Тигрица

— А кто же виноват в том, что ты ведешь себя так же, как она?

Джессика, растерянно оглядывая сидевших за столом, заметила, что Мадлен разглядывает Арлетту с напряженным вниманием и хмурится все сильнее. Сама она была смущена безобразной сценой, но в глубине души Джессика знала, что дед прав. Повернувшись к нему, она с мольбой сказала:

— Дедушка, прошу тебя, пожалуйста!..

Клод Фрейзер несколько мгновений глядел на нее и, видимо, прочтя в ее взгляде осуждение, вполголоса выругался.

— О'кей, о'кей, — промолвил он, слегка переведя дух. — Я не хотел никого оскорбить, но, право же, совсем ни к чему было упоминать про Тесс, совсем ни к чему!

Тут Джессика была с ним полностью солидарна. Хотя Клод Фрейзер развелся со своей первой женой всего несколько лет назад, она перестала быть фактическим членом семьи уже очень давно.

Зоя, однако, никак не могла успокоиться. Воспользовавшись паузой, она перехватила инициативу и попыталась возобновить нападение.

— И все равно я считаю, что обсуждать дела фирмы мы должны все вместе. «Голубая Чайка» получила конкретное предложение от компании Кастеляра — очень важное предложение, которое касается всех нас. Подобные вопросы не могут решаться без участия всех акционеров. Или вы хотите устроить здесь комедию, где мы будем исполнять роли статистов?

— Комедией будет твое общее собрание, — сказал старый Клод Фрейзер. — Я же прекрасно вижу, чего ты добиваешься. Ты хочешь заручиться поддержкой других пайщиков, чтобы указывать мне, как я должен распорядиться моим предприятием, моим делом!

— А вы, видно, хотите сами принимать все решения и плевать на то, чего хотят остальные! Или, может быть, вы забыли, что часть «Голубой Чайки» принадлежит нам?

— Тетя Зоя! Дедушка! Да перестаньте же! — с отчаянием вскричала Джессика, со страхом глядя на набухшие вены на висках старого Фрейзера.

Но дед не обратил на нее никакого внимания. Свирепо глядя на вдову своего беспутного племянника, он четко и с расстановкой сказал:

— У тебя нет абсолютно ничего. Это я создал «Голубую Чайку» практически на пустом месте, я день и ночь работал ради нее, я отдавал ей все, что у меня было и раньше, и потом. И если ты считаешь, что, зарегистрировав брак с этим ничтожеством — сыном моего брата, — ты получила право лезть в мои дела, то ты очень и очень ошиблась!

— Мой Луис тоже немало сделал для вашей компании! — возразила Зоя, и ее грудь заходила ходуном от возмущения, а глаза налились кровью. — Если бы не ваше упрямство, не ваши близорукость, жадность и нежелание передать свое детище в более компетентные руки, «Голубая Чайка» могла бы быть сейчас гораздо более крупной фирмой. Луис… Луис мог бы быть жив, если бы вы в свое время доверили ему хоть какой-нибудь пост, как Кейлу. Тогда бы он чувствовал ответственность, чувствовал, что от него что-то зависит, и тогда… тогда не случилось бы того, что случилось. Вы должны были… обязаны были дать ему шанс!

Последние слова Зои сопровождались уже несдерживаемым рыданием. Отодвинувшись от стола, она встала и, пошатываясь, ушла в дом. Арлетта тоже поднялась и, швырнув на стол салфетку, поспешила за ней. Лицо ее было озабоченным и сердитым.

На галерее установилась неловкая тишина, которую первым нарушил Ник. Самым непринужденным тоном он осведомился у Кейла, хороша ли рыбалка на озере Поншатрен. Через несколько минут к разговору двух мужчин присоединилась и Мадлен. Клод Фрейзер некоторое время наблюдал за ними из-под насупленных бровей, потом взял вилку и вернулся к овощному пюре с цыпленком.

Зоя и Арлетта больше не вышли к столу. Вечер был серьезно испорчен, и застольная беседа постепенно угасала. Поданный с кофе десерт был съеден под однообразный обмен мнениями о последних событиях на футбольных и бейсбольных площадках, которые, как видно, никого особенно не интересовали. Наконец Клод Фрейзер сделал знак Джессике и Кейлу и, оттолкнувшись от стола, на своем кресле откатился от него. Кейл взялся за ручки инвалидной коляски, а Джессика отворила дверь в коридор, ведущий в библиотеку. Ник и Мадлен, оставшиеся за столом, проводили их гробовым молчанием.

Деловое совещание получилось очень подробным, долгим и изматывающим. Несмотря на это, Джессика не узнала ничего для себя нового. Единственным положительным моментом встречи была ее убежденность, что дед понемногу оправляется от удара. Во всяком случае, он не только ничего не напутал, но, напротив, поразил ее четкостью анализа и прекрасным знанием всех подробностей предложения Кастеляра.

По обоюдному молчаливому соглашению, ни она, ни Кейл ничего не сказали старику о неприятном происшествии, случившемся с ними в карнавальном Рио, хотя Джессика несколько раз спрашивала себя, не лучше ли самой признаться во всем, а там — будь что будет. Больше того, ей даже было любопытно узнать, что скажет дед по поводу фотографий и всего прочего. За свою жизнь Клод Фрейзер не раз сталкивался с самыми разными ситуациями, особенно после того как началась разработка нефтяных запасов континентального шельфа, а буровые вышки шагнули с суши в открытый океан. Тогда в морской бизнес устремилось множество проходимцев, готовых на все ради выгодного контракта на обслуживание нефтяных v платформ; именно в тот период конкуренция на рынке транспортных услуг обострилась и стала особенно жестокой. Впрочем, те времена еще не прошли, если считать, что взрыв принадлежащей «Голубой Чайке» шхуны не был случайностью.

И все же главной причиной, удержавшей Джессику от признания, было замечание деда по поводу патологической слабости женщин из семьи Фрейзеров к мужскому полу. На ее памяти это был первый раз, когда обвинение было произнесено вслух, хотя Джессика всегда знала, что он чувствует по этому поводу и как сильно его это волнует.

Кроме того, если бы Джессика захотела, она легко могла бы заметить, что, обличая Зою и Арлетгу, дед мельком глянул и в ее сторону, и ей стоило огромного труда не поддаться внезапно проснувшейся в ней тревоге. Клод Фрейзер не мог знать, что она совершила, просто не мог…

Или все-таки каким-то непостижимым образом он обо всем узнал?

Как бы там ни было, упоминание о встрече с Рафаэлем Кастеляром, которая должна была состояться в понедельник, заметно его встревожило. Дед долго и тщательно обдумывал эту новость, а под конец дал Джессике целую кучу советов относительно того, что и как ей говорить, а о чем умолчать. В другое время подобное недоверие к ней и ее деловым способностям могло бы обидеть Джессику, но сейчас она волновалась не меньше его. Кроме того, она хорошо знала, что значит для деда «Голубая Чайка», и его раздражение по поводу того, что он вынужден отдать судьбу своего любимого детища в чужие руки, было ей более чем понятно. Ее же беспокоил несколько иной аспект. Судя по всему, старик считал неожиданный шаг Кастеляра чем-то вроде проявления слабости, и Джессике предстояло как-то воспользоваться этим. К сожалению, ничего конкретного дед ей так и не сказал.

Когда совещание закончилось и Клод Фрейзер объявил, что хочет немного отдохнуть, Джессика почти не испытала облегчения. Ее озабоченность была настолько серьезной, что она даже должным образом не отреагировала на лишенную всякой почтительности тираду Арлетты.

— Напыщенный старый лицемер, который хочет быть святее самого папы римского! — в сердцах воскликнула мать Джессики во время прогулки в саду, свирепо отмахиваясь от комара, который с противным гудением вился перед самым ее лицом. — Как он посмел обозвать меня сексуально озабоченной, если сам едва не отправился на тот свет, когда попытался лишний раз взобраться на свою молоденькую кобылку?!

— О, дело не только в этом! — слабо возразила Джессика. — Все эти проблемы с «Голубой Чайкой» — вот что едва его не доконало!

— Да, конечно, — едко ответила Арлетта. — Только одна из сиделок в приемном покое камеронской больницы сказала мне, что, когда твоего почтенного дедушку доставили к ним, он был голеньким, словно только что ощипанный голубок. Старый дурак наверняка разыгрывал из себя двадцатилетнего жеребца перед этой маленькой дрянью, и вот — результат!..

— Как ему, наверное, неприятно было бы знать, что говорят о нем некоторые, — негромко заметила Джессика в пространство.

Ее мать презрительно фыркнула.

— А я считаю, что для него это был хороший урок. И зачем только он женился на этой глупенькой девочке! Если бы не она, он никогда бы не начал говорить гадости о моей бедной маме. Не может же он не понимать, что в последний раз она была с мужчиной как минимум тридцать лет назад!

К тому же я почти уверена, что, даже пока они были женаты, он не уделял ей должного внимания. И я считаю, что мама поступила совершенно правильно, когда попыталась найти кого-то, кто был бы с ней и ласков, и нежен.

— Не расстраивайся ты так, — сказала Джессика примирительным тоном и ненадолго замолчала, снова погрузившись в собственные мысли. Они с матерью медленно шли в глубь сада по выложенной замшелыми каменными плитами дорожке, по обеим сторонам которой глухой стеной вставали разросшиеся кусты. Одни из них, такие, как поздняя жимолость, уже вовсю цвели; на спирее только-только набухли бутоны, а гортензии все еще стояли голыми, ожидая прихода жаркого лета. Давно не стриженная живая изгородь скрывала их от посторонних глаз достаточно надежно, но Джессике все равно хотелось уйти от дома как можно дальше, чтобы никто не смог подслушать их разговор даже случайно.

— А я и не расстраиваюсь. Не с чего мне расстраиваться, — ответила Арлетта резким тоном. — Просто из-за него твоя бабушка Мими Тесс стала похожа на зомби, на ходячий труп. Человек, с которым она тогда убежала, умер, и я совсем не уверена, что это действительно был несчастный случай.

— Но ведь все это было так давно! — возразила Джессика. — Какое это может иметь значение сейчас?

— Никакого, я думаю. Во всяком случае, для тебя. Ты всегда была его драгоценной внучкой, его любимой маленькой принцессой, и я нисколько этим не удивлена. Ты всегда делала все, что он хотел; всю свою жизнь ты отдала работе на эту чертову компанию; у тебя нет никакой личной жизни, да мало ли чего еще ты лишилась по его милости! Одному Богу известно, как ты можешь с этим мириться — я бы на твоем месте давно взбрыкнула… Впрочем, и моя вина тут есть: я должна была увидеть, чем все это кончится, гораздо раньше. И попытаться хоть что-нибудь сделать.

— У тебя было полно своих собственных проблем, — равнодушно ответила Джессика. Подобные рассуждения она слышала не в первый раз. Арлетта обожала ворошить прошлое и, гулко бия себя в грудь, восклицать: «Меа culpa!» . Это ровным счетом ничего не меняло — просто не могло изменить. Произнеся очередную покаянную или обвинительную речь, Арлетта снова надолго исчезала, оставляя ее на попечении деда. Впервые она поступила так, когда Джессике было всего два года. Много позже Джессика узнала, что Клод Фрейзер согласился ежегодно выплачивать Арлетте некоторую сумму только при условии, что она оставит дочь в покое. Это знание, однако, не принесло ей облегчения: Джессика продолжала гадать, какой могла бы быть ее жизнь, если бы ее воспитанием занимался не дед, а Арлетта.

— И все равно, он — настоящее чудовище, — убежденно сказала Арлетта.

— Он отнял меня у твоей бабушки Мими Тесс, когда мне едва минуло двенадцать, и запретил мне видеться с ней — точно так же, как он отнял у меня тебя. Он выбросил свою собственную дочь на помойку, когда убедился, что не может больше контролировать и направлять ее поступки, точно так же, как он выбросил свою жену. Ты думаешь, что он любит тебя, доверяет тебе, и это действительно так, но — попомни мои слова! — это будет продолжаться только до тех пор, пока ты будешь послушно исполнять все, что он захочет. Стоит тебе сказать хоть слово поперек, и увидишь, что будет! Он выкинет и тебя тоже, как только ты сделаешь что-то по-своему или совершишь поступок, который не сообразуется с его понятиями о хорошем и плохом.

— Как ты можешь так говорить? Ведь он фактически доверил мне «Голубую Чайку»! — запротестовала Джессика. Ее возмущению, впрочем, недоставало глубины и силы, поскольку почти одновременно она подумала о том, как оценит дед то, что случилось в Рио.

— Боже мой, Джесс, неужели ты не понимаешь, что все это временно и что при первой же возможности Клод снова вернется к управлению компанией? Подумай сама: если бы он имел в виду что-нибудь более или менее постоянное, он наверняка бы сделал главным исполнительным директором не тебя, а Кейла. А так он знает, что ты уступишь ему бразды правления, стоит ему только переступить порог своего кабинета.

— А что будет, если он так и не сможет вернуться? В этом случае я останусь руководителем компании.

Арлетта криво улыбнулась.

— Может, и останешься, особенно если выйдешь замуж за человека, которого он тебе подберет, и подаришь ему наследника, которого он ждал все эти пятьдесят лет. Вот в чем он видит твое истинное предназначение, Джесс… Ну и, разумеется, он хотел бы, чтобы ты сохранила «Голубую Чайку» до тех пор, пока его правнук не станет достаточно взрослым. Неужели ты еще не догадалась?

— Но это же смешно! — возразили Джессика, чувствуя, как внутри ее нарастает раздражение. — Дедушка стар и болен, и я нужна ему. Мы все ему нужны, просто он знает, что я лучше всего подхожу для того, чтобы спасти «Голубую Чайку».

— Да, ты нужна ему, это ты верно подметила. Ты нужна ему, чтобы делать вещи, которые он уже не может делать сам. Но, говорю тебе, в ту же минуту, когда твой дед заметит хотя бы намек на то, что у тебя появилось собственное мнение, он и тебя вышвырнет, а твоего ребенка сделает заложником, чтобы через него руководить «Голубой Чайкой». Так обязательно будет, если, конечно, старик проживет достаточно долго.

Джессика посмотрела на мать, на горькие складки в уголках ее губ, на завитые крупными кудряшками волосы, которые выглядели безжизненными и тусклыми из-за слишком частого применения рыжеватой краски. Веки у Арлетты припухли, а белки покраснели, отчего ее когда-то красивые глаза казались тусклыми, и Джессика неожиданно подумала о том, что ее мать незаметно превратилась в неряшливую пожилую женщину.

— Но он же твой отец, — произнесла наконец Джессика. — Неужели ты не испытываешь к нему никаких чувств? Разве тебя не тревожит, что он может скоро умереть?

Арлетта щелкнула замком своей кожаной сумочки, выудила оттуда серебряную зажигалку с монограммой и тонкую коричневую сигарету. Остановившись на дорожке, она долго прикуривала, убирала зажигалку, затягивалась и, только выдохнув дым, наконец заговорила.

— Конечно, меня это волнует, — сказала она. — После его смерти часть акций «Голубой Чайки» будет переписана на мое имя, и я наконец-то стану свободной и независимой.

Судя по тону, которым это было сказано, дело обстояло как раз наоборот. Джессика была почти уверена в этом. Смерть Клода Фрейзера прикончила бы и ее мать. Глупая, циничная бравада была лишь частью позы, представления, которое Арлетта разыгрывала всю свою жизнь, изображая из себя неуправляемую и дерзкую дочь. Тем не менее Джессика не сказала матери того, о чем часто думала. Арлетту никто не удерживал в зависимости и никто ни к чему не принуждал. Просто с самого начала ей следовало отказаться от денег, которые предложил ей старый Фрейзер, и тогда она действительно стала бы свободной. Но Арлетта не смогла так поступить. Вместо этого она оставила дочь на попечении собственного отца, а сама очертя голову бросилась в пучину новых браков — безрассудных и скоропалительных, — словно желая досадить Клоду Фрейзеру или пытаясь что-то ему доказать. Из этого с неизбежностью следовало, что месть отцу была для Арлетты важнее дочери.

— Кстати, о «Голубой Чайке», — заметила Арлетта. — Я была бы весьма признательна, если бы ты нашла способ уговорить деда принять это предложение о продаже нашей компании КМК. Насколько я знаю, большая часть семейного имущества вложена в недвижимость и основные фонды, после выкупа которых каждый из нас получит целую кучу наличных»:

— Не слишком большую, если учесть наши долговые обязательства, — вздохнула Джессика. — Нам предстоит еще вернуть кредит банку. В общем, продажа компании будет нашим последним средством.

— В таком случае, проследи, пожалуйста, чтобы этому средству не было никакой альтернативы. Пока ты у руля, это нетрудно будет сделать, — вкрадчиво сказала Арлетта.

В этих словах так ясно прозвучало предложение, что Джессика невольно вспыхнула и с осуждением посмотрела на мать.

— «Голубая Чайка» — это его жизнь, — сказала она. — Я не могу…

— Все равно, подумай об этом на досуге, может быть, ты еще переменишь мнение. Ну а пока, поскольку ты не хочешь сделать мне одолжение, не дашь ли мне взаймы пару тысчонок?

— Снова перерасход на кредитной карточке? — мрачно предположила Джессика.

Арлетта кивнула и попыталась улыбнуться как можно небрежнее.

— Да я, знаешь ли, как-то не следила за своими тратами. Кроме того, на следующий уик-энд меня пригласили на Ямайку, поэтому некоторый резерв мне не помешает.

— Я бы дала тебе, если бы у меня были деньги, но все, что у меня есть, это моя зарплата. Кроме того, ты же знаешь, что я все еще ремонтирую городской дом.

— Не понимаю, на что он тебе сдался, — пожала плачами Арлетта. — Его давно пора снести.

Подобного замечания следовало ожидать. Арлетта всегда считала, что принадлежащий компании старинный двухэтажный особняк во Французском квартале следует продать, и как можно скорее. Джессика придерживалась иного мнения. Одну из двух квартир на верхнем этаже она уже отремонтировала для себя, и теперь в свободное от работы время занималась тем, что благоустраивала вторую для деда. Дом в Новом Орлеане принадлежал компании вот уже несколько десятилетий, но Клод Фрейзер почти не уделял ему внимания, хотя и начал регулярно пользоваться им, когда после расширения операций компания перебралась из Омбретера в Новый Орлеан.

— Мне нравится считать себя жительницей Французского квартала, — с улыбкой ответила Джессика. — И я люблю ходить на работу вдоль набережной.

— И все равно это не слишком подходящее место для семьи.

Этот аргумент Джессика тоже слышала не в первый раз.

— Поскольку в ближайшее время я все равно не собираюсь заводить семью, для меня это не имеет никакого значения. Но, если тебе действительно нужны деньги, ты можешь попросить деда, чтобы он выплатил тебе вперед часть твоей пенсии.

— Что? Просить на карманные расходы, словно я ребенок? Твоему деду это очень понравится! Нет уж, лучше я никуда не поеду. Если, конечно, ты не дашь мне взаймы…

Джессика недоверчиво покачала головой. Потом она приоткрыла рот, чтобы пообещать Арлетте помощь — она с самого начала знала, что заем неизбежен, — но, прежде чем она успела произнести хоть слово, ее мать круто развернулась и быстро зашагала к дому.

Джессика не стала ее догонять. Она не сомневалась, что разговор о деньгах возобновится раньше, чем зайдет солнце, — опыт прошлых лет научил ее этому. Просто ей казалось, что она должна показать Арлетте, что ее не так легко растрогать.

Медленно идя по дорожке, она дошла почти до самого ее конца, где под большим пекановым деревом стояла железная скамья, спинку и подлокотники которой украшали выкованные из металла виноградные листья. Летом здесь всегда была густая тень, но сейчас солнце свободно проникало сквозь голые ветви и ложилось на траву вокруг.

Джессика уселась на краешек скамьи и, положив локоть на спинку, подперла рукой подбородок.

Здесь, вдалеке от дома, стояла почти полная тишина. Любой другой человек непременно почувствовал бы, как на него нисходят мир и успокоение, но мозг Джессики продолжал лихорадочно работать. Слишком много тревожных мыслей роилось в ее голове, слишком многое надо было обдумать и решить.

Железная скамья в усадьбе деда живо напоминала Джессике другую — каменную скамью возле фонтана в темном патио.

И вдруг на плечи Джессики опустились две крепкие ладони, и она негромко вскрикнула от неожиданности, потом резко поднялась со скамьи и обернулась.

— Испугалась? — Ник сунул руки в карманы и ленивым шагом обогнул скамью. — Извини, я не хотел тебя пугать.

— Откуда ты взялся?

Джессика ненадолго зажмурилась, стараясь вернуть себе душевное равновесие. На мгновение она вообразила, что… Нет, это просто невозможно!

— Ты думаешь, я тебя выслеживал? — Ник ухмыльнулся и, повернувшись, уселся на скамью. — Что ж, ты права. Меня бросили одного, и я был не прочь к кому-нибудь присоединиться. Одинокий, всеми покинутый, я шел за вами, но вы с Арлеттой так трогательно беседовали, что я не стал вам мешать. Только когда я увидел, как решительно твоя матушка промаршировала к дому, я понял — мой час настал!

Под его бросающимся в глаза светским обаянием, которое Ник мог по желанию то напускать на себя, то сбрасывать, таилось искреннее, спокойное, убаюкивающее тепло, которое — иногда — очень нравилось Джессике. Вот и сейчас она почувствовала, как внутри у нее что-то оттаивает, когда Ник похлопал ладонью по скамье, приглашая ее снова сесть. Послушавшись, она опустилась на скамью, хотя и несколько дальше от того места, на которое он показал.

— Ну, как дела? — радушно спросила она в знак того, что нисколько не возражает против его присутствия.

— Дела? Да, дел много. Хотя и не так много, как у тебя.

Джессика покосилась на него с неожиданной опаской.

— Если хочешь спросить о предложении КМК — лучше не надо.

— Я и не собирался, — добродушно ответил Ник и лениво потянулся; вытянув перед собой скрещенные ноги, он развел руки широко в стороны и сладко зевнул, прикрывая ладонью рот. Правая его рука осталась лежать на спинке скамьи за плечами Джессики.

— Строго говоря, меня не очень волнует то, что происходит у вас наверху. Хороших капитанов мало, а я — очень хороший капитан. Без работы я, во всяком случае, не останусь, а в деньгах могу и выиграть.

Его тон предполагал, однако, нечто совершенно иное — как и взгляд его лениво прищуренных глаз.

— Это верно, — протянула Джессика, поглядев на него с легкой насмешкой.

— Не веришь? — Ник выпрямился. — Между прочим, я не просто моряк. Я могу сделать кое-что лично для тебя, например — избавить тебя от напряжения, из-за которого ты похожа на завязанную в узел веревку. И кто знает, может быть, это приведет к совершенно неожиданным последствиям?

И он осторожно — словно человек, пробующий почву под ногами, прежде чем идти через трясину, обнял ее плечи и стал медленно массировать, разминая судорожно сведенные мышцы.

— К неожиданным последствиям? Ты даже не представляешь себе, насколько они действительно могут оказаться неожиданными лично для тебя.

— Джессика осторожно уклонилась от его руки.

Ник поглядел на нее из-под ресниц, кончики которых на солнце стали золотистыми.

— Если женщина подходящая, я не прочь и подучиться немного, — сказал он.

— Ну, что же ты замолчал? — спросила Джессика нетерпеливо. — Ты, кажется, назвал меня подходящей? А вот мне сдается, что тебе просто не дает покоя тот факт, что я была единственной, кто выскользнул у тебя из рук.

— Это ты так думаешь, — отозвался Ник, слегка прищурившись.

— Я не думаю, я знаю. — Джессика произнесла эти слова коротко и решительно, но в ее интонации не было ни гнева, ни осуждения.

— Так вот, ты ошибаешься. Когда мы оба были молодыми да зелеными, я действительно был к тебе неравнодушен. И я еще долго сердился на старика после того, как он за ухо вывел меня из твоей спальни, где, по его мнению, мне совершенно нечего было делать. Но теперь все это в таком далеком прошлом, что и вспоминать об этом смешно. И уж, конечно, никакого отношения к настоящему это не имеет.

Джессика слегка нахмурилась. Случай, о котором Ник вспоминал теперь вроде бы со смехом, на самом деле был совершенно ужасным. Джессике тогда было тринадцать, а Нику — на пять или шесть лет больше. Как-то теплым весенним вечером она поздно читала в постели и незаметно для себя задремала. Когда она проснулась, то с ужасом обнаружила, что Ник лежит рядом с ней в одних трусах и, приподнявшись на локте, целует ее в губы. Вторую руку Ник просунул под ее коротенькую пижамку и опустил на грудь Джессики.

До этой ночи они были хорошими друзьями, почти как брат с сестрой. Они вместе играли в салочки, вместе лазили по деревьям, рыбачили и однажды чуть не погибли во время секретной экспедиции в глубь болот. Они вместе ездили на велосипедах на побережье залива и играли там с детьми рыбаков, и вместе учились водить один из стоявших в усадьбе старых грузовиков. Возможно, именно поэтому столь откровенное проявление чувственности неприятно поразило Джессику и заставило испытать сильнейшее раздражение и досаду — и это вместо удовольствия, на что, видимо, рассчитывал Ник. Она принялась бороться, и тогда на шум прибежал ее дед.

Последовавшая сцена была еще более некрасивой, чем поступок Ника. Клод Фрейзер наговорил ему такого, что у юноши побелели не только губы, но и вся кожа вокруг рта, а на скулах запылали два ярко-алых пятна. Джессике и самой стало неловко, а когда Ника — прямо посреди ночи — вышвырнули за дверь вместе со всеми его вещами, ей стало по-настоящему страшно.

— Я еще не говорила тебе, как я сожалею о том, что случилось той ночью? — спросила она. — Наверное, мне не следовало поднимать такой шум. Конечно, тебя нужно было как следует вздуть, но мы всегда могли бы урегулировать этот вопрос между собой.

— Я был просто молодым идиотом, — грубовато ответил Ник и внезапно вздохнул. Потом он поглядел на нее в упор и добавил:

— Конечно, если ты глубоко и искренне раскаиваешься…

Увидев новое выражение, появившееся в глубине его голубых глаз, Джессика поспешно отодвинулась от него еще на пару дюймов.

— Не настолько глубоко, чтобы продолжить с того же самого места, где нас прервали. И потом, мне кажется, что сейчас у нас уже ничего не получится.

— Почему? Не из-за старика же?

Джессика подумала, что Ник, похоже, выглядит не таким спокойным, каким ему хотелось бы казаться, хотя ничто в его позе и ладной, высокой фигуре как будто не выдавало внутреннего напряжения.

— Нет, это не из-за деда, — ответила она. — И вообще я не понимаю, почему все вы считаете, будто без него я не могу сделать ни шагу!

— Потому, золотко мое, — насмешливо прогудел Ник, — что ты слишком редко предпринимаешь что-либо без его высочайшего одобрения.

— Нет, это не правда. Если бы я действительно была такой бесхребетной, я бы все еще жила в усадьбе и занималась домашним хозяйством.

— Зато теперь ты живешь одна, как старая дева, да и квартирка-то твоя

— через стенку от дедушкиных городских апартаментов. В твоей жизни не происходит ровным счетом ничего интересного, разве что тебе иногда удается подписать пару-тройку счетов для «Голубой Чайки».

— Значит, ты тоже так считаешь?

Она быстро взглянула на него из-под опущенных ресниц, но Ник перехватил ее взгляд и смотрел на нее так пристально, что Джессика невольно покраснела.

— Так-так… — сказал он, слегка приподнимая брови. — Интересно, что такое случилось с нашей маленькой скромницей Джессикой? Готов побиться об заклад, что дедушка еще ничего об этом не знает.

— Ничего не случилось, — решительно ответила она и, осознав, что резкий ответ выдает ее с головой, поспешно отвернулась. Интересно, догадается ли Ник, что ему следует держать язык за зубами, думала она, пристально разглядывая затейливую ограду старинного семейного кладбища, начинавшегося неподалеку от того места, где они сидели.

— По-моему, ты врешь, — негромко возразил Ник. — Не по-моему, а точно… Ну же, рассказывай! Я вне себя от любопытства.

— Зачем тебе это знать? — спросила она в тщетной попытке защититься.

— А-а, понимаю… Должно быть, я не единственный человек, которому не хватило мужества возразить деду, пока он был жив и здоров. Только теперь, когда он слаб и болен, у каждого из вас вдруг появилось свое мнение. Вы что, стремитесь его доконать?

Ник долго смотрел на Джессику, и его светло-голубые глаза, еще минуту назад такие лучистые и теплые, стали холодными и жесткими. Неожиданно он негромко рассмеялся. — Знаешь, Джесс, ты сейчас была очень похожа на него, на деда…

С этими словами он тяжело поднялся на ноги и пошел прочь. Джессика смотрела ему вслед, но не чувствовала ни радости, ни облегчения. «Зря я его обидела!» — неожиданно подумалось ей.

Шагая к усадьбе, Ник засунул руки глубоко в карманы легких твидовых брюк, и его широкие плечи сутуло поникли. Он думал о прошедших годах и о том, что ему уже давно пора перестать смущаться при упоминании о той глупости, которую он совершил, будучи зеленым юнцом, но ничего с собой поделать не мог. Даже сейчас уши у него горели от стыда. Тогда, в спальне Джессики, он не имел в виду ничего такого. Он просто шел мимо и, заглянув к ней в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, вдруг увидел ее лежащей на кровати в этой ее коротенькой салатовой пижамке. Джессика показалась ему такой очаровательной, такой нежной, такой совершенной, что ему захотелось прижать ее к себе, защитить, сделать для нее что-нибудь прекрасное. Да что там, в эти минуты он готов был отдать за нее жизнь, не требуя ничего в замен!

Ник не помнил, как оказался в ее кровати. Очнулся он от того, что Джессика вопила во все горло и лупила его по голове подушкой.

Конечно, ему не следовало лапать ее; Ник понимал это очень хорошо. Несмотря на свои восемнадцать лет, он повел себя как обыкновенный прыщавый подросток, у которого слишком много гормонов, но не хватает ума в голове.

Но старик почему-то отнесся к этому слишком серьезно. Должно быть, он сгоряча решил, что мальчишка, которого он по доброте душевной пригрел у себя на груди, насилует его драгоценную внучку как последний подонок. Тут уж Клод Фрейзер не стерпел и вышвырнул Ника на улицу, хотя и относился к нему как к приемному сыну. Ничего себе доброта…

Впрочем, он, по крайней мере, помог Нику получить профессию. Он сделал из него капитана фрахтового судна и взял на работу в свою компанию. И Ник — в который уже раз — спросил себя: почему? Впрочем, вполне возможно, что старик руководствовался только соображениями делового плана. В конце концов, семья — это только семья, а найти первоклассного капитана всегда было нелегко. Клод Фрейзер прекрасно знал, что Ник — отличный моряк, и, в отличие от многих и многих, никогда не смешивал интересы бизнеса и семейные проблемы.