Действо

Однажды утром я обнаружил что клетка Гека пуста. Дверь была на замке и я все недоумевал, пока не увидел, что один из деревянных прутьев перегрызен. Прут был толстый. Даже несравненным передним резцам морской свинки понадобился не один и не два дня, чтобы перегрызть его. Но Гек это сделал! Он целенаправленно грыз один и тот же прут, пока ослабленное ранами дерево не уступило ему! Мы обыскали всю квартиру, но зверька нигде не было. Думаю, выпав на пол, он дождался утра, а потом выскользнул с кем-то из домочадцев за дверь.

На улице был февраль. Я точно помню – шел снег и было нетипично холодно для наших широт. Вряд ли даже толстая шерсть смогла защитить Гека. Некоторое время я ждал, что он вернется, но он, конечно уже не вернулся, предпочтя смерть в холодной пустыне стерильному уюту клетки.

Когда высохли слезы и тоска отступила, я задался вопросом – зачем Гек это сделал? Он ведь еще многие годы мог почивать в своей клетке, наращивая жир и отращивая холеную шерсть? Что пришло в голову моему зверьку и заставило его покинуть домашний уют после долгого времени, проведенного бок о бок с людьми?

Где ты Гек? Где ты сейчас на этом сине-зеленом шарике колыбели человеческой? О чем ты думал, убегая в кружащуюся льдом метель – не о зеленых ли травяных стеблях в напоенном июньским сладким духом луге?

Я, кажется, понимаю тебя. Только сейчас понимаю. Иногда клетка становится столь невыносимой, столь затхлой, что даже ледяной зимний ветер становится предпочтительнее запаха высушенной мертвой травы у тебя под ногами.

Или вакуум. Или земная твердь.

Мой зверь, отвечая на ласковые поглаживания моих рук, ты на самом деле всегда стремился к свободе и целеустремленно перегрызенный прут только доказывает это! И также я, вот только моя клетка волочилась за мной, каждый раз возникая в новом обличье, и последнее из ее воплощений почти не оставляет шансов на побег – клеткой стала вселенная. Но и отсюда есть выход. Вот только хватит ли воли поступить как ты, Гек!

Меня опять развезло. Боевые действия выматывают, вы знаете. Все время напряжение нервов…

Короче Гек сбежал и тем самым проявил силу воли, которую я никак не найду у себя.

Время летело быстро – как всегда в таких ситуациях. Жвачное улыбалось нам с плакатов.

Я морально готовился к полету и давал многочисленные интервью на пресс-конференциях. Я был в свете софитов, а мой напарник, как правило, оставался в тени – чуть в стороне, не по центру – он держался скромно, хотя по идее был первым пилотом. Я почти не обращал на него внимания, пригляделся уже только потом, когда было поздно. Лунные ночи были прекрасны.

Пришло время, когда нам показали наш корабль – гордый венец научно технического прогресса в стиле хай-тек. Агамемнон – 13 мощная стремительная машина, созданная единым волевым усилием группы ученых-энтузиастов и призванная доставить нас на лунную орбиту. Пристыкованый к мощному, сверкающему, так и рвущемуся ввысь ракетоносителю Психей-10 этот космический челнок внушал восхищение. С того момента как я увидел это межпространственное чудо, желание у меня осталось только одно – как можно скорее вознестись на ракете над Твердью Земной и устремиться в холодные сверкающие дали отрытого Спайс-пространства! Улыбающаяся корова пялилась на меня с бока ракеты – ей предстояло сгореть вместе с разгонной ступенью, и как только теперь стало ясно – она и была первой жертвой нашего путешествия.

Я считал дни, а мой первый пилот каждый день ходил и обмеривал спайс-шатл с помощью рулетки. Я не мешал, хотя это и казалось странными. Но, в конце концов, каждый имеет право на свои маленькие суеверия.

Так или иначе, но час икс наступил. Меня облачили в серебристый комбинезон, сшитый в модном ателье всего неделю назад. Сам инструктор полета вручил мне кожаную папку с рабочими инструкциями. Ночь сверкала от вспышек фотографий. Это был миг моего торжества – я стоял на вершине подъемника, подо мной расстилались степи космодрома, которые сейчас были невидимы под массой людей в дорогих костюмах и шикарными белыми лимузинами, припаркованными на аккуратных асфальтовых дорожках. Тут и там на меня пялились внимательные глаза телекамер. Мне кричали ура и бросали цветы. И я думаю, что не подвел этих людей – освещенный светом ксеноновых прожекторов исполинская белосеребристая громада связки Агамемнон-Психей и моя маленькая фигурка у самого верха казалась каким то исполненным силы и благородства памятником интеллектуальной мощи прогрессивного человечества и даже улыбающаяся корова над головой не портила дело.

Вспышки так и сверкали – я улыбался, и, наверное, на многочисленных фотографиях во всех центральных газетах так и запечатлелась эта сцена, став достоянием вечности – маленькая фигурка у самой вершины огромной ракеты.

И еще одна – в тени. Лицо напарника не было видно, как на тех конференциях, как всегда.

Теперь я понимаю, что он просто ждал своего шанса. Такие умеют ждать. Могут вести тихую жизнь многие годы, а потом взять и проявить себя во всей своей устрашающей красе.

Но почему я оказался рядом с ним в этот момент? Почему?!

Мы заняли места в наших спроектированных с использованием мотивов классической трилогии «Звездных войн» креслах, и, пристегнувшись ремнями «Рекаро», стали ждать. Мне было страшно и весело одновременно – как тогда, когда я уезжал далеко в степь.

Адреналин так и бурлил.

Интересно, чувствовала ли корова нечто подобное? Ощущала ли?

– Готовы ли вы? – спросил ЦАП.

– Всегда готовы!!! – крикнул я в истеричном веселье, а мой напарник только меланхолично кивнул.

– Начинаем предстартовый отсчет! – сказал ЦАП.

– Десять, – сказал ЦАП.

– Девять… – сказал ЦАП.

Корова улыбалась фотовспышкам с гладкого бока ракеты. Народ вопил что-то непечатно – ободрительное – большинство были сильно навеселе – ЦАПовцы перед стартом дали большой банкет с нашим участием, на которые съехалась всяческая богема. Помню, вносили торт в виде нашего Психея и все начали ржать как… Впрочем – это уже сладкие воспоминания, которые в моем нынешнем положении только терзают душу.

– Ключ на старт!!! – сказал ЦАП и был старт.

В недрах Психея зародилось низкое урчание, словно огромная ракета страдала жидкостнореактивным метеоризмом, который несколько секунд спустя перерос в оглушительный неконтролируемо извергающийся плазмой Везувий.

В победном грохоте стартующих двигателей наш Агамемнон вознесся в черное летнее небо, сверкающее вселенскими бликами звездных фотовспышек.

– Десять секунд пролета идет нормально… – сообщил ЦАП.

– Проехали!!! – кричали снизу, но мы уже были высоко. Яркой звездой Психей мчал нас в небесные выси.

– Двадцать секунд пролета идет нормально, – сообщил ЦАП, – контролируем вас.

Вот так мы и полетели. Я был счастлив. Счастлив абсолютно. Может быть как птица, только что вылетевшая в форточку из тесной квартиры и еще не ощущающей ледяного дыхания крещенских морозов.

Через два часа была произведена первая коррекция обриты. Дюзы дали два коротких толчка, больше похожих на последнее дыхание умирающего и ЦАП дал нам первую ориентировку.

– Через пятнадцать секунд отстрел основной ступени!

Агамемнон вытянутой серебристой птицей парил над земной гладью. Это, наверное, было красивое и величественное зрелище, как и сама земля, что только начала игриво изгибать свою спину под нашим челноком. Голубые бескрайние просторы нашей уютной родины, белые перистые облака и алмазы городов миллионщиков на темной стороне планеты. Это было зрелище от которого на глаза наворачиваются слезы восхищения и ты исполняешься гордостью просто за то, что дожил до этого удивительного момента. Звездный купол над головой, сверкающий тысячью и одной жемчужиной млечный путь – зрелище достойное благоговения.

К сожалению, все это великолепие почто полностью заслонялось от меня массивной тушей напарника и мне оставалось лишь тянуть шею в попытках разглядеть хоть кусочек этой космической сказки.

– Сто семьдесят миль, – сообщил ЦАП, – как чувствуете себя?

– Отлично! – крикнул я, – Земля такая красивая!

А мой второй пилот промолчал, он созерцал приборы, словно они были прекрасней Млечного пути в бесчисленное количество раз.

– Агамемно… – помолчав, продолжила земля, – у вас не большая проблема. Телемилия донесла до нас небольшие неполадки в блоке управления основной ступени. Она не хочет отделяться. Агамемно… как слышно.

– Слышу вас хорошо, – сказал я и подавил желание оглянуться назад, в попытке разглядеть остатки Психея:

– ЦАП, дайте ориентировку…

– Даю… – после паузы сказал Цап… – так… Психей отделите вручную. Это просто.

Большая рукоятка справа внизу, под экраном мониторинга жизнеобеспечения. Выкрашена в красный цвет, не ошибетесь.

– Что я должен делать?

Земля на миг задумалась. Я вдруг ощутил, что космос вокруг больше не кажется таким уж уютным – его величественность осталась, но теперь это было величие айсберга в Арктике – воплощение антагонизма к кишащему жизнью тропическому острову.

– Агамемно… – наконец сказал ЦАП, – вы должны потянуть за рычаг! Повторяю – потянуть за него!

Я вновь представил себе наш челнок парящий над голубым телом земли. От могучей ракеты остался лишь сам корабль, да сверкающий окурок разгонной ступени – опаленные титановые дюзы медленно впитывают космический холод. На стыке, под которым дремлют до поры до времени пиропатроны, нарисована улыбающаяся корова – точно такая же есть и выше, на самом челноке – она будет красиво смотреться на желтоватом фоне луны. Но жвачное здесь на стыке уже выполнило свою функцию – красиво смотрелась на старте и теперь ставший жестким от скорости воздух безжалостно изуродовал млекопитающее. Ее рога источились и частично исчезли – морда превратилась в жутковатый череп, но ее пятнистое тело и четыре обугленных конечности по-прежнему держатся за остатки ступени и борт корабля.

Удерживают их вместе!

Почему мне пришла в голову эта мысль? Я не знаю… Может быть, она пришла не тогда, а сейчас? Уверенность, что корова не дает отделиться разгонному блоку? Так четко и ясно представилось, как звезды позади размалеванного стекла. Она держит, цепляется изо всех сил, потому что никому не хочется разрываться пополам. Нет, все-таки это недавняя мысль.

Впрочем, неважно.

– Понял… – сказал я и, внутренне собравшись, потянулся к рукояти.

Напарник тоже сделал это – секунду его рука висела у рычага совсем рядом с моей, а потом, когда я уже обхватил рукоять и собирался его включить, вдруг с силой поднялась и хлопнула меня по запястью. От удивления я отдернул руку и в следующий момент второй пилот уже тянул за рычаг.

Позади нас глухо хлопнуло, а значит, выполнивший самую тяжелую работу Психей отправился на свидание с землей. Мы так и не увидели его – обломанный кусок серебристой сигары, что как отцепленный вагон, медленно теряя скорость, отдаляется от нас.

А напарник впервые повернулся и внимательно посмотрел на меня.

– Не мешай… – сказал он веско.

– Но я…

– Просто не лезь вперед, – произнес он и мне почему-то расхотелось спорить.

Теперь я понимаю, что это был наш первый конфликт. Боже, как давно, кажется, это было. Давно и, вроде бы, не со мной! Все как в тумане. Тогда… тогда все еще было по-другому.

– Поздравляю Агамемно!! – излучая оптимизм каждым словом, произнес ЦАП, – Проблема устранена, коррекция орбиты завершена, включаем маршевый двигатель!

Из динамика донеслись редкие, но оптимистичные хлопки, и мне явственно представилась надпись applause появившаяся на центральном экране ЦАПа.

Как бы то ни было, наш корабль взял курс на луну и следующие несколько часов не было ничего, кроме ровной, не мешающей тяги.

Возвращаясь в своей памяти к этому первому, еще спокойному, дню, мне неминуемо вспоминается нарисованная корова и один вопрос мучит меня посреди этого холодного окололунного полдня.

Было ли больно корове, когда отделившийся Психей разорвал ее рисованное тело на две равные половины?

Трансфер 002. Андрей Якутин.

Первый пилот. Перигей.

Я знал, что это надолго, но теперь мне кажется что навсегда. Так и проведу вечность в клетке. Слышишь меня Земля? Я тут бороню межпланетные дали запертый в пыльный темный ящик, насквозь провонявший испортившейся пищей и холодный как морозильная камера. Я не то чтобы жалуюсь – жалобами делу не поможешь, тем более что у меня вроде бы положительные сдвиги. Даже в самых безнадежных ситуациях есть выход – если уж ты не можешь ее избежать, ты всегда можешь привыкнуть к ней. Просто уменьшаешь запросы, вот и все. В конце – концов, перейти на микроуровень с макроуровня, ведь маленькая победа, это все равно победа…

Впрочем, по порядку. Захватив передатчик, я обещал себе, что расскажу вам обо всем – с чего это начиналось, как развивалось и чем кончилось. Может быть, это будет вам в назидание, может быть, вы просто получите от этого удовольствие. Важно другое – так или иначе, но вы это услышите. И эти слизняки из ЦАПа уже никак не смогут помешать вам в этом. Пускай подавятся своей лунной программой и бешенной пятнистой коровой на корпусе, ведь в конечном итоге, это они виноваты в том, что случилось.

Если выберусь отсюда, стану вегетарианцем, честное слово. Этот запах гниющего мяса невыносим.

К делу. Двигатели работали два часа разгоняя Агамемнон до второй космической скорости, а его заостренный, обросший антеннами дальней связи нос целил прямо в луну.

Думаю, никакой корове и не снились такие ускорения. После того как динамический период окончился, началась вторая фаза нашего полета. Основная – в состоянии свободного падения мы должны были лететь еще два дня, пока не наступить время маневров на лунной орбите.

ЦАП душевно поздравил нас с успешным окончанием разгона, сыграл туш и долго и пафосно вещал насчет нашей великой миссии. Двести миллионов человек, затаив дыхание, слушали эти монументальные слова, а многочисленные компании-спонсоры, рекламные агентства и бюро путешествий «Избушки на луне» подсчитывали барыши. По окончании речи Цап сообщил, что благодаря нашему звездному путешествию продажи сливочного мяса и говядины подскочили в полтора раза и хотел сказать что-то еще, но его заглушила не вовремя прорвавшаяся реклама «Веселой буренки» – натурального коровьего мяса из субпродуктов.

– Вперед ребята! – напутствовал ЦАП, – мы верим в вас! Ваш полет – это крошечный шажок в пустоту, и огромный шаг для всего мясо – молочного бизнеса!

Я был столь окрылен речью, что, казалось, мог сейчас оторвать от земли и воспарить.

Потом я вспомнил, что и вправду могу, отстегнул и на невидимых крыльях невесомости поднялся в центр кабины. Отсюда я уже легко мог видеть иллюминаторы и прекрасное зрелище удаляющейся родимой планеты – серо-голубой, с блестками городов. Она уже казалась меньше – земля, и утратила свою необъятную ширь, сворачиваясь в шар, подобно испуганному циклопическому броненосцу.

Тогда мне казалось, что я уже достиг той некое метафизической точки в жизни человеческой, когда лучше уже быть не может. Я парил на своей стальной космической птице среди бесконечности пустоты, со скоростью восьми тысяч километров в минуту удалялся от земли и знал, что такое переживание было доступно лишь единицам. Это осознание заставляло ощущать гордость за себя и все человечество.

Налюбовавшись ледяными далями спайс-пространства, я оттолкнулся от потолка нашей кабины и нырнул обратно в кресло. Все это время напарник маячил корявой тенью на фоне иллюминаторов, плавно покачиваясь в своем серебристом комбинезоне с коровой на груди.

Он не произносил ни слова, но как только я занял место в кресле неожиданно очутился совсем рядом и сказал:

– Вылезай!

– Что? – удивленно спросил я, признаться, грандиозное зрелище космической пустоты так захватило меня, что я с трудом ориентировался в том, что происходило внутри кабины.

– Вылезай, – с нажимом повторил он, – ты сел мое кресло. А твое кресло – вон там.

– Не все ли равно? – спросил я, – ведь сейчас нет никаких маневров?

– Это кресло второго пилота, – произнес он мрачно, – в нем должен сидеть второй пилот, а это я. Вдруг мне понадобится быстро действовать, а я не смогу быть на своем месте?

Я пожал плечами и выбрался из кресла. Мы то было совершенно наплевать, в каком кресле сидеть, но если хочет человек.

– И помни про кресло, – сказал он напоследок и замолчал, вперив неподвижный взгляд в милеометр, который неумолимо отмеривал нечувствительные пустые мили, которые остались до земного спутника. Судя по всему, наш корабль обещал прибыть к луне с солидным пробегом и без надежды на капремонт.

Теперь я помню про кресло. Помню про все остальное и свято берегу свои нерушимые границы…

На земле успела наступить ночь и тьма скрыла планету так словно исполинское веко в макияже вечерних тонов закрыло яркий серо-голубой глаз. Я помню, что совсем не устал – наоборот, был полон адреналина, и никак не удавалось расслабиться. Я твердил себе, что лететь еще двое суток и не стоит так напрягаться, но ничего не мог поделать. Цап дал очередную ориентировку – время ужина, и мы принялись распаковывать концентраты.

На Агамемноне было подобие сейфа, где прикрытые сверху противоперегрузочной сеткой хранились концентраты с тупо лыбящейся коровой на каждой этикетке. Мой напарник снял сеть и скоро мне в руки поплыла упаковка сухого супа. Мне показалось, что этого мало и я потянулся за еще одной, но второй пилот уже захлопнул сейф.

– Эй, – сказал я, – а еще?

– Ты уже получил, – ответствовал напарник и перебрался в кресло.

– Но я хочу еще!

– Ты же спайсманавт, – был ответ, – наш рацион строго рассчитан и мы должны экономить.

Я мрачно сжал зубы и поплыл на свое место – кресло первого пилота. Мрачно дернул за пластиковый шнур своей снеди и стал смотреть как размешивается внутри порошок. При этом я, неожиданно, заметил что второй пилот взял не одну, а сразу две упаковки!

– Послушай! – гневно сказал я, – у тебя же два пакета!

– Один, – невозмутимо ответил он и единым махом всосал в себя один из пакетов. Другой, он, дружелюбно улыбнувшись, показал мне.

Признаться, это слегка не укладывалось в голове. Теперь то я понимаю, что все это было злобным, хорошо продуманным планом. Знаю теперь, но откуда мне это было знать тогда?

– Как ты себя ведешь?! – вымолвил я, наконец, – ты спайсманавт или нет? У тебя же ответственная операция! Ты ведешь спайс-шатлл на луну. Тысячи людей зависят от тебя.

– Спокойно-спокойно! – прикрикнул он, – не кипятись так! Просто я гораздо больше тебя вешу. Для нормального функционирования мне нужно больше, чем тебе!

– Но это не повод, чтобы ограничивать меня!

А он только ухмыльнулся и, выдув второй суп, скатал упаковки в аккуратные желтые шарики и кинул их в направлении утилизатора, но промахнулся и одни из шариков ударился в стену и завис в опасной близости от моего уха.

– Убери, – сказал я.

– К тебе ближе, – невозмутимо ответствовал он.

Скрипя сердцем, я отправил упаковки в утилизатор. Снова вклинился Цап и, давясь пафосом, сообщил, что до некоей точки равновесия между Землей и луной осталось около четырех часов лета, после чего пожелал нам, славным межпланетным скитальцам спокойной ночи.

Спал я плохо. В темной кабине шатла было душно, диковато перемигивались зеленые глаза приборов, да натужное сопение напарника говорило о том, что он тоже не спит. Вот тогда то меня впервые начал нервировать этот тип.

– "Что он там делает?" – думалось мне, когда я слышал шевеление его грузного тела в темноте, – «Что ему еще надо?»

Так или иначе, но я все-таки заснул – у меня хорошие нервы и хороший сон, и я всегда легко засыпаю на новом месте. Вернее, засыпал… Мне снились лучащиеся радостным идиотизмом лица ЦАПовцев перед полетом и еще снилась наша корова – черный, нелепый силуэт на фоне лунного диска, которая пытается успеть достичь земного спутника раньше, чем это сделают ее рисованные двойники на вышвырнутых в утилизатор упаковках.

В назначенный час вспыхнул свет и радио донесло до меня сигналы побудки – жизнерадостный рожок пастуха, на фоне отдаленного глухого мычания. Я открыл глаза и в ярком свете галогеновых увидел какой-то, желтый поблескивающий комок на уровне глаз.

Секунду я пытался понять, какое из небесных тел так выглядит, а потом мои вечерние подозрение разом вернулись ко мне и я, рывком приняв вертикальное положение, ошалело огляделся вокруг.

Повинуясь законам небесной механики, желтые аккуратные шарики смятого пластика подобно редкой стайке крохотных метеоритов парили у пола нашей кабины. Сейф был открыт. Я смотрел и не мог поверить своим глазам!

Весь внутренний объем межпланетного спайс-шатла Агамемнон-13 был занят весело кружащимися упаковками из-под нашего растворимого супа.

Трансфер 003. А. Якутин.

Первый пилот. Экватор.

Сколько себя помню, я всегда был дружелюбным. В нашей Земной Тверди иначе нельзя – нелюдимые бирюки считаются неспособными к продуктивной жизни. А в моем милом городке таких не было вовсе – они просто не допускались в городскую черту из-за обстоятельств в первую очередь экономических и социальных. Земная Твердь была благопристойным городом – это был ее лозунг и девиз одновременно. Понимаете, это как фильтр.

Но я не о том. Я всегда находил со всеми общий язык. Это очень просто – большинство моих соседей свято верили в тезисы Дейла Карнеги, в том числе и мои родители. Поэтому наше общение с друзьями и сослуживцами напоминало игравшийся уже в десятитысячный раз спектакль, в котором все идет по заранее утвержденной схеме. Мы все время улыбались как заводные куклы – мы пожимали руки и говорили банальности. Было несколько простых приемов, заучив которые ты мог пойти достаточно далеко и договориться практически с любым обитателем Земной Тверди. Думаю, что почти все население городка это устраивало.

Это умаляло проблемы с общением, но одновременно облегчало проникновение неблагонадежных отщепенцев, которые могли таким образом маскироваться под добропорядочных обывателей.

Занятно, почему-то мысли об идиотизме той, оставшейся на земле жизни стали приходить ко мне только сейчас, когда я почти уверен, что на родину уже не вернусь. Теперь я смотрю иначе. Может быть потому, что теперь сам управляю государством?

Факт есть факт – до этого я отлично ладил с людьми и не знал проблем. И потребовалось удалиться от земли на многие тысячи миль, чтобы наконец-то встретиться лицом к лицу с тем фактом, что по настоящему невыносимые люди мне просто не попадались.

Почти минуту под заунывную побудку ЦАПа я пялился на царящий в кабине бедлам. Мой напарник, это животное, восседал на своем кресле и приканчивал очередную упаковку супа. Он был доволен и улыбался почти как корова на желтой этикетке.

– Что здесь происходит… – наконец слабо выдавил я, – что ты творишь!

Второй пилот обернулся ко мне и его улыбка стала шире, обнажая золотую фиксу в правом верхнем коренном зубе. Щеки напарника алели бодрым румянцем, щелки глаз светились какой то диковатым весельем. Он смял упаковку супа и мощным щелчком отправил в полет очередное крошечное небесно тело.

– Что, насорил? – бодрым голосом спросил он, – Ну, извини.

Я заглянул в его лучащиеся звездным светом глаза и мороз пошел у меня по коже. Я хотел что-то сказать и вдруг понял, что не могу вымолвить ни слова.

– Ты что, есть не будешь, что ли?

Шел лишь второй день моего героического полета к луне, а межпланетные странствия подобно сну неврастеника грозили перейти из стадии легких грез в кромешный кошмар. Мне внезапно стало трудно дышать. Легкие с усилием втягивали кислород, словно их вот-вот грозил схватить паралич. Что-то поднялось внутри меня, словно кровь закипела и я открыл, было, рот, чтобы заорать на этого отморозка, моего напарника, заорать так, как я никогда ни на кого не кричал, но тут на табло разом вспыхнули алые лампы и бодрый бубнеж ЦАПовцев перекрыла заунывная сирена, которая диким диссонансом вплеталось в мирное мычание с далеких зеленых пастбищ.

Секундой позже мигали уже все табло, а из-под потолка хлестали тугие струи вонючего пара. Дышать стало тяжело как в бане. Липкий туман заполнял кабину.

Я рванулся к пульту и автоматически отбив код связи заорал в микрофон:

– Ало! ЦАП! ЦАП у нас проблемы! Вы слышите, земля! У нас ЧП!

– Поздравляем Агамемно, – сказал ЦАП, – только что вы достигли точки равновесия между землей и луной. Слава героям!

Потом в рации глухо щелкнуло и бодрый голос умолк. Пока связь настраивалась, пар бить перестал и воцарилась помигивающая багровым тишина.

Я во все глаза смотрел на напарника. Страх сжимал меня, руки тряслись, и хотелось любой ценой вырваться из этой вдруг забарахлившей стальной коробки с гордым именем Агамемнон. Напарник был совершенно спокоен. Шарики упаковок совершали бег вокруг него, вызывая ассоциации с картинами художников-сюрреалистов.

– Ало, Агамемно! – проснулся ЦАП, – доложите обстановку.

– Система климат-контроля вышла из строя. Был какой-то пар, но не похоже на задымление… видимо не пожар. И кажется… холодает.

– Спокойно, – сказала земля, – мы проверяем показания телемилии… так и есть, система вентиляции не работает… климат-контроль – не работает… теплорегуляция не поддается регулировке… Внимание Агамемно, проверьте, нет ли посторонних предметов в системе циркуляции воздуха?

– Я проверю, – я оттолкнулся от кресла и взмыл в сырую, кружащуюся обертками багровую полутьму под потолком. Одна из оберток ударила меня в лоб и, еще не успев достигнуть решетки вентиляции, я уже все понял. Проклятые упаковки из-под супа, конечно! Всю ночь система втягивала их в себя и в конце – концов фильтр полностью забило! И я знал, кто в этом был виноват.

Сжав кулаки, я медленно обернулся к напарнику. Злоба переполняла меня – хотелось наброситься с кулаками и бить, бить эту сволочь, пока красные кровяные шарики не украсят стены кабины. Но, взглянув на него, я тут же понял что он не боится. Он был готов к схватке! Больше того, он ее жаждал! Он принимал вызов!

– Агамемно! – взывал ЦАП, – Агамемно доложите обстановку! Что у вас там происходит?!

Усилием воли я обуздал себя – драки допустить было нельзя. Я все еще отвечал за этот корабль.

– Слушай ты… – хриплым не своим голосом произнес я, – сейчас мы справимся с аварией, а после… После будет так: Вот это половина кабины – моя, – я нервно ткнул пальцем в кресло первого пилота. А вот это – твоя. И ты никогда, слышишь, никогда не будешь ее пересекать и твой мусор никогда сюда не долетит. Ты понял меня?!

– Как скажешь… – ответствовал он.

И хищно улыбнулся.

Гордый плод человеческой мысли – спай-шатлл Агамемнон-13 продолжал рассекать податливый вакуум, хищно нацелившись в луну своей широкой кормой. Нос его смотрел в сторону покинутого зеленого мира и полустертая корова на облицовке, казалось, печально провожала отдаляющийся дом большими печальными глазами.

Циркуляцию воздуха мы более или менее наладили. Вернее я провел битых три часа под потолком кабины, выковыривая липкие бумажки из фильтра. В награду мне дохнуло в лицо свежим воздушным потоком и слегка отлегло от сердца. Сигнальные лампы продолжали мигать, раскрашивая нашу спайс – каморку в психоделические цвета провинциальной дискотеки. Отключить их не удалось, видимо перемкнуло какие то цепи, или требовалось заменить фильтр целиком. Увы, у нас не было такой возможности.

Вернее у меня – напарник, к которому я впервые в тот звездный день испытал чувство ненависти, продолжал валяться в своем кресле и на все уговоры помочь отвечал снисходительным мычанием, что в сочетании с многочисленными коровами на извлеченных из вентиляции упаковках вызывало безмерное раздражение.

Какое-то время спустя ЦАП душевно осведомился как у нас дышится и получив положительный ответ не преминул подкинуть новую задачку:

– Агамемно, внимание! Телемилия донесла до нас, что климат контроль исправить не удалось. Вам будет немножко холодно.

– Насколько холодно? – спросил я.

ЦАП запнулся – там, на земле, в роскошно отделанном деревом ценных пород зале управления полетом подбирали формулировку помягче. Я слушал, предчувствуя недоброе.

– Агамемно… – наконец сказал ЦАП, – у вас будет гораздо теплее нуля.

Я перевел дух. ЦАП помолчал и решительно добавил:

– По Кельвину.

Вновь мороз прошел у меня по коже. Может быть, это был банальный страх, а может быть, это наш челнок уже остывал до температуры окружающего нас пространства. Я медленно обернулся к напарнику, который был виноват во всем и все так же беззаботно сидел в своем кресле, и шагнул к нему.

– Стой! – быстро сказал тот, – ты уже на моей половине!

Так ничего и не сказав, я вернулся в свое кресло.

Через четыре часа Агамемнон настолько приблизился к луне, что ее диск стал казаться больше земного – это в том случае, если бы у нашей кабины было зеркало заднего вида. А так мы видели только удаляющуюся землю – трогательно прекрасную и казавшуюся мне теперь родным домом, со всеми ее странами и континентами.

Ощутимо похолодало. Багровый туман всплыл к потолку, а потом выпал на стекла причудливой изморозью. Наше дыхание тоже парило и казалось, в кабине вот-вот пойдет снег. Мы летели молча – только изредка злобно косились друг на друга. Я шептал проклятья, но так тихо, что он ничего не услышал.

Я никогда не любил холода. У нас в Земной Тверди мягкий и очень приятный климат, без всяких экстремальных выкидок, вроде смерча, или там селевых потоков.

Благопристойный климат!!!

С наших равнин можно писать пасторальные акварели из жизни глубинки. Особенно впечатляют стада бизонов, которые были куплены городским фондом охраны дикой природы за бешенные деньги в разных зоопарках мира.

Я был тогда совсем маленький, еще до того как случилась та снежная зима, когда ушел Гек. Я видел снег лишь в холодильнике и впечатленный какой-то книжкой про отважную полярную экспедицию решил испытать на себе действие холода. Я забрался в холодильник – старую еще модель, ту, с захлопывающимся замком – который мои благопристойные родители то ли из-за экономии, то ли из глупого чувства сентиментальности не меняли уже много лет.