Как я искал Кадака

Эллисон Харлан
Как я искал Кадака

      ХАРЛАН ЭЛЛИСОН
      КАК Я ИСКАЛ КАДАКА
      перевод В. Альтштейнера
      Вы меня, конечно, простите, но меня зовут Евзись, и стою я посреди пустыни, разговаривая с бабочкой, и если вам кажется, что я разговариваю с собой, то, простите еще раз, что я вам могу сказать? Взрослый человек стоит и разговаривает с бабочкой. В пустыне.
      Ну так и ну? А чего вы ожидали? Знаете, бывают времена, когда просто приходится приспосабливаться и спускать окружающим с рук. Не то чтоб меня это радовало, если уж хотите знать. Но я это усвоил, Господь свидетель. Я ведь еврей, а если евреи и научились чему-то за шесть тысяч лет, так это тому, что, если хочешь дотянуть до седьмой тысячи - иди на компромисс. Так что буду стоять и болтать с бабочкой - эй, бабочка! - и надеяться на лучшее.
      Вы не поняли. По глазам вижу.
      Слушайте, я в одной книжке прочел, что как-то раз в сердце Южной Америки нашли племя еврейских индейцев.
      Это еще на Земле было. На Земле, штуми. Газеты читать надо.
      Да. Таки еврейские индейцы. И все кричат, и визжат, и устраивают такой мишугасс, и посылают историков и социологов и антропологов и весь прочий ученый кагал, чтобы выяснить наконец, правда это или кто-то трепанулся ненароком.
      И вот что они выясняют: вроде бы один голос из Испании бежал от инквизиции, залез к Кортесу на борт, явился в
      Новый Свет, кайн-агора, и, пока все смотрели в другую сторону, сбежал. Так он фарблонджен, забрел в какую-то дыру, полную легко внушаемых туземцев, и, будучи вроде тумлер, стал их учить, как надо быть евреем Просто чтоб себя занять, понимаете - евреи ведь миссионерами никогда не были, никаких там "обращений", как у некоторых других, не стану пальцем показывать; мы, иудеи, прекрасно сами обходимся. И к тому времени когда то племя нашли по второму разу, индейцы поголовно не ели трефного, делали детишкам обрезание, соблюдали праздники и не рыбачили на шабес, и все шло прекрасно.
      Так что неудивительно, что евреи есть и на Зушшмуне.
      Шмуне, а не шмоне! Литвацкий у тебя акцент.
      Ничего удивительного, что я еврей - я синий, у меня одиннадцать рук, и в гробу я видал зеркальную симметрию, и еще я маленький, круглый и передвигаюсь на коротеньких гусеничьих ножках, которые растут на колесиках по обе стороны моей тухес, за которую спасибо зеркальной симметрии, так что, когда я подбираю ноги под себя, мне приходится подпрыгивать, чтобы начать движение, и хамоватые туристы говорят, что это забавно.
      Во "Всеобщих эфемеридах" меня обзывают аборигеном шестой планеты Теты-996 скопления Мессье-3 в созвездии Гончих Псов. Шестая планета и есть Зушшмун. Тут к нам пару оборотов назад прилетал один писака, путеводитель составлял по Зушшмуну для издательства в Крабовидной туманности, так он меня все зушшмоидом называл, чтоб ему головой в землю врасти, как репе. Еврей я!
      Кстати, а что такое репа?
      Поехали мои шарики и ролики. Вот что значит болтать с бабочкой. Дело у меня - такое, что от него умом подвинуться можно, сдохнуть можно, шпилькес у меня от него. Я ищу Кадака.
      Эй, бабочка!. Слушай, ты хоть моргни, крылом дерни, сделай хоть какой знак - мол, слышишь. Что я тут стою, как шлемиль, и распинаюсь?
      Ничего. Ни сна ни отдыха измученной душе.
      Слушай, если бы не этот придурок Снодль, я бы тут не торчал. Я бы сидел со своей семьей и согнездными наложницами на третьей планете Теты-996, которую "Эфемериды" называют Бромиос, а мы, евреи, - Касрилевкой. И тому, что мы называем Бромиос Касрилевкой, есть исторический прецедент. Вы почитайте Шолом-Алейхема, поймете. Планета для шлимазлов. Говорить о ней не хочу. Вот туда нас и переселяют. Все уже уехали. Несколько психов осталось, такие всегда находятся. Но большинство улетело: что тут делать? Зушшмун-то уводят. Бог знает куда. Куда ни глянь постоянно кого-то куда-то перемещают. И говорить об этом не желаю! Ужасные люди, совершенно бессердечные.
      Так вот, сидели мы в иешиве, последние десятеро, полный миньян, готовились сидеть шиве за всю планету в те последние дни, что нам оставались, и тут этот ойзвурф Снодль забился в припадке и помер. Ну, так вы думаете, что за проблема? Почему это мы сидели шиве в раввинской школе, покуда все прочие носятся как воры, торопятся смыться с планеты, прежде чем эти ганефы из Центра Перемещения не придут со своими крючьями? Самый натуральный глич, темное, поганое дело - хватать планету и выпихивать ее с орбиты, и засандаливать на место милого, симпатичного мира здоровенные мешигина магниты, чтобы скопление не развалилось, когда они выдернут планету, и все остальные не поналетали друг на друга... Таки вы меня спросили? Я вам отвечу.
      Потому, бабочка ты моя молчаливая и крылом-не-махательная, что шиве это самое святое. Потому как в Талмуде сказано: при оплакивании покойного следует собрать десять евреев, чтобы те пришли в дом усопшего, не восемь, не семь и не четыре, а именно десять, и молиться, и зажигать йорцейт свечки, и читать кадиш. А кадиш - это, как знает любая разумная форма жизни в скоплении, кроме, может быть, одной сумасшедшей бабочки, поминальная молитва во славу и честь Гесподню и усопшего.
      А с чего это мы решили сидеть шиве по своей планете, которая столько времени была нам родным домом? Потому Боже, и с чего я решил, что меня поймет какая-то бабочка? потому, что Господь был добр к нам здесь, и у нас была собственность (которой больше нет), и у нас были семьи (которые уже уехали), и у нас было здоровье (которое я скоро потеряю, если и дальше буду с тобой болтать), а имя Господне может быть произнесено вслух лишь в присутствии группы верующих - конгрегации - короче, миньяна из десяти человек, вот почему!
      Знаешь, ты даже для бабочки на еврея не похож.
      Ну так и ну, может, теперь понятно? Зушшмун был для нас голдене медина, золотой страной: здесь нам было хорошо, мы были счастливы, а теперь нам приходится переезжать на Касрилевку, планету для шлимазлов. Нет даже Красного моря, чтобы разделить его воды; это не рабство, это лишь мир, которого не хватает - вы меня поняли? И мы хотели отдать родине последний долг. Не так это и глупо. Так что все улетели, и только мы десятеро остались, чтобы семь оборотов сидеть, потом тоже уехать, и Зушшмун уганесрят с небес Бог знает куда. Все шло бы как по маслу, если бы не этот придурок Снодль. Который забился в припадке и помер.
      Так где нам найти десятого для миньяна? На всей планете только девять евреев.
      Тогда Снодль сказал:
      - Есть еще Кадак.
      - Заткнись, ты же мертв, - ответил ему реб Иешая, но это не помогло. Снодль продолжал предлагать Кадака.
      Вы поймите, один из недостатков моего вида состоит в том ну, этого бабочка может не знать, - что когда мы помираем, отправляемся на тот свет, то все еще разговариваем. Нудим.
      Вы хотите знать, как так? Как это мертвый еврей может говорить с той стороны? А я вам что, ученый, я что, должен знать, как оно работает? Врать не стану - не знаю. Но каждый раз одно и то же. Одного из нас прихватывают судороги, он помирает и ложится и не гниет, как туристы, которые шиккер в дрек барах в центре Гумица, и падают в канаву, и их переезжает двуколка.
      Но голос остается. И нудит.
      Наверное, это как-то связано с душой, хотя не поручусь. Одно могу сказать - слава Богу, мы на Зушшмуне не поклоняемся предкам, потому что с полным небом старых нудников не было бы и резону оставаться по эту сторону. Благословенно будь имя Авраамово - через некоторое время они затыкаются и куда-то уходят, наверное, нудеть друг другу, хотя им давно следует покоиться с миром.
      А Снодль еще никуда не ушел. Он только что помер и теперь требовал, чтобы мы сидели шиве не только по нашим угробленным жизням, но и - нет, вы только подумайте, на полном серьезе - по нему! Ну не ойзвурф ли этот Снодль!
      - Есть еще Кадак, - говорил он. Голос шел из воздуха в футе над трупом, лежащим спиной вверх на столе в иешиве.
      - Снодль, не будешь ли ты так любезен, - ответил ему Шмуль, тот, что с переломанной антенной, - заткнуть свой рот и оставить нас в покое? - И, заметив, что Снодль лежит лицом вниз, добавил (тихонько, потому что о мертвых плохо говорить не стоит): - Я всегда утверждал, что он через тухес разговаривает.
      - Перевернуть его? - предложил хромопрыгий Хаим.
      - Пусть лежит, - заявил Шмуль. - С этой стороны он лучше смотрится.
      - Ша! Мы так никуда не придем, - сказал Ицхак. - Ганефы вот-вот уведут планету, остаться мы не можем, уехать тоже не можем, а у меня согнездные наложницы мокнут и молоко дают на Бромиосе.
      - На Касрилевке, - поправил Аврам.
      - На Касрилевке, - согласился Ицхак, делая опорной, задней то есть, рукой извинительный жест.
      - Планета десяти миллионов Снодлей, - сказал Янкель.
      - Есть еще Кадак, - повторил Снодль.
      - Да о каком таком Кадаке талдычит этот ойзвурф - спросил Мейер Кахаха.
      Мы все закатили глаза - девяносто шесть исполненных цорес глаз. Мейер Кахаха всегда был городским шлемилем. Если есть на свете больший ойзвурф, чем Снодль, то это Мейер Кахаха.
      - Заткнись! - Янкель ткнул Мейеру Кахахе указательной рукой в девятый глаз (тот у него с бельмом).
      Мы сидели и переглядывались.
      - Он прав, - сказал наконец Мойше. - Это еще одно горе, которое мы оплачем на Тиш Беав (если только на Касрилевке Тиш Беав выпадет на нужный месяц), но ойзвурф и шлемиль правы. В Кадаке наша единственная надежда пусть поразит меня Господь громом за такие слова.
      - Кому-то придется идти искать его, - заметил Аврам.
      - Только не мне, - взвился Янкель. - Нашли дурака!
      Тогда реб Иешая, который был мудрейшим из синих евреев Зушшмуна даже до исхода - а уж кое-кому из них неплохо было бы остаться да помочь, чтобы мы не оказались в такой дыре, когда Снодль помер от припадка, - так вот реб Иешая согласился, что надо искать дурака, и заявил:
      - Надо послать Евзися.
      - Спасибочки, - отвечаю.
      - Евзись, - сказал ребе, глядя на меня шестью передними глазами. Может, нам послать Шмуля с оборванной антенной? Или Хаима хромопрыгого? Или Ицхака, у которого от похоти судороги делаются? Или, может, нам послать Янкеля, который даже старше Снодля, и тот умрет в дороге, и нам надо будет искать двух евреев? Или Мойше? Так Мойше со всеми спорит. Он нам таки кого-нибудь приведет.
      - А Аврам? - спросил я.
      Аврам отвернулся.
      - Ты хочешь, чтобы я упомянул проблему Аврама перед открытым Талмудом, перед усопшим, перед лицом Господа и всеми нами? - жестко глянул на меня реб Иешая.
      - Прошу прощения, - смутился я. - Не надо было об этом упоминать.
      - Или, может, ты послал бы меня, вашего раввина? Или Мейера Кахаху?
      - Все понял, - сказал я. - Я пойду. Хотя совершенно этому не рад, говорю вам честно и откровенно. Возможно, вы меня больше не увидите, возможно, я сдохну в поисках этого Кадака, но я пойду!
      И я направился к выходу из иешивы.
      - Судороги, - пробормотал я, проходя мимо сидевшего с невинным видом Ицхака. - Да чтоб он у тебя отсох и отвалился, как лист сухой!
      Я вприпрыжку выкатился на улицу и отправился искать Кадака.
      Последний раз я видел Кадака семнадцать лет назад. Он сидел в синагоге во время праздника Пурим и неожиданно выкатился в проход, сорвал с себя ярмулке, талес и тфилин - все одновременно, тремя руками, - швырнул на пол, заорал, что для него с иудаизмом покончено и он перешел в Церковь Отступников.
      Больше никто из нас его не видел. По мне, так оно и к лучшему. Начать с того, что Кадака я, честно говоря, всегда недолюбливал. Он сопел.
      Ну, это не больно-то авейра, думаете вы, и я делаю много шума из ничего? Так вот,, господин Похлопаю-КрылышкамиЧтобы-Меня-Заметили, я человек прямой, я все, что у меня на уме, выдаю в лоб - хочешь, чтобы вокруг да около ходили, поди к Авраму, он тебе покажет, как это делается. И я говорю, что выносить это постоянное сопение было совершенно невозможно. Сидишь ты в шуле, и посреди "Шма Исроэль", точно в самой середке "Слушай, Израиль, Бог наш Господь, Господь един!", слышишь такой рев, точно пеггаломер двухоботный в болоте трубит.
      От одного звука хотелось вымыться.
      Этот Кадак, ему же наплевать было. Ешь ты, спишь, гадишь, штап - ему все равно, он выдает трубы иерихонские, хлюпает носом, сопит так, что тебя наизнанку выворачивает.
      А насчет поговорить с ним - и не думайте: как прикажете говорить с человеком, который на каждой запятой сопит?
      И когда он перешел к Отступникам, конечно, случился скандал... на Зушшмуне не так чтобы много евреев... скандал делают из всего... но если честно, то я вам скажу: мы все вздохнули с облегчением. Избавиться от этого сопения уже было нахес, вроде как обсчитаться в свою пользу. Или получить семь в цену пяти.
      Ну, так мне надо было идти и искать, прислушиваясь, не раздастся ли это жуткое сопение. Вот уж, простите за прямоту, без чего я бы обошелся.
      Прокатился я через центр Гумица и направился к Святому Собору Церкви Отступников. Город выглядел преотвратно. Когда уезжали на Касрилевку, из него вывезли все, что не было к земле привинчено. И все, что было привинчено.
      И винты. И немало той земли, к которой все это привинчивали. Одни ямы кругом. Зушшмун к тому времени уже не был такой милой планеткой. Больше он походил на старика с крепком. Или на пишера прыщавого. О такой мерзкой прогулке и говорить неохота.
      Но часть их дурацкого фаркахда собора еще осталась. Что б ее не оставить: дорого, что ли, новый сделать? Бечевка. Эти тупицы построили святое место из бечевки, слюны и сушеного дерьма с улиц и самих себя, мне даже думать о таком богохульстве противно.
      Я вкатился внутрь. От вони сдохнуть можно. У нас на Зушшмуне водился такой поганый маленький кольчатый червячок, которого все называют щипец пробойный, а мой дядя Беппо, псих-зоолог, - Lumbricus rubellus Venaticus. И не удивляйтесь, что я знаю такое иностранное - латинское, кстати - слово, я тоже в общем-то ученый, не такой дурак, как вы могли подумать, и ничего удивительного, что реб Иешая послал меня искать Кадака, такое не всякому еврею под силу. Я запомнил, потому что один щипец укусил меня за тухес,когда я купался, а такое не скоро забудешь. У этого червячка спереди и по бокам щипчики, и он лежит в засаде, поджидая сочный тухес. Только ты расслабишься в речке или решишь подремать на пикнике - хвать! - эта тварь вцепляется прямо в тухес. И висит там на своих трижды проклятых, чтоб всей их породе гореть в Геенне, щипчиках, и вспомнить тошно - сосет из тебя кровь прямо через тухес.
      Снять ее нельзя, вся наша нынешняя медицина не может, хоть ты упердись от врачебных счетов. Единственное, что с ней может справиться, - если музыкант ударит над вашей тухес в литавры. Тогда эта тварь отпадает, вся раздутая от крови, а на тухес у вас останутся шрамы от клешней, которые и соложницам стыдно показать. И не спрашивайте меня, почему врачи для таких случаев не носят с собой литавры. Вы не поверите, какие у нас на Зушшмуне профсоюзные проблемы - это и к врачам, и к музыкантам относится, - так что, если вас щипец возьмет за тухес, лучше бегите не в больницу, а в концертный зал, иначе худо будет. А когда эта жуткая тварь отпадает, она - чмок! лопается, дрянь, которая из нее выплескивается, воняет до небес, и все двенадцать ваших глаз вылезают на лоб от запаха - фе! - крови и дерьма.
      Вот так и воняло в этом Соборе Церкви Отступников миллионом раздавленных щипецов. Я чуть не упал от вони.
      И зажал нос тремя руками, чтобы ни струйки не просочилось.
      Начал я тыкаться в те бечевки, которые у них назывались стенами. К счастью, я вкатился рядом с входом, так что я высунул нос на пару футов наружу, сделал глубокий вдох, снова зажал нос, втянул обратно и огляделся.
      С полдюжины Отступников, из тех, что еще не сбежали на Касрилевку, валялись на брюхе, быстро-быстро сворачивая и разворачивая ноги, уткнувшись мордами в грязь и дерьмо пред алтарем - наверное, молились своему идолу, как его там - то ли Сеймур, то ли Шимон, то ли Штуми. Я уж лучше, знаете ли, выучу латинское имя мерзкого вонючего червяка, чем ихнего языческого идола.
      Так что там они и были, и я таки получил немало цорес с того, что на них все же наткнулся, но... я ведь искал Кадака, или нет?
      - Эй, - позвал я одного из них.
      И что я получил? Превосходный вид на его тухес. Только щипеца не хватало, чтобы подобраться и - хвать!
      Тишина.
      - Эй! - кричу второй раз. Ноль внимания. Лежат, понимаете ли, уткнувшись мордами в дерьмо. - Э-эй, вы! - ору я во весь голос, а это не так-то просто, когда зажимаешь нос тремя руками, и все мысли о том, как бы отсюда поскорее выбраться.
      Так я ему устроил зец по тухесy. Свернул все левые ноги и ка-ак развернул их прямо ему в то место, которое щипец любит!
      Тут он на меня глянул.
      Мне чуть плохо не стало. Нос в дерьме с пола, половина глаз синими соплями залита, и пасть, которой только и петь языческую осанну идолу по кличке Шейгец или как его еще там.
      - Ты меня пнул? - спрашивает.
      - Сам сообразил, да? - отвечаю.
      Он глянул на меня шестью, моргнул и начал было опять валиться пуним в грязь. Пришлось мне подогнуть ноги для такого зеца, чтоб его сразу на тот свет отправить.
      - Мы, - говорит он, - не приемлем насилия.
      - Это ты хорошо сказал, - отвечаю я. - А мне вот, например, не нравится тупо смотреть на твой тухес. Так что, если хочешь, чтобы я ушел и перестал тебя пинать и ты смог бы опять зарыться в дрек, встань-ка лучше и поговори со мной.
      Он лежит. Я еще подогнул ноги - аж шарниры заскрипели, я уже немолод, знаете ли. Ну, тут он встал.
      - Что тебе надо? Я молюсь Сеймулу.
      Сеймул. И это Бог? Да я с таким именем на работу бы не взял.
      - Потом помолишься, никуда твой буби не денется.
      - Зато Зушшмун - денется.
      - То-то и оно. Потому мне и надо с тобой поговорить. У меня, знаешь ли, совершенно времени не хватает.
      - Так что вам надо конкретно?
      Нет, ну, ребе, ей-Богу. Конкретно.
      - Вот что, господин Конкретный, я вам конкретно и скажу. Нет ли в округе одного паршивого сопуна по имени Кадак?
      Он на меня опять воззрился шестью, потом заморгал попеременно два-четыре, три-пять, один-шесть и в обратном порядке.
      -Тошнотворное у вас чувство юмора. Да простит вас Сеймул.
      И опять падает ниц, ноги дергаются, и нос в дрек.
      - Я ему про Кадака, а он мне про Сеймула! Я тебе покажу Сеймула! - Я начал было сворачивать ноги для такого пинка, чтобы момзера забросило в следующий часовой пояс, но тут меня остановил женский голос с другого конца их вонючего Собора- а я уже желтеть начал от задержки дыхания.
      - Выходи, я тебе расскажу о Кадаке.
      Оглядываюсь, а там стоит этакая шикса, вся в разноцветных шматех и браслетах и побрякушках и дерьме с пола. "Гевалт! - думаю. - Таки не надо мне было из норы вылезать".
      Но я все же вышел за ней наружу и-благодарение Господу! - вытянул нос во всю длину и так вдохнул, что у меня щечные мешки раздулись, словно там по бублику лежало.
      - Так что ты хочешь от Кадака? - спрашивает меня эта буммерке, шлюшка эта размалеванная.
      - Минуточку, - говорю я, - я толькв-встану от вас против ветра, а то, не сочтите за оскорбление, от вас несет, как от вашей церкви.
      Я обошел ее, сделал пару шагов назад, чтобы можно было дышать свободно, и начал:
      -Чего я хочу, это оказаться на Кае... на Бромиосе со своими соложницами, а что мне надо, так это найти Кадака. Он нам требуется для исключительно важного религиозного ритуала, вы меня, конечно, простите, но вам как еойке этого не понять.
      Она потупила глазки (четыре) и похлопала накладными ресницами (на трех из них). Что вы хотите - нафке, дамочка легкого поведения, куртизанка помоечная, буммерке.
      - А что вы могли бы предложить в качестве дара за поиски этого Кадака?
      Вейзмир! Я так и знал. Я с самого начала знал, что эти чертовы поиски Кадака дорого мне встанут. Глядела она точно на мою сумку.
      - Пара монет сойдет?
      - Я не совсем об этом, - сказала она, не сводя взгляда с сумки, и тут я сообразил - и честно скажу, по мне мурашки так и забегали, - что она косит на четыре из шести передних глаз. Смотрела она на мой пупик.
      Что? Да я тебе втолковываю, бабочка ты этакая, что пялилась она вовсе не на сумку, которая спокойно висела себе на моем левом боку. Эта косоглазая всеми четырьмя глядела на мой маленький симпатичный пупик. Что? Ну, вы меня простите, господин Молчаливая-Бабочка-С-Очень-Тупой-Мордой, но мне надо было сообразить, что у бабочек пупиков нет. Пупок. Ямочка в животе. Теперь ясно? Что? Ну, может, мне совсем опохабиться и разъяснить бабочке, которая привыкла штапить цветочки, что мы совокупляемся пупиками? Женщина вставляет длинный средний палец нижней правой руки прямо в пупик и делает туда-сюда, и вот так мы штап. И тебе это обязательно было знать? Обязательно... Пошляк ты, и похабник.
      Хотя все же не такой, как эта нафке, шлюха, блудница вавилонская.
      - Слушайте, - говорю я, - вы таки меня извините, но я не из этой породы. Я себя для соложниц берегу. Ну, вы-то меня, наверное, поймете. Кроме того, опять же извините, но я с незнакомками не штап. И вы бы с этого большой радости не поимели, я вам точно скажу. С Евзисем штап никуда не годится, всякий подтвердит. Вам мой пупик вовсе не понравится, совершенно. Что бы вам не взять пару монет и не потратить их на Касри... на Бромиосе? Может, такая красотка там начала бы свое дело.
      Слава Богу, Он не поразил меня громом в задницу за то, что я назвал красоткой эту пошлую косоглазую гойише нафке.
      - Так тебе нужен Кадак или нет? - спрашивает она, глядя на две вещи одновременно.
      - Пожалуйста, - всхлипнул я.
      - Не плачь. Сеймул мой бог, я верую в Сеймула.
      - А он-то здесь при чем?
      - Мы последние из верных нашей Церкви. Мы намерены оставаться на Зушшмуне до Перемещения. Так приказал Сеймул. Мне этого не пережить. Я понимаю, какие катаклизмы творятся, когда планету выводят с орбиты.
      - Ну так смывайся, - предложил я. - Что вы за дебилы такие?
      - Мы - верные.
      Это меня заткнуло ненадолго. Даже гои, даже психованные поклонники этого Шмуля таки должны во что-то верить. И это правильно. Но очень тупо.
      - Ну а меня это каким боком касается, дамочка?
      - Я хочу трахнуться.
      - Ну так пойдите в Собор и штап кого-нибудь из своих собратьев!
      - Они молятся.
      - Кому? Статуе вроде ковыряющего в носу здорового жука, в грязи и дерьме и дреке?
      - Не оскорбляй Сеймула.
      - Да я лучше язык себе отрежу.
      - Этого не надо, а вот пупок подставь.
      - Что вы за похабень несете, дамочка?
      - Тебе нужен этот Кадак или нет?
      Не стану рассказывать о последовавших непристойностях. Мне стыдно даже думать об этом. Ногти у нее были грязные.
      Скажу только, что, когда она кончила терзать мой пупик и я рухнул у стены из кизяка со стекающим по животу розовым шмуцем, я узнал, что Кадак оказался Отступником не менее паршивым, чем евреем. Как-то раз он взбесился, точно как тогда в синагоге, и принялся кусать статую ихнего жучьего бога. Прежде чем его оттащили, откусил Шмуглю коленную чашечку, так что из Церкви Кадака выставили. Нафке знала, что случилось с ним дальше, потому что он пользовался ее услугами (бреч от такой мысли можно) и кое-что ей задолжал. Так что она последовала за ним в надежде выколотить долг и видела, как его бросало от религии к религии, пока Кадака не приняли Рабы Камня.
      Ну, я встал, как мог вымылся в фонтане, произнес пару кратких молитв, чтобы не заразиться от той грязи под ногтями, и пошел искать Рабов Камня, то есть этого проклятого Кадака.
      Катился я неровно, прихрамывая. Знаешь, ты бы тоже хромал, бабочка, если бы тебя так изнасиловали. Только представь на секунду, как бы ты себя чувствовал, если бы цветочек взял тебя за тухес и загнал бы свои тычинкипестики тебе в пупик} Что? Ну, чудно. У бабочек нет пупиков.
      Вот стою я тут в песках и болтаю с тобой, а ведь это далеко не самое приятное, что бывало со мной в жизни.
      Рабы Камня собрались в лощине сразу за городской чертой Гумица. Губернаторы их в город не пускали. И не зря. Если вам кажется, что Отступники - настоящие ублюдки, то поглядели бы вы на Камни. Такие красавчики!..
      Они превратились в большие камни. С языками, как веревочки, футов по шесть-семь, свернутыми внутри. И когда мимо, жужжа, пролетает крендл, или знай, или бычья муха хлюп! - выстреливает этот уродливый язык и хватает муху, и заматывает в себя, и возвращается, и размазывает муху по камню, и камень становится мягким и пористым, как гнилой плод, и всасывает в себя весь дрек и всю мерзость. Такие лапочки, эти Камни. Я так и ожидал, что Кадак превратится во что-нибудь этакое, когда ему станет тошно быть собой. Ох, спасибо ребу Иешае за прогулочку.
      Нашел я в конце концов главный Камень, торчащий в этой долине, а вокруг остальные Камни делают "хлюп!" и "фьють!" и всасывают жучков. Не лучший день в моей жизни, скажу я вам.
      - Как поживаете? - Я решил, что так обратиться к камню будет вежливее всего.
      - Откуда вы узнали, что я главный Раб? - спросил Камень.
      - У тебя самый длинный язык.
      "Хлюп!" Летел себе знай, жужжал песенку, никому не мешал - и получил в пуним; длинный такой язык, как мокрая лапша, подхватил его за пуним, развернул и размазал по Камню. И разбрызгал на меня. Нет, этого парня я бы на обед не приглашал.
      - Извините за беспокойство, - сказал главный Раб. Похоже было, что ему действительно неловко.
      - Ничего, - ответил я. - Здорово вы его развернули в последнюю секунду.
      Кажется, я ему польстил.
      - Вы заметили, да?
      - Как же тут не заметить? Высший пилотаж.
      - Знаете, вы первый. Тут к нам много ученых приезжало, с других планет, даже из других галактик, и никто прежде не замечал этого разворота. Как, вы сказали, вас зовут?
      По животу у меня стекали жучьи сопли.
      - Зовут меня Евзись, и я ищу одного типа, которого раньше звали Кадак. Мне дали понять, что несколько лет назад он стал Камнем.
      - Послушайте, - сказал главный Раб (пока остатки зная просачивались сквозь пористую поверхность), - вы мне нравитесь. Вы никогда не думали о том, чтобы обратиться?
      - Ни за что!
      - Нет, я серьезно. Почитание Камня весьма обогащает внутренний мир, и не стоит отбрасывать его, даже не попробовав. Что скажете?
      Я решил, что пришла пора химичить - совсем немножко.
      - Скажем так - хотелось бы. Вы даже не представляете, какое лестное предложение вы мне делаете. Я бы, наверное, прямо сейчас его и принял, но есть одна проблема.
      - И какая же?
      Камень-психиатр. Только этого мне не хватало.
      - Я жучков боюсь.
      - Действительно сложно, - промолвил Камень после небольшой паузы. Жучки являются важной частью нашей религии.
      - Я вижу.
      - Да, очень жаль. Вас. Ну, посмотрим, чем я могу вам помочь. Как, вы сказали, имя этого типа?
      - Кадак.
      - О да. Теперь вспомнил. Ну и урод.
      - Да-да, значит, это он.
      - Дайте припомнить, - сказал Камень. - Если я не ошибаюсь, мы его вышвырнули из ордена лет пятнадцать назад за раскольнические действия. Он издавал самые омерзительные звуки, какие я только слыхивал от Камня.
      - Сопел.
      - Простите?
      - Он сопел. Хлюпал носом - влажный такой звук, аж тошно становилось.
      - Вот-вот.
      - Страшно спросить, но что с ним стало?
      - Он перестроил свои атомы и снова стал вроде вас.
      - Извините, не вроде меня!
      - Ну, я имел в виду того же вида.
      - И ушел?
      - Да. Сказал, что намерен податься в развратисты.
      - Лучше бы я этого не слышал.
      - Извините.
      Я сел, пристроил тухес между ободов, а голову подпер шестью руками. Я скорбел.
      - Может, присядете на меня? - спросил Камень.
      Неплохое предложение.
      - Спасибо, - вежливо ответил я, косясь на последние склизкие остатки зная, - но мне сейчас слишком плохо, чтобы стремиться к уюту.
      - А для чего вам понадобился этот Кадак?
      Я, как мог, объяснил ему - в конце концов, он же камень, кусок скалы, хотя и говорящий - о миньяне из десяти евреев. Главный Раб спросил, почему из десяти.
      - Как-то на Земле, - начал я, - давным-давно... Знаете о Земле, да?.. Прекрасно. Так вот, на Земле, давным-давно, Господь решил устроить жуткий зец местечку под названием Содом. А этот Содом был городом, полным развратистов. Не самое приятное место.
      - Представить себе не могу полный город развратистов, произнес Камень. - Отвратительная мысль.
      - Вот и Богу так показалось.
      Мы немного помолчали, размышляя об этом.
      - Так что Аврам, благословенно будь имя его, - продолжил я, - а он был наисвятейший из евреев, хотя и не синий, это его не портило, не думайте...
      - Я и не думаю.
      - Что? Ах да. И вот Аврам взмолился Богу о спасении Содома.
      - Да зачем?.. Полный город развратистов. Бр-р!
      - Да я откуда знаю зачем? Он же был святой. Так вот Бог, наверное, решил, что это немного мешуге - глупо. Господь же не дурак, сами понимаете... и заявил Авраму, что пощадит Содом, если Аврам найдет в городе пятьдесят праведных мужчин...
      - А как насчет женщин?
      - В Писании об этом не сказано.
      - Мне кажется, что ваш Бог - сексист.
      - Ну, простите мою прямоту, он по крайней мере не штуковина, которая лежит в лощинке, чтобы на нее птички гадили.
      - Не грубите!
      - Извините, конечно, но не надо обзывать единого истинного Бога нехорошими словами.
      - Я же только спросил.
      - Так не надо камню задавать такие вопросы! Хотите услышать эту историю или нет?
      - Да, конечно, но...
      - Что еще за "но"?!
      - Зачем этот ваш Бог торговался с Аврамом? Надо было сказать просто "Я так решил" и не валандаться.
      Я уже здорово взъелся, ну, вы понимаете?
      - Потому что этот Аврам был менч, потрясающий тип, и одевался стильно,, вот почему, ясно, да?
      Камень промолчал. Дулся, наверное. Ну, пускай дуется.
      - И тогда Аврам сказал: "Хорошо, а что, если я найду сорок праведников?" И Господь ответил: "Ладно, пусть будет сорок". Аврам спросил, а как насчет тридцати, и Господь сказал: "Ну ладно, пускай тридцать", и Аврам поинтересовался, а если двадцать, и Господь заорал: "Кончай нудеть, пусть будет двадцать..."