Соло для влюбленных. Певица

Она долго не отдавала себе отчета в том, что значат эти неотступные мысли о постороннем в общем-то человеке. Не могла, не хотела признаться себе, что ее еще может что-то всерьез волновать. И только приход в театр Ларисы заставил Милу сказать себе жестокую правду.

Она сразу заметила, что он изменился. Неуловимо для окружающих, но совершенно очевидно для нее, Милы, изучившей в деталях каждый его жест, мимику, интонации голоса. Она видела, как оживало его лицо, когда Лариса бывала рядом, видела его взгляд, которым он неизменно провожал ее.

Мила чувствовала боль, такую резкую и жестокую, что сама себе удивлялась – не девочка вроде, да и позади все. Прошло то время, когда она могла вот так неистово интересоваться чьей-то чужой жизнью, мучиться от невозможности проникнуть в нее, тосковать, ревновать.

Оказалось, что нет, не прошло. Снова все, как в юности, так же ярко, так же горько. Только нет и не будет бульвара перед заветными окнами, кустарника, надежно укрывающего от любопытных глаз. Только никогда не дождется она, что он приковыляет к дому избитый и одинокий, позовет ее, позволит заботиться о себе…

В замке входной двери заскрежетал ключ. Мила дернулась было, вскочила, кинулась к раковине, но на полпути вернулась. Махнула рукой, села на прежнее место, не пытаясь уже ни сдержать слез, ни уничтожить их следы на распухшем, черном от потекшей краски лице. Ну его, пусть, ей все равно, она устала, так безнадежно устала…

Послышался скрип половиц. В кухню заглянул Сережка, увидел беззвучно рыдающую мать, остановился на пороге, нахмурился. Потом подошел ближе.

– Ты чего? – Он покосился на две пустые тарелки, стоящие на столе. – Был дядя Тема?

Мила вместо ответа всхлипнула.

– И что? Опять ушел?

В голове у Милы мелькнула мысль, что, наверное, ей должно быть стыдно перед сыном за то, что она такая мать, за то, что он все видит, все понимает, уходит для нее из дома. Но стыда не было. Лишь усталость и горечь.

. – Ну и дурак, что ушел, – с неожиданной злостью произнес Сережка и, подхватив со стола тарелки, с грохотом швырнул их в мойку. – Перестань реветь! Он потом еще пожалеет, вот увидишь. Мам! – Он сел рядом на табуретку, мягко коснулся Милиной руки. – Мам, давай мы тебя женим, то есть замуж выдадим, а? За Семена Ильича, из третьего подъезда? Он, ей-богу, от тебя тащится, ну, я хочу сказать, ты ему очень нравишься. Правда, правда, он мне сам говорил. Недавно, позавчера… Мам!

Мила улыбнулась сквозь слезы, ткнула Сережку кулаком в плечо:

– Пошел твой Семен Ильич куда подальше! Старый козел! Я еще себе молодого найду! Вот женю тебя и найду. Не веришь?

– Да верю, верю, – Сергей засмеялся. Потом покосился на кастрюлю на плите. – Вы борщ-то мне оставили или как?

– Или как, – ласково проворчала Мила, вставая. – Садись уж, ладно. Один толк от сегодняшнего дня, что кучу еды наготовила, на три дня хватит.

16

Репетиции «Риголетто» уже полностью перенеслись с малой сцены в концертный зал. К оркестру присоединился хор, балетная группа и все солисты, занятые в эпизодах. Прогоны следовали почти каждый день, приближалась премьера, и Лепехов становился неумолим, когда очередной спектакль готовился к сдаче. Теперь за кулисами с самого начала репетиции присутствовали все без исключения певцы, даже Богданов, только-только вышедший с больничного.

Подтянулась и дисциплина: прогоны начинались точно в назначенное время и ни минутой позже. Глеб больше на репетиции не опаздывал, приходил к сроку и вообще стал несколько серьезней и сдержаннее, перестав смешить Ларису за кулисами, перед самым ее выходом и откалывать разные забавные номера.

С одной стороны, Ларису это радовало, так как она давно чувствовала неудобство перед певцами труппы по поводу Глебовых опозданий. С другой стороны ей немного не хватало прежней его непосредственности, когда он мог запросто, безо всякого стеснения обнять ее на глазах у всех солистов, поцеловать, сказать какую-нибудь веселую глупость, которая из его уст звучала не пошло, а естественно.

Так или иначе, но теперь в театре он вел себя по отношению к Ларисе просто как партнер, и ей приходилось довольствоваться этим. Его отлучки стали чаще, они почти перестали ездить домой с репетиций вместе. Обычно Лариса уезжала одна, а Глеб приезжал позже, к вечеру, и на ночь частенько исчезал. Однако те часы, что он проводил у нее дома, искупали все остальные негативные моменты. Оставшись с Ларисой наедине, Глеб становился ласков и предупредителен. Иногда в его взгляде, обращенном на нее, Лариса читала настоящую нежность, ту, которой не было в первые недели их знакомства. За такие минуты она готова была забыть все: его неожиданные уходы, таинственные ночные исчезновения, а главное, то, что Глеб – преступник, и не просто преступник, а убийца, пусть и невольный.

Она все больше привязывалась к нему, начинала отчаянно скучать, когда Глеб отсутствовал, чувствовала себя на вершине блаженства, если он был рядом, держал ее за руки, бережно прикасался губами к ее волосам. Тогда жизнь казалась Ларисе праздником.

В остальное же время с ней стало твориться нечто странное. С некоторых пор Ларису не покидало ощущение, что за ней пристально и внимательно наблюдают чьи-то невидимые глаза. Ощущение это появлялось в самых различных местах: на улице, в транспорте и даже в театре. Лариса была почти убеждена, что Бугрименко не отступился и его люди незримо преследуют ее, полностью контролируя все ее перемещения. Напрасно, очутившись наедине с самой собой, в спасительных домашних стенах, она пыталась внушить себе, что такого быть не может, что все это просто фантазия, плод не в меру разыгравшихся нервов, что следователь давно забыл о ней и никак не мог подослать шпионить за Ларисой в театр. Стоило ей выйти из дому, ощущение слежки возникало вновь. Лариса отчаянно крутила головой в поисках агентов Бугрименко, но рядом никогда не было никого подозрительного.

Она сходила с ума от страха и каждый день ждала, что вот-вот раздастся телефонный звонок и Бугрименко вызовет ее на очередной допрос. Он не звонил, но от постоянного напряженного ожидания было еще тяжелее.

В свете всех этих событий Лариса даже радовалась, что Глеб не ездит по городу вместе с ней. Она понимала, что в принципе против него нет никаких улик, но все равно боялась. Бугрименко казался ей фигурой почти мистической, обладающей какими-то сверхъестественными знаниями и возможностями.

Самым скверным во всем этом было то, что Лариса ни с кем не могла поделиться наболевшим. Никому, ни Миле, ни родителям, ни Артему, с которым привыкла иногда обсуждать свои проблемы, не решалась Лариса открыть страшную тайну о Глебе.

17

Артем повернул в двери ключ, и тотчас же из прихожей раздался ликующий Стешин визг.

– Ну что, соскучилась? – Артем с улыбкой смотрел, как обезумевшая от радости собака волчком вертится у него под ногами.

Надо сказать, он сегодня действительно припозднился – после общего прогона они с Лепеховым еще часа полтора проходили отдельно почти всю партию Риголетто. Умотался Артем вконец, но зато наступило долгожданное удовлетворение, когда знаешь, что роль получается на все сто процентов. Каждое движение стало в точку, каждый жест оправдан. Они оба, и он, и Михаил, мучились, ночами не спали, продумывая все эти детали, необходимые для того, чтобы образ был полностью завершен. Риголетто – первая главная роль у Артема, обычно композиторы пишут основные партии для басов и теноров. Баритон – голос всегда не такой выгодный, второстепенный, и только Верди нарушил эту традицию. Лепехов хотел доказать, что не напрасно нарушил, что певец-баритон такой же солист, как и другие певцы, обладающие более популярными голосами.

Кажется, доказал. Во всяком случае, лепеховский Риголетто – фигура оригинальная и нестандартная, а это уже плюс всей постановке.

Артем потрепал Стешу по холке и прямиком направился в душ. Собака тихонько царапалась под дверью и подвывала.

Освежившись, Артем покормил ротвейлершу, поужинал на скорую руку и сел смотреть футбол. Начало встречи «Локомотива» с «Реалом» он уже пропустил и теперь хотел досмотреть хотя бы последний тайм.

Вечер летел незаметно, игра оказалась на редкость острой и интересной, Стеша уютно посапывала в ногах у Артема. Он не заметил, как стемнело, как стрелка на часах перескочила за двенадцать.

Матч кончился, Артем расстелил тахту, собираясь лечь и хорошенько выспаться перед завтрашней репетицией. Завтра необходимо закрепить все, что сегодня они нашли с Лепеховым. Завтра…

Артем вдруг отложил подушку, которую держал в руках, вышел в коридор, глянул на висящий на стене календарь. Ну конечно, так и есть! Завтра у Милы день рождения. А он, свинья, совершенно об этом позабыл. Как раз неделя прошла с того вторника, как он обедал у нее в гостях. В нынешний вторник Лепехов отменил выходной и назначил очередную репетицию. Завтра в девять уже нужно быть в театре да еще распеться успеть. Все приличные магазины начинают работу с десяти, и что он купит Миле в подарок?

У него и так на душе кошки скребут после визита к ней. Вел себя, как последняя сволочь, прекрасно видел, что с ней творится, а все равно пришел. И от обеда не отказался. Конечно, вовсе не от голода, скорее от безволия, от неумения вовремя сказать «нет». Вот и получилось, что тогда, когда надо было, Артем это «нет» не сказал, а потом получилось гораздо больнее и грубее.

Мила всю неделю и не смотрит в его сторону, ходит притихшая, непривычно мрачная. Сегодня на остановке стояла, заметила Артема, но ждать не стала, юркнула в подошедший троллейбус.

Может, так оно и лучше, да только не поздравить Милу он не имеет права. Она ж сама ему говорила, намекала. Что делать? Купить цветы с утра пораньше? Мало одних цветов, хочется что-нибудь такое, от чего бы осталась память. Киоски около остановки тоже так рано не откроются, дома у Артема ничего нет, что можно было бы подарить неравнодушной к тебе женщине.

Вот елки-палки!

Артем, разозленный своей забывчивостью, пошел переводить будильник с семи на половину седьмого. В соседнем квартале находился круглосуточный магазин, в котором был отдел, где продавалась всякая всячина. Придется перед репетицией сделать крюк и заехать туда, другого выхода нет.

Он подошел к мебельной стенке, где стоял уже заведенный будильник, и тут его взгляд упал на некий, не замеченный им ранее, предмет, стоявший в углублении стеночной ниши. Этим предметом была шкатулка из посылки Богданова. Артем как поставил ее, когда привез ящик домой, в стенку, рядом с портретом матери, так и позабыл о ней. И Богданову ничего не сказал о том, что презентовал сам себе одну из его шкатулок. Черт возьми, прямо склероз начинается, памяти нет никакой.

Правда, Богданов тоже ничего не заметил и про недостающую шкатулку не спросил. Значит, не больно она ему нужна. В конце концов, той проводнице, Вале, Артем свои деньги отдал, поэтому шкатулка по праву теперь принадлежит ему. А для подарка на день рождения она вполне сойдет, более чем. Красивая, оригинальная, объемистая – можно украшения в ней хранить или просто поставить на видное место как сувенир.

Обрадованный тем, что проблема так неожиданно и благополучно разрешилась, Артем оставил будильник в покое, снял с полки шкатулку, раскрыл. Внутри она была аккуратно обита синим шелком, красиво поблескивавшим при свете настенной лампы.

Наверняка Миле понравится. Хоть чем-то он ее порадует.

Артем заметил, что крышка шкатулки закрывается не совсем плотно, и, приглядевшись, увидел микроскопический брак: один из винтиков, на которых держалась крышка, был закручен не до конца. Собственно, и браком-то такой дефект назвать нельзя. Наверняка шкатулки делали в подпольном цеху какие-то народные умельцы, и в целом сувенир был хорош. Куда более непотребные товары китайского и вьетнамского кустарного производства свободно продавались на рынке и находили своих покупателей.

Артем подумал, положил шкатулку на журнальный стол, сходил в коридор за отверткой, вернулся и, усевшись в кресло, принялся аккуратно закручивать винтик.

Однако не тут-то было. Отвертка скользнула по резьбе, винт перекосился и не двигался ни взад, ни вперед.

– Ах так! – обратился к вредному винту Артем. – Ну ладно. Сейчас я тебя! – Он подсунул отвертку снизу, намереваясь выправить винтик.

И тут противоположный край шкатулки неожиданно подался вверх. Артем не сразу понял, в чем дело, а поняв, присвистнул от удивления: из шкатулки выдвинулась внутренняя часть, та, что была обита шелком. В руках у Артема остался шкатулочный низ. Иными словами, вещь, которую он держал, имела двойное дно. И дно это не было пустым.

На нем лежал плоский непрозрачный пакет. Артем достал его, отложил распотрошенную шкатулку, поднес находку ближе к свету. Внутри пакета явно прощупывалось сыпучее содержимое.

Артем принес ножницы, аккуратно вскрыл пакет, достал щепотку содержимого, высыпал ее себе на ладонь.

Он не сомневался относительно того, что держит сейчас в руках. Это было то, за провоз чего платятся огромные деньги и что, несмотря на опасность, крайне выгодно продавать. Наркотик. Не героин – тот слишком дорого бы стоил в таком количестве. Травка, достаточно слабая, но не безобидная.

Вот оно в чем дело! Теперь Артему стало ясно, почему так странно повела себя проводница. А он-то, дурак, подумал, что она побежала за ним ради его прекрасных серых глаз! Видно, девчонка впервые занялась такими делами, не знала, как поступить, не найдя описанного ей человека, который должен был прийти за товаром, и сдуру отдала ящик Артему. Когда же он предложил ей деньги за работу, она опомнилась, поняв, что товар попал в чужие руки. Еще бы, ей, конечно, давно было заплачено за такой труд, и не четыреста рублей, а совсем иная сумма.

Осознав, какую ошибку она совершила, Валя кинулась исправлять оплошность. Очевидно, ее план был таков: уговорить Артема вернуть ящик к ней в гостиницу, затем погулять с ним по ночной Москве и незаметно отвалить. Артем не согласился, и ей пришлось по ходу перестраиваться. Она поехала к нему домой, готовая на что угодно, лишь бы выцарапать злосчастный ящик из чужих рук. И у нее бы все получилось, кабы не Стеша, привыкшая бдительно относиться к посторонним и к имуществу своего хозяина.

Поняв, что ящик ей не забрать, Валя ретировалась. Та поспешность, которую Артем объяснял страхом перед ревнивым бригадиром поезда, на самом деле была продиктована отчаянием и ужасом перед грядущим возмездием, а также опасением быть обнаруженной – ведь Артему могло прийти в голову вскрыть ящик и заметить у шкатулок двойное дно.

Интересно, кто же наладил такой выгодный бизнес между Астраханью и столицей? Неужели сам Богданов с сестрой?

Вряд ли. Скорее всего, это дело рук поездной бригады, воспользовавшейся передаваемой с ними посылкой. Травка могла оказаться далеко не в каждой шкатулке, как и двойное дно. Такие шкатулочки проводники могли подсунуть в ящик сами, благо он был не запечатан и открывался проще простого. Может быть, между бригадой и рыночными продавцами, сбывающими богдановский товар, установлена связь, о которой сам Богданов и не догадывается. Ведь он давно занимается перепродажей товара из Астрахани, за это время заинтересованные люди могли поставить дело на поток.

Или все-таки это сам Евгений? Иконки в золотых окладах, старинная мебель якобы от родителей, разные недешевые мелочи, наполняющие его квартиру, – не результат ли все это его второй, нелегальной работы? Но ради чего ему идти на такой риск? Хотя, кажется, есть причина. Та леди, которой он названивал, пока Артем грел на кухне чайник. Судя по тону разговора, богдановская дама – женщина, себе цену знающая, наверняка молодая, красивая, иначе стал бы он так вертеться, плакаться о том, как соскучился. Ей, поди, и брюлики нужны, и меха, и золото. Вот Женька и старается.

Впрочем, нет. Нельзя утверждать наверняка. А даже если это все-таки Женька, что с того? Не будет Артем ни во что вмешиваться. Богданов ему симпатичен, кроме того, встать на пути у сбытчиков наркотиков – подписать себе смертный приговор собственными руками. Слава богу, Евгений недостачи не заметил или сделал вид, что не заметил. Или действительно ни о чем не догадывается, не знает о двойном дне. Ну и пусть себе не знает, целее будет.

Артем вставил внутренность шкатулки на прежнее место, быстро закрутил до конца винтик, закрыл крышку. Потом сунул шкатулку в полиэтиленовый пакет, а найденный на дне сверток с травой спрятал в стенке, после чего, удовлетворенный, лег спать.

18

Бугрименко все-таки позвонил. Позвонил подло, неожиданно, когда Лариса наконец-то подумала, что опасность миновала и можно расслабиться. Когда постановочный период подошел к концу и на носу была премьера.

На этой неделе, последней перед сдачей спектакля, выходной выпал на среду. Измочаленная репетициями, труппа восприняла этот свободный день как подарок судьбы. Все последующие дни обещали быть просто зверскими в плане нагрузки: предстояли две генеральные репетиции и премьера.

Дома у Ларисы за последние дни скопилось несметное количество хозяйственных дел. Приходила она после репетиций поздно, потом приезжал Глеб, и уж тогда становилось не до стирки и уборки.

Сегодня Глеб приехать не смог, и Лариса решила, что это к лучшему. Нужно было разобраться с хозяйственными делами на ближайшие три дня, когда она будет занята с утра до вечера.

С самого утра ей позвонила Мила. Они проболтали почти сорок минут о том о сем и обсудили еще не все проблемы, когда связь неожиданно прервалась.

Лариса положила на рычаг разразившуюся короткими гудками трубку, прикидывая, с чего она начнет уборку. Решив, что с кухни, Лариса бодро пошла в ванную за тряпкой и чистящим порошком. В это время телефон снова залился оглушительным трезвоном. Уверенная, что это опять Мила, которая что-то не успела ей рассказать, Лариса бросилась обратно в комнату.

– Ну, что там у тебя?

– Лариса Дмитриевна? – Скрипучий, отдаленный голос на мгновение оглушил ее. – Вы меня узнали?

Она узнала этот голос, хотя имела полное право не узнавать его. Сердце сразу ухнуло вниз, отчаянно застучало в висках. Она молчала, не в силах выдавить из себя ни звука.

– Бугрименко на проводе, – спокойно пояснил голос, снова делая ударение на «ы» вместо «и». – Как вы живы-здоровы?

– Н-ничего, – ответила Лариса, лихорадочно пытаясь собраться с мыслями. Сейчас он скажет ей, что следил за ней все две недели, видел, как сюда, в квартиру, приезжал молодой человек, в точности совпадающий по внешности с тем, которого она описала следствию. Начнет спрашивать, кем ей приходится Глеб, есть ли у него водительские права, машина, где он был в то утро, когда произошло ДТП.

Рад слышать, что ничего, – проскрипел Бугрименко. – Мне неловко говорить, но придется еще раз вас побеспокоить. Вы сейчас не заняты?

«Занята!» – хотела крикнуть Лариса и не могла. Вместо этого ровным, бесцветным голосом она сообщила, что нет, не занята и может приехать в прокуратуру в течение самого ближайшего времени.

– Вот и замечательно, – обрадовался Бугрименко. – Я вас жду. Постарайтесь побыстрее. До встречи.

Грянул отбой. Мерзавец! «Постарайтесь побыстрее!» Да кто он такой, что так говорит с ней, держит ее в страхе, манипулирует ее действиями? Почему она не послала его в самых красочных выражениях, а покорно выслушала, точно загипнотизированная?

Лариса дрожащей рукой бросила трубку и без сил опустилась в кресло.

Надо идти, раз обещала. Назвался груздем, полезай в кузов. Честное слово, ей легче было бы спрыгнуть с десятиметровой вышки, чем снова взглянуть в эти водянистые, глубоко посаженные глаза, которые словно пронзают тебя насквозь!

Но делать нечего. Лариса посидела еще минут десять, собираясь с духом, затем быстро собралась и спустилась к машине. Она уже открыла дверцу, но. внезапно остановилась, раздумывая. Потом решительно захлопнула дверь и включила сигнализацию. Не поедет она к Бугрименко на машине, не поедет – и все!

Она сама не могла понять, отчего ей пришла в голову эта мысль. Может быть, интуитивно, подсознательно ее тревожило, что «ауди» хранит какие-то невидимые следы пребывания в ней Глеба, и Лариса стремилась сделать так, чтобы эти следы оказались как можно дальше от прокуратуры и кабинета Бугрименко. А может, дело было в чем-то другом, совсем не поддающемся никакой логике.

Так или иначе, но Лариса окинула автомобиль прощальным взглядом и зашагала к метро.

Поездка своим ходом заняла у нее в два раза больше времени, но она ничуть не пожалела об этом. Сунула охраннику свой паспорт, взяла приготовленный для нее пропуск и поднялась наверх в печально знакомый кабинет. Бугрименко был на месте. Он сидел за столом, как и в прошлый раз, погрузившись в кипу бумаги. Однако стоило Ларисе заглянуть в дверь, как следователь тут же отодвинул документы и пригласил войти.

Ларисе показалось, что выглядит он приветливее, чем в ее прошлый визит. На угрюмом, сероватом лице Бугрименко даже отразилось некое подобие улыбки. От нее между носом и губами следователя залегли две глубокие складки, делая его похожим на бульдога. Нечего и говорить, обаяния Бугрименко явно недоставало.

– Долго вы что-то, Лариса Дмитриевна, – Бугрименко бесцеремонно оглядел Ларису с головы до ног и нахмурился, точно остался чем-то не удовлетворен.

– Как смогла, – сухо сказала Лариса, усаживаясь на ненавистный стул.

– Понимаю, понимаю, – пробормотал он непонятно к чему. Затем сделал свою фирменную паузу, пожевал губами и вдруг спросил безо всякого перехода: – А вы, простите, замужем или как?

– Какое это имеет отношение к следствию? – Лариса едва не поперхнулась от изумления и возмущения.

– Ровным счетом никакого, – не моргнув глазом, спокойно согласился Бугрименко. – Я просто так спросил. Из личного интереса.

– Ну, раз из личного интереса, то позвольте мне не отвечать, – Лариса смерила его ледяным взглядом.

Вы все-таки ответьте, – посоветовал Бугрименко и достал из пачки, валяющейся на столе, сигарету. – Я имею право об этом спрашивать.

«Вот так он подбирается к Глебу! – в отчаянии подумала Лариса. – За этим и вызвал меня сюда».

– Я в разводе, – проговорила она, стараясь не встречаться взглядом с колючими глазами следователя.

,; – А машину давно водите? : – Год с небольшим.

– Ясно, – Бугрименко закурил, даже не подумав предложить сигарету Ларисе. Курил он смачно, глубоко затягиваясь и пуская дым прямо ей в лицо.

«Хам! – мелькнуло у Ларисы в голове. – В другое время ты бы поплясал у меня. Если бы не страх за Глеба, заставляющий безропотно терпеть все эти скотские выходки…»

– Вот что, Лариса Дмитриевна, – произнес тем временем Бугрименко. – Это было, так сказать, лирическое отступление. А пригласил я вас вот зачем, – он стряхнул пепел в банку, стоящую тут же на столе, взгляд его снова сделался пронзительным и снайперски метким. – Я все-таки уверен, что вы помните еще какие-нибудь детали катастрофы, про которые не упомянули в прошлые приходы сюда.

– То есть вы считаете, что я вам вру? – ошеломленно выговорила Лариса.

– Боже сохрани. Я просто немного знаком с психологией и знаю, что наша память и подсознание хранит намного больше, чем нам кажется на первый взгляд. Я специально дал вам некоторый срок, чтобы та информация, которой вы располагаете, пусть и не отдавая себе в том отчета, всплыла на поверхность, стала явной. Разве этого не произошло?

«Все он врет, – с тоской подумала Лариса. – Хочет выведать, кто был со мной рядом эти две недели. Ведь он следил за мной и прекрасно знает, как я проводила время».

– Я устала повторять, что сказала абсолютно все, что помнила, – безнадежно произнесла она. – Никакое подсознание тут ни при чем. Не знаю, чего вы от меня хотите.

Внезапно ей пришла в голову мысль, что, может быть, стоит навести Бугрименко на ложный след. Сделать вид, что она действительно вспомнила какие-нибудь детали происшествия. Тогда он отвяжется от нее, клюнет на расставленную приманку, перестанет подбираться к Глебу. Боже мой, лишь бы не запутаться во все этом вранье!

Бугрименко молчал, будто оставил без внимания последние Ларисины слова, и она решилась. Будь что будет!

– Знаете, – она изобразила на лице растерянность. – Знаете, а похоже, что вы правы. Я вспомнила кое-что еще. Одну вещь.

– Ну! – Бугрименко, казалось, весь обратился вслух.

– Этот парень… – Лариса напряженно наморщила лоб. – Я вспомнила. На нем была красная футболка. Да, именно ярко-красная, а на ней надпись большими белыми буквами по-английски.

– Какая надпись? Вы помните, что было написано?

– Нет, – она с сожалением покачала головой, – Кажется, там были буквы «Эс», «Ю», «Ди». Но я могу и ошибаться.

Лариса видела, что Бугрименко ее слова озадачили. Что ж, отлично. У Глеба в помине нет красной футболки с дурацкими белыми буквами на спине. Зато следователю теперь есть что обсасывать. Теперь он должен отпустить ее подобру-поздорову.

– Ну вот видите, Лариса Дмитриевна, – Бугрименко смотрел на нее в упор, не мигая. – Я был прав насчет психологии. В прошлый раз вы утверждали, что не видели ничего, кроме зеленого краба с красными глазками. И посмотрите, какой прогресс!

На мгновение Ларисе показалось, что он издевается над ней, что Бугрименко не поверил ни одному ее слову, видит ее насквозь, знает все сокровенные мысли и играет с ней, как кошка с мышью. Ее прошиб холодный пот, руки стали ледяными.

Бугрименко вновь улыбнулся своей бульдожьей улыбкой.

– Хорошо, Лариса Дмитриевна. Сейчас запишем ваши показания в протокол, и можете быть свободны. Если вдруг вспомните еще что-нибудь, обязательно дайте мне знать. Телефон вот тут… – он черкнул несколько строк на клочке бумаги и протянул его Ларисе.

Она поспешно спрятала этот клочок в сумочку.

Бугрименко застрочил в разложенных перед ним листах, перестав обращать на Ларису хоть какое-то внимание. Она смотрела на его склоненную над столом начинающую лысеть голову и думала, что наверняка этот раз не последний и незримую битву между ней и следователем выиграла не она. Сколько бы ни хотела она обхитрить Бугрименко, он все равно окажется хитрее ее. Сейчас он притворился побежденным, но это лишь притворство. Наступит час, когда Бугрименко неумолимо выставит ей счет за все ее промахи, и неизвестно, что она станет тогда делать.

– Распишитесь вот здесь, – он ткнул толстым, корявым пальцем в листок. – Всего вам доброго. Водите машину осторожно.

– Постараюсь, – Лариса поднялась, кивнула на прощание и вышла.

Коридор, как и в прошлый раз, был пуст. Лишь напротив, у окна, спиной к Ларисе, стояла женщина, судя по фигуре и одежде, совсем молодая.

Услышав за спиной скрип двери, женщина обернулась. У нее было странное, почти детское лицо, очень бледное, даже какое-то землистое. Большие темные глаза на нем казались огромными и бездонными.

Ларисе отчего-то стало не по себе. Очевидно, эту женщину тоже вызвал к себе Бугрименко и она дожидалась очереди. Но что у нее с лицом и почему такой тяжелый, исступленный взгляд? Этот гад кого угодно доведет до ручки, небось она, Лариса, выглядит не лучше.

Лариса посмотрела на девушку с сочувствием и хотела пройти мимо, но та вдруг шагнула ей навстречу:

– Простите, – голос незнакомки был низкий и глуховатый. – Вас зовут Лариса?

– Да, – удивленно сказала Лариса и остановилась. – Но я вас в первый раз вижу.

– Я знаю. – Женщина приблизилась к Ларисе почти вплотную, словно хотела загородить ей дорогу, не дать уйти. – Я мама Лели Коптевой.

– Но я не знаю никакой Лели Коптевой, – испуганно проговорила Лариса. – И… – она вдруг запнулась на полуслове и сделала шаг назад. – Вы… она…

– Да, – едва слышно произнесла женщина, – ее сбило машиной в тот день. Вы видели, как это было.

Лариса кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

– Простите, что я занимаю у вас время, – женщина стояла напротив Ларисы, не двигаясь с места, – но… мне нужно сказать вам… – огромные, темные глаза, не мигая смотревшие на Ларису, заблестели, но женщина не заплакала, лишь несколько раз облизала пересохшие губы. – Я… хочу вам рассказать о Леле.

– Рассказать – что? – не поняла Лариса.

– Вообще. Я знаю, вы выслушаете. Вы ведь видели…

«Нет! – захотелось крикнуть Ларисе. – Нет, я не хочу! Ничего – ни слушать, ни стоять здесь! С меня довольно одного Бугрименко! Нет!».

Но она не крикнула. Стояла и молчала, точно зачарованная глядя в страшные, лихорадочно блестящие глаза.

– В тот день… Вы, наверное, думаете, почему я отпустила Лелю одну на улицу в такую рань? Вот… – женщина вдруг поспешно полезла в боковой кармашек дешевенькой клеенчатой сумочки, которую прижимала к боку. – Вот, глядите… – перед лицом Ларисы очутился раскрытый бумажник. Он был почти пуст, если не считать пятидесятирублевой купюры, небрежно сложенной, и мелочи, которая тут же со звоном посыпалась на пол, оттого что женщина держала кошелек под наклоном. Ее палец указывал на маленький Цветной снимок, засунутый в отделение для фотографий. Лариса разглядела три детские мордашки, мал мала меньше, тесно прижатые друг к другу. В крайней слева девочке угадывалась та малышка, со смешными хвостиками, но на фотографии у нее была другая прическа, две аккуратные косички. Слева хмурил брови мальчик, чуть помладше, а в центре скорчил смешную рожицу совсем крошечный карапуз, не старше пяти лет, а то и четырех. Именно на него указывала сейчас мать погибшей девочки.

– Вот. Это Сеня, мой младшенький. Накануне того дня, вечером, у него была температура. Высокая, тридцать девять с половиной. Врач сказал – круп, нужно в больницу. А у нас нету полиса. Мы в Москве два месяца, без регистрации, живем у сестры.

– Почему? – почти шепотом спросила Лариса.

– Беженцы, – просто объяснила женщина, – с Молдавии, из Приднестровья. Врач говорил, тогда надо в специальную больницу, где всех берут, и тех, кто без регистрации. Но там заразы много, потому что и бомжей везут, и беспризорников, и инфекционных…