрецов», сфабрикованных русской охранкой в Париже. Писал он и о тайнах, связанных с изданием «Евгения Онегина»…

Этот нищий фанатик, революционер и аскет жил в мрачном, параноическом мире агентов, конспираторов, предательств; считал своим долгом разоблачать их, и, в конце концов, не он один (он – тоже, потому что был когда-то подпольщиком) виноват был в том, что тоталитарные системы опутали наш мир паутиной предательства и доносов. Если уж восточногерманская ШТАЗИ принудила к сотрудничеству каждого седьмого немца маленькой ГДР, то сколько же миллионов стукачей было в нашей бедной России при коммунистах? Господи, прости их всех…

ВАРШАВСКИЙ ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ, Croix de la guerre, 1906 – 1978

Герой Сопротивления, литературный критик, прозаик и мемуарист Владимир Варшавский прославился после Второй мировой войны книгой о «молодом поколении» эмигрантской литературы, которому дал приставшее к нему позднее название «незамеченного поколения». В значительной степени благодаря Варшавскому это поколение и было замечено потомками, ибо книга его рассказала о трудной жизни поколения, о его блужданиях и поисках, о его героях, отдавших жизни в последней войне. Рассказала благородно, без зависти к мертвым героям, какая сквозит, к примеру, в мемуарах Берберовой и Яновского…

Сам Владимир Варшавский уехал из России двенадцати лет от роду, гимназию и университет (юридический факультет) окончил в Праге. Потом он изучал литературу и философию в Сорбонне, а литературную карьеру начал с рассказа о страхе перед одиночеством и о гениальном забулдыге-французе Вийоне, чьи шаги и нынче звучат в памяти молодых поколений на крутой улочке близ Сорбонны.

До войны Варшавский вместе со сверстниками из «незамеченного поколения» обживал Монпарнас (и кафе «Селект»), журнал Оцупа «Числа» и альманах Фондаминского «Круг». В начале войны ушел во французскую армию, был в Сопротивлении, а потом долго маялся в немецком плену. После войны он выпустил автобиографическую прозу («Семь лет») и книгу о своем «незамеченном поколении». Послевоенная патриотическая эмигрантская лихорадка не сделала его поклонником большевиков и Сталина. Напротив, последняя его оставшаяся недописанной книга называлась «Родословная большевизма». Она вышла лишь через пять лет после его смерти, и в предисловии к ней о. А. Шмеман писал, что «Варшавский встал на защиту России путем раскрытия подлинной родословной большевизма. И сделал он это с тем мужеством, с которым в июле 1940 г. он, рядовой разгромленной французской армии, почти в одиночку, на протяжении нескольких дней, в обреченной крепости сдерживал мощный натиск немцев».

В отличие от многих тогдашних зарубежных историков Варшавский утверждал, что «истоки советского империализма нужно искать не в русской истории и не в особом мессианизме русского народа, а в марксистском эсхатологическом мире мировой революции». Переживший насилие, искалечившее судьбу ему и его сверстникам, Варшавский разглядел мерзкое для него сходство «трех угодников» (Маркса, Энгельса и Ленина): «тот же стиль, то педантически наукообразный, то площадной, та же бешеная ярость в полемике, то же неколебимое убеждение, что прогресс не может совершаться без насилия и кровавых человеческих жертв и что, как бы ужасны ни были эти жертвы, на них нужно идти».

В. Яновский вспоминал в своих мемуарах, что Варшавского все любили в довоенном Париже… А грамотный русский интеллигент вспоминал в связи с парижским изгнанием горькие слова француза Декарта о времени, проведенном в чуждом и чужом Амстердаме: «Среди великого народа, чрезвычайно деятельного и более занятого своими собственными делами, чем интересующегося чужими, я мог жить так же одиноко и уединенно, как в самой далекой пустыне».

В 1950 году он уехал в США, долго жил там среди чужих, умер в чужой Женеве, а вот упокоиться ему суждено было здесь, неподалеку от друзей-сверстников из «незамеченного поколения» – Бориса Поплавского, Ирины Кнорринг, Лазаря Кельберина…

Кн. ВАСИЛЬЧИКОВ БОРИС, 19.05.1886 – 13.05.1931

Князь Борис Александрович Васильчиков был до революции членом Государственного совета и возглавлял Главное управление землеустройства. Впрочем, он и в эмиграции не сидел сложа руки. В 1924 году он возглавил комитет по изысканию средств для приобретения городской усадьбы, которая стала позднее Сергиевским подворьем. Членами комитета были такие люди, как архимандрит Иоанн, протоиерей Георгий Спасский, князь Г. Н. Трубецкой, М. М. Осоргин, Вахрушев, Шидловский, Ковалевский, гр. Хрептович-Бутенев, Липеровский, Аметистов и др. Работы всем хватило…

Кн. ВАСИЛЬЧИКОВА (урожд. княжна ВЯЗЕМСКАЯ) ЛИДИЯ ЛЕОНИДОВНА, 10.06.1886 – 1.11.1948

Пережив бесконечные скитания по Европе (между Литвой, Францией, Германией, Италией), смерть старшего сына, а потом и страшные военные годы, княгиня Лидия Леонидовна Васильчикова осенью 1948 года попала в мирном Париже под автомобиль и погибла…

Она происходила из Вяземских, была дочерью князя Леонида Дмитриевича Вяземского и княгини Марии Ивановны Вяземской (урожденной графини Левашовой) и приходилась старшей сестрой князю Владимиру Леонидовичу Вяземскому. Выйдя замуж за князя Иллариона Сергеевича Васильчикова (бывшего в Литве губернским предводителем дворянства, а потом и членом Государственной думы IV созыва от Литвы), она родила в браке двух сыновей и трех дочерей (все как есть были красавицы). Средняя из них, Татьяна, была замужем за князем Меттернихом. Очень хороша собой была старшая, Ирина, однако по-настоящему прославилась во всем мире младшая дочь княгини Лидии Леонидовны княжна Мария Васильчикова (по-семейному Мисси). В 1932 году (после Франции) семья поселилась в Каунасе, там юная Мисси начинала свою трудовую жизнь – секретаршей в британском посольстве. А летом 1939 года, когда Мисси была на летнем отдыхе в Германии, грянула мировая война. Возвращаться в советскую Литву было нельзя, князья были «классовые враги», а эмигранты были «белые», и Мисси (со своими пятью европейскими языками и секретарским опытом) устроилась на работу в Берлине – сперва на радио, а потом в Отдел информации германского МИД. Там Мисси близко сошлась с группой молодых аристократов, как и она, ненавидевших нацизм и безумного Гитлера, с теми, кто участвовал позднее в «Заговоре 20 июля 1944 года» и неудавшемся покушении на фюрера. Они доверяли ей во всем, их удивляли ясность ее ума, бесстрашие, непостижимая «надмирность» и «наднациональность» в нынешнем одуревшем от политики и националистических комплексов мире. Ее мидовский начальник Адам фон Тротт (позднее повешенный Гитлером) написал как-то жене об этой своей русской сотруднице: «В ней есть что-то от благородной жар-птицы из легенд, что-то такое, что так и не удается до конца связать… что-то свободное, позволяющее ей парить высоко-высоко над всем и вся. Конечно, это отдает трагизмом, чуть ли не зловеще таинственным…».