Следователь по особо важным делам

Уточнив ещё ряд деталей, я отпустил Веселаго, договорившись встретиться с ним в Североозерске, чтобы при его помощи составить в лаборатории фоторобот посетителя Залесских.

Но прежде я связался с прокуратурой Одессы. Так как Залесский ещё болел, я попросил срочно допросить его в больнице по поводу ночного гостя. Это было сделано в минимально короткий срок.

Залесский показал, что вечером двадцать пятого июня к ним домой никто из знакомых и друзей не приходил, тем более не приезжал издалека.

Его ответ насторожил. Неужели Веселаго ошибся? Но адрес, который был показан шофёру?

Может быть, незнакомец приезжал к прежним хозяевам дома, ведь Залесские жили в Крылатом всего полгода?

Выяснилось, что до них домик занимало несколько жильцов. Сначала семья агронома, потом ветеринара, а последнее время, перед Залесскими, шофёра. Люди поразъехались кто куда, найти их было можно, но требовалось много времени…

И все-таки мне думалось, что «коробейник», как я назвал про себя приезжего, мог приехать именно к Валерию и Ане.

На авось махнуть в совхоз, не зная, живут там ещё знакомые или нет… Не очень согласуется с человеком, судя по описаниям Веселаго, весьма практичным.

И ещё одно обстоятельство наводило на мысль, что он приехал к Залесскому: это морские-словечки: «отдать швартовы», «фрахт». Валерий ведь из Одессы. Совпадение более чем подозрительное.

Но для чего ему скрывать приезд гостя? Просто так это быть не может. Неужели у него настолько плохая память?

Во всяком случае, надо искать подтверждение тому, что «коробейник» был у Залесских.

Поэтому я вызвал на допрос соседей.

Сначала Рыбкину, ту самую, что имела конфликт с погибшей.

Вот что она показала:

«Вопрос. Часто у Залесских были гости?

Ответ. У них пьянствовали чуть ли не каждую субботу.

А Валерий, тот даже из дому уходил. Я его понимаю, разве с такой женой можно чинно-спокойно жить?

Вопрос. Почему вы так решили?

Ответ. Все время попрекала его.

Вопрос. Вы сами слышали, что у них происходили ссоры?

Ответ. Своими, собственными ушами. В деревне не спрячешься. А их дом от нашего шагах в пятнадцати, не более.

Вопрос. В чем выражались их неурядицы?

Ответ, Как-то Залесская сказала мужу, что уйдёт из сада, не хочет работать… Конечно, такая готова сесть на шею мужу. Я считаю, ей не с людьми надо работать, а с бессловесными тварями, тем более не с детьми… Её государство выучило, а она не захотела по своей специальности работать, в полеВопрос. А Валерий заставлял работать её агрономом?

Ответ. Этого я не знаю.

Вопрос. Значит, вы утверждаете, что между супругами Залесскими были ссоры?

Ответ. Были.

Вопрос. Не скажете конкретно, когда?

Ответ. Да хотя бы недели за две до смерти Залесской.

Вопрос. Точнее?

Ответ. Точнее сказать не могу.

Вопрос. Они были дома одни?

Ответ. Не знаю. Мы не бывали друг у друга…

Вопрос. Вы не помните, приезжал ли к ним кто-нибудь незнакомый, не крылатовский?

Ответ. Я же говорю, что мы не дружили…».

Да-а, Рыбкина, видимо, никак не могла простить Залесской истории с хлебом…

Соседка с другого края, Раиса Ивановна, дала следующие показания:

«…Жили Залесские культурно. Зайдёшь к ним вечером поговорить, или книжку взять почитать, или там в хозяйстве чего не хватает, приятно смотреть. Валерий с книжечкой на диване, Аня хлопочет над обедом… Начитанный он человек. Про все знает. С таким и поговорить хочется. Анечка, между прочим, тоже образованная была. И простая. Я к ним, как к своим, привыкла. Валерий иной раз в районе по делам бывал, не возвращался к ночи. Дома скушно, я иду к Анечке. Она дверь никогда не закрывала, да и что тут в деревне воров бояться? Вот мы с ней и коротали вечерок.

Чайком угостимся, всякие наши дела обговорим…

Вопрос. А скандалы между ними случались?

Ответ. Скандалов не помню. Что и бывало, так житейское. Милые, говорят, бранятся-только тешатся.

Вопрос. Значит, вы утверждаете, что ссор у них не было?

Ответ. Какие ссоры? Жили культурно.

Вопрос. Люди у них часто бывали?

Ответ. Бывали. В хороший дом тянутся. А без гостей что за дом? Это уж какие-нибудь скупердяи или не люди вовсе…

Вопрос. И кто больше бывал? Здешние, крылатовские?

Может быть, какое-нибудь незнакомое лицо? По одежде, по манерам нездешние?

Ответ. Студенты, что строили в совхозе. И этот, с остреньким носиком, из района. В очках.

Вопрос. Юрий Юрьевич?

Ответ. Да, он. Остальные-наши. Коломойцев, ЦИПОР…

Вопрос. Вы никогда не слышали, чтобы, например, ночью к их дому подъезжала машина?

Ответ. Нет.

Вопрос. Вы летом спите с открытыми окнами?

Ответ. С открытыми, если нет дождя.

Вопрос. Если бы около их дома остановилась машина, было бы слышно?

Ответ. Думаю, что услышали бы…

Вопрос. Такого случая не помните?

Ответ. Нет.

Вопрос. Вы не знаете, кто-нибудь захаживал к ним в куртке и соломенной шляпе?

Ответ. Куртки у многих есть. И шляпы. Наверное, заходили.

Вопрос. Кто именно?

Ответ. Не помню.

Вопрос. Валерия Залесского в такой одежде не видели?

Ответ. Видела. У него старая шляпа и куртка была.

В ней он поливал цветы, копался в огороде.

Вопрос. Кто из супругов больше любил ухаживать за участком?

Ответ. Аня больше. Гвоздики любила. Как-то у неё пацаны оборвали все гвоздики. Переживала. Они с Валерием после этого на ночь оставляли в кухне свет и пугало ставили.

Вопрос. Какое пугало?

Ответ. Приставляли к столу швабру, а на неё вешали куртку и шляпу. Похоже, что человек сидит. Чтобы пацаны не лазили в сад…»

История с пугалом выглядела настолько невероятно и просто, что я сразу не поверил этому.

Насчёт «коробейника» я так ничего у соседей и не выяснил. Но зато, кажется, прояснилось одно белое пятно: показания Кыжентаева, мальчика, видевшего мужчину в доме Залесских вечером, в день убийства.

Чтобы покончить с историей, доставившей мне столько хлопот, я провёл следственный эксперимент.

В освещённом окне кухни все ещё пустующего дома Залесских выставили пугало в куртке и шляпе. И Болот Кыжентаев признал в нем того самого «мужчину», которого видел в день убийства. Вызвал я на допрос и старушку, что жила через дорогу и была понятой при моем первом осмотре места происшествия.

Она тоже подтвердила, что Залесские прибегали к «уловке с чучелом» — чтобы не покушались на их цветы.

Так была развеяна улика, которая путала мне все карты. Ларчик открылся просто…

Я все думал, как «коробейник» уехал из Крылатого.

Первый автобус уходил в райцентр в восемь тридцать. Но, по-видимому, гость Залесских хотел выехать пораньше, если просил Веселаго на обратном пути подскочить часиков в пять.

Если он не отправился автобусом, значит, опять воспользовался попутной машиной или его подвёз кто-то из местных.

Ищенко выяснила, что Станислав Коломойцев ночью двадцать пятого июня машину в гараж не ставил. Иногда совхозные шофёры оставляют транспорт возле дома, чтобы пораньше отправиться, куда надо.

Более того, Коломойцев приехал на ток двадцать шестого в одиннадцать вместо семи часов утра.

У меня возникла уверенность в том, что отвозил «коробейника» именно он. Если надо было скрыть посещение гостя, Станислав подходил для этого случая лучше других: для Залесского он свой в доску.

…Коломойцева в гараже не оказалось. Он не появлялся второй день. И все же я отправился к Матюшиной, чтобы встретиться с Коломойцовым. Мело. Мороз пощипывал уши и нос, и я с тоской подумал о том, что в такую погоду Станислав вряд ли удержится от соблазна выпить. Люди, подобные ему, рады любому поводу. В дождь — от мокроты, в мороз-от простуды, в жару-от дремоты. Если парень будет хоть чуть-чуть навеселе, о допросе не может быть и речи. Не имею права. А мне непременно хотелось поговорить с ним как можно скорее. Я стал с особой силой ощущать, как бегут минуты, часы, дни, как уплотняется время.

На половине Коломойцева горел свет. Я постучал с «парадного» крыльца. Через двери глухо прозвенели бубенцы.

Открыла Евдокия Дмитриевна. И когда я спросил, дома ли постоялец, она ответила с благоговением:

— Известное дело, дома. Художничает.

Я облегчённо вздохнул. Если Станислав занимается живописью, то, скорее всего, трезвый.

Так оно и оказалось. Он поспешно встал от мольберта, вытирая руки о тряпицу в разводах всех цветов радуги. Хозяйка удалилась на свою половину. Мне показалось, что она задержалась у дверей. Потом на другой половине воцарилась абсолютная тишина.

Коломойцев вытер той же тряпкой стул и предложил сесть, что я и сделал, с опаской посмотрев на сиденье. Сам он пристроился на кровати.

— Рисуете?

— Работаю, — скромно сказал он.

— А освещение? — показал я на довольно тусклую лампочку.

— Ничего, рисунок набрасываю. В цвете доделаю днём. — Он машинально пододвинул мольберт к стене, чтобы я не мог видеть набросок.

Помолчав, я спросил:

— Станислав, мне нужно уточнить у вас кое-какие вопросы… Кого вы-подвозили в район утром двадцать шестого июня?

Коломойцев пожал плечами:

— Двадцать шестого июня? Не помню… Какой это был день?

— Понедельник.

— Понедельник, понедельник… — Он виновато хлопал глазами. — Давненько, надо припомнить…

— Припомните, пожалуйста. Вы опоздали из-за, этого па ток.

Он снова пожал плечами, как бы говоря: «Мало ли я опаздывал на работу…»

— Бывало так, чтобы вас кто-нибудь просил отвезти в Североозерск? Я имею в виду-частным образом?

— Ну, попутно, — смутился он. — Если еду, почему не взять?

— Нет. В данном случае вас попросили сделать это специально.

— Я не имею права использовать машину в личных целях. — Он подчеркнул слово «машину». В его произношении оно прозвучало «масыну».

— Станислав, вы же понимаете смысл моего вопроса.

— Может быть, действительно подвозил, — задумчиво произнёс он. — Напомните хоть внешность.

— Лучше, если вы вспомните сами.

— Не тот ли стильный мужчина с чемоданчиком? Европейский шик. Напоминает фокстерьера… — неуверенно произнёс Коломойцев.

Все-таки у Станислава глаз художника. Сравнение любопытное.

— Чем?

— Где надо, подстриженный, где надо-обрубленный.

Породистый человечек. Или сделанный. Не знаю.

— Расскажите, пожалуйста, как все это происходило?

— Что именно?

— Каким образом вы взялись его подвезти? Подробней.

— Машину я оставил на ночь у ворот, потому что приехал поздно. А с петухами-опять в поле. Выхожу утром, какой-то гражданин прохаживается.

— Назовите время.

— В шестом часу это было. Я сажусь в машину, он подходит. Просит отвезти в Североозерск. Говорит, что опаздывает на самолёт, а первый автобус уходит в полдевятого. Я, конечно, отказываюсь. Уборка. Он не отстаёт. Я ему предлагаю вместе поехать на ток, загрузиться зерном и — в район. Не успел я глазом моргнуть-он уже в кабине.

Я тронул. Выехали на шоссе, он выступает:. «Капитан, ты романтик?» Я спрашиваю: «Почему капитан?» Он смеётся:

«Вылитый капитан. Например, сэр Джеймс». Это, наверное, за то, что баки ношу и трубку курю. Он продолжает: «Дорогой сэр, а не поднять ли нам фок-брамсель и не махнуть ли сразу в Североозерск?» Я попытался насчёт того, что зерно, мол, идёт, урожай. Бог его знает, как он умеет в душу влезть. Выступает: «Да теперь в России человек не стоит и понюшки табака. Центнеры, гектары, проценты.

А ты хоть помирай — нет до тебя никакого дела». Знаете, как бывает порой, проймёт до самого сердца. Жаль его стало. Думаю, может, действительно позарез надо человеку.

Повёз прямо в район. До самого аэропорта. Он так благодарил, так расчувствовался, что подарил зажигалку. — Станислав открыл тумбочку, пошарил в ней, достал небольшой изящный цилиндрик из прозрачной пластмассы. — Французская. Газовая. Горючее, правда, вышло, а заправить негде.

— За поездку заплатил?

— Вот, только это. Выступал, что деньги, как вода, утекут, а вещь останется.

— Он назвал себя?

— Нет.

— Говорил, к кому приезжал в Крылатое?

— Нет.

— А почему он выбрал именно вас?

— Откуда я знаю. Случайно, наверное.

— А к Залесским он не мог приехать? — спросил я.

Коломойцев искренне удивился:

— Он бы отрекомендовался, что от Валерия. Проще разговаривать. Если он очень спешил, думаю, Валерий сам бы подошёл ко мне и попросил отвезти дружка в район…

Похоже, Коломойцев не врал.

Прямо какая-то дьявольски точно рассчитанная конспирация. Залесский знал, что Коломойцев вряд ли откажет (думаю, что помимо французской зажигалки «коробейник»

презентовал шофёру и бутылочку спиртного), но все было сделано так, что тот не догадался, чьего гостя вёз. Выходит, Залесский не доверял Станиславу…

— Что он вам ещё преподнёс из своих припасовконьяк, виски, водку? — спросил я.

— Действительно, — растерялся Коломойцев. — Я забыл сказать, что он сунул мне сувенирную бутылочку коньяка.

Маленькую, пятьдесят грамм. — Станислав низко наклонился к тумбочке и долго возился там, перебирая вещи. — Куда-то девалась…

— Ладно, бог с ней. В пути он не просил вас о чем-нибудь, не интересовался чем-либо?

— Вроде нет.

— Хорошо. А теперь вопрос о другом. Когда вы пришли к Залесским утром девятого июля, не припомните, что было в кухне? Вы ведь прошли через неё?

— А что там могло быть?

— Какие вещи, что где лежало…

Коломойцев посасывал трубку, так и не выпустив её изо рта после того, как изобразил «сэра Джеймса».

— Было прибрано. Стол пустой. Что ещё, что ещё… Какие-то вещи на табуретке.

— Какие именно?

— Точно не помню. Кажется, плащ. Нет, старая куртка.

И шляпа. Когда мы сидели с Валерием и ждали милицию, я, помню, вертел её в руках…

Значит, убийца сложил чучело на табуретку.

При составлении протокола я особое внимание уделил описанию внешности ночного гостя. Предстояло составлять фоторобот…

Меня смущало, что Залесский скрыл от Станислава знакомство с «коробейником».

«Ищенко объяснила это тем, что незадолго до того у приятелей была небольшая размолвка. Выяснилось, что Коломойцев только что закончил картину для клуба. Пейзаж. Колхозное поле. Работу принимал завклубом. Ципов сказал, что Стасик поспорил с Валерием насчёт каких-то денег.

Когда Серафима Карловна изучила в районе некоторые документы, оказалось, что Коломойцев через Юрия Юрьевича (а значит, и Залесского) получал аналогичные заказы в других хозяйствах. Счета оформляли через бухгалтерию как за текущие производственные работы.

Это уже было серьёзное нарушение. И не подготовить представление в райком я не имел права. Я знал, что не для того приехал в Североозерский район. Однако это уже было моё, следователя, дело.

Да, милую компанию сколотил вокруг себя Залесский…

Я свёл в Североозерском РОВДе двух шофёров-Коломойцева и Веселаго. При их помощи был составлен словесныи портрет и фоторобот таинственного гостя Залесских.

На этот раз очень пригодился художественный навык и глаз Станислава. Особенно при монтаже фоторобота.

Андрей путался, когда надо было охарактеризовать ту или иную часть лица.

«Коробейник» выглядел приблизительно так: мужчина на вид лет 40-45, южного типа. Волосы тёмные, с сединой, средней густоты, слегка вьются, зачёсаны на пробор (справа), баки до нижней линии челюсти, лицо овальное, профиль слегка выпуклый, лоб высокий, узкий, прямой, слегка скошен, нос-средней высоты и ширины, спинка носа прямая, тонкая, кончик носа круглый, брови длинные, тонкие, овальные, с сильно опущенными хвостиками, глаза круглые, горизонтальные, под глазами небольшие мешки, рот средней величины, губы тонкие, углы рта слегка приподняты, подбородок узкий, овальный, выпуклый, с ямочкой посередине, уши слегка оттопырены, правое ухо овальное, противокозелок выпуклый, мочка узкая, слитная.

По этому словесному портрету и был составлен фоторобот.

Повозиться пришлось изрядно. Я больше доверял Станиславу. Помимо всего прочего он видел «коробейника» при дневном освещении.

Андрей Веселаго, увидев окончательный вариант, сказал: «Теперь здорово смахивает».

Вдруг объявился важный свидетель. Настолько же важный, насколько и неожиданный. Я встречался с ним ежедневно. Чаще всего просто не замечал. Молоденькая жена участкового инспектора Галя Линёва, секретарша Мурзина.

Она пришла в кабинет главного зоотехника, который я все ещё занимал в связи с отсутствием такового в совхозе.

Линёва села без приглашения и, запинаясь, произнесла:

— Игорь Андреевич, можно с вами поговорить?

— Мы уже говорим, — улыбнулся я, все ещё теряясь в догадках о цели столь необычного визита. Может, хочет похлопотать за своего мужа? При чем здесь я? Он в системе МВД, я-в прокуратуре… Она выкручивала себе один за другим пальцы на левой руке и все собиралась с духом. — Говорите, Галя, — подбодрил я её.

— Скажите честно, Николаю Гордеевичу… Вернее, вы Николая Гордеевича… — Она замолчала.

Вот уж не ожидал, что она заговорит о нем. Неужели это ход Мурзина? Нет, не похоже.

— Ну, Галя, что вы хотите спросить? — попытался я помочь ей справиться с волнением. Или же собраться с мыслями, не знаю.

— Это, конечно, нехорошо, я понимаю… — Она опустила глаза. — Я нечаянно подслушала ваш разговор с Емельяном Захаровичем.

— Подслушивать, разумеется, некрасиво. Но вы же говорите, что нечаянно…

— Честное слово! — Она произнесла это как «честное пионерское» Только что не отсалютовала. — Дверь была неплотно закрыта… Вы приказали… попросили не пускать пока Николая Гордеевича в командировку… Он нужен для следствия. — Голос у Линёвой дрожал. И я не мог понять, отчего она собирается расплакаться: из-за Ильина или потому, что подслушала.

А что, если она знает содержание и других наших бесед? Неприятно такое узнать. Ругать её? Но она же пришла «с повинной».

— Воспитанный человек, когда знает, что ему не следует слушать чужой разговор, прикрывает плотно— дверь, — сказал я сдержанно.

— Я только один раз. И не в этом дело. Все равно никому не сказала. Ильин каждый раз уходит от вас-на нем лица нет… Я же не какая-нибудь дура… И Женя, мой муж, иногда рассказывает про свою службу… Понимаю…

— Что вы, Галя, понимаете?

— Я к вам давно хотела прийти. Я знаю, где был Николай Гордеевич в ту ночь…

— В какую? — спросил я.

— Когда Аню Залесскую убили…

Меня, как говорится, словно обухом по голове ударили.

Но я постарался сказать ей ровным, спокойным голосом:

— Насколько я понимаю, вы хотите дать показания по всей форме?

Она спросила, посмотрев на меня умоляюще:

— А нельзя без бумаги? Я вам все расскажу, а вы…

— Нет, Галя, так нельзя. — Я достал бланк протокола.

Она обречённо кивнула:

— Тогда пишите. — Подумала и добавила: — Если так надо… А кто имеет право читать?

— Никто из посторонних.

— А работники милиции? — тихо спросила она.

— Я вам сказал. Никто.

Я стал заполнять форму пункт за пунктом. И когда дошёл до образования, у меня в авторучке кончились чернила. Достал из ящика пузырёк, он тоже оказался пуст.

Трагикомическая ситуация. Передо мной сидел свидетель, который собирался прийти столько времени, наконец решился, и вот на тебе! Как в мелодраматическом фильме.

Хоть плачь, хоть смейся. В самый интересный момент у следователя кончаются чернила в ручке, и свидетель так и не решается дать важные сведения…

— Я сейчас принесу чернила, — предложила Галя, видя моё затруднительное положение.

— Позвоните, пусть кто-нибудь принесёт нам, — сказал и. Мне и впрямь почудилось, что она вдруг уйдёт и больше никогда ничего не скажет.

Галя набрала номер:

— Анастасия Ильинична, будьте добры, принесите в кабинет главного зоотехника бутылочку чернил. Для авторучки. — Она спросила у меня, прикрыв рукой микрофон: — Фиолетовых или синих?

— Синих.

И пока несли из отдела кадров чернила, мы сидели и молчали. Мне показалось, прошла вечность, пока несли чернила… Вот что показала Галя Линёва:

«…В июне на летние каникулы приехала моя подруга Люба Шульга, которая учится на втором курсе Томского университета. Как-то она зашла ко мне на работу в контору и увидела там главного агронома Николая Гордеевича Ильина и попросила меня познакомить её с ним. Он ей поправился. И чтобы они могли ближе подружиться, мы договорились с Любой устроить восьмого июля у неё дома вечеринку, как будто по случаю её дня рождения, куда пригласить и Николая Гордеевича. Приглашён был также и Рудик Швандеров, который работал в совхозе в бригаде студентов-строителей. Мы пришли с Рудяком часов в семь.

Дома у Любы никого не было. Её отец и мать угхали в Североозерск.

Николай Гордеевич приехал на мотоцикле около десяти часов, привёз бутылку шампанского и шоколадный набор.

Он извинился, что задержался на работе. Мы сидели приблизительно до часу ночи. Слушали пластинки, немного танцевали. Когда мы с Рудяком собрались уходить, то увидели, что Николаи Гордеевич уснул, прямо сидя на диване.

Люба сказала, что будить его не надо, пусть немного отдохнёт. Мы со Швандеровым ушли, а Ильин остался. На следующий день Люба рассказала, что Ильина она не будила.

Он, по её словам, проснулся часов в пять и тут же уехал…»

После протокола мы ещё говорили с Галей «не для протокола».

Девушкой Ильин так по-настоящему и не увлёкся, хотя Люба страдала по нему. Щекотливость ситуации мне была понятна.. Обстоятельство усугублялось тем, что отец Любы — секретарь партбюро совхоза… Провести ночь оди:! на один с девушкой… Для деревин слишком предосудительно.

Поэтому Ильин и молчал.

Я подумал, что у Гали была и своя причина таиться.

За два месяца до свадьбы прийти с приезжим студентом к подруге, провести у неё с ним чуть ли не всю ночь… Наверное, Женя Линёв очень ревнив…

Насколько в деталях правдивы показания Гали, судить трудно. Главное, алиби Ильина как будто бы доказано.

Я злился на Ильина и понимал причину его скрытности. Прямо рыцарь из романов Дюма.

Я заверил Галю, что сведения, которые она сообщила, не узнает никто, кому знать не следует. В том числе и её муж…

Показание Линёвой подтвердил тот самый Шавырин, сосед Савелия Фомича, которого сторож просил меня вызвать на допрос.

Шавырин работал истопником в бане. В четыре часа утра девятого июля он шёл «разводить пары». Возле двора секретаря партбюро стоял мотоцикл с коляской. По всем приметам —главного агронома.

Странно только, что истопник был до того перепуган, что я едва не заподозрил его в нечестности. Вдруг Шавырина подговорили? С виду он какой-то пришибленный, согнутый, в латаных валенках, в старой, потёртой фуфайке…

Не дожидаясь ответа Томской прокуратуры, которая должна была по моей срочной просьбе допросить Любу Шульгу и Рудика Швандерова, я вызвал Ильина.

Забегая вперёд, скажу, что Люба и Рудик, за исключением незначительных деталей, рассказали то же, что и Линёва…

Когда явился Ильин, я без всякого предисловия спросил его:

— В котором часу вы ушли из дома Шульги?

— В четыре семнадцать, — ответил он, даже не моргнув.

— Почему такая точность?

— Когда проснулся, посмотрел на часы. Я вообще люблю точность.

— Почему вы отказывались сообщить о таком важном факте? Это же ваше алиби.

— Вы его доказали сами. — На лице Ильина промелькпула усмешка. А может, удовлетворение.

— Если уж заниматься казуистикой, то вы, кажется, давали подписку о том, что несёте ответственность за дачу заведомо ложных показаний… Значит, обманывали, когда говорили, что не помните, где провели ночь с восьмого на девятое июля. — Он хотел что-то вставить, но я его остановил:

— Вы всё помните. Четыре семнадцать…

— В этом вопросе я готов признать свою вину.

Я отложил ручку:

— Николай Гордеевич, вы, кажется, альпинист?

— Бывший. Уже года четыре, как не ездил в альплагерь. Да и не знаю, когда теперь выберу время. Наверное, уже дисквалифицировался…

— Хорошо, все равно поймёте. Как это у вас называется — идти в связке?

— Да, так.

— Представьте себе, что один из альпинистов решил вдруг на самом опасном месте, так сказать, выбыть из связки. Обрезать верёвку, связывающую его с товарищами.

Как это называется?

— Самоубийство, — сказал он спокойно.

— По отношению к себе-да. Л каково остальным?

— Могут погибнуть тоже. Смотря каким он идёт.

— Теперь вы можете понять, чего стоило ваше молчание? Пз всей картины жизни Ани выпадало одно звено, вы…

— Но ведь я…

— Подождите, дайте мне закончить. Чтобы доказать вашу невиновность, у меня ушло много времени. Понимаете, может, по вашей вине где-то совершено ещё одно преступление. Я вас не пугаю. И говорю самым серьёзным образом. — Я замолчал.

— Мне казалось, что моё… наши отношения с Аней сугубо личные и к делу не относятся. Да какие там были отношения… — Он махнул рукой,

— Николаи Гордеевич, вы же не знаете, что такое работа следователя. Вы неспециалист. Представьте себе, вам, главному агроному, который из многих составных должен найти неизвестное, ответить на вопрос, когда и что сеять, метеорологи дают неправильную сводку или вообще молчат.

Гадай, мол, сам. В какое положение вас поставили бы, а?

Вот и вы за меня решили, что я должен знать, а чего пет.

Ильин передёрнул плечами. Разговор задел его за живое.

— Откровенно хотите?

— Опять за своё. Я вас упрекаю за неоткровенность, а вы…

— Мне казалось, вы меня ловите на чем-то…

— Недаром говорят, если ничего не можешь придумать лучше правды, говори только её… Ведь —вы были близким Ане человеком.. Во всяком случае, понимающим и любящим. Находились рядом в тяжёлое время…

— Давайте не будем об этом, — прервал меня Ильин. — Да, у меня все не выходило из головы, помните, вы говорили, будто я ночевал у Ани, помните? Прямо как хозяин в своей квартире. Та история, иу, когда я утром умывался.

Вспомнил я. Действительно умывался. После того, как наколол дров… Но ведь вы бы мне не поверили…

— Почему же? Неужели вы думаете, что я не умею отличить правду от лжи? Тогда грош бы мне цена в базарный день… Если уж откровенничать, — улыбнулся я, — вам я действительно раньше мало верил. Сейчас склонен больше.

Он невесело усмехнулся:

— Значит, не до конца…

— А ведь вы действительно мне не все ещё открыли.

— Что я должен ещё рассказать? — нахмурился Ильин.

— Хотя бы то, зачем вы встречались с Аней в кафе.

За бутылкой сухого вина…

— Я люблю иногда выпить стакан сухого. У нас дома на Кубани свой виноградник. И домашнее вино подаётся к обеду, как, например, лимонад или квас…

— Так вы встретились, случайно?

— В Североозерске — да. А потом пошли перекусить.

— И о чем вы беседовали?

— Игорь Андреевич, прошу вас, не надо. — Впервые у него были умоляющие глаза. — Это действительно сугубо личное. — Он вздохнул: — Что могло быть, чего не могло…

Вот о чем мы говорили.

И опять стена. Единственное, что я выяснил, так это то, что во время разговора ни о ком, даже о своём муже, не говоря уже о третьем лице, Аня не вспоминала.

Я решил не бередить его память. А к воспоминаниям об Ане Ильин относился свято.

Итак, из числа подозреваемых он был вычеркнут. Но как фигура в игре— пока нет.

Самой загадочной, самой важной для раскрытия истины фигурой мне представлялся теперь «коробейник». Действительно, приезд его в Крылатое предшествовал тревожному состоянию Залесской, а потом наступила её смерть.

Слишком загадочный он человек. Я ловил себя на мысли, а не завораживает ли меня именно эта загадочность?

Нсли это пустой ход, как говорят изыскатели, «бросовый»?

Но все же его приезд настораживал. «Коробейник» явился к Залесским с определённой целью. При этом хотел остаться незамеченным. С честными намерениями приезжают открыто.

Ночной визит был очень важен для гостя. Появление его было неожиданным для Залесских. Во-первых, в Крылатое он приехал впервые. Если б не впервые, то зачем ему называть шофёру адрес? Он бы сам. показал дорогу или сошёл в другом месте, на шоссе. Во-вторых, знай о его приезде супруги, Валерий уж, во всяком случае, встретил бы его непременно. И скорее всего-в-Североозерске, принимая во внимание то обстоятельство, что приезд гостя пытались— скрыть.

Зачем он приезжал? Почему так таинственно и скоропалительно уехал? При этом он знал, что его визит продлится буквально несколько часов.

«Коробейник» посещал супругов раньше («Опять этот тип приехал»). Может быть, в Вышегодске? Нигде больше Валерии и Аня вместе не жили.

И ещё я много думал о предсмертном письме, которое, ей-богу, лучше бы не существовало вовсе. Только все закугывало. Запутывало-то запутывало, если концы не сходятся с концами. А когда все станет на свои места, простота выявится необыкновенная.

Письмо бросалось в глаза при первом знакомстве с делом. На него обратил внимание и Иван Васильевич, судя по отметкам карандашом. Оно мало походило на обычные записки, оставляемые теми, кто в порыве отчаяния или депрессии лишал себя жизни. Как правило, предсмертные письма несут на себе печать душевного расстройства. Слова положены на бумагу неровно, мысли неясные, лихорадочные, обрывистые. И мало фраз. Конечно, случаются и обстоятельные объяснения, но чрезвычайно редко.

Последнее письмо Ани Залесской, странное и необычное для самоубийцы, держало меня в состоянии недоверия и поиска: И до сих пор смущало ум, вносило путаницу в любые мои построения, оставаясь непостижимым.

Во всяком случае, сидение в Крылатом себя исчерпало.

Надо расширять географию своих действий. Первое-постараться отыскать ночного гостя Залесских. Второе — более тщательно исследовать это злополучное письмо. Как говорится, во всех ракурсах. А это можно было сделать только в Москве. И вот я решил отправиться в столицу…