Иван Царевич и Василиса Прекрасная

      Встал обвинитель с места. Поглядел на Ивана.
      - Нет у меня слов, - говорит он, - чтобы мог выразить я...
      - Давай покороче, - судья его перебивает. - А то спектакля уже скоро начнется. Красиво в другой раз говорить будешь.
      - Хорошо, - кивнул обвинитель. - Ежели коротко, то думаю я, что детинушку этого за душегубство повесить следует, да еще раз повесить его за то, что уж больно хорошего человека убил он, и повесить его в третий раз за ту удивительную жестокость, с какою он совершил это страшное и леденящее преступление. Думаю я, что по справедливости три раза его повесить следует. Это - ежели коротко.
      - Хорошо, - кивает судья. - А теперь - защитнику слово.
      Встал с места защитник, отложил книжку. Закладку в книжке оставил чтоб не забыть потом, в каком месте остановился.
      - Я думаю, - говорит, - что должны мы его помиловать, потому как чужеземец он, законов наших не знает, и еще раз его помиловать, ибо не ведал он о том, какого хорошего человека убивает. Вот это, вот, у меня все.
      Сел на место защитник, снова книжку свою открыл.
      - Я, - говорит судья, - и с обвинением согласен во всем и с защитой согласен. Не можем мы повесить детинушку этого, потому как чужеземец он. И то, что не знал он, какой хороший был человек, которого убивал - тоже правда. Поэтому я отменяю одно повешение и отменяю другое. Так что ты не горюй, детинушка. Повесят тебя всего один раз.
      Иван рукою махнул.
      - Воля ваша, - говорит, - делайте со мной все, что хотите.
      А судья обернулся.
      - Позвать-ка ко мне Филиппку, - приказывает.
      Парень вошел с мордою хитрой.
      - Что? - Cудья его спрашивает. - Детинушку этого повесить надобно завтра. Все для того у нас имеется?
      - Ничего не имеется! - С готовностью отвечает Филиппка. - На мыло талоны я за тот год не получил еще. А пеньку, что во дворе лежала, ночью вчерась люди какие-то уволокли. Недобрые, видно, люди...
      А сам морду воротит в сторону.
      - Ну, что ты крутишь, что ты крутишь, - судья ему говорит, - скажи правду - сам и унес. Я ж, ведь, пойму. Вот ты пьяный сейчас. А с чего? Я ж тебе жалованье, поди, четыре месяца уже не платил.
      Ничего не отвечает Филиппка. Только все морду отворачивает.
      - А! - Махнул на него рукою судья. - Иди с глаз моих! - Потом оборачиватся к Ивану. - А если мы, детинушка, голову тебе отрубим - ты, как, возражать не будешь?
      Отмахнулся Иван.
      - Делайте, что хотите. Мне все едино.
      - Вот и прекрасно, - судья руки потер. - На сем суд заканчивается. Пойдемте скорее, а то спектакля уже начнется вот-вот.
      Отвели Ивана, посадили в темницу. Приходит к нему тюремщик, ужин приносит.
      - Тут тебе каша, - говорит, - но мяса в ней нету. Мясо все с утра крысы съели. - А сам себя по животу поглаживает. - Тут до тебя, - говорит, - сидел душегуб один. Забава у него такая была: людей по темным углам хватал, да на куски резал. Как посадили его в темницу, то все прошения писал - просил, чтоб его помиловали. Простите меня, - писал, - окаянного, нечистый попутал, не буду больше. Но его не простили. Вон там, во дворе, и срубили ему голову. А палач наш - он это дело любит. Он, когда еще сорванцом был, то не играет с другими мальчишками, а все больше - в угол забьется укромный, жуков-червяков разных насобирает и сидит - отделяет им головы...
      Ушел тюремщик. Одного Ивана оставил. Отодвинул Иван миску с похлебкой и над жизнью своей призадумался. А тут слышит - шаги. Заходит в темницу к нему детина здоровенный.
      - Что, - говорит Ивану, - не хочешь, небось, помирать? Я предлагаю на выбор: или тут оставайся - утра жди, или со мною пошли - работать на меня будешь. Парень ты крепкий, нам такие и надобны.
      Махнул рукою Иван.
      - Мне, - отвечает, - все едино.
      Вышли они из темницы. Мимо суда идут. А там бояре какие-то - кричат друг на друга.
      - Это наш голова с помощником своим судится, - тот детина объясняет Ивану. - Вон - толстый, в углу, с глазами злыми - то голова, а который напротив - волосы длинные и непричесанные - так то помощник.
      Видит Иван: детина, который толстый, кричит громко:
      - А он тут сказал, что жена моя сука, так это - неправда все, это его жена - сука. И то, что я пьяница - тоже ложь, я уже четыре месяца и воды не пью. А, про него знаю, что рукоблудием он занимается, когда в уборной сидит, ибо жена его к себе не пускает. Я это сам видел, когда за ним в щелку подглядывал.
      В горнице той люди сидят какие-то, пишут себе чего-то, склонившись низко.
      - А это - летописцы местные, - детина тот поясняет Ивану, - те, вон, что у стены сидят - головой нашим куплены, а что напротив - его помощником.
      Поднял один голову, поглядел на Ивана.
      - А я-что? - Говорит. - Я - ништо. Я - человек маленький. Жалованье у меня небольшое, и мне детей кормить надобно.
      Уткнулся и снова пишет себе.
      Вышел Иван на улицу.
      Началась у него теперь новая жизнь. Ходит он заместо пса при хозяине. На кого тот укажет - разрывает в минуту. Про Василису Иван уж забыл. Та потускнела и подурнела. И Ивану больше не хочется на нее смотреть и думать о ней тоже не хочется. Только иной раз вспомниться ему дом родимый, когда-то оставленный. Смахнет он слезу со щеки и снова идет - рвать того, на кого хозяин укажет. Прийдет он к нему, да и заревет грозно:
      - Ты пошто, сучий пес, долгов платить не думаешь?! Пошто обижаешь хорошего человека?! Али в куски тебя никогда не рубили?!..
      Так и живут.
      1992, 1994, 1996-1998, 2000-2001 гг..
      Туапсе-х. Индюк-Торонто-Вон.