Будет ли закончено следствие

      Нет, лучшего исполнителя для осуществления задуманного против Пушкина, как только иностранца и искать нечего было. "Французу, - писал В. Соллогуб, - русской славы жалеть было нечего". Точно так же, добавим мы, и голландцу. Тем более подходил на эту роль дипломат, риск подвергнуться наказанию, для которого был равен нулю, поскольку дипломатический иммунитет защищал его автоматически. Значительно смягчалось наказание за преступление и родственникам иностранных дипломатов. Вспомним историю дуэли М. Ю. Лермонтова с Барантом, сыном французского посла: со всей строгостью был наказан только русский поэт, тогда как француз отделался лёгким испугом. Точно так же, хотя и приёмный, но всё-таки сын голландского посла за убийство соперника (у Лермонтова с Барантом не было не только убийства, но даже выстрелов) был всего лишь выслан из России, т. е. возвращён на родину.
      Иностранец-дипломат подходил для осуществления заговора ещё и потому, что имел возможность посещать великосветские приёмы и вечера. А именно там и можно было чаще всего встретить Пушкина и его жену, изучить их характеры и взаимоотношения, собрать о них необходимую информацию, познакомиться с их окружением, узнать друзей и т. д. Вслед за Геккереном как сын посла получил доступ в высший свет и подручный барона - Дантес.
      И последнее. Кому могло придти в голову, что посол иностранного государства занимается таким необычным делом! Даже в наше время, когда иностранные посольства большей частью превратились в шпионские резиденции, сам посол обычно не занимается никакой противозаконной деятельностью в чужой стране.
      Преследование Пушкина.
      Геккерен вступил в игру на заключительном этапе травли Пушкина, когда уже было испробовано несколько обычных для масонов приёмов борьбы с неугодными, но все они были малоэффективными. Карьере Пушкина масоны повредить не могли, потому что он всё равно всю свою жизнь находился на нижних ступенях чиновной лестницы. Они только могли посмеяться над его камер юнкерством (нижним придворным званием), которое никак не соответствовало его зрелым годам (за тридцать) и положению известного поэта. В этом случае чиновники и охранители придворных обычаев были пунктуальны: Пушкин не мог стать камергером (чего он желал взамен камер юнкерства) до тех пор, пока не получил бы чин статского советника. Но для этого титулярному советнику Пушкину необходимо было перешагнуть сразу через три чина.
      Помешать распространению сочинений Пушкина масоны и их приспешники (С. С. Уваров. М. А. Дондуков-Корсаков. Ф. Булгарин и др.) пытались неоднократно, но поэт счастливо заручился в 1826 году личной поддержкой самого царя, а потому все усилия его противников постоянно сходили на нет. Разрешение же поэту в 1836 "Современника" вообще снимало эту проблему. Не могли помешать Пушкину и в его изыскательских работах в архивах, вход туда поэту гарантировал тот же император.
      Шельмование Пушкина как автора и огульная критика его сочинений были тоже безрезультатны, поскольку гениальность последних сама пробивала себе дорогу сквозь грязь и доносы недругов.
      О каком-либо подкупе поэта - приёме столь характерном для масонов - не могло быть в речи, хотя Пушкин всю жизнь испытывал материальные затруднения. Но попытка все-таки была: в 1828 Бенкендорф предложил ему поступить на службу в III отделение. Это же обстоятельство можно расценивать и как попытку масона вступить в контакт с масоном.
      Неизвестно, когда, как и чем, масоны пытались влиять на Пушкина с целью привлечь его перо на службу своим идеалам. Можно лишь отметить энергичные попытки князя П. А. Вяземского отговорить своего друга от занимаемой им непримиримой позиции в польском вопросе в 1830-31 гг. И его же критику знаменитых пушкинских стихотворений "Клеветникам России и "Бородинская годовщина", которые Вяземский называл "шинельными стихами". Но исполнял ли Вяземский волю масонов или выражал своё собственное мнение, неизвестно.
      Был у масонов довольно крупный козырь против Пушкина, и они его пытались использовать неоднократно, но, как увидим, тоже безуспешно. Речь идёт о так называемой политической неблагонадёжности поэта. Причина естественная: в молодости поэт неоднократно высказывался (преимущественно в стихах) в пользу либеральной оппозиции существующему строю, за что и был переведён по службе из Петербурга в южные провинции. Но к 1825 г., он почти навсегда отказался от "вольнолюбивых мотивов" в своём творчестве (и не только творчестве), однако (удивительное обстоятельство!) обвинения в грехах молодости остались и преследовали поэта всю его жизнь и даже после смерти. Кто об этом позаботился? Секрета здесь нет: правительственные чиновники, масонская принадлежность которых не вызывает сомнений.
      Уже высылка Пушкина из Одессы в Михайловское вызвала у самого поэта и у его друзей недоумение. Лучше всего это выразил в своём письме А. И. Тургевеву П. А. Вяземский "Кто творец этого бесчеловечного убийства? - писал он. - Или не убийство - заточить пылкого кипучего юношу в деревне русской? Правительство, верно, было обольщено лживыми сплетнями. Да и что такое за наказание за вины, которые не подходят ни под какое право! Неужели в столицах нет людей более виновных Пушкина? Сколько вижу из них обрызганных грязью и кровью! А тут за необдуманное слово, за неосторожный стих предают человека на жертву... Признаюсь, я не иначе смотрю на ссылку Пушкина, как на последний удар, что нанесли ему..."
      Нет, этот удар был не последним.
      Прежде чем продолжать рассказ о преследованиях поэта, обратим внимание на то, кто помогал правительству в этом деле. Первыми в этом списке мы должны назвать... декабристов. Их тактика в отношении Пушкина была последовательной и определённой. В своё время они отказались принять его масона и автора" вольнолюбивых" стихотворении - в своё общество, выразив ему тем самым своё недоверие. Если верить пушкинистам, случилось это оттого, что декабристы, дескать, "берегли" молодой талант. Но это утверждение не выдерживает критики. Во-первых, получается, что заговорщики заранее обрекли своё движение на неудачу. Во-вторых, талантливыми, подающими надежды поэтами были, например, К. Рылеев, В. Раевский и др., однако их, не задумываясь, приняли в общество. В-третьих, в своих показаниях на допросах многие декабристы, как будто сговорившись, в один голос указали на стихотворения Пушкина как на одну из главных причин, побудивших их стать на преступный путь. Коллективный донос на поэта - иначе это не назовёшь, - донос, который свидетельствует не только о недоверии декабристов к Пушкину, но ещё и о чём-то более важном, а именно о попытках скомпрометировать его в главах правительства. Только вмешательство нового императора, приказавшего вычеркнуть из следственных дел все пушкинские строки, избавило его от наказания. Причину такого единодушного недоброжелательства декабристов к Пушкину ещё предстоит выяснить пушкинистам, точно так же, как и неожиданное благорасположение к нему со стороны царя; при решении этой загадки следует помнить, что многие из декабристов были масонами. В этом же 1826-м, когда декабристы давали свои показания, опасность подстерегала Пушкина совсем с другой стороны. Его сосед по имению генерал в отставке П. С. Пущин начал регулярно писать кляузы на поэта. Содержание этих доносов было таково, что не миновать бы Пушкину Сибири. Но правительство, благо, посчитало необходимым проверить наветы Пущина, и в Псковскую губернию был направлен специальный агент тайной полиции А. Бошняк. К счастью для Пушкина и для России все доносы Пущина оказались ложью. П. С. Пущин - это тот самый кишинёвский знакомый поэта, гроссмейстер масонской ложи "Овидия", членом которой состоял и Пушкин. Вынужденный оставить карьеру военную и масонскую, он ушёл в отставку, поселился в своём имении неподалеку от Михайловского и занялся вдруг доносительством. Вдруг ли? Пушкин всегда в своё время смеялся над Пущиным, но вряд ли это могло послужить достаточным основанием для доносов на своего брата-масона.
      Непричастность поэта к декабристскому движению, благоприятный отзыв А. Бошняка о его поведении в Михайловском, освобождение новым царём сначала от подозрений в соучастии в заговоре, а потом от ссылки, казалось бы, положили конец всяким разговорам о политической неблагонадёжности Пушкина. Но нет, неприязнь такого рода на протяжении 1826-37 гг. оставалась. Интересно здесь то, что проявлялась она (назовём её критикой справа) одновременно с обвинениями поэта в измене "вольнолюбивым" идеалам (критика слева), что соответствовало, кстати, действительности.
      Нет. Пушкин не попал под обстрел двух разных партий. Это была только видимость. Ведомство, направлявшее "правую" и "левую" критику, было одним и тем же - масонским. Смысл двойной критики был таков: Пушкин не наш, от его либерализма остался лишь звук, остерегайтесь его. Вредить ему можно и нужно чем угодно, вплоть до ложного утверждения об его политической неблагонадежности.
      После 1826г. преследование Пушкина по политическим мотивам взял в свои руки масон Бенкендорф - должность шефа жандармов, руководившего III отделением, к этому обязывала. Его стараниями в 1828 за поэтом, как за опасным рецидивистом, был установлен тайный надзор. Этому событию предшествовали раздутые до громадных размеров истории с пушкинской "Гаврилиадой" (поэма юных лет) и "А. Шенье''( стихотворный набросок, написанный до декабрьских событий), истории, которые вынудили Пушнина объясняться в III отделении. Затем Бенкендорф решил, что поэт должен "спрашивать" у него разрешение на любую поездку по стране, в т. ч. из Петербурга в Москву, в деревню и т. д. Не разрешались ему и поездки в Европу. Да что там Европа! Даже чтение друзьям "Бориса Годунова" Бенкендорф квалифицировал как полный тайного антиправительственного смысла поступок. Булгарин регулярно писал на поэта разного рода кляузы, и Бенкендорф столь же регулярно "принимал меры". (Бултарина следует называть не агентом III отделения, а верным слугой или компаньоном Бенкендорфа). Только вмешательство царя положило конец разнузданной кампании Булгарина и его подручных против Пушкина; авторитет императора являлся причиной того, что претензии Бенкендорфа к поэту ограничивались порой только "отеческим" внушением. Цензура, возглавляемая масоном С. С. Уваровым, со своей стороны преследовала Пушкина и не хотела считаться с тем, что сам царь объявил себя цензором его произведений. Бенкендорф, конечно, целиком солидаризировался о Уваровым. В 1836 он изобразил желание поэта уйти в отставку каким-то полным скрытых намёков политическим шагом. Естественный порыв жителей Петербурга проститься с умершим поэтом Бенкендорф расценил как бунт, главой которого был всё тот же Пушкин, хотя бы и мёртвый.
      В письме Жуковского Бенкендорфу от февраля-марта 1837 дана яркая картина фальши в отношениях последнего к Пушкину. К сожалению, это письмо находится не в чести у советских пушкинистов.
      Интересно, что, преследуя Пушкина и подозревая его во всех смертных грехах, Бенкендорф в то же время ни разу не заинтересовался (а должность его к этому обязывала) деятельностью в стране тайных масонских лож, которые, несмотря на запрет 1822г., продолжали свои "работы" даже в годы так называемой николаевской реакции.
      Нет, установка на политическую неблагонадёжность не оправдала себя. Самое большее, чего она достигла, это несколько вспышек "необузданной" натуры поэта. И главным препятствием на этом долженствующем компрометировать его пути был... царь. Он неизменно становился на сторону Пушкина. О бессилии врагов поэта красноречиво сказал Д. Благой. "Как обезвредить дерзкого сочинителя? - писал он, - сломить его дух, согнуть ему плечо и гордую совесть, перестроить непреклонную лиру они не могли. Царь... ему покровительствовал... Опасность, что царь не только услышит, но может и прислушаться к голосу поэта... существовала" (Д. Благой Душа в заветной лире. М. 1971, с.455).
      Надо было менять тактику, тем более что арсенал масонских приёмов не был ещё исчерпан. Более того, мера пресечения к Пушкину должна была теперь быть другой, более жёсткой, поскольку поэт с каждым годом набирал силу и всё дальше расходился с идеалами масонства. На этом ответственном этапе и вступил в игру Геккерен: ему предстояло нанести решающий удар.
      Форма мести.
      Прямое и неприкрытое убийство не в правилах масонов, этих "гуманнейших" представителей человечества, для них обычным является устройство смертей "естественных". Место для удара всегда выбирается искусно. Используется та или иная слабость человека, то есть то "узкое" место, которое легче и естественнее разорвать.
      Постепенно выяснилось, что таким местом у Пушкина является его семья честь, которой была для него святыней. В поклонниках красоты Н. Н. Пушкиной недостатка не было. Поэт сам любовался молодой женой и радовался её успехам в свете, но когда границы приличия в отношении Натали, по его мнению, преступались или (что было чаще) когда создавалась видимость этого, он резко реагировал и не позволял, кому бы то ни было бесцеремонно вторгаться в их семейную жизнь. Своеобразным "нащупыванием" слабого места явились надуманные и раздутые великосветским обществом якобы имевшие место любовные истории Натальи Николаевны с С. С. Хлюстиным, Н, Г. Репниным и В. А. Соллогубом. Пушкин резко реагировал на эти сплетни. Об этом свидетельствуют его письма соответственно от 4, 5 и 11-го февраля, 1836 г. В этих письмах Пушкин требовал от обидчиков объяснений. Вскоре, конечно, выяснилось, что никакого оскорбления эти молодые люди Пушкиной не наносили, а имели место лишь наговоры каких-то недругов поэта. Но Пушкин показал своё лицо. Геккерен, который, возможно, приложил руку к провоцированию упомянутых "любовных" историй, нацелил на это "слабое" место поэта своё главное орудие - Дантеса. Задача перед Геккереном стояла сложная, но он смело взялся за её решение. Вот некоторые аспекты его "работы".
      Усыновление без усыновления.
      Первым необходимым условием для успешного осуществления плана являлось обеспечение беспрепятственной и, по возможности, безопасной деятельности Дантеса. Этот вопрос Геккерен решил за счёт его усыновления (при живом и состоятельном отце), в результате которого Дантес, во-первых, получал возможность посещать самое высшее столичное общество и, во-вторых, как сын иностранного посла, частично приобретал иммунитет от грядущего наказания. Это необычное событие в жизни двух иностранцев на протяжении 150 лет истолковывалось - с лёгкой руки Геккерена - как естественное.
      О ложности и подозрительности этого поступка догадывались современники. В августе 1837 г. А. И. Тургенев писал из-за границы П. А. Вяземскому: "Я узнал и о его (Дантеса) происхождении, об отце и семействе его: всё ложь, что он о себе рассказывает, и что мы о нём слыхали. Его отец - богатый помещик в Эльзасе - жив и, кроме него, имеет шестерых детей. Каждому достанется после него 200 тыс. франков".
      Таким образом, ложь была главным орудием заговорщиков. К сожалению, стражи и письма Тургенева не превратились в первый камень фундамента, основываясь на котором можно было начать разоблачение гнусного замысла Геккерена. Это случилось только к столетию со дня смерти поэта во Франции, когда в 1937 в "Обзоре по славянским вопросам" /1937, № 17/ появилась статья голландских учёных "Два Геккерена". Она содержала копии документов и выдержки из документов, хранившихся целых сто лет в госархивах Голландии. Из них стало ясно, что юридического усыновления Геккереном Дантеса вовсе не существовало, что оно не соответствовало законодательному Гражданскому Кодексу Нидерландов, который, во-первых, требовал, чтобы усыновляющему было не менее 50 лет (посланнику было 44 года), и, во-вторых, чтобы до факта усыновления Геккерен оказывал Дантесу материальную помощь в течение 6 лет (они были знакомы всего два года). Нарушение закона заключалось ещё и в том, что для получения прав обоим Геккеренам при подаче ходатайства надлежало явиться к королю Голландии и сообщить о службе Дантеса в русской армии, но они ничего этого не сделали. "Усыновление" и в Голландии, и в России было "узаконено" со слов посланника и проведено в жизнь группой дворцовых сановников, членов масонских лож, русских и зарубежных. 5 мая 1836 был издан указ короля Нидерландов о праве Дантеса получить фамилию, герб и титул Геккеренов. Этот указ входил в силу через год, т. е. 5 мая 1837 и предусматривал необходимость опубликование его в официальном Вестнике Нидерландов. К тому времени, как говорится, Геккеренов в России и след простыл. В архивах русского министерства иностранных дел сохранились документы /за № 2 и № 166 от 1836 г./ об усыновлении голландским посланником поручика Дантеса. Дело было обстряпано моментально и нигде не задерживалось, ибо продвигалось сверху масонскими заправилами. Бенкендорф присутствовал на приёме царём Геккерена, сообщившего об усыновлении, и без проверки подлинности королевского указа нашим послом в Голландии Чарыковым отдал немедленное распоряжение правительствующему сенату и отдельному гвардейскому корпусу о перемене фамилии Дантеса. Годичный срок о вхождении указа в силу во внимание принят не был (в России закон предусматривал тот же срок), ибо подлежал обжалованию со стороны родственников двух сторон. Русские законы предусматривали, кроме того, чтобы оба "родственника" явились к судье по месту жительства, но они, конечно, и этого не сделали. Всё шло как по маслу; сановный Петербург заговорил об усыновлении Дантеса, позиции которого сильно укрепились вновь занятым положением.
      Исследование голландских учёных знакомит нас с тем, как после дуэли возникла двухгодичная переписка подведомственных королю учреждений, знакомит с замешательством и разноголосицей в Гааге, вследствие незаконных действий Геккеренов. МИД Голландии и Высший Совет Дворянства аннулировали политические права Дантеса на голландское подданство и дворянство.
      Таким образом, "усыновление" - это преднамеренный обход законов и хорошо рассчитанная игра чиновников-масонов Петербурга и Гааги. Это хитрость, которая скрывала действительные взаимоотношения Геккерена с Дантесом, скрывала задачи и происки масонов.
      Игра Геккерену удалась, в результате чего, обманув общество и даже самого царя, Дантес, если можно так выразиться, незаконно присутствовал почти год в самом высшем свете и делал своё грязное дело, а затем незаконно использовал своего "отца", а точнее его статус посла, чтобы избежать наказания.
      Доверчивая, любопытная, охочая до сенсации русская публика (в том числе одно время и Пушкин) думала, обсуждая внезапное сближение голландца и француза, что Дантес незаконнорожденный сын посла, что он сын его сестры и короля Голландии, что они оба гомосексуалисты, что Геккерен - самый любвеобильный человек в мире, поскольку ни за что ни про что отказал французу дворянство и наследство. Два злоумышленника слушали эти домыслы и усмехались: никто не проник в их планы и не назвал истинной причины "усыновления".
      "Любовь" Дантеса.
      Следующей задачей Геккерена было попытаться увлечь в адскую игру жену поэта, а если это не удастся вполне, то дополнить мнимую картину "измены" Натальи Николаевны всевозможными сплетнями. Дантес начал повсюду преследовать молодую красавицу, а Геккерен распускал в свете различные слухи в зависимости от того, с кем он имел дело, говоря в одном случае, что это "любовь" взаимная, а в другом - что его "сын" ни в чём не виноват, и только чрезмерная ревность Пушкина является причиной всем этим подозрениям и слухам.
      В начале 1836 г., когда голландский посол находился в продолжительном (более года) отпуске, у Дантеса возникли осложнения. Ухаживая за Натальей Николаевной, он влюбился (или ему так показалось) в Идалию Полетику, тоже замужнюю женщину, которая, в отличие от жены Пушкина, отвечала ему взаимностью. Увлечение Дантеса можно понять - он тоже человек. Но Геккерена - наставника и работодателя - в это время в Петербурге не было, а потому Дантес обращается к нему с письменной просьбой разрешить ему эту незапланированную связь. На первый взгляд странно: здоровый, самостоятельный мужчина спрашивает у чужого человека разрешение на любовь. Но Дантес должен был выполнять поручение "отца" и не отвлекаться по сторонам, а тем более не компрометировать себя возможным скандалом с мужем Полетики (командиром Дантеса). В письмах Дантес утешает "папашу", что связь его тайная, что о ней никто не узнает и т. п. Неизвестно, что ответил Геккерен "сыну" из Парижа, но известно, что по возвращении его в Петербург преследования Натальи Николаевны возобновились с новой силой. Идалию Полетику они используют теперь в своих целях: якобы у неё на квартире происходят встречи Дантеса с Натали. Тем самым, прикрываясь Пушкиной, как щитом, француз удовлетворял свою страсть к Идалии.
      Обо всём этом стало известно в 1980 году из сообщения С. Ласкиной. До этого времени (письма Дантеса впервые были опубликованы в 1946 г.) считалось, что в письмах француза идёт речь о его любви к Наталье Николаевне, а не к Идалии. Таким образом, более тридцати лет следствие шло по ложному следу. Справедливость вывода Ласкиной получает своё подтверждение в "записках А. О. Смирновой", опубликованных ещё в 1895г. На страницах этой книги как раз рассказывается история любви Дантеса к Идалии и о том, как они использовали Н. Пушкину для прикрытия этой связи.
      Анонимные письма.
      Когда молва о "связях" Дантеса с Н. Н. Пушкиной достигла требуемой концентрации (правда, поэт, вопреки ожиданиям, никак на неё не реагировал), Геккерен пустил в ход тяжёлую артиллерию, разослав 4 ноября 1836 г. по Петербургу дипломы (пасквили) в конвертах, запечатанных сургучными печатями с изображёнными на них масонскими символами, которые "узаконивали" эту связь (измену жены), одновременно зачисляя Пушкина в Орден (союз) рогоносцев. О Дантесе, конечно, в дипломе не было ни слова, но зато был намёк на самого царя, как на соперника поэта. Таким образом Пушкин должен был, по мысли Геккерена, думать сразу о двух врагах: о Дантесе, намерения которого на счёт Натальи Николаевны были вполне определёнными и известными всему обществу, и о Николае Павловиче, "причастность" которого к любовным связям с женой поэта "удостоверял" диплом. Справиться с этими соперниками, думал посол, Пушкину будет нелегко, поскольку в первом случае он должен был вступить в борьбу с мнением света, которое раздуло недоказуемую связь Дантеса с Н. Н. Пушкиной до огромных размеров (о том, что никакой связи не было, откровенно рассказывала мужу жена), а во втором - с императором, что не предвещало поэту ничего хорошего. Компрометация русского поэта была, казалось, неминуемой.
      Но афера Геккерена выглядела бы неправдоподобной, а его способности интригана сверхгениальными, если бы эта история прошла гладко. Получив письма, Пушкин, во-первых, не придал никакого значения намёкам на Николая Павловича. А, во-вторых, - и это главное - сразу догадался, от кого, они исходят, какую цель преследуют, и незамедлительно (5 ноября) послал вызов Дантесу. (Посла иностранного государства он не мог вызвать на дуэль, возможно, и это обстоятельство учитывалось масонами при выборе исполнителя приговора.) Такого стремительного развития событий Геккерен не ожидал. Было очевидно, что хотя Пушкин и подтвердил ещё раз свой горячий и бескомпромиссный характер и тем самым оправдал выбор Геккереном слабого места в натуре поэта, но противником для заговорщиков он оказался непростым. К дуэли (а дуэль для Геккерена означала убийство поэта, т. е. игру в одни ворота) чуть ли не в день рассылки оскорбительных дипломов ни Геккерен, ни его подопечный не были готовы ни морально, ни физически (их целью было растравить поэта как можно больше). Дантес вообще находился в эти дни в казарме на дежурстве. Тем более дуэль становилась невозможной в последующие после 5 ноября дни, когда о вызове Пушкина узнавали всё новые и новые люди (впрочем, довольно было, чтобы об этом узнал один человек - Жуковский, и дуэль не состоялась бы).
      С каждым днём (и даже часом) становилось всё более ясно, что грязное дело, задуманное против русского поэта, оборачивалось позором для Геккерена и его подручных. В обществе стало возобладать мнение, что поступок Пушкина в защиту чести своей жены справедлив, что его жена оставалась, верна своему долгу, что из геккеренского гнезда исходят анонимные письма, сплетни, слухи, порочащие поэта и его жену, там же получают наставления и инструкции Дантес и т. д. Было невероятно, но это становилось очевидным, что подмётные письма составил и разослал не какой-нибудь офицеришка или великосветский лоботряс, но посол иностранного государства. Позор грозил покрыть уже немолодую голову Геккерена. И виной всему был Пушкин.
      Женитьба.
      Надо было срочно искать выход. Оправдания перед В. Жуковским, Е. И. Загряжской и самим Пушкиным, просьбы "не портить карьеру" Дантесу были неубедительны. Но к 7 ноября выход был найден. Геккерен объявил, что его "сын" любил и любит сестру Натальи Николаевны Екатерину, а всё остальное домыслы и наговоры. Выбор Геккерена был не случаен. Девушка, по свидетельству современников, "была влюблена в Дантеса до безумия". Во всяком случае, когда была поставлена в известность о планах заговорщиков Е. И. Загряжская (тётка Екатерины, заменявшая девушке мать), то вопрос о свадьбе можно было считать решённым. Немаловажным аргументом в этом вопросе явилась сплетня (сплетня это или факт - об этом всё ещё спорят пушкинисты) Геккерена о связях между Дантесом и Екатериной Николаевной, бывшей задолго до помолвки. "Та, которая так долго играла роль сводни, - писал А. Н. Карамзин, имея в виду под сводничеством то обстоятельство, что Екатерина не могла одна выезжать в свет и чтобы почаще видеть Дантеса, просила Наталью Николаевну сопровождать её, - стала в свою очередь любовницей, а затем и супругой".
      Никто из современников не поверил "чувствам" Дантеса: одни недоумевали, другие смеялись, третьи шептались, четвёртые считали Геккеренов "несчастными", попавшими в нелепое положение, пятые выпячивали наружу, с одной стороны, благородные чувства интриганов ("они поступили, как рыцари"), а с другой "безумные" подозрения Пушкина. Предстоящий брак называли "странным", "подозрительным", "недоразумением", "необъяснимым", "непостижимым". Воздух от этого брака должен был "содрогнуться", вид Дантеса перед свадьбой был совсем "не влюбленным", само "непорочное одеяние невесты казалось обманом".
      Не верят искренности поступка Геккерена и пушкинисты - уж очень всё было шито белыми нитками. В самом смешном положении оказался, конечно, Дантес, который должен был вступить в невыгодный для себя брак (Екатерина Николаевна была старше его годами, некрасива, почти без приданого и наследства). Казалось, что Пушкин поразил соперника без дуэли. "Я заставил вашего сына, - писал он Геккерену по поводу женитьбы француза, - играть столь потешную и жалкую роль, что жена моя, удивлённая такою трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха; душевное движение, которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самозаслуженном..."
      Недостатка в суждениях и выводах после объявленного сватовства Дантеса не было, но сам Геккерен (пружина заговора) мог с удовлетворением констатировать в те дни (потирает он руки на том свете и до сих пор): никто не понял истинной причины внезапной женитьбы его "сына", никто не увидел грядущих преимуществ, вытекающих из нового положения Дантеса как члена семьи Гончаровых. А чем больше было разговоров, чем больше выдвигалось версий, "объясняющих" эту загадочную историю, тем безопасней чувствовал себя интриган.
      И опять повторилась знакомая ситуация - никто не поверил в искренность поступков Геккеренов и в то же время никто в течение 150 лет не задался всерьёз вопросом: а в чем же, всё-таки, истинная причина этого нелепого поступка? Теперь, когда следствие по делу об убийстве Пушкина возвращается с ложного пути на истинный, необходимо окончательно решить этот вопрос. Да, скоропалительное сватовство было вынужденным, но причиной тому были только решительные шаги Пушкина. Никто, даже сам Бог, не заставил бы злоумышленников совершить этот безумные поступок, если бы дело было только в настойчивости русского поэта. На брак с Е. Н. Гончаровой они решились в рамках того же адского плана уничтожения Пушкина. Как и история с "усыновлением", женитьба, хотя и состоялась формально, была подлым обманом, в первую очередь, русской девушки Гончаровой, а также семьи Пушкина, семьи Гончаровых, и всего столичного общества. И "невеста" намеренно была выбрана не где-то ещё (в Петербурге было много незамужних - богатых и бедных), а именно в непосредственной близости от семьи поэта. Ближайшее будущее показало, что "нет, худа без добра" и новые позиции Дантеса значительно облегчили ему и его "отцу" проведение в жизнь коварного плана. Поведение Дантеса после свадьбы, вспоминал позднее Н. М. Смирнов, "дало всем право думать, что он точно искал в браке не только возможность приблизиться к Пушкиной но также предохранить себя от гнева её мужа узами родства".
      Пушкин против Геккерена.
      Общество было усыплено "благородным" поступком Дантеса и сознанием их Геккеренов - "невиновности". Поражением наглого француза был доволен и Пушкин. Но в отличие от других, он не был усыплен женитьбой Дантеса (о чём писали многие пушкинисты, тем самым, уводя в сторону объективное следствие), его месть врагам была удовлетворена лишь частично, он - к чести великого русского поэта и человека - продолжал разоблачение гнусной игры Геккерена, несмотря на уговоры Жуковского и советы друзей. Недаром Пушкин назвал брак Дантеса с Е. Н. Гончаровой (согласно словам саксонского посла Люцероде) "делом змеиной, способной на происки, хитрости двух негодяев". Теперь целью Пушкина было поразить "отца", т. е. нанести удар по центральной фигуре заговора.
      21 ноября он отправил письмо царю, в котором объяснил ситуацию, не скрывая, конечно, главного, - чем занимался в Петербурге посол Голландии. Для следователя-пушкиниста будет небезынтересно узнать, что это письмо явилось одной из причин столь долгого блуждания следствия по ложному пути. А случилось это оттого, что одна из фраз этого французского письма была переведена на русский язык неверно. Речь идёт о словах: "Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерена, о чём считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества". Более тщательный перевод говорит о большей осведомлённости поэта в ситуации, сложившейся в Петербурге в 1863 г. в придворных кругах Петербурга.