Берни Роденбарр (№2) - Взломщик в шкафу

— Так я же не знал, что там был труп! Помнишь?

Рэй пожал плечами.

— Какая разница? У тебя нутро вора, что ни говори. Иначе — зачем тебе понадобилось алиби?

— А что, если я и впрямь ходил на встречу по боксу, Рэй? Тебе это в голову не приходило?

— Приходило, но ненадолго.

— Так, возможно, я получил свое алиби, сам того не желая, потому что действительно был на встрече...

— Ну как же, как же!...

— ...потому что я совсем другим занят. Не нужны мне эти дорогие побрякушки. Их все труднее и труднее сбыть. Ты знаешь, какие они подлые, эти скупщики краденого. Может, я коллекцию монет украл, а алиби обеспечил себе так, на всякий случай. Вы ведь всегда ко мне постучитесь, если у кого-нибудь коллекция монет вдруг уплывет.

— Не слышал, чтобы у кого-то вчера вечером украли коллекцию монет.

— Но ведь владельца коллекции, возможно, нет в городе, может статься, он еще не хватился.

— А ты, возможно, украл свинью-копилку у какого-нибудь карапуза, и полиция ничего не знает, потому что он весь в слезах и в соплях.

— Может быть.

— Может, дерьмо и не воняет, Берни, но, по-моему, камешки дамочки Шелдрейк у тебя.

— Нет их у меня.

— Ну что же, твое дело все отметать. Это не значит, что я должен верить.

— Но это правда.

— Конечно. Ты провел ночку с сестричкой дантиста, потому что тебе некуда деться. Я верю тебе, Берни. Потому-то я все еще по-прежнему в синей форме.

Я ничего не ответил и больше не вступал с ним в спор. Некоторое время мы ехали молча. Автофургон давно исчез из виду, и мы плыли в общем потоке, иногда сворачивая вправо или влево, по улицам Манхэттена. Денек выдался погожий, прямо августовский.

— Рэй?

— Да, Берни?

— Чего ты хочешь?

— Всегда чего-нибудь хочется. Есть такая книга «Ищи шанс для собственной персоны», довелось как-то прочесть большой отрывок в журнале. Так вот, эта книга учит: люби себя, пусть другие сами ищут место для своей задницы. Это ж надо, людям приходится по книжке учиться тому, что мы с молоком матери усвоили.

— Так чего ты хочешь, Рэй?

— Закуришь, Берни? Ах, черт, ты же говорил, что бросил! Не возражаешь, если я закурю?

— Стерплю как-нибудь.

Рэй закурил сигарету.

— Драгоценности, — сказал он. — Те драгоценности, что ты уволок из квартиры Шелдрейк.

— У меня их нет.

— Положим, есть. О'кей?

— О'кей.

— Так вот, я никогда не жадничал, Берни. С меня хватит и половины.

Глава 11

В «Паучьем зале» темно и пусто. Стулья торчат ножками вверх на столиках, высокие табуреты опрокинуты на стойку бара. В меню, выставленном в витрине, значится, что бар работает с утра по будням, но сегодня — суббота, стало быть, он откроется ближе к вечеру. Я прошел вверх по Лексингтон-авеню квартал или два к закусочной, где буфетчик, гримасничая и подмигивая, обращался к клиенткам не иначе, как «дорогая», «милая» или «крошка», и они это проглатывали. Я со своей стороны, проглотил две чашки жидкого кофе и съел сандвич — хлеб с орешками и со сливочным сыром.

Грабов, Грабов, Грабов. В вестибюле отеля я пролистал телефонный справочник Манхэттена и обнаружил восемь человек с такой фамилией и еще двоих, писавших ее без последней буквы. Я наменял десятицентовых монеток у кассира и проверил все десять номеров. Шесть абонентов не отвечали. Оставшиеся четверо ничего не знали о художнике Грабове. Одна женщина сказала, что брат ее мужа — маляр, производит внутреннюю и внешнюю покраску домов, но живет севернее, в Очад-парк.

— Пригород Буффало, — уточнила она. — Он не менял фамилии, он все еще Грабовский, но вряд ли вам это поможет.

Я с ней согласился и поблагодарил. Потом уж было собрался уйти, но передумал и снова взялся за телефонную книгу. На сей раз я обзванивал всех Грабовских. Забавно, если бы что-нибудь вышло из моей затеи, но, разумеется, ничего не вышло, только понапрасну потратил уйму монет. Их было семнадцать, Грабовских, а дозвонился я До четырнадцати или пятнадцати — не помню точно", и, конечно, ни один из них не работал кистью ни в живописи, ни в малярном деле. Им были чужды даже книжки для раскрашивания.

До ближайшего банка надо было пройти квартал на восток по Третьей авеню. Там я купил целую упаковку монет: в банке пока можно купить целых пятьдесят штук за пять долларов — одна из немногих выгодных сделок, и я, прихватив свою добычу, поспешил в другой отель. На моем пути попалось несколько уличных телефонных будок, но там теперь не найдешь телефонных книг. Непонятно, почему так. Я снова наведался в «Паучий зал» и убедился, что он еще закрыт. В вестибюле гостиницы пролистал справочник «Желтые страницы», где, судя по оглавлению, указывались телефоны адвокатов. «Смотри — юристы», — прочел я и принялся листать справочник заново. Не знаю, что я надеялся там найти. Восемнадцать страниц с телефонами юристов, и Джонов среди них — хоть пруд пруди. Какой смысл их обзванивать? Я продолжал машинально листать справочник, надеясь уже только на озарение, и название фирмы «Карсон, Киддер и Диль» надоумило меня обратиться к фамилиям на "В". Я позвонил Карсону Вериллу, адвокату Крейга.

Он ничего нового не слышал, так как передал дело Эрролу Блэнкеншипу, зато пожелал узнать, кто я и что мне нужно. Я назвался дантистом и личным другом Крейга, не потрудившись представиться, да он на этом и не настаивал.

Потом я позвонил Эрролу Блэнкеншипу. Он вышел, и меня попросили оставить фамилию и номер телефона.

Грабов, Грабов, Грабов. Телефоны художников занимали две страницы. Грабова там не было. Я отыскал художественные галереи: а вдруг у него собственная галерея? Если она и была у Грабова, он назвал ее как-то иначе.

Я снова кинул монету и набрал телефон галереи Нэрроубэк, в западной части Бродвея, в Сохо. Хрипловатый женский голос наконец ответил, когда я уже собрался было положить трубку.

— Не могли бы вы мне помочь? — обратился я к ней. — Примерно месяц тому назад я видел картину, и она произвела на меня потрясающее впечатление. Но я ничего не знаю о художнике.

— Постараюсь, вот только возьму сигарету. Так. Значит, вы видели картину здесь, в нашей галерее?

— Нет.

— Нет? Где же вы ее видели?

Действительно — где?

— В частном доме, у приятеля моего приятеля. Кажется, они приобрели ее на вернисаже на Вашингтон-сквер год назад. Впрочем, может быть, и два. Тут полная неясность.

— Понимаю.

Неужели? Удивительная женщина!

— Единственное, что я знаю, это фамилия художника — Грабов.

— Грабов?

— Грабов, — подтвердил я и повторил по буквам.

— Это имя или фамилия?

— Это то, что я увидел в углу холста, — уточнил я. — Говорят, так зовут его кота, но, по-моему, это его фамилия.

— И вы намерены его разыскать?

— Верно. Я не разбираюсь в искусстве...

— Но, держу пари, отлично знаете, что вам нужно.

— Иногда. Вообще-то мне редко нравится живопись, но его картина понравилась, с ума нейдет. Хозяева продавать картину не собираются. Вот я и подумал: разыщу-ка я художника, возможно, у него еще что-нибудь стоящее найдется. Но как тут быть? Нет его в телефонном справочнике, Грабова, и я понятия не имею, как его разыскать.

— Вы и позвонили нам.

— Верно.

— Жаль, что вы не позвонили немного попозже. Да нет, не извиняйтесь, мне уж все равно пора вставать. Так вы по справочнику обзваниваете все галереи подряд? Вы, случайно, не совладелец телефонной компании?

— Нет, я...

— Наверное, вы богаты. Я угадала?

— Не так чтоб уж очень.

— Если вы человек богатый или, скажем, зажиточный, я вам покажу множество чудных картин. Даже мистер Грабов такие не пишет. Или миссис Грабов. Приезжайте, посмотрите, что у нас есть.

— Хм...

— Сомневаетесь, потому что у нас нет работ Грабова. Но у нас потрясающее собрание картин, написанных маслом, кисти Дениз Рафаэлсон. Есть и ее графические работы. Но вы, наверное, не слышали про нее?

— Видите ли, я...

— Так вот, вы с ней сейчас разговариваете. Потрясены?

— Разумеется.

— Правда? Не поверю. Пожалуй, я никогда не слышала про художника по фамилии Грабов. Да вы хоть представляете себе, что в этом городе миллионы художников? Ну, не буквально миллионы, но огромная масса. Так вы звоните во все галереи?

— Нет, — возразил я и, опередив ее, добавил: — Я начал с вас.

— Честно? Чем же мы обязаны такой честью?

— Мне понравилось название. Нэрроубэк[4].

— Я выбрала это название, потому что у мансарды очень странная форма — она постепенно сужается в поперечнике. Поначалу я жалела, что не назвала галерею своим именем — «Дениз Рафаэлсон», ведь бесплатная реклама, черт возьми! Но вот теперь я вижу, что название окупается: мне позвонили. Так в каком же стиле работает Грабов?

Откуда я знаю, разрази меня гром?

— Скорее всего он модернист.

— Вы меня удивили. Я-то полагала, что речь идет о фламандском мастере шестнадцатого века.

— Нет, он абстракционист, предпочитает геометрические фигуры.

— Резкие линии?

— Ну да, — неуверенно сказал я.

— Господи, да так все вокруг пишут! И не спрашивайте — почему. Вам действительно нравятся его работы? Я хочу сказать, чем он привлекает вас, кроме интересных форм и цвета? Насколько я себе представляю его стиль, это искусство для приемной. Вы меня понимаете?

— Нет, — я был заинтригован.

— Ну, я хочу сказать, что такую картину можно повесить в приемной, в фойе. Она не раздражает, гармонирует с декором, радует глаз, но что она выражает? Я ничего не имею против нефигуративного изображения, но что она дает в художественном смысле? На кой хрен такая картина? Конечно, она как нельзя лучше подходит для приемной дантиста. Впрочем, если вы дантист, я села в лужу. Так вы дантист или нет?

— Избави Бог!

— Можно подумать, что вы занимаетесь чем-то прямо противоположным. — Зубы людям выбиваете? Ох, я сегодня с утра что-то не в себе! А что, сейчас уже день? Господи, уж и утро прошло.

— День только начинается.

— Гэ-Ха-Гэ.

— Извините, не понял?

— Там вы отыщете своего Грабова, хоть, по правде говоря, не стоит он таких хлопот. На мой взгляд, лучше бы купили прекрасную картину единственной в своем роде Дениз Рафаэлсон. А не хотите — обратитесь в Гэ-Ха-Гэ, что означает Гильдия Художников Готэма[5]. Это справочная служба. По их картотеке вы найдете слайды с картин художников. Они вам расскажут, в какой галерее размещены картины, как связаться с художником, если он не размещает свои картины в галереях. Они находятся где-то в центре, в районе Восточных Пятидесятых. Запомните: Гильдия Художников Готэма.

— Мне кажется, я люблю вас.

— Честно? Это так неожиданно, сэр. Я знаю о вас только то, что вы не дантист, и это, по правде говоря, уже хорошо. Держу пари, вы женаты.

— Вы ошибаетесь.

— Да ну? Значит, имеете любовницу.

— Не имею.

— Стало быть, весите сто двадцать килограммов при росте метр пятьдесят в одних носках, и на лице у вас бородавки.

— Насчет бородавок вы неправы.

— Это уже хорошо, бородавки сразу напоминают мне о жабах. А как вас зовут?

Есть ли хоть один шанс, что полицейские доберутся до любознательной леди? Конечно, нет.

— Берни, — ответил я. — Берни Роденбарр.

— Чудесно! Если я выйду за вас замуж, инициалы останутся прежними, и я смогу носить все свои блузы с монограммами. Но мы никогда не встретимся. Мы пережили чудное мгновение в разговоре по телефону, и мы никогда не узнаем друг друга в лицо. Как печально! Впрочем, все о'кей. Вы сказали, что любите меня, и это лучше всего, что происходило со мной за весь вчерашний день. Итак — Гильдия Художников Готэма. Вы меня поняли?

— Понял. Спасибо, Дениз!

— До свидания. Не пропадай, любимый!...

Гильдия Художников Готэма находилась на Восточной Пятьдесят четвертой улице, между Парком и Мэдисон. По телефону сказали, что мне следует явиться к ним; я проехал на автобусе несколько остановок от центра и разыскал их офис. Он располагался над японским рестораном.

Я уже до этого пудрил мозги Дениз Рафаэлсон, придумывая на ходу свою историю, и теперь повторил ее слово в слово молодому человеку с совиным лицом. Он принес мне штук шесть слайдов и эпидиаскоп.

— Все, чем мы располагаем из работ Грабова, — сказал он. — Посмотрите, нет ли среди них картины, которая вам запомнилась.

Ничего похожего на картину, описанную мной Дениз, и в помине не было, и я чуть было не ляпнул это молодому человеку, но вовремя спохватился: ее ведь и в природе не существовало. А на слайде с картины Грабова авторский замысел воплощался яркими цветовыми пятнами, разбросанными по холсту. Картина, прямо скажем, не в моем вкусе, но ведь передо мной была миниатюра, и вполне возможно, что оригинал потряс бы мое воображение.

Впрочем, какое это имело значение?

— Грабов, — решительно сказал я. — Работа, что я видел, выполнена в той же манере, тем же художником.

Я не получил ни телефона, ни адреса. Когда художник выставляется в какой-то галерее, Гильдия располагает только слайдами, а Уолтер Игнатиус Грабов выставляется в галерее Колтноу на Грин-стрит. Эта галерея находится в Сохо, возможно, по соседству с Дениз Рафаэлсон, я плохо знаю юг Гринвич-Виллидж.

Пришлось снова искать отель с платным телефоном, на сей раз Уэйджуорт на Пятьдесят пятой к востоку от Парка. Я позвонил в галерею Колтноу, никто не ответил. Позвонил Джиллиан, никто не ответил. Позвонил в офис Крейга, никто не ответил. Тогда я набрал телефон справочной службы 411 и спросил, есть ли телефон Уолтера Игнатиуса Грабова в списке абонентов Манхэттена. Мне сказали, что он там не числится. Потом мне пришло в голову снова позвонить Дениз и сообщить, что я воспользовался ее добрым советом и разыскал Грабова, но я воздержался. Я снова звонил в галерею Колтноу, потом Джиллиан, в офис Крейга, и все безрезультатно. Никого не было на месте. Я набрал свой собственный номер, и оказалось, что меня тоже нет на месте. У всех вокруг был перерыв на ленч.

Рэй Киршман уже сделал заявку на половину драгоценностей Кристал, а я даже и не украл их до сих пор. Расчет его не оправдался, но он был близок к правде. Тодрас и Нисуондер теперь знают: история с тетушкой — вранье, а я — вор-взломщик. Я понятия не имел, знают ли они, что в квартире было много драгоценностей, как и то, что они сказали Джиллиан и что она им сказала. С Крейгом тоже полная неясность. Вероятно, он все еще в тюрьме, и если Блэнкеншип оказался толковым парнем, он наверняка посоветовал Крейгу держать язык за зубами. Но среди адвокатов не так уж много толковых. А Крейг в любой момент мог проболтаться о Берни, воре-взломщике, и что тогда? От обвинения в убийстве меня ограждал лишь корешок билета, а он не такой уж неуязвимый щит.

Я вышел прогуляться. Был вполне погожий осенний день. Из-за смога солнце стояло как бы в легкой дымке, но все равно было ярко и светло. Такой славный денек оценишь тогда лишь, когда единственной возможностью подышать свежим воздухом станет прогулка в тюремном дворе.

Вот дьявольщина, кто же укокошил эту женщину? У. И. Грабов? Голова? Юрист Джон? Любовник и убийца — одно лицо? Произошло ли убийство из-за ревности к любовнику или по совершенно другой причине? И какое место в этом деле занимают драгоценности? Какое место занимает Крейг? Какое, черт побери, место занимаю я?

* * *

Пока я занимал место лишь в телефонных будках и наконец дозвонился до галереи Колтноу. Женский голос ответил после второго звонка. Женщина была, пожалуй, постарше, чем Дениз Рафаэлсон, и наш разговор не носил такого игривого характера. Мне известно, что она представляет интересы Уолтера Грабова, сказал я, и не будет ли она так любезна помочь мне связаться со старым другом.

— О, у нас действительно выставлялись некоторые его картины, но я не могу припомнить случая, чтобы мы продали хоть одну. Он хотел собрать лучшие свои работы и устроить персональную выставку, но эта идея так и не нашла своего воплощения. Как вы узнали наш телефон?

— Мне его дали в Гильдии Художников Готэма.

— Ах, Гэ-Ха-Гэ! — сказала она. — Разве мы еще не числимся у них, как галерея Уэлли? Вы меня удивили. А Грабов так и не стал модным художником. Он занялся графикой, а потом увлекся техникой печати. Совсем забросил живопись, и, с моей точки зрения, это безумие, потому что он всегда был прекрасным колористом, а теперь заключил себя в жесткие рамки графики. А вы тоже художник?

— Нет, я старый друг Грабова.

— Тогда вам неинтересны профессиональные разговоры. Вам просто нужно узнать, как его найти.

Подождите минутку. — Я подождал, и вскоре голос оператора предложил мне бросить еще одну монетку. Я бросил десятицентовик и предложил ей оставить сдачу себе. Она даже не поблагодарила, но тут взяла трубку моя собеседница и продиктовала мне адрес на Кинг-стрит. Я не мог припомнить, где находится эта улица.

— Вы говорите, Кинг-стрит?

— О, держу пари, вы живете в пригороде?

— Верно.

— Так вот, Кинг-стрит находится не в Сохо, а в Юхо. — Она засмеялась механически, будто сама устала от набившей оскомину шутки. — То есть к югу от Хьюстона.

Я уже вспомнил, где она, эта Кинг-стрит, а любезная дама все еще рассказывала, как мне добраться туда на метро, и давала прочие ненужные советы.

— Это его последний адрес, — сказала она. — Не могу гарантировать, что он все еще живет там, но мы регулярно посылаем ему по почте приглашения на открытие выставок, и наши письма не возвращаются. Так что если вы напишете ему...

И она продолжала в том же духе: мол, номера телефона у нее нет, но я найду его в телефонной книге, если уже не нашел, а если он не значится в телефонной книге, надо пойти по указанному адресу, в крайнем случае управляющий домом всегда поможет, и так далее, и тому подобное. Глупейшие наставления, без которых мог бы обойтись и младший школьник!

Тем временем прорезался голос оператора и потребовал еще одну монету. И все-то им мало. Я чуть было не бросил, но вовремя опомнился, повесил трубку.

Монета все еще лежала у меня в руке. Я хотел положить ее в карман, но рука, помимо моей воли, уже набрала номер. Я звонил Джиллиан. Ответил мужской голос.

— Извините, я ошибся, — сказал я и повесил трубку.

Настроение слегка испортилось, я проверил номер по карточке, лежавшей в бумажнике, и, нахмурившись, выудил из кармана еще одну монетку, благо их еще было предостаточно, и опять набрал номер.

— Алло!

Тот же голос. За последние годы я слышал его много раз, только он говорил не «Алло!», а «Пожалуйста, открой рот пошире».

Несомненно, голос Крейга Шелдрейка.

— Алло! Кто это?

А никто. Вор-взломщик. А ты что там делаешь?

Глава 12

Кинг-стрит пролегает южнее Гринвич-Виллидж, к западу от Макдугал-стрит и заканчивается у реки Гудзон. Это бывший торговый район, где стали селиться художники; впрочем, та сторона улицы, где находился дом Грабова, всегда была обитаемой.

Большинство зданий в этом квартале — аккуратные четырех— и пятиэтажные кирпичные дома. Попадавшиеся порой на глаза старые торговые здания, заново отреставрированные и отстроенные под мастерские художников, напоминали мне, что я нахожусь к югу от Хьюстон-стрит.

Дом Грабова, один из них, стоял ближе к Шестой авеню, квадратный, краснокирпичный, четырехэтажный. Благодаря высоким потолкам его крыша находилась на одном уровне с пятиэтажными домами. Окна на всех четырех этажах — от пола до потолка, — несомненное благо для художников и эксгибиционистов.

А какая благодать для огромной зеленой массы растений на втором этаже! Эта зеленая стена потрясала — джунгли, тропики! Они жадно поглощали последние солнечные лучи. Поскольку дом располагался в жилом квартале, он выходил окнами на юг, что было очень благоприятно для растений, но не для художников. Те предпочитают север. Окна первого и третьего этажей закрыты шторами: они защищают шедевры от солнечного света. А может быть, жильцы спят, или вышли погулять, или смотрят телевизор.

Я открыл дверь и оказался в маленьком холле перед другой, запертой дверью. Замок был вполне солидный. Через окошко в двери (стекло с впаянной в него стальной сеткой — здесь с посторонними не шутили), я увидел лестничный пролет, грузовой лифт и дверь, которая явно вела вниз, в цокольный этаж. Это было сделано из соображений безопасности, потому что цокольный этаж имел свой собственный вход с фасада еще с тех времен, когда здание было торговым. Жильцу цокольного этажа почту бросали в прорезь его двери, потому что в холле, где я стоял, висели три почтовых ящика, и под каждым — кнопка домофона. Ящик Грабова посередке никак не выделялся: полоска фотобумаги, и в рамке мягким карандашом написана фамилия — весьма функционально.

Стало быть, его жилье на втором этаже, двумя пролетами выше. Я хотел нажать кнопку, но вдруг засомневался. Жаль, что у меня нет его телефона, в кармане полно монет. Имей я возможность ему позвонить, знал бы, стоит ли открывать его дверь. Черт, если я позвоню, всякое может случиться: жена снимет трубку, Крейг Шелдрейк снимет трубку. На него теперь, куда ни позвони, всюду натыкаешься.

Хотелось бы выбросить из головы эти мысли. Когда я ехал в такси, я старался не думать о Крейге и его таинственном появлении в квартире Джиллиан. Как только подумаешь о нем, сразу начинаешь задаваться вопросами: почему он там, а не в тюрьме, с каких это пор людей, обвиненных в убийстве, стали отпускать под залог, почему полицейские сняли с Крейга обвинения и кого они ищут взамен?

Господи, ну кому же хочется ломать голову над такими вопросами?

Я нажал кнопку домофона. Никто не ответил. Я попробовал снова. Снова никто не подошел. Я задумчиво посмотрел на замок и нащупал в кармане связку хитроумных отмычек. Замок меня не пугал, но откуда я знаю, что в квартире наверху никого нет? Грабов — художник, а у них все шиворот-навыворот. К тому же этот парень не дал свой телефон в справочную службу. Впрочем, может быть, у него вообще нет телефона. Характер у него скорее всего неуравновешенный. Если он спит или работает, может вообще не реагировать на звонок: пусть его звонит, надрывается. А явись я к нему нежданным гостем, он может взъяриться, как медведь зимой, поднятый из берлоги.

— Чем могу быть полезен?

Я и не услышал, как позади отворилась дверь. Сделав глубокий вдох, я обернулся, тщетно пытаясь изобразить на лице приятную улыбку.

— Ищу одного человека, — ответил я.

— Кого именно?

Ну почему я не догадался прочитать фамилии других жильцов? Вероятно, потому, что инстинктивно догадался, кто он, этот незнакомец. Хоть я и не мог утверждать с уверенностью, что фантом, угрожающе нависший надо мной, — Уолтер Игнатиус собственной персоной, я готов был поставить на кон пригоршню своих монет.

Он и впрямь навис надо мной, человек почти двухметрового роста. Если в баскетболе такой хорош в защите, то в жизни — в нападении. У него был широкий лоб с копной белокурых, модно подстриженных волос, широкие скулы, впалые щеки и перебитый нос. Я пожалел идиота, виновного в этом, потому что Грабов, конечно же, с ним поквитался.

— Э... Я ищу некоего мистера Грабова.

— Это я.

Я представил себе, как он набрасывается на холст, обмакнув крупную кисть в литровую банку с краской. Ручищи у него были такие, что в них затерялся бы крошечный скальпель. Пожелай он убить Кристал, такие ручищи были бы страшней любого оружия.

— Странно, я представлял себе пожилого человека.

— Я молодо выгляжу. Так в чем дело?

— Вы — мистер Уильям С. Грабов?

Он отрицательно покачал головой:

— Уолтер. Уолтер И. Грабов.

— Странно, — сказал я.

Как назло, под рукой не было ни записной книжки, ни листа бумаги. Я достал бумажник, извлек оттуда карточку с телефоном Джиллиан и повернул ее так, чтобы Грабов не видел.

— Да, Уильям С. Грабов, — подтвердил я. — Но они могли и ошибиться.

Грабов промолчал.

— Я уверен, что тут вышла ошибка, — заявил я, снова сверившись с карточкой. — Итак, мистер Грабов, у вас была сестра. Верно?

— У меня есть сестра, даже две.

— У вас была сестра Клара Грабов Ульрих, проживавшая в Вустере, Массачусетс, и...

— Нет.

— Прошу прощения?

— Вы меня принимаете за другого. У меня две сестры — Рита и Флоренс. Рита — монахиня, Фло живет в Калифорнии. А кто такая эта Клара?

— Покойная Клара Грабов Ульрих почила в бозе несколько месяцев тому назад, и...

Размашистым жестом большой руки он навсегда изгнал Клару Грабов Ульрих из своей жизни.

— Избавьте меня от подробностей, — сказал Грабов, — вы явно меня с кем-то путаете. Я — Уолтер Игнатиус, а вам нужен Уильям.

— Уильям С.

— Видимо, да.

— Извините, что побеспокоил вас, мистер Грабов.

Я сделал шаг к двери. Он было посторонился, пропуская меня, и вдруг решительно положил руку на дверную ручку.

— Погодите.

— В чем дело? — осведомился я.

Неужто медведь вспомнил давно усопшую сестру? Или, не приведи Господь, решил вступить в тяжбу за несуществующее наследство?

— Адрес! — обронил он.

— Извините, не понял?

— Кто вам дал этот адрес?

— Я получил его в своей фирме.

— Какой еще фирме?

— "Карсон, Киддер и Диль".

— Что это за фирма?

— Юридическая.

— Вы — юрист? Неправда, никакой вы не юрист.

— Я — следователь и помогаю юристам.

— Этого адреса нет ни в одном справочнике. Как вы его получили?

— Есть городские справочники, мистер Грабов. Даже если у вас нет телефона, все жильцы...

— Я сдаю помещение в субаренду. Я не отношусь к жильцам, которых регистрируют, и не числюсь ни в каких справочниках. — Набычившись, Грабов уставился на меня горящими глазами.

— А Гэ-Ха-Гэ?

— Что это?

— Гильдия Художников Готэма.

— Так это они дали вам адрес?

— Они дали ваш адрес фирме, хорошо, что я вспомнил. Вы там числитесь.

— Сколько воды утекло с тех пор! — пробормотал Грабов, широко открыв глаза от удивления. — Я тогда занимался живописью, увлекался цветом, писал большие полотна. У меня была цель, мечта...

Резко оборвав воспоминания, он спросил:

— Почему же вы, представитель фирмы, работаете в субботу?

— У меня нет жестких рабочих часов, мистер Грабов. Я не работаю от девяти и до пяти.

— Так ли?

— Прошу прощения, не смею больше вас задерживать.

Я снова сделал шаг к двери. Его рука все еще лежала на круглой ручке.

— Мистер Грабов...

— Кто вы, черт бы вас побрал?

Господи, как я попал в такой переплет? Как мне теперь выбраться? Я снова втирал ему очки насчет своей работы, фирмы, и вся эта ахинея висела в воздухе, как смог. Я даже придумал себе имя, что-то вроде Джона Доу, только не такое оригинальное. И когда я снова заглянул в карточку из косметического салона в надежде, что меня осенит какая-нибудь идея, Грабов вдруг протянул к ней руку:

— А ну-ка дайте посмотреть!

Разумеется, ничего из сочиненного мной там не было, только телефон и адрес Джиллиан на одной стороне, да часы приема у Кейт в косметическом салоне на другой. А здоровенная лапа уже тянулась к ней.

Я сделал движение рукой навстречу, потом, испустив страшный стон, прижал ладонь с зажатой в ней карточкой к груди.

— Какого...

— Задыхаюсь! — хрипел я. — Воздуха! Я умираю!

— Какого черта...

— Сердце!

— Послушайте...

— Мои пилюли!

— Пилюли? Я не...

— Воздуха!

Он распахнул дверь. Я вышел, согнулся вдвое и зашелся в кашле. Потом сделал шаг, другой, распрямился и побежал, как последний сукин сын.

Глава 13

К счастью, Уолтер Игнатиус Грабов не имел обыкновения гонять вечерами вокруг Греймерси-Парка. Если бы меня преследовал марафонец, шансов на спасение было бы мало. Не думаю, что Грабов побежал за мной. Я его ошарашил и, убегая, даже не оглянулся — посмотреть, бежит ли он за мной. Я слышал, как он кричал мне вслед:

— Эй! Какого черта! Куда ты, черт тебя дери!

По тому, как отдавался его крик, я понял, что Грабов стоит на месте, я же задал стрекача, как и положено вору.

К сожалению, я тоже не имел обыкновения бегать трусцой и, проскочив пару кварталов на адреналине, стимулированном обыкновенной трусостью, уже непритворно хватался за грудь одной рукой, а другой держался за фонарный столб. Сердце билось неровно, и я никак не мог отдышаться, но знаменитого колориста не было видно, и это означало, что я спасен. Двое полицейских разыскивали меня как убийцу, а один хотел получить половину драгоценностей, которых я не украл, но по крайней мере меня не забьет до смерти сумасшедший художник, что уже хорошо.

* * *

Отдышавшись, я направился в бар на Спринг-стрит. Ничего богемного не было ни в обстановке, ни в стариках, потягивавших пиво. Бар существовал задолго до того, как Сохо сделал себе подтяжку и изменил лицо, и верность старине придавала ему особый уют и домашний запах. В баре пахло одновременно застарелым пивом, плохой канализацией и мокрой собакой. Я заказал кружку пива и просидел за ней очень долго. Два джентльмена, расположившись за стойкой бара неподалеку от меня, вспоминали, как Бобби Томпсон в игре на своем поле в 1951 году завоевал знамя для «Гигантов». Тогда они назывались «Гиганты Нью-Йорка», и мои соседи по стойке обсуждали это событие так горячо, как будто оно произошло позавчера.

— Подавал Ральф Бранка. Ну, а Бобби Томпсон, он, конечно, мастерски врезал. Интересно было бы узнать, что Ральф Бранка тогда чувствовал.

— Вошел в историю, — сказал другой. — Разве бы ты вспомнил Ральфа, если б не та его классная подача?

— Ну ты даешь!

— Не вспомнил бы.

— Да чтобы я забыл Ральфа? Ну ты даешь!