Пропавший лагерь

      - Дед монашками нас обозвал, а?
      - Пригрозил, что в райкоме будет разбираться, кто мы - комсомольцы в коммуне или монашки в монастыре!
      - Мы думали - жизнь перегнали, создав показательную коммуну, а он говорит - от жизни оторвались!
      "А вот сейчас я проверю, оторвались они от жизни или не оторвались", подумала Сима и неожиданно спросила:
      - Скажите, пожалуйста, где скрываются самогонщики, отравляющие народ зеленым зельем?
      - Везде их полно. Гонят самогон в банях, в клунях, в овинах в каждом селе, - ответил Колобков.
      - А чего же вы их не ловите?
      - Это дело милиции поручено.
      - А в лесу они не скрываются?
      - Про это не знаем, не слыхали... Да и зачем бы им в лесу?
      Сима переглянулась с подругами - они-то знали. Своими глазами видели, что делается в чаще леса. Ну, ладно, утрут же нос они местным комсомольцам, показав, как надо ловить шайки самогонщиков!
      Вот только вопрос, как это сделать? Своими силами с такой шайкой не справишься. Надо привлечь милицию.
      И надо же быть такому везению - на обратном пути из коммуны девочки встретили на перевозе милиционера.
      И какого! Новенькая форма так и сверкала на нем, кожаные ремни блестели, сапоги поскрипывали. И сам он был новенький, румяный, ясноглазый, веселый.
      Милиционер ввел на паром коня в поводу и отдал честь звену пионерок.
      Сима решительно отвела его в сторонку и, пока пионерки помогали деду-паромщику тянуть канат, объяснила всю ситуацию с самогонщиками.
      - Пойти с нами - это ваш долг. Обезвредить это зло - ваша обязанность.
      - Так-то оно так, - задумался милиционер. - Но я здесь человек новый, не знаю обстановки. Только что заступил на должность... Вчера из армии.
      - Вы еще неопытный, - усмехнулась Сима, - конечно, вы один, а их много.
      - А вы уверены, что они действительно там? - вспыхнул милиционер.
      - Да, мы видели их своими глазами. Они собираются в глухом лесном урочище по ночам и варят и шпарят...
      Дым идет... Огни горят...
      - Если так, захватить их на месте преступления - это очень хорошо. Но у меня совсем другое задание. Я еду проверить цыган, - доверительно сообщил милиционер бойкой Симе, которая уже успела покорить его.
      - Отлично, вы все успеете. Цыгане расположились недалеко, мы вам покажем, проводим к ним. Вы их проверите засветло, а самогонщиков надо ловить потемну.
      И ведь уговорила милиционера!
      С парома сошли вместе и до самой полянки, где были разбиты шатры цыган, шли дружной компанией. Милиционер вел коня в поводу, а девчонки поспевали рядом, любуясь его нарядной формой и красивым вороным конем.
      Незаметно подошли к цыганской поляне.
      Огляделись - а пестрых шатров нет! Исчезли цыгане.
      Только дух их остался. Пахло дегтем, дымом, недавно брошенным, неприбранным жильем. Ведь только что были здесь. Еще утром, когда шли на экскурсию, видели, как они завтракали у костров. Свежие следы колес да теплая зола в кострах говорили, что уехали цыгане совсем недавно.
      Куда? А мало ли куда! На то они и кочевники. Следы вели на юг. Милиционер посмотрел на карту, достав ее из полевой сумки, рассчитал движение конного транспорта по военным нормам и сказал:
      - По всем данным, уже в другом районе... Преследовать нет смысла.
      - А почему вы их преследуете?
      - Плохие дела за ними водятся. Есть сведения - скупают за бесценок лучших коней у хозяев, которые не хотят, чтобы достались они колхозам.
      - Вот противные... Мы из-за них тоже пострадали, - сказала Сима, - нас в деревне приняли за цыганят!
      Милиционер рассмеялся:
      - Да, черны вы, как цыганочки.
      - Мы еще не очень, вот у нас Рубинчик черен и курчав, как настоящий цыган.
      Пошутили, посмеялись, пособирали земляники, а тут и вечер наступил.
      - Ничего, - утешала милиционера Сима, - не догнали цыган, поймаете самогонщиков.
      И как только стемнело, повела свое звено в сопровождении конного и вооруженного товарища туда, где зажигают ночные огни и курят поганое зелье самогонщики.
      Все шло отлично. Симу только мучила совесть, что она, никого не предупредив в лагере, ведет звено в лесной поход. Наступит ночь, а их нет. Все будут волноваться.
      И вдруг навстречу старые знакомые - Фома и Ерема.
      Важно шествуют босиком, с удочками на плечах на вечернюю зорю.
      - Здравствуйте, ребята!
      - Наше вам, красные галстучки! Где запропали, почему в село не показываетесь?
      - Да нет... просто у нас другие экскурсии были. Слушайте, друзья, выручите меня, отнесите в лагерь записку, - попросила Сима.
      - Ладно, - согласились, не отнекиваясь, ребята, - нам все одно, под берегом у вашего лагеря поудим, там на поздней заре здорово окуни берут.
      Сима отыскала тут же щепку и торопливо написала на ней несколько слов вожатому, чтобы о них не беспокоились, а Фоме шепнула:
      - Только, чур, не говорите, что мы пошли в лес.
      - Ладно, - кивнул Фома, - про милиционера тоже не говорить, что заарестовал вас?
      - Нет, какой ты смешной, за что милиционер может арестовать пионеров? Мы идем с ним вместе ловить самогонщиков!
      - Ага, - подмигнул Ерема, - тех, которые в лесу дымокурят!
      - Ну конечно. Только молчок. Это наша тайна.
      Фома и Ерема понимающе кивнули и, схватив щепку, зашагали к лагерю.
      Конечно же, в лагере беспокоились. К обеду девочек не ждали, но когда солнце пошло к закату, Васвас то и дело выходила на крутой бережок и поглядывала в заречные луга. Да и вернувшийся из района Калиныч прикладывал ладонь к глазам, смотря в сторону заката, где за излучиной реки чуть виднелся паром.
      Только Федя, занятый своей "фотографической тайной", сказал:
      - Ничего им не сделается, наверно, плотно пообедали, вот и не торопятся.
      И он удалился в палатку. Там нетерпеливо ждал его Боб.
      И как только Федя, плотно прикрыв вход, очутился в фотоателье, он услышал прерывистый шепот толстяка:
      - Кажется, я что-то открыл!
      - Что такое?
      - А вот посмотрите, не знакомы вам эти типы?
      И показал фотографию, которую заказала увеличить выселковская попадья. С сыроватой еще бумаги, озаренные красноватым светом, нагло глядели Фома и Ерема.
      Да, они самые, только на фотографии эти простаки были не в деревенских портках и посконных рубашках, а в чистеньких костюмчиках. А над ними возвышался поп в рясе с крестом, свисавшим на цепочке до живота.
      Полюбовавшись на эту картину, Федя свистнул:
      - Да это же поповы дети! Попадья попросила сделать увеличение получше "это наши младшенькие, любенькие"...
      - А у нас они объявились сиротами! Притворились простаками - Фомкой да Еремкой!
      - Вот так штука! Но для чего им это понадобилось?
      Вожатый и пионер вопросительно посмотрели друг на друга.
      - Наверно, хотят нас одурачить, подловить, а?
      - Ну, это мы еще посмотрим, кто кого подловит, - сказал Федя. Собирай-ка копии увеличенных нами фотографий кулаков, лавочников и поповские... Бери фотоаппарат, магний для ночных съемок. Мы с тобой пойдем туда, где ты ни разу не был, и откроем такое, что тебе и не снилось. Вставь новую батарейку в фонарь. И тихо, без шума, это дело ночное. Тайное.
      Боб стал молча собираться, стараясь не шуметь, чтобы не привлечь любопытства ребят. Но ребятам было не до того. Их захватило более интересное событие. Перед ними раскрылась таила Калиныча.
      В его мастерскую со всех сторон все эти дни подтаскивали на ремонт и усовершенствование самогонные аппараты. Привозили их на телегах, укрытых рядном, в лодках, прикрытых сетями, притаскивали на спине в мешках.
      Были здесь и степенные мужики и опасливые старухи, бойкие молодайки и мордастые парни. И все шептались с Калинычем и задаривали его заранее кто десятком яиц, кто горшком сметаны, кто куском сала.
      И весьма довольный изобретатель, копаясь в разнообразных витиеватых штуковинах, только посвистывал да напевал про себя какие-то веселые мотивы.
      В этот вечер, решив, что самогонных аппаратов накопилось достаточно, Калиныч оглядел их, довольно потерев руки: "Шабаш!"
      Потом он собрал пионеров и показал им эту необыкновенную выставку:
      - Дивитесь, хлопчики, какой пакостью засорена деревня! Когда-то было сказано: немец изобрел обезьяну, а русский - самовар. Добавим к этому, а кулак - самогон! Полюбуйтесь! Денно и нощно в клунях, в банях, в подполье курятся эти вот самопары и переводят нужный людям хлеб в отравное зелье. Заправляет этим делом кулак, за ним тянется середняк, не прочь разбогатеть на этом и иной неустойчивый бедняк. Несет эта пакость с собой пьяные драки, пожары - народное бедствие, одним словом.
      Рубинчик навострил уши.
      - Договорился я в райкоме - нам помогут пригласить на воскресенье как можно больше людей из всех деревень. Устроим вот здесь, на высоком берегу, показательный суд над самогонщиками. Обвиняемых я уже пригласил. Они явятся за своими "отремонтированными"
      и "улучшенными" мной самогонными аппаратами. Тут и получат наш сюрприз! Только вы пока секрета не открыБайте. Наш праздник начнется хороводами, танцами.
      Вначале мы покажем кино. Кинопередвижка нам обещана, завтра я за ней сам съезжу.
      Это сообщение Калиныча вызвало бурный восторг.
      Особенно возрадовался Рубинчик. С души у него словно туча сошла. А он-то подумал, будто старый рабочий, да еще коммунист, способен из-за грошового заработка пойти на сговор с самогонщиками!
      Стыдно стало Рубинчику и ребятам из его звена. Очень стыдно. Порывисто бросился он к Калинычу, прижался к нему и заговорил горячо:
      - Дядя Ваня, простите! Простите меня, пожалуйста!
      - Да что с тобой? За что простить? Чем провинился?
      - Я про вас плохое подумал... Я так раскаиваюсь!
      - Ну вот и хорошо, - улыбнулся Калиныч. - Все прекрасно, когда все ясно!
      В это время к лагерю подошли Фома и Ерема и, заметив старого знакомого, вручили ему "говорящую щепку".
      Узнав почерк Симы и прочтя несколько торопливо нацарапанных слов, Рубинчик спросил:
      - Они что, в коммуне решили заночевать?
      Добровольные почтальоны лишь молча кивали головами - ну, совсем простаки!
      - Постойте, я сейчас старшим доложу. Они вас лучше спросят... А то вы известные путаники.
      Но пока Рубинчик докладывал, "путаников" и след простыл.
      Васвас и Калиныч, прочитав записку, подумали и решили подождать до утра. А утром чуть свет Федя побежит в комсомольскую коммуну, отыщет Симу с ее девчонками и даст им нагоняй за эти шутки.
      Никто и вообразить не мог, где в этот момент находится отчаянная Сима и ее храброе звено.
      В вечерних сумерках лесной чащи, держа за руку милиционера, ведущего в поводу коня, онг шла и шла вперед, туда, где вспыхивали, гасли таинственные, манящие огни...
      Еще немного. Еще овражек. Еще болотце. Ветки хлещут по щекам. Терпите, девочки, подвиги совершать не так просто! Фуражку сбило сучком - терпите, товарищ милиционер, у вас есть возможность отличиться...
      Обманчивы, заманчивы ночные огоньки. Вот, кажется, рядом, совсем близко, еще разок-другой шагнуть - а шагнешь, огоньки отскакивают словно мячики, приглашают все дальше в чащу.
      Ничего, настойчивый их настигнет. Упорный до них дойдет.
      И Сима шла. И милиционер не отступал. И девчата упорно продирались через кусты.
      Ах,если бы они знали, кто такие Фома и Ерема!
      ТЕТРАДЬ ВОСЬМАЯ
      Высвлковская церковь ночью. - Федя и Боб перед ликами святых. - Эти парни мне знакомы. - Вот это будет номер! - Подвиг Симы свершился, Лесные самогонщики и смолоугольщику. - А кони где?
      Если не сказать, никто бы не догадался, куда поведет вожатый Федя пионера Боба в эту летнюю ночь. Он повел его в темное царство. Да, в темное царство религиозников.
      В церковь.
      Там и днем темновато, а ночью еще темней. Недаром Федя велел зарядить в карманный фонарь новую батарейку. Ночь была темная, душная, как перед грозой. Вдали сверкали зарницы, озаряя путь. До Выселок дошли берегом реки. К церкви прокрались вдоль плетней за огородами, чтобы не потревожить деревенских суматошных собак.
      Никем не замеченные, добрались до дверцы, ведущей в алтарь. Она оказалась незапертой.
      - Это попова батрачка Глаша для нас постаралась, - шепнул Федя.
      Таинственная тишина стояла под каменными сводами церкви. Такая настороженная, что каждый шорох отдавался по всем углам. Холодная сырость пробирала до костей легко одетых незваных посетителей. Вожатый и пионер едва сдерживали дрожь.
      Угрюмо смотрели на пришельцев святые с позолоченных икон. Федя засветил фонарь и внимательно разглядывал одного святого за другим, сравнивая их с фотографиями, принесенными с собой. И вдруг приглушенно вскрикнул:
      - Стоп, один есть! Это святой Николай-угодник, нука полюбуйся на него внимательно.
      Боб всмотрелся и охнул:
      - Ну, точь-в-точь на фотографии, вот на этой!
      Приложили к лику святого фотографию, посветили фонариком - копия.
      - Чей портрет на фотографии?
      - Николая Корыеича Подшивалова, владельца постоялого двора и трактира. Он же церковный староста.
      - А на иконе?
      - Он же, только раскрашенный да одежда другая.
      - Вот то-то! Видал, кому тут молились - трактирщику!
      - Давай заснимем его лик на иконе!
      Боб нацелил фотоаппарат, Федя подсветил вспышкой магния. Щелк!
      - Один готов!
      - А есть еще?
      - Конечно, имею сведения - святой Петр, у которого ключи от рая, писан с местного лавочника Гуреева. Сличим-ка его портрет с иконой.
      Сличили, похож. Что лавочник, что святой Петр - одно лицо!
      - Здорово! А красавица Мария Магдалина должна быть списана с его благоверной супруги. Давай сюда фотографию купчихи.
      Сличили фотографию лавочницы с ликом святой Марии Магдалины - ну конечно, похожа как две капли воды, только на иконе она изображена в красках и одежды другие, старинные.
      Пустили луч карманного фонарика на бога Саваофа, свесившего босые пятки с облака, и фыркнули, сдержав смех, - бог был похож на щекастого, губастого, длинноволосого выселковского попа. Сидит себе на облаках, завернувшись в белую простыню, и благословляет прихожан поднятой рукой.
      Стали .шарить светлым лучиком дальше, и все новые открытия - что ни местный кулак, то его лик на иконе, что ни местный богатей, то изображен в виде святого.
      В азарт вошли изыскатели. Горячей испариной лбы покрылись. Фотографируют, щелкают. Вспыхивает магний, озаряя своды церкви. И при каждой вспышке кажется, будто угодники на иконах в испуге шире открывают глаза.
      - Ну, как же это получилось, Федя? - дивился Боб. - Почему на иконах изображены местные богатеи?
      - А очень просто. Старинную церковь недавно ремонтировали. Ну, и пригласили богомазов освежить иконы и божественные картины на стенах... А владимирские богомазы известные хитрецы, выпивохи. Подговорились за некоторую мзду изобразить личности местных богатеев в виде святых. Нам, дескать, натура для лучшей живописности нужна... Церковный староста эту поддержал идею.
      Ну, тут и пошло у богачей соревнование - задарили богомазов. Друг перед другом старались. Гордыня их обуяла. И сам поп включился... И попадья. И вот даже поповы дети, смотри, смотри!
      На иконе в образе отрока Пантелеймона-целителя в длинной рубашке с вышивкой по подолу был изображен Фома!
      На другой в образе мальчика Иосифа, проданного в рабство братьями, был изображен Ерема!
      - Вот каких агнцев божьих мы профомили! - вздохнул Федя.
      - Проеремили! - почесал стриженую маковку Боб.
      - Ну, ничего, - сказал Федя, - мы их разоблачим, да еще как! Раскроем деревенским - кому они молятся!
      Кому крестятся, кому поклоны бьют! Расскажем о происхождении божественных икон. Вот это будет лекция!
      - Ох и номер! Недаром мы потрудились, - приободрился Боб. - Ну как тебе удалось все это узнать, Федя?
      - Вот то-то, как! Учись, главное - связь с массами.
      Надя и Глаша мне все открыли. И не комсомолки, беспартийные девчата.
      - А откуда они узнали?
      - Видишь ли, отец у Нади дьячок, как напьется, так всю эту историю рассказывает. Он злится, что его лика ни на одной иконе не изобразили. Нечем ему было богомазам заплатить, бедновато живет. Дьячок плачет с досады, а Наде смешно. Она ведь в советской школе училась...
      Радио слушает. В нашу сторону, к новой жизни тянется...
      - А вот поповы дети не таковы. Как они нас попутали с этим шкуродером, провокаторы. И теперь еще смеются!
      - Теперь-то дрыхнут, пирогов-блинов наевшись.
      - Наверное, спят-посыпают в мягких перинах. Им и не снится, что мы по церкви ходим. Готовим им фитиль.
      - Да уж приготовим. Они нас ложью хотели взять, а мы их правдой покроем!
      - Пусть спят покрепче!
      Но в поповском доме не спали.
      - Отец, что это, не в церкви ли чего-то сверкает? - спрашивает попадья, ворочаясь в постели.
      - Зарницы это сверкают, спи, спи, - говорил поп, а сам не спал.
      - А мне чудится - это в церкви, послал бы ты ребят посмотреть.
      - Ладно, ладно, без тебя знаю, послал.
      - Слышала, калитка скрипела. Да ведь это давно было, чего же они не возвращаются?
      - Да спи, говорю, когда надо, вернутся...
      Попадья примолкла, но не заснула, какая-то тревога одолевала ее.
      - А чего это ты с вечеру седло проверял? Чего жеребчика в табун не отправил, в конюшне задержал? Не осеннее дело за волками гоняться. Да и годы у тебя не те.
      - Ну что пристала, спать не даешь!
      - Потише бы надо жить теперь, - вздохнула попадья.
      - Что значит потише? А мне нравится шум! Пугнули из села этих красношеек... И очень хорошо! И не будут к нам лезть, любопытничать. Вот пугнем их еще покрепче, так не будут в нашу местность приезжать. И другим закажут...
      - Да как же вы это... уж не очень бы вы... кабы чего хуже не было?
      - Ничего, мы не своими руками.
      Все это слышала попова работница Глаша, которая потихоньку открыла для вожатого Феди дверь в церковь.
      Слушала она, и сердце ее билось - ну-ка поповы дети заглянут в церковь? Или сам поп встанет да пойдет? Да застанет там... Да ударит в набат и заголосит, что в алтаре воры... Быть беде!
      Но поповы дети поехали куда-.то верхами, они далеко от церкви. А если поп соберется, так она его опередит, ноги у нее молодые, быстрые.
      Так стерегла Глаша сон своих хозяев и дело своих друзей в эту душную, предгрозовую ночь.
      Куда поехали поповичи, она не знала. Похоже, в ночное. Но зачем-то вымазались, как цыгане. И почему-то один взял ремённый кучерский кнут, другой - казацкую нагайку, которой их отец засекал волков, гоняясь за хищниками верхом на коне.
      Служил он в молодости попом в казацком войске и оттуда привез эту охоту. Недаром его прозвали в народе "лихой поп". Вот и теперь, хотя стал он и рыхл и тучен, как сядет на коня - словно ястреб крылатый, а не поп.
      Гикнет, крикнет и пошел. Что за волками гонять, что за конокрадами погнаться - он хоть сейчас готов.
      Отчего ему сегодня не спится? Почему он седло проверял и жеребчика в ночное не отправил? Этого Глаша тоже не знала.
      Когда она коров доила, видела, как прибежали поповы ребята. Слышала, как торопливо рассказывали отцу что-то про цыган. Может быть, прослышали про конокрадство?
      Потому лихой поп и изготовился к погоне? Цыгане - они известные похитчики коней и малых детей... Но лихой поп смеялся, слушая поповичей. А конокрадство - дело страшное, смертоубийственное, тут не до смеху.
      Глаша видела, как пойманных конокрадов мужики бьют. За ноги, за руки растянут - и об землю, о сухой бугорок. Так, что все печенки отобьют. А в старину еще страшней - согнут в лесу две тугие березы до земли, привяжут к ним конокрада врастяжку да и отпустят. Разогнутся березы и разорвут человека пополам...
      Ой, даже подумать страшно...
      И то ведь сказать, конь-то для мужика - главный кормилец. А конокрад хуже отцеубийцы... И когда случается угон коней, тут вся округа на воров ополчается.
      В набат бьют, как при пожаре...
      Так шла эта ночь...
      Тревожно сверкали зарницы, таинственно мигали огоньки в церкви, куда-то ехали на конях поповичи с кнутами и нагайками.
      Шли по лесу вместе с милиционером храбрые пионерки.
      Мирно спал палаточный лагерь.
      Но не спалось лихому попу и его трусоватой попадье.
      А в церкви неутомимо действовали вожатый Федя и Боб, увлеченные необыкновенной ночной экскурсией к "святым угодникам".
      И вдруг загорланили петухи.
      - Ого, третьи петухи поют! - сказал Федя. - Скоро рассветает. Перед рассветом всякая нечистая сила улетучивается. Пора и нам, нечестивцам, исчезнуть!
      Погасив луч фонарика, потихоньку выбрались они из церкви и не спеша прошли мимо села, вдоль плетней.
      - Знаешь что, - сказал Федя, - пройдем с утра пораньше прямо в коммуну, пока ребята в поле не выехали, расскажем комсомольцам о нашем открытии. Сговоримся, как будем действовать вместе. Да и наших девчонок поскорей в лагерь прогоним с хорошим нагоняем.
      Боб, как всегда, молча согласился с вожатым. И они пошли к перевозу.
      Знали бы они, где теперь непослушные девчонки!
      Далеко ушло звено "Красная швея" и от лагеря и от коммуны "Красный луч". В темном лесу искали они костры самогонщиков. И вот наконец из-за стволов огромных деревьев мелькнул красноватый огонек, один, другой.
      Задвигались тени людей.
      Завидев зловещие, багровые тени на фоне красноватых огней, милиционер насторожился и расстегнул кобуру нагана.
      - Теперь вы убедились, - прошептала Сима.
      - Сейчас все выясним... - ответил молодой храбрец и решительно двинулся вперед.
      И вдруг конь его звонко заржал.
      Тени у огня метнулись, вздыбились, словно собрались бежать.
      - Ни с места! - крикнул милиционер, выхватывая наган, и, увидев перед собой бородатого, вымазанного сажей мужика, схватил его за плечо: - Стой, самогонщик!
      Девчонки взвизгнули от восторга.
      Лесной человек не бросился бежать, не испугался, а спокойно пробасил, опираясь на кочергу.
      - Ну, чего шумишь, первый раз видишь, что ли?.. Ну да, как черт, с кочергой... Можно испужаться.
      - Прошу не оскорблять при исполнении служебных обязанностей!
      - Да ты не шуми, у нас патент. То есть разрешение.
      - Какой может быть патент у самогонщиков?!
      - Какой, обыкновенный. Сами рубим, сами гоним, сами возим. - И, обернувшись, чумазый гаркнул: - Эй, робя, где там Егор, кличь его сюда с бумагой... Вот тут чегото милиция шумит!
      Милиционер даже попятился - словно из-под земли вдруг выросли и окружили его вместе с пионерками бородатые, кряжистые люди. Все черные, чумазые, только зубы да глаза блестят. И у всех в руках кочерги и лопаты.
      - Эге, да вас тут много... - проговорил милиционер, поводя дулом нагана.
      - А как же, артель!
      - Артель самогонщиков? - возмутился милиционер. - Неслыханное дело!
      - Чего же тут неслыханного, артель смолоуголыциков! У нас вот и справка с печатью есть, - выходя из толпы, проговорил единственный безбородый и подал милиционеру бумагу.
      И тот, не веря своим глазам, при колеблющемся свете огней прочел:
      "Артель смолоуголыцикое".
      - Ну да, проще сказать - мы углежоги. То есть выжигаем уголь, добываем смолу и деготь... Работенка, как видишь, черная, мы все копченые, как черти.
      - Так вы не самогонщики?! - крикнула Сима так, что в лесу отдалось эхо.
      - А вы кто такие? Никак, пионеры! - показал белые зубы безбородый. - На экскурсию к нам?!
      - Ага, на экскурсию, - упавшим голосом уронила Сима.
      - Да, конечно, - пробормотал милиционер, - а я вот проводить решил... Дети они, конечно... а вокруг лес.
      - Ночное дело, куда детям одним, оно правильно, - согласился, улыбаясь, безбородый. - А чего же вы ночью, ребята, или вам дня не хватает, все загораете да купаетесь? Ах вы, красные цыганята!
      И после его слов все чумазые бородачи заговорили:
      - Городские пионеры к нам пожаловали, деревенскую работу посмотреть.
      - Милости просим, покажем, как угли жгем... Наш уголек древесный, легкий, чудесный, в Москву идет.
      - В прачечные, на швейные фабрики - для утюгов, а не только на самовары.
      И тут же, подведя девочек к таинственным холмикам, из которых вырывались языки пламени, стали объяснять, как укладываются в бунты березовые и дубовые поленья, как накрываются дерном, как поджигаются и горят, постепенно обугливаясь, но не сгорая. Для этого углежог с кочергой и лопатой "сторожит" или "ведет" несколько бунтов, не давая огню ни затухать, ни разгораться.
      Заинтересовался углежжением и милиционер, он расспрашивал, как выгоняется смола и деготь, каковы заработки, и угощал смолоугольщиков папиросами.
      Неловкость происшествия была сглажена. Про самогонщиков никто и не вспоминал. Все было тихо, мирно.
      И вдруг в ночной темноте раздался крик:
      - А кони где?!
      И деревья-великаны отразили его многоголосым эхом.
      Казалось, весь лес грозно спрашивал:
      - А кони где?! Где кони?!
      ТЕТРАДЬ ДЕВЯТАЯ
      Проделка цыган? - Под звон набата. - Поповичи на колокольне. - Поп на коне. - Погоня по ложному следу. - Удивительная песенка простаков. Иногда самое лучшее - опоздать
      Лесной гул словно оглушил углежогов, они застыли онемевшие, не понимая, о каких конях идет речь.
      - Братцы, табунщик связанный лежит! Мычит, как опоенный... - выкрикнул, подбегая, какой-то углежог.
      Тут самый бородатый присел, хлопнул себя по коленкам и взревел:
      - Цыгане! Они! Недаром цыганки вокруг вились, недаром гадали.
      - По следам! В погоню! В Выселки, в набат бей!
      И, словно бурей подхваченные, артельщики бросились прочь, ломая кусты, валежник. Четверо сели на оставшихся коней и умчались.
      Милиционер прыгнул в седло, но девчонки схватились за поводья:
      - Не бросайте! Нам страшно!
      - Это те самые цыганы! Я допустил оплошность! Пустите, я должен немедленно! - понукая коня, кричал милиционер.
      Но испуганные пионерки висли на поводьях.
      Наконец он тронулся небыстрой рысью, а девчонки побежали за ним, схватившись кто за стремена, кто за поводья, кто за гриву коня.
      Они выбежали из темного леса на полевую дорогу, все исцарапанные, заплаканные, с зелеными иголками в воло
      сах, с колючками на юбках, многие потеряли в лесу панамы и сандалии. Со стороны это была весьма живописная группа - всадник на вороном коне в лучах рассвета, окруженный босоногой девичьей командой с развевающимися волосами. Но девчонки и не думали о том, как они выглядят со стороны.
      Наконец у ручья, уже недалеко от Выселок, милиционер придержал коня и крикнул:
      - Умойтесь, приведите себя в надлежащий вид и следуйте собственным порядком!.
      Пришпорил вороного, перемахнул ручей и умчался догонять цыган.
      Пионерки умылись, причесались, посмотрелись в успокоившуюся воду ручья и, только когда пришли в себя, заметили, что вовсю звонят колокола на выселковской церкви. А прислушавшись, различили и топот коней и далекие крики. Набат звучал тревожно. Не выдержали девчонки, стало им одним как-то жутко, и они, не сговариваясь, бросились ближе к людям, в село.
      А прибежав в деревню, к церкви, на колокольне увидели своих друзей Фому и Ерему.
      "Простаки" мотались в просвете колокольни как угорелые, раскачивая язык набатного колокола.
      Народ сбегался к церкви.
      - Что горит? Где пожар? - спрашивали люди, не видя ни дыма, ни пламени.
      - Беда, граждане, - надрывался лихой поп, поднимая на дыбы жеребчика, конокрады коней угнали!
      Мимо церкви проносились на неоседланных лошадях мужики с топорами, дубинками, веревками. И, видя лихого попа на коне, кричали:
      - Куда гнать, батя? Куда погоню стремить?
      - На след цыган! За мной! - скомандовал поп и послал жеребчика вперед. Он сразу взял в карьер, и только пыль завихрилась да мелькнули крылья поповской рясы.
      Девчонки от удивления даже рты раскрыли - никогда не видывали попа верхом на коне.
      А за ним с гиканьем понеслись в погоню деревенские всадники.
      Не прошло и нескольких минут, как девчонки увидели прискакавших к церкви углежогов.
      - Куда погоня скачет? Где пыль клубится? - спрашивали они у звонарей, задирая головы вверх. - Цыганский табор стоит или снялся, не видать вам?
      Поповичи приостановили бить в набат и высунули свои красные, распаренные лица.
      - Один табор снялся, а другой остался! - крикнули Фома и Ерема. Немного подальше, вон туда, как проедете, увидите на берегу палатки. Там цыганят полно...
      Видать, сами цыгане смотались, а детвору оставили!
      Ясно?
      - Понятно! - отозвались углежоги, приударили коней и помчались.
      - Девчонки! - воскликнула вдруг Сима, словно очнувшись. - Куда же они им указали? Ведь там наш пионерский лагерь, а не цыганский табор.
      Все звено сразу поднялось и побежало к колокольне.
      - Фома! Ерема! - закричала Сима. - Что вы наделали? Почему послали погоню по ложному следу?
      В ответ Фома и Ерема ничего им не сказали. Завидев доверчивых девчонок, они вдруг затанцевали под колоколами и, показывая им языки и гримасничая, запели:
      У Еремы лодка с дыркой,
      У Фомы челнок без дна!
      Кто доверится таким,
      Будет олухом святым!
      - Что это значит?! - все еще не веря ужасному превращению "простаков", любителей конфет, в злых насмешников, воскликнула Сима.
      Сыпьте больше нам конфет,
      Пионеров ваших нет!
      ответили Фома и Ерема и снова взялись бить в набат.
      Тут девчонки, не сговариваясь, опрометью побежали к лагерю.
      Они опоздали, конечно. И очень хорошо. Иначе бы они увидели такое... такое...
      Даже не знаешь, как это описать!
      ТЕТРАДЬ ДЕСЯТАЯ
      Под звон набата. - Ату, цыганята, лови их!- Без милиции не разберешься. - Дикая скачка на неоседланных конях
      Набат, раздавшийся с колокольни выселковской церкви, разбудил пионерский лагерь. Первым выскочил Рубинчик.