Ах, прица-тройка, перестройка! (фрагмент)

      - Это что же получается? Три дня будем топать пешедралом, подрывать свои юные организмы? - возмутился я. - Нет, я не согласен с такой постановкой вопроса!
      - А твоего согласия здесь никто не спрашивает, - усмехнулась Лена. Твое дело телячье: лопата в зубы, бери больше, кидай дальше, пока летит, отдыхай. Разве не знаешь?
      - Да знаю, - вздохнул я. - Такое безобразие возможно только в нашей стране...
      - Тс-с-с! - Лена приложила палец к губам. - Зачем так громко? Ты думаешь, у деревьев нет ушей? Ты хочешь, чтобы за нами приехали?
      - Смотря кто приедет, - ответил я. - Если автобус, то я не откажусь.
      - То-то и оно, что приедут совсем другие, - проговорила Лена.
      Некоторое время мы шли молча. Шли медленно, не торопясь, и нас обогнало несколько человек, шедших плотной группой. Звонкий голос Оксаны Вильхерман разносил по округе сальные анекдоты. Кто-то в ответ то и дело смеялся тонким, как писк мышонка, смехом - вероятно, Ирка Абрамова.
      - Слушай, Андрей, - сказала Лена. - Ты читаешь журнал "Вокруг света"?
      - От случая к случаю. А что?
      - Видел там конкурс фантастического рассказа?
      - Даже участвовал...
      - Ну и как успехи? - поинтересовалась Лена.
      - Нулевые, - вздохнул я. - Ни один рассказ не напечатали...
      - У меня тоже, - призналась Лена.
      - А ты тоже пишешь?
      - Пишу. Класса с пятого.
      - А я с девятого. Сам не понимаю, как это получилось. Нашло что-то. Вдруг сел и начал писать фантастическую повесть. Пока писал - нравилось. Потом прочитал - такая фигня. Начал переделывать. И все в ущерб школе. Появились двойки, ну я и плюнул...
      - А о чем была повесть? - в голосе Лены прозвучали нотки живого интереса.
      - Особо и ни о чем. Современные подростки попадают в двадцать второй век, знакомятся там с братом и сестрой и путешествуют по космосу. По пути им встречаются космические пираты...
      - Весельчак У и Крыс? - перебила меня Лена.
      - Почему Весельчак У и Крыс? - не понял я.
      - Просто я тоже смотрела фильм "Гостья из будущего". Признавайся, ты эту повесть стал писать после того, как увидел фильм?
      - А откуда ты знаешь? - опешил я.
      - Догадалась. Мне тоже про Алису фильм понравился, и я даже пыталась написать продолжение...
      - Я тоже пытался...
      - Вот видишь, - сказала Лена, - сколько между нами общего. Ну, и чем твоя повесть о двадцать втором веке кончилась? Встретили космических пиратов, и...
      - Пираты летели уничтожить Землю. А на Земле никто ничего не знал. Нужно предупредить людей... И вот Таня и Рауль - так звали брата и сестру из двадцать второго века - принимают решение: отправляют гостей из прошлого на космическом катере к Земле, чтобы те предупредили о грозящей опасности, а сами пытаются задержать космических пиратов. На их корабле был боевой лазер, - сказал я, заметив на лице Лены скептическую улыбку. Конец грустный: ребята из двадцать второго века возвращаются домой, а Таня и Роберт погибают в бою с пиратами - земная эскадра не успевает всего на одну минуту...
      - Грустный финал, - вздохнула Лена. - Нельзя его переделать?
      - Не знаю. Я же сказал, что забросил эту повесть...
      - А ты еще что-нибудь написал?
      - Да, есть одна повесть. О девочке с другой планеты, которая жила на Земле, но никто не знал, что она инопланетянка. Она жила на Земле как наблюдатель. Я ее поселил в моем родном городе. Она живет на Земле, ходит в обычную школу и дружит с одним мальчиком - от его лица, кстати, и ведется повествование. Потом она улетает на свою планету, они расстаются... Но через некоторое время эта девочка снова возвращается на Землю, потому что нашей планете угрожает опасность - Землю хотят уничтожить, чтобы очистить пространство для колонизации. А соплеменники Гаэллы - так зовут эту девочку - не хотят ничем помочь Земле, потому что считают, что нельзя ни во что вмешиваться, можно только наблюдать. И Гаэлла в одиночку принимает бой с вражеской эскадрой и погибает...
      - Опять? - воскликнула Лена. - Ты, я смотрю, ужасно кровожадный. Неужели тебе не жалко своих героев?
      - Жалко, - признался я, - но что поделаешь?..
      - Ты эту повесть посылал в "Вокруг света"?
      - Нет, она же большая, а там требовались рассказы на пять страниц. У меня есть такие рассказы. Но там тоже главные герои погибают...
      - Ты, однако, человеконенавистник, - полушутливо-полусерьезно сказала Лена. - Я уже начинаю тебя бояться...
      - Не бойся, - ответил я тем же тоном, - реальных людей не убиваю. Пока не убиваю...
      - Пока, - усмехнулась Лена. - А потом?
      - Там видно будет, - ответил я.
      - Ты определенно опасный субъект, - иронично проговорила Лена. - Нужно заявить в компетентные органы, чтобы разобрались и избавили человечество от потенциального маньяка...
      Впереди показались огни "главного проспекта" деревни. Мы шли мимо старого заброшенного кладбища, казавшегося в темноте особенно зловещим. Чуть впереди виднелась полуразрушенная церковь.
      За разговором мы и не заметили, как почти дошли.
      - А ты о чем пишешь? - спросил я у Лены.
      - Я пишу маленькие рассказы. С лирическим уклоном. Вот у меня есть рассказ "Руки ребенка". Всего две с половиной странички. Я его посылала на конкурс, и еще несколько... Но все мои рассказы вернули, а мне написали:
      "очень наивно... непрофессионально... нужно больше работать над стилем...
      много никому не нужной романтики". Ну, и тому подобная чушь.
      - Мне ответили почти то же самое.
      - Ну, вот видишь... Наверное, сидел один человек и всем рассылал дежурные отписки. По-моему, лучше никуда не соваться. Хороший рассказ не напечатают никогда. А ерундистику с руками оторвут.
      - И то правда, - согласился я, вспоминая рассказы, напечатанные в журнале "Вокруг света". Возможно, во мне говорило уязвленное авторское самолюбие, однако ни один из опубликованных в журнале рассказов мне совсем не понравился. - А о чем твой рассказ "Руки ребенка"?
      - Одна враждебно настроенная к Земле цивилизация решила уничтожить жизнь на нашей планете. Они решили заморозить Землю. Приготовили специальные установки и начали действовать. А в это время в кроватке спит пятилетний ребенок, и ему снится сон. Будто бы он куда-то летит и видит перед собой мяч, похожий на глобус. Он дотрагивается до мяча и чувствует, что тот очень холодный. Почти ледяной. Ему становится жалко мяча, он берет его в руки и отогревает его. Затем просыпается. И тут снова действие переносится к инопланетянам. Установки работают, но Земля не замораживается.
      Инопланетяне ничего понять не могут, разбирают установки по замораживанию и улетают домой.
      - Здорово! - восторженно сказал я.
      - Вот видишь, - усмехнулась Лена, - а мне написали, что рассказ сырой, непродуманный и антинаучный. Это во-первых. А во вторых, слишком много лирики.
      - Но это как раз и хорошо! - воскликнул я.
      - Там, видимо, считают по-другому.
      - Дураки они, - грубо заметил я.
      - А если они по-своему правы? - спросила Лена.
      - Да все они... сталинисты!
      - А при чем здесь Сталин?
      - Да при том! Ты что, газет не читаешь?
      - Читаю. Иногда... Честно говоря, надоели эти разоблачения...
      - То ли еще будет, - заметил я.
      Окна деревянного дома, где мы жили, горели радостным приятным светом, внушая приятные мысли о скором покое. Откуда-то доносились аппетитные запахи - очевидно, Лукошкин снова решил продемонстрировать нам свои кулинарные способности. Лукошкин - это преподаватель филфака, наш непосредственный начальник, а по совместительству повар. Из соседнего клуба доносились бойкие песни - это веселилась деревенская молодежь. Из дверей дома вышел обнаженный по пояс Герка Михальский и пошел умываться.
      - А что ты еще сейчас пишешь, кроме "Дневника"? - поинтересовался я у Лены.
      - Я об этом никому не говорю, - тихо сказала Лена. - Но тебе, в порядке исключения, могу... Только ты никому, ладно?
      - Ладно...
      - Когда на меня находит вдохновение и есть свободная минута - я говорю сейчас вообще, а не конкретно об этой деревне, - я записываю все, что приходит мне в голову. Чаще всего это бывают стихи...
      - Да ну! - я от удивления даже присвистнул. - Ты пишешь стихи?
      - Пишу. Ну и что? - скромно пожала плечами Лена. - Кстати, в отличие от моих рассказов стихи уже публиковались. Правда, только в районной газете...
      - Уже в районной? - опешил я. - Ну, ты, Ленка, даешь...
      Я чувствовал, что начинаю восхищаться Леной Зверевой - этой невзрачной, некрасивой, совсем не похожей на романтика девушкой. Трудно было поверить, что она может писать стихи, которые уже публикуют в газетах. Лену уже можно назвать писательницей... А я? Я еще нигде не публиковался. Если не считать моей заметки об охране памятников архитектуры, которая как-то промелькнула в областной молодежной газете. За нее я получил свой первый законный гонорар аж в семь рублей! Но заметка все-таки именно промелькнула. Ее напечатали, кто-то прочитал - и все забыли. Словно ничего и не было... А стихи - категория более вечная, чем какая-то статья, пусть даже об охране исторических памятников. В стихах отражается душа самого автора. Только в стихах человек раскрывается во всей своей полноте...
      - Ты мне дашь почитать свои стихи? - спросил я.
      - Не знаю... Вообще-то я никому не даю своих стихов, пока их не напечатают. Но тебе могу дать в виде исключения... как собрату по несчастью, - Лена усмехнулась. - А ты потом мне дашь почитать свое.
      Хорошо?
      - Хорошо...
      Мы разговаривали, стоя на крыльце. Из дверей вышли Таня Кедрина, Лена Корнилова и Сульфия Сафарова. У каждой в руках - полотенце, зубная щетка и коробка с мылом.
      - О чем секретничаете? - спросила у меня Таня, останавливаясь рядом.
      - Да так, знаешь ли, - развел я руками, - семейные дела...
      - Вижу, что семейные, - ответила Таня. - Смотри у меня, изменник коварный!..
      - Почему изменник? - наигранно возмутился я. - Разве я виноват, что вас двадцать шесть штук, а нас всего четверо? То есть на одну штуку мужского пола приходится шесть штук женского пола. Гарем можно открывать!
      - Я тебе дам гарем! - шутливо прикрикнула на меня Таня. - Развратник...
      - Ну вот, уже оскорбляют, - сказал я поникшим тоном. - Что за народ...
      - Ладно, не расстраивайся, - снисходительно ответила Таня. - Я тебя на первый раз прощаю...
      - А на второй?
      - А на второй мы еще посмотрим.
      - Кто это мы?
      - Я, Корнилова и Сафарова.
      - Трое на одного? Так не честно!
      - Честно, честно, Андрюшенька, - подала голос Леночка Корнилова, и девчонки побежали умываться. Навстречу им попался Михальский, который окатил их холодной водой. Визгу было на всю деревню... Местные, наверное, подумали, что кого-то режут. Или насилуют...
      - Скоро меня здесь растерзают на сувениры, - сказал я Зверевой.
      - Не должны, - улыбнулась Лена. - Общественность в моем лице не допустит, чтобы безвинно погиб в расцвете творческих лет будущий лауреат Нобелевской премии в области литературы... Чем черт не шутит? - заметила она с добродушной усмешкой.
      - Слушай, давай этот вопрос обсудим чуть позже, - сказал я. - Из окна несутся такие аппетитные запахи, что я сейчас буду умирать с голода...
      - И то правда, - согласилась Лена, и мы пошли в дом.
      5.
      Закончилось утомительное, но увлекательное действо под названием "комсомольское собрание", и мы покидали здание филологического факультета, чтобы назавтра прийти сюда снова - "грызть гранит науки".
      Оказалось, пока мы заседали, наступила самая настоящая зима.
      Всего четыре часа назад лениво светило слабое ноябрьское солнце, небо было ясное, почти безоблачное, а электронный термометр в центре города на старинной колокольне, в обиходе именуемой Башней, показывал пять градусов тепла.
      Сейчас же темное небо было сплошь затянуто серой пеленой облаков, дул колючий, пронизывающий ветер, и мела самая настоящая метель! Температура была явно ниже нуля, так как земля была сплошь покрыта белым ковром снега.
      И даже ветви деревьев прогнулись от тяжести белых пушистых шапок. Тускло светили засиженные белыми мухами уличные фонари.
      Зима! Самая настоящая зима в середине ноября!
      Конечно, первый снег скоро - возможно, даже завтра - растает, и снова вернется на какое-то время слякотная осень. Природе, как и человеку, тоже свойственна излишняя торопливость. Однако это не всегда грозит такими же катастрофическими последствиями, хотя порой и доставляет человеку массу неприятных хлопот.
      Но почему всегда, когда в сумрачном и промозглом осеннем небе начинается танец первых снежинок, и когда, проснувшись ранним утром, ты вскакиваешь с постели, предчувствуя начало чего-то нового, необычного, подбегаешь к окну и видишь знакомый с детства двор, укрытый белым покрывалом, отчего тебя охватывает чувство ничем не объяснимого восторга, отчего тебе хочется бегать, прыгать, кувыркаться через голову, словно ты снова стал двенадцатилетним ребенком? Такое чувство было у меня в детстве при виде первого снега, так со мной иногда бывает и сейчас, хотя мне давно уже стукнуло девятнадцать лет, и я совсем не ребенок, и я уже не могу, как прежде, бегать по высоким сугробам. Но хочется, очень хочется вернуться в детство, хочется радоваться первому снегу... Наверное, подобное чувство след генетической памяти предков. Памяти о тех доисторических временах, о которых вы не найдете упоминания в самых древних летописях, когда предки славян устраивали языческие празднества, наполненные искренним весельем и радостным смехом, когда даже бородатые воины на короткое время возвращались в детство. Быть может, древние славянские племена поклонялись первому снегу, обожествляя матушку-зиму, и это трепетное отношение к первому снегу передалось мне. И другим русским людям: недаром никто в мире больше так не любит зиму, как любит ее русский народ...
      Зверева и Хрусталева, вышедшие из здания факультета следом за мной, недоуменно остановились на самом пороге.
      - Что это еще за новости? - недовольно пробурчала Лена Зверева. Вероятно, генетическая память о прошлых временах была в ней недостаточно сильна.
      - Не видишь - зима! - радостно сказал я.
      - Вижу, что зима, - тяжело вздохнула Лена, наклоняясь к земле, чтобы скатать снежный комок. - Вот зимы мне сейчас для полного счастья как раз и не хватало. Завтра все это великолепие растает и я буду добираться до трамвайной остановки вплавь.
      Она со злостью запустила комком в соседнее дерево. Не попала...
      Я понимал, о чем говорила Зверева. Она снимала комнату на окраине города, на улице, названой в честь героя обороны Севастополя генерала Нахимова.
      Лена снимала там комнату вместе с еще двумя девушками с нашего курса.
      Хозяева - старички-пенсионеры - брали не очень дорого, по пятнадцать рублей с человека, и Лена не думала перебираться в общежитие, которое находилось совсем рядом с филологическим факультетом.
      Район, где жила Лена, был неблагоустроенным, грязным, дороги не асфальтированными. Даже в сухую погоду без резиновых сапог там делать было нечего. А после дождя или ранней весной, когда начинали сходить снега, жители Нахимовки (так называли свой район обитатели улицы Нахимова и прилегающих переулков) и случайно оказавшиеся там обитатели выросших неподалеку блочных домов, героически, с присущим нашему народу энтузиазмом, преодолевали препятствия из разлившейся, подобно морю, воды и сопутствующей грязи, для разнообразия заполненной как выброшенными из окно предметами домашнего обихода, так и оставшимися от строителей обломками битого кирпича и бетонными блоками. Представьте себе картину: ты идешь по тропинке, стараясь прижиматься поближе к заборам, и один неуверенный шаг и мир может навсегда потускнеть в твоих глазах. Тот, кто хоть раз в жизни искупался в здешней отнюдь не лечебной грязи, поймет, что значит быть сталкером...
      Один раз, еще на первом курсе, я был в гостях у Лены Зверевой. Ходил к ней на день рождения. Правда, без подарка... Потом Лена не один аз приглашала меня, но я не спешил наносить ей дружеский визит, справедливо считая, что жизнь и здоровье дороже, нежели аппетитный, испеченный руками Лены медовый пирог. А готовить разные вкусности Лена умела. А я, соответственно, любил сладкое. Однако приходилось жертвовать желудком ради сохранения жизни...
      - Не беспокойся, Елена, - сказал я, - ты не утонешь. Есть такая субстанция, которая не тонет...
      Лена ничего не ответила, лишь бросила на меня взгляд, обещающий скорую расправу.
      Трамвайная остановка находилась в двух минутах ходьбы до филфака. По пути к остановке я немного отстал от девушек, чтобы потереть лицо снегом. Такая примета - если умыться первым снегом, то зимой не будут страшны сорокаградусные морозы. Вот и еще один осколок древних поверий...
      Умывшись, я слепил прочный комок и запустил в Лену Звереву. Снежный снаряд со свистом рассек воздух и угодил Лене аккурат пониже спины.
      - Ты что, совсем озверел? - зарычала Лена.
      - Звереть - твоя привилегия, - ответил я, лепя еще один комок. - Ты у нас Зверева...
      И запустил комком в Лену. Но не попал - она успела увернуться.
      - Не буди во мне зверя, - грозно сказала Лена.
      - А что будет? - самым невинным тоном спросил я. - Он испугается и убежит?
      С этими словами я схватил пригоршню снега и, подойдя к Лене, прижал ей к щеке. Лена взвизгнула, отскочив, как будто ее окатили кипятком.
      - Сейчас получишь, - грозно пообещала мне она.
      В ответ я нагло слепил еще один снежный комок и бросил в Хрусталеву.
      - Ты у нас сейчас допрыгаешься, - пообещала мне Хрусталева.
      - Ага, - ответил я, продолжая лепить очередной комок.
      - Брось снег, - сердито сказала мне Зверева, которой комок угодил в голову.
      - В смысле?
      - Без смысла, - ответила Зверева. - Просто мне кажется, - обратилась она к стоявшей рядом Хрусталевой, - что наш Андрюшенька давно не ночевал в сугробе...
      - По-моему, тоже, - подтвердила Хрусталева, улыбаясь белозубой улыбкой голливудской кинозвезды.
      - И мы должны немедленно восстановить справедливость, - резюмировала Зверева. - Окружай!
      И тут я понял, что влип. Бежать было некуда - впереди меня Зверева с людоедским выражением лица, позади - Хрусталева с белозубой улыбкой. Слева - металлическая решетка, за которой - сквер. Справа - глухая стена дома. И никаких шансов прорваться! И почему я не догадался затеять игру в снежки в более подходящем месте, где было больше оперативного простора?
      Перспектива искупаться в сугробе меня не устраивала. Пусть даже у двух прекрасных Елен нет садистских наклонностей, а сам процесс напоминает невинную детскую игру...
      - Может быть, не надо? - попытался я уладить конфликт мирным путем.
      - Надо, Вася, надо, - сочувственно изрекла Зверева. На ее губах по-прежнему играла людоедская улыбка, как у незабвенного Лаврентия Павловича, когда он вместе с Иосифом Виссарионовичем стоял на Мавзолее.
      Удивительно, как быстро Зверева умеет перевоплощаться! Ей бы в театральный идти, а не на филфаке учиться...
      - Двое на одного нечестно, - предпринял я еще одну попытку избежать купания в сугробе.
      - Честно-честно, - ответила Зверева. - Правда, Лена?
      - Правда, - ответила Хрусталева, продолжая белозубо улыбаться. Надеюсь, она не станет, подобно вампиру, вонзать мне зубы в шею, когда я окажусь в сугробе?
      В том, что я там окажусь, я уже не сомневался. Мирные переговоры на высшем уровне окончились безрезультатно. Пора приступать к военным действиям, то есть подороже продать свою жизнь и нанести противнику невосполнимый урон.
      Причем первый удар должен быть за мной - известно же, что лучшая оборона - это нападение...
      Я бросил только что слепленные комки в Звереву и, когда она уклонялась, попытался прорваться мимо нее. Я посчитал, что Зверева - наиболее слабое звено во вражеском кольце и короткая артподготовка выведет из строя потенциального противника.
      Как же я просчитался! Зверева успела схватить меня за рукав. Я бы, конечно, вырвался, но на помощь Зверевой подоспела Хрусталева.
      - Помилосердствуйте, красавицы! - взмолился я.
      "Красавицы" остались глухи к моим мольбам...
      ..Когда меня вытащили из сугроба и я отряхнулся (лицо при этом пылало, как после хорошей бани), то я сказал смеющимся Еленам:
      - Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Будет и на моей улице праздник. Я вам припомню...
      - Припоминай, - сверкнула глазами Зверева. - Тоже мне, неуловимый мститель граф Монте-Кристо!
      - Ой, Зверева, отольются тебе мои слезы...
      - По-моему, - глубокомысленно заметила Зверева, обращаясь к Хрусталевой, - нашему Андрюшеньке Бородину урок не пошел впрок, извиняюсь за неудачную рифму. Надо бы повторить...
      - Не надо! - я отскочил от девушек на несколько шагов. - Я больше не буду...
      - То-то же, - проговорила Зверева.
      * * *
      Трамвай к остановке подошел сразу. Оба вагона были забиты битком вероятно, только что пришла московская электричка.
      Стоявшие на остановке пассажиры принялись штурмовать переполненный трамвай. Водитель, моложавая женщина с усталыми глазами, вылаивала в микрофон ценные указания пассажирам: "Побыстрее, товарищи, побыстрее, проходите дальше в вагон... Поднимайтесь с подножек... Оплачивайте проезд". Наконец, кто смог, втиснулись в вагон и водитель пробурчала:
      "Осторожно, двери закрываются..." Но двери закрываться не хотели. Им это было трудно сделать из-за пассажиров. "Граждане, не держите двери!" рычит водитель. Раздается злой, протяжный визг насилуемых трамвайных дверей. "Граждане, следом идет одиннадцатый маршрут, освободите двери..."
      Двери натужно, изнеможенно визжат. "Пока не закроются двери, я никуда не поеду", - заявляет водитель. Еще одна тщетная попытка закрыть двери...
      "Сейчас всех высажу и поеду в парк!" - грозится водитель под усталый скрип дверей. "Да сойдите вы с подножки, в конце-то концов! - выходит из себя водитель. - Следом идет полупустой вагон..." Но зачем дожидаться другого вагона, пусть даже полупустого, если тебе нужно забраться - любой ценой - именно в этот?
      Наконец двери поднатуживаются и, плотоядно причмокнув, соединяют две свои половинки. Из кабины водителя доносится вздох облегчения. А в утробе вагона становится еще теснее. Трамвай резко дергает, трогаясь с места, и пассажиры начинают испытывать чувство локтя друг друга. Слышатся ругань и оскорбления. На вопрос: "На следующей сходите?" - звучит невразумительный ответ. На повторный вопрос доносится волчий рык.
      Так и едем до следующей остановки, где новые пассажиры жаждут занять места в вагоне. И повторяется прежняя история...
      Мне и Ленке Зверевой повезло. Нам удалось без особых потерь втиснуться в небольшой закуток между билетной кассой и кабиной водителя. Место было очень удобное: если вдруг войдут контролеры, мы сможем оторвать билет прежде, чем они успеют до нас добраться... Правда, ей-то пыльный мешок, набитый картошкой, больно упирался мне в позвоночник. Однако через три остановки обладатель пыльного мешка покинул вагон под неодобрительные отзывы других пассажиров, и дышать стало легче.
      Хрусталевой рядом с нами не было - она не успела зацепиться за кассу и течение унесло ее куда-то в середину вагона, где она и страдала в одиночестве, не имея возможности поддерживать разговор.
      - Форменное безобразие! - выдала Лена сразу, как только вагон тронулся. - В такой толпе есть шанс превратиться в лепешку!
      - Хочешь, дам тебе совет, как избежать столь печальной участи?
      Лена изучающе посмотрела на меня, справедливо ожидая подвоха. Она, конечно же, была права.
      - Ну, говори, коли не шутишь...
      - Худеть надо, - сказал я.
      - А ты, однако, нахал, - заметила Лена и отвернулась к окну.
      - Америку открыла! Я давно это знаю. С детсада...
      - Ничего, мы тебя скоро от этой болезни вылечим, - пообещала мне Лена.
      - Как? - полюбопытствовал я.
      - Лучшее лекарство от избыточной наглости - темная.
      - А кто меня будет таким вот образом лечить? - поинтересовался я. - Ты, что ли?
      - Не только я. Вся двадцать пятая группа.
      - Двадцать пятая группа на такую провокацию не пойдет, - уверенно возразил я.
      - Ты думаешь? - усмехнулась Лена. - Если как следует попросить, пойдут с удовольствием.
      - Нет, - снова возразил я, - Леночка Корнилова и Марго Федосеева, Танька Кедрина и Светка Шепилова, Жанка, Оксанка, Светка-Тэсс из рода Баскервилей никогда не пойдут!
      - Посмотрим, - многообещающе улыбнулась Лена.
      - Посмотрим...
      - Лучше смотри, посоветовала Лена, - особенно когда будешь один ходить по темным и заброшенным переулкам. Ты же любишь такие прогулки...
      - Люблю, - согласился я.
      - Ну, вот, одна из очередных таких прогулок может закончиться для тебя печально, - произнесла Лена таким тоном, словно всю свою сознательную жизнь работала в сицилийской мафии.
      - Пожалуй, - проговорил я, - мне нужно будет нанять телохранителей...
      - Они тебе не помогут, - отрезала Лена.
      - Посмотрим...
      - Посмотрим...
      На этой оптимистической ноте тема для трепа исчерпала себя. Тем более, что на нас уже с нездоровым любопытством стали оглядываться другие пассажиры... Конечно, только круглый дурак не понимал, что мы беседовали в дружеско-шутливом духе. Но вдруг кто-нибудь поймет наш разговор как нечто очень серьезное и захочет проявить бдительность...
      Лена, повернувшись к трамвайному окну, чертила на запотевшем стекле какие-то странные знаки, похожие на древние иероглифы. Взгляд ее был затуманенным, словно она находилась где-то далеко, в мире сказочных грез.
      - Это что у тебя за авангард? - полюбопытствовал я.
      В глазах у Лены нехотя проявилось осмысленное выражение. Так бывает у того, кто возвращается из заоблачных высот на грешную землю.
      Лена небрежным движением стерла со стекла свои шедевры и недовольно буркнула:
      - Полный маразм с этим комсомольским собранием... Наверное, ночью кошмары будут сниться. Помнишь, когда базарили о "Слове"?
      Я, конечно же, помнил. Собрание завершилось всего полчаса назад, и ощущения были свежими, как никогда. И я чувствовал, что на филологическом факультете вскоре должна начаться совсем новая жизнь.
      И она началась. Буквально на следующий день.
      Но это, как сказал классик, уже совсем другая история...
      Январь-февраль 1989
      Алекс Бор, 2001