Тень власти

Теперь я никак не могу жаловаться на ее обращение. И она, и ее отец безукоризненно исполняли обязанности гостеприимных хозяев и притом с таким достоинством, что не уступали любому испанскому гранду. И мне опять приходилось удивляться тому, что здесь, в маленьком городке на окраине Брабанта, я нашел дом, обитатели которого не посрамили бы и придворное общество. Мне было известно, что торговые короли Аугсбурга или Антверпена живут действительно по-королевски, но я не ожидал встретить такого короля здесь.

Впрочем, я припомнил, что раз или два слышал о богатстве ван дер Веерена, но, не будучи поклонником денег, не обратил на это внимание. Я не богат, но могу жить без всяких субсидий от членов фламандских гильдий. Теперь я припомнил все, что слышал раньше о ван дер Веерене, и это отчасти объяснило мне высокомерный задор его дочери. Нет сомнения, что им уже не однажды приходилось покупать свою безопасность, и в девушке укоренилась мысль, что они все могут сделать благодаря своему богатству. Разве она не в состоянии предложить денежное вознаграждение за каждое оскорбление? Однако найдутся люди, которых нельзя купить – деньгами по крайней мере.

Очевидно, у ван дер Веерена были уважительные причины поселиться в этом городке, который для них, вероятно, кажется лачугой после Брюсселя и Антверпена. Мне кажется, что я могу угадать эти причины. Одно только обстоятельство сбивало меня с толку. Многие вещи в их доме напоминали мне об Испании, и я убежден, что у моего хозяина течет в жилах частичка и испанской крови. Правда, донна Изабелла, по-видимому, недолюбливает нас, но это ничего не доказывает.

– Позвольте спросить, – заговорил я, – были ли вы когда-нибудь в Испании? Вы отлично говорите по-испански. Хотя всякий, кто исправляет какую-нибудь общественную должность, и обязан знать оба языка, но ваш выговор – ваш и донны Изабеллы – до такой степени чист и вы так хорошо знакомы с испанскими обычаями, что было бы положительно чудом встретить это в человеке, который никогда не видал солнечной Кастилии или в жилах которого нет испанской крови.

– Вы правы в последнем случае, сеньор. Моя мать, Изабелла де Германдец, была родом из Вальдолиды. Она всегда помнила обычаи и язык своей родины и научила своих детей ценить то и другое. Хотя и не стыжусь быть голландцем, но часто мечтаю о том, что хорошо бы и нам иметь свойства, которыми наделены вы, – умеренность, народную гордость и безмерную смелость, которые сделали вас владыками мира.

Я поклонился в ответ на этот комплимент и отвечал:

– У каждого народа свои добродетели. Я всегда думал о том, какие блестящие результаты могли бы получиться, если бы обе нации мирно слились. Но времена этому, кажется, не благоприятствуют.

Мы продолжали говорить на эту тему, обменявшись парой взаимных комплиментов. Заметив, что луч солнца бьет мне прямо в лицо, донна Изабелла велела служанке спустить штору. Она говорила с ней довольно тихо и на местном жаргоне, тем не менее я хорошо понял ее слова.

– Не беспокойтесь, пусть солнце светит свободно, – сказал я по-голландски, – если только оно не беспокоит вас или вашего отца. Нам осталось немного солнечных дней, и мне приятно чувствовать солнечное тепло на лице.

Я сказал это отчасти искренно, отчасти нарочно. Не желая знать ее секретов, я хотел дать ей понять, чтобы она не говорила обо мне в моем присутствии все, что ей захочется.

Она взглянула на меня с изумлением, потом, приказав служанке оставить штору по-прежнему, обратилась ко мне:

– Вы отлично говорите по-голландски, сеньор. Даже наш жаргон – не секрет для вас. Не многие из ваших соотечественников сделали такие успехи. Не многие из них сочли бы награду достойной их трудов.

– С моей стороны тут и трудов почти не было. Я сам наполовину голландец. Мои испанские титулы достались мне от матери. Мой отец был испанцем только наполовину. Хотя я родился здесь, но воспитывался в Испании и теперь стал более испанцем, чем голландцем. За вашим столом, впрочем, со мной делается обратное превращение, и я чувствую в эти минуты, что одинаково принадлежу обоим народам, – закончил я с поклоном.

На это донна Изабелла как бы проронила несколько слов, от которых кровь бросилась мне в голову.

– Голландец и на иностранной службе! Непонятно!

– Изабелла! – вскричал отец.

– Сеньорита, – спокойно отвечал я, – если тут есть что-нибудь непонятное, то только для меня. Я служу королю Филиппу, нашему общему государю.

– Мы все делаем то же самое, дитя мое, – вмешался ван дер Веерен. – Ты женщина, поэтому этого не понимаешь. Извините ее, сеньор.

– Охотно, – отвечал я. – Женщины пользуются привилегией говорить все, что им вздумается.

– И это всегда, сеньор? – тем же подозрительным тоном заговорила она, опустив глаза.

– Всегда, сеньорита. Есть речи, которые мужчине могут стоить жизни.

– А женщине?

– А женщине это, конечно, сходит с рук, – отвечал я, смеясь.

– Вы вернули мне чувство безопасности, сеньор. Я было думала… впрочем, вы успокоили меня.

– Извините, я опять не понимаю вас, – холодно возразил я. – Вы говорите загадками.

Я, конечно, отлично понимал ее, и, клянусь Богом, если она будет так продолжать, то когда-нибудь ее опасения окажутся справедливыми. Ее отец глядел на нее со страхом; но он не мог подавить вспышек южного темперамента, что был присущ ей. Хотя я и был рассержен на нее, но ее мужество и высокомерное обращение действовали на меня подкупающим образом, точно так же, как ее красота и странная манера держать себя.

– У окружающих меня я пользуюсь репутацией большой мастерицы загадывать загадки. Когда я была молоденькой, я сама выдумывала их для своих сверстников. Позвольте же мне и теперь предложить их губернатору его Величества короля Филиппа. Не угодно ли вам будет сначала попробовать этого вина, – продолжала она, вдруг изменяя тон и манеру. – Этот виноград вырос, правда, не в Испании, а на Рейне, но, говорят, он отличается удивительными качествами. Может быть, он поможет вам разрешить загадки, если вы пожелаете.

– Попробую, сеньорита, если это не будет стоить безопасности мне… и вам, – прибавил я тихо, так что могла слышать только она.

Я поднял свой стакан:

– За ваше здоровье. И да здравствует Голландия и Испания, – прибавил я по-голландски. – При таком тосте все мы можем выпить, думая каждый о своем народе.

Обед кончился, но мы все еще сидели за столом перед стаканами с золотистым вином. Солнце медленно отходило от окон. В комнате стало темнее, и белая грудь донны Изабеллы казалась еще прекраснее на фоне сгущавшихся сумерек. Кругом стояла глубокая тишина, казалось, жизнь остановилась на мгновение. Но судьба была предначертана и именно теперь предрекала беспокойство и борьбу. Впрочем, так и должно быть: каждый миг диктует нам свои требования, и надо уметь принимать их разумно и сознательно.

– Мин хер, – обратился я к своему хозяину после паузы, – надо окончательно уладить дело мадемуазель де Бреголль, и я хотел бы предложить вам несколько вопросов.

В эту минуту, очевидно, по знаку, данному отцом, донна Изабелла поднялась и сказала:

– Мне, вероятно, лучше оставить вас, сеньор, пока вы будете говорить о таких важных вещах.

Но у меня были причины желать, чтобы она осталась.

– Вы доставите мне удовольствие, сеньорита, оставшись здесь, если, конечно, это не будет вам неприятно. Дамы часто замечают вещи, которые ускользают от нашего грубого понимания. Может быть, вы окажетесь нам полезны. Мадемуазель де Бреголль водворена к себе? – спросил я бургомистра.

– Она ждет приказания вашего превосходительства. Дом ее охраняется, она к вашим услугам.

– Я надеюсь, что с ней обращаются, как подобает ее положению, которое, судя по ее лицу и имени, не из последних?

– Она двоюродная сестра моей дочери. Ее отец и моя жена – близнецы. Они – французы, но давно уже поселились в Голландии. Я уверен, что вы заметили ее сходство с моей дочерью.

– Это правда. Сходство поразительное. Я вдвойне рад, что прибыл вовремя и мог спасти ее. Я хотел бы освободить ее совсем, так как не верю в ведьм, по крайней мере, в том смысле, в каком это понимает отец Бернардо. По-моему, она виновна только в том, что слишком красива. Но я должен объяснить вам свое положение. Пока я управляю здешним городом, моя воля – закон. Ваш город подозревается в приготовлениях к мятежу, и я послан подавить его. Для этого выбрали меня, потому что я пользуюсь репутацией человека беспощадного, когда нужно. Моя власть ничем не ограничена. Кого я возьму под свою защиту, тот будет в полной безопасности; кого же я захочу погубить, тот погиб.

Лица моих слушателей несколько побледнели, пока я говорил. Я готов ручаться, что донна Изабелла была в полной уверенности, что теперь-то я и выпускаю когти из-под своего бархатного одеяния. Но все это им нужно знать.

– Но меня могут отозвать, и тогда все то, что я сделал утром и что, как вы изволили совершенно верно заметить, сеньорита, представляется в высшей степени редким поступком, может вызвать удивление в Брюсселе и Мадриде. Я назвал монаха обманщиком. Что ж, я этого отрицать не буду. Но если он не таков, то на имени осужденной непременно останется пятно и впоследствии процесс может открыться вновь. Для того чтобы предотвратить это, я должен иметь доказательства ее невиновности и злостного обвинения ее инквизитором. Мы, то есть я и вы, можем догадываться, в чем тут дело, но этого недостаточно. Известно ли вам о каких-либо фактах?

– Все, что мне известно, едва ли можно назвать фактами. Инквизитор не позволял мне переговорить ни с Марион, ни с ее служанкой, с тех пор как они обе подверглись заключению. На это он, конечно, имел право. Но я уверен, что, если дело возникнет вновь, она будет выслушана, будут вызваны опять все свидетели, и тогда ее невиновность станет ясна.

– Может быть. Но это будет длинная процедура, а я не люблю ждать. Я отправлю донесение завтра утром, а там посмотрим. В чем, собственно говоря, она обвинялась?

– В ереси и в колдовстве, – медленно промолвил старый бургомистр.

– Ересь? Это, пожалуй, еще хуже, чем колдовство! Я уверен, что обвинение было неосновательно.

Я знал почти наверно, что они все были реформатского вероисповедания, но не хотел, чтобы они открыли мне эту тайну.

– Единственная причина ее несчастья заключалась в ее красоте и добродетели, – отвечала донна Изабелла, гневно блеснув глазами.

Как, однако, свободно она говорит о подобных вещах! Монахи и инквизиция многому научили женщин.

– Изабелла! – воскликнул ее отец.

– Не бойтесь, я не принадлежу к числу ханжей. Я думаю, что я доказал это сегодня утром.

– Это правда. Инквизитор, впрочем, не настаивал на обвинении в ереси. По крайней мере, я не слыхал потом об этом ничего, иначе я сделал бы нужные шаги, чтобы спасти ее. В окончательном приговоре она была объявлена виновной в колдовстве и предана в руки светских властей. А это значило эшафот.

Теперь мне стало все ясно. Сначала достопочтенный отец поднял обвинение в ереси, но, сообразив потом, что весь город заражен ею и что сжечь всех нельзя, он благоразумно отбросил эту часть обвинения и ухватился за ведовство, которое, по его расчетам, затронет любопытство многих. Ведь протестанты также любят посмотреть при случае, как жгут ведьму.

– Мы знали, что процесс велся не совсем правильно и не по закону, – продолжал бургомистр. – Он не выставлял объявления о суде, при нем не было ассистента, как вы сами изволили указать. Мы знали, что совет может отменить этот приговор, но мы не смели действовать. Иначе мы пришли бы к столкновению с сеньором Лопецом и его гарнизоном. Если бы правительство не признало наших соображений и приняло бы сторону инквизиции, как случается довольно часто, то на наш город могло бы обрушиться страшное мщение.

– В чем же, собственно, ее обвиняли?

– Позвольте объяснить вам все, сеньор. Месяц назад в нашем городе была оставлена какими-то бродягами маленькая девочка – француженка. Она заболела, и ее не захотели взять с собой. Марион сжалилась над ней, потому что она была бедна и бесприютна, и взяла ее к себе с намерением отправить во Францию, когда она подрастет. Девочка отличалась странным, возбужденным поведением, и некоторые думали, что она одержима нечистой силой. На самом деле она была совершенно безвредна. Нет сомнения, что инквизитор видел ее или слышал о ней. Однажды, когда Марион не было дома, к ней явились его люди и взяли девочку. Я не могу вам в точности сказать, как все это было, но девочка вырвалась и прибежала домой. Через два дня Марион была заключена в тюрьму, и на нее было возведено обвинение в колдовстве. Сначала инквизитор не был, по-видимому, так вооружен против нее и обещал освободить ее, если найдет ее невиновной. Что касается доказательств против нее, то, как я только вчера узнал, они были обычного типа: порча воды в колодцах, следы копыт на полу ее комнаты, кто-то даже сказал, что видел, как она летела по воздуху. Когда я возражал, что в тот вечер, о котором шла речь, Марион была с нами, инквизитор стал объяснять мне, что ведьмы могут быть видимы одновременно в двух местах: ведьма идет по своим делам, а дьявол садится на ее место, принимая ее облик. Хуже всего было то, что у одной женщины вдруг умер ребенок, который только что был совершенно здоров и до которого дотронулась Марион. Соседи говорили мне, что ребенок этот наелся сырых слив. Большинство было уверено в том, что он умер не от прикосновения Марион. Она ведь родилась здесь, и все ее знают, хотя она несколько лет жила с нами в Брюсселе. Она добрая девушка, которую все любят. В народе началось волнение, и слава Богу, что вы прибыли вовремя, сеньор. Не случись этого, я не могу сказать, что могло произойти.

– Слава Богу, что все произошло так. Проявись малейшая попытка к бунту, мы были бы вынуждены поддержать авторитет короля и церкви, и обвиняемая была бы сожжена. Горожане не спасли бы ее, ибо я смел бы их с площади, как пыль.

– Не очень-то вы церемонитесь с нами, бедными голландцами, – вставила донна Изабелла.

– Я говорю только о том, что могло бы быть, не вкладывая в свои слова ни похвалы, ни порицания.

– Ты не понимаешь таких дел, дитя мое, – строго сказал ван дер Веерен. – Дон Хаим прав! Он бы это сделал.

– Вернемся к делу. Вам известны имена главных свидетелей?

– Да, сеньор. Инквизитор сообщил мне их в виде особой любезности, желая, очевидно, показать, что он ведет дело вполне основательно. Свидетелями выступили некоторые зажиточные и уважаемые женщины, хотя говорят, что это были…

Он, видимо, подыскивал слово. Я помог ему:

– Подкупленные свидетели. Доносчики инквизиции?

– Вы сами употребили это выражение, сеньор, а не я.

– Да, я употребил его. Их имена?

– Анна ван Линден и Бригитта Дорн.

Я вынул свою записную книжку и заглянул в нее.

– Они не значатся у меня в списке, и это очень хорошо. Иначе с ними трудно было бы иметь дело. Но это только показывает, как легко осудить невинного человека. Здесь у меня записаны имена двух-трех достойных доверия лиц, которые живут в вашем городе и доставляют сведения об еретиках во славу Божию и для охранения Его царства. Этих двух между ними нет. Они больше не причинят вреда. Но на вашем месте я бы не забывал, что остаются другие. К сожалению, я должен сказать, что этот народ не особенно сокрушается об ошибках, которые ему иногда приходится делать.

Мой хозяин и его дочь удивляли меня. В самом деле, как они могли жить здесь в постоянной опасности, как они могли сидеть здесь сложа руки? Вероятно, они надеялись на свое богатство. Но я уверен, что в данном случае они не жалели денег, и тем не менее это им не помогло.

Может наступить день, когда и белое тело донны Изабеллы будет вздернуто на дыбу, как это произошло с ее двоюродной сестрой, если этого захотят те, кто здесь владычествует.

Как будто угадав мои мысли, она сказала:

– Мы отлично сознаем опасность, сеньор, но надеемся на вашу справедливость.

Так ли это? Действительно ли она видела только справедливость сегодня утром?

– Благодарю вас, сеньорита. Но ведь я могу уехать отсюда, как я уже говорил. И я не стал бы слишком полагаться на справедливость. Это вещь обоюдоострая, и все зависит от того, с какой стороны вы на нее посмотрите. Во имя справедливости совершено было изумительное дело. Я запишу оба имени, которые вы мне сообщили. Не можете ли вы сообщить мне еще что-нибудь?

– Сначала я и подумать не мог, чтобы все это кончилось так, – сказал ван дер Веерен. – Меня уведомили о вынесенном приговоре только вчера вечером. Мы, то есть я и городской совет, сделали все возможное, чтобы смягчить инквизитора, но он и слышать ничего не хотел.

– А вы, сеньорита, не можете ли что-нибудь сообщить мне.

– Очень немного. Марион как-то говорила мне, что ей не нравятся манеры и разговоры этого инквизитора. Больше она мне ничего не говорила, а я не передавала этого разговора отцу. Нам ведь нередко приходится слышать от духовных лиц такие слова, о которых лучше забыть.

К сожалению, это правда. Происходит это оттого, что мы делаем из каждого монаха, каждого священника нечто большее, чем просто человека со всеми его слабостями. Если еретики желают изменить такой подход, то, мне кажется, их нельзя за это порицать.

– И это все, что вам известно? – спросил я.

– Все, сеньор!

Действительно немного. Но я был уверен, что самые интересные вещи мне предстоит узнать от самой Марион.

– Господин ван дер Веерен, благоволите уведомить мадемуазель де Бреголль, что я желал бы ее видеть и прошу ее пожаловать сегодня вечером сюда, в ваш дом. Конечно, если она в состоянии прийти. Кажется, она не получила особых повреждений.

– Хотя Изабелла и не видела ее, но ей говорили, что на Марион не осталось никаких следов пытки. Это удивительно.

Для меня это было вовсе неудивительно, но я был этому очень рад.

– Тем лучше, – сказал я. – Теперь три часа. Назначим свидание на шесть, если это для нее удобно. Передайте ей, что хотя ей и не причинили вреда, тем не менее я очень сожалею, что пришлось потревожить ее сегодня, когда ей нужно было бы отдохнуть. Но это делается для ее же блага. Дело не терпит отлагательства. Итак, свидание будет в шесть часов. Может быть, донна Изабелла не откажется присутствовать при нашем разговоре. Ее присутствие могло бы ободрить ее двоюродную сестру.

– Я готова, если вы этого желаете.

– Дело не во мне, а в мадемуазель де Бреголль. Стало быть, если она того пожелает. У меня нет права голоса в этом деле. Вы не откажетесь, – обратился я к бургомистру, – лично отправиться к мадемуазель де Бреголль и передать ей мою просьбу. Прошу только об одном: я до сих пор не знаю, что было с ней в тюрьме. Но что бы там ни было, я советую ей держать все это в строгой тайне. Мы все добрые католики и должны надеяться, что поступок досточтимого отца Балестера является беспримерным в истории католической церкви. Мы не должны допускать, чтобы ее авторитет пострадал из-за какого-нибудь плохого монаха. Что касается других, то это добрые и святые люди. Было бы грешно, а главное – неблагоразумно, говорить о них дурно. Итак, позвольте мне не задерживать вас более, у меня тоже немало дел. Еще раз позвольте мне поблагодарить вас за ваше радушное гостеприимство.

– Мы должны благодарить вас, – отвечал ван дер Веерен.

– Вы оказали нам слишком много чести, ведь вы наш повелитель, – вставила дочь.

– Я губернатор города Гертруденберга и ваш покорный слуга, сеньорита, – отвечал я, прощаясь.

Вернувшись к себе в комнату, я позвал Диего.

– Иди и отыщи этих женщин.

Я написал их имена и отдал ему клочок бумаги. Диего умел читать и писать не хуже любого писца.

– Это главные свидетельницы в процессе де Бреголль, и я хотел бы переговорить с ними. Я имел основания сделать то, что сделал. Но народ не должен думать, что король Филипп вдруг проникся нежностью к еретикам. Было бы большой ошибкой так думать. Поэтому я хочу вникнуть как следует в это дело и хочу знать, что они показали. Понял?

– Понял, сеньор, – кивнул Диего.

– Возьми с собой двух-трех человек. Но если тебе удастся уговорить их явиться сюда добровольно, то это избавит нас от лишних хлопот. Приведи их в городской дом, где я буду через час.

Диего ушел. Он довольно сносно говорит по-голландски. Иногда он и делает ошибки, но это не важно в данном случае. Важно было одно – избежать осложнений.

Приближаясь к городскому дому, я опять почувствовал удивление, зачем я сделал все это сегодня. Из-за справедливости, которая в конце концов не есть справедливость? Ведь мы не можем устранить вред, причиненный одному, благодеяниями, оказанными другому. Мы можем, конечно, надеяться расположить в свою пользу небеса и избавиться от ада, поставив известное количество свечей пред алтарем. Так для чего же я все это сделал? Ведь я не какой-нибудь странствующий рыцарь, рыскающий по белу свету с целью восстановления справедливости и спасения дам. В наше время для человека, который решился на такое путешествие, нашлось бы слишком много дел, и он уехал бы недалеко. Для чего я все это сделал? Ответа не было. Может быть, под влиянием минуты? Я остановился на этом соображении и даже повеселел на некоторое время.

Я медленно шел по улицам. Было тепло на послеобеденном солнышке. На улицах толпились люди, которые снимали шапки при моем приближении и почтительно давали мне дорогу. Наконец я прибыл в тюрьму и прочитал протокол по этому делу. Я, конечно, не ожидал, чтобы этот акт дал мне многое. Так оно и вышло в действительности. Протокол, в который были занесены все восклицания, вырвавшиеся у донны Марион во время пытки, был очень краток и показывал, что или она обладала необыкновенной силой воли, или же ее щадили. Во всем остальном это был обычный вздор, приукрашенный показаниями сомнительных свидетелей. Всегда, когда женщину обвиняют в колдовстве, можно подыскать с дюжину лиц, которые готовы клятвенно подтвердить это и которые с такой же готовностью откажутся от своих показаний, коль скоро ее признают невиновной.

Я, зевнув, положил обратно этот документ, написанный на плохом латинском языке. От него веяло скукой. Я встал и принялся с любопытством осматривать внутренность здания. Пришлось вступить в разговор с палачом, который производил пытку. Он одновременно палач и специалист по пытке – город слишком невелик, чтобы держать двух специалистов. Но и он не мог мне сообщить ничего или, может, и мог, но не хотел. Конечно, я мог бы заставить его заговорить, но я хотел испробовать другие средства. Палач ведь важная персона, и с ним нужно обращаться с почтением!

Итак, я решил выжидать. Ждать мне пришлось не очень долго. Диего ловко и быстро исполнил поручение и привел с собой двух женщин, из которых одна, к моему великому изумлению, была молода и красива, с великолепными рыжими волосами. Мне хотелось знать, что заставило эту рыжую красавицу взяться за такие дела.

– Сеньор, вот Бригитта Дорн и Анна ван Линден. Они ждут ваших приказаний.

– Ты можешь идти, Диего. Взглянув на обеих женщин, я сказал:

– Это вы дали главное показание против мадемуазель де Бреголль?

С минуту они колебались.

– Мы слышали разные толки о ней, ходившие в народе, и, когда достопочтенный отец стал нас спрашивать, не известно ли нам чего-нибудь о ней, мы, конечно, сказали ему все, что знали, – осторожно ответили обе женщины.

– Ваше показание занесено в судебный протокол в том смысле, что вы возводите на мадемуазель де Бреголль очень тяжкое обвинение, и теперь дело в том, согласны ли вы взять на себя ответственность за то, что показывали только что на основании непроверенных слухов, или же вы можете представить доказательство того, что вы показывали, повинуясь приказанию инквизитора, который вам за это заплатил. Разница, как видите, значительная.

– Мы просим извинения у вашего превосходительства.

– Ну?

– Мы действительно… его преподобие просил нас…

– Я уже слышал об этом. Весь вопрос в том, желаете ли вы, чтобы с вами поступили как с лицами, которые легкомысленно повторяли праздные сплетни, позорившие благородную даму и приведшие ее в конце концов на эшафот, или же как с агентами инквизитора, или, если вам угодно, церкви, – с агентами, которые и раньше оказывали подобные услуги.

– Мы конечно… то есть я… ван Линден может говорить сама за себя… и раньше служила церкви и правительству.

– В таком случае вы в этом деле не только повторили сплетни, распускаемые разными старухами…

– Ваше превосходительство… вы видите…

– Мы знаем, как все это произошло.

– Достопочтенный отец призвал меня и сказал, что он подозревает одну молодую даму в сношениях с дьяволом. Он спрашивал меня, не известно ли мне чего-либо о ней и приказал мне следить за ней. Потом…

– Говорите лучше все по правде. Кое-кто в этом деле пострадает, но кое-кого можно будет пощадить. С вами поступят сообразно тому мнению, которое сложится у меня о вас. Мне нужны только умные люди.

– Ваше превосходительство, я всегда служила хорошо. Я работала еще при достопочтенном отце Мортье, помните, когда была сожжена Клара ван Гульст с золотистыми волосами. Да, ведь вы были тогда еще мальчиком. Я устроила так, что, когда другие не могли добыть никаких доказательств, у меня они нашлись. С отцом Мортье трудненько было иметь дело, он не любил ждать. Но тогда он хорошо заплатил мне. За Клару он дал мне десять золотых гульденов. Да я и заслужила их: дело было очень опасное. Потом…

– Почему вы не внесены в списки? – перебил я ее. Это обстоятельство сбивало меня с толку, и мне хотелось выяснить его.

– Ваше превосходительство, это произошло из-за этого несчастного дела в Бреде. Это была не моя вина. Мне приказали собрать улики против ван Тессельта, и я это сделала. Но он имел большое влияние и в последнюю минуту был освобожден. Меня обвинили в том, что я была подкуплена его врагами, хотя я собственными своими глазами видела его на собрании у кальвинистского проповедника. Но мне не поверили.

Я мысленно отметил это обстоятельство. Оно было чрезвычайно важно для меня.

– Но отец Балестер знал меня хорошо, – продолжала шпионка. – Он знал, что на меня можно положиться. Узнав, что я здесь, он сейчас же послал за мной.

– Ну а вы, ван Линден? – обратился я к молодой женщине.

– Я не хотела, чтобы меня вносили в список. Я, конечно, и без того не могла бы отказать в своих услугах, когда в них есть надобность. Но могли быть случаи, когда я предпочитала бы остаться в стороне.

Странно было слышать такой гордый ответ от подобной личности, и я не знал, как его понимать.

– Хорошо. Начинайте ваш рассказ с самого начала. Достопочтенный отец прислал за вами?

– Да, ваше превосходительство, – отвечала ван Линден. – Достопочтенный отец…

– Он сначала прислал за мной, – перебила старуха.

– Совершенно верно. Досказывайте, а я могу подождать, – не без презрения отвечала ван Линден.

– Ах, вы можете подождать, – со злобой заворчала старая ведьма. – Ты думаешь, что твои действия так важны, что потеряют в цене, если тебе придется подождать. Но я работала не хуже тебя, а даже, может быть, и лучше.

Ван Линден не отвечала.

– Кто нашел жабу в фонтане, подле которого прошла эта дама? Кто созвал народ и показал ему эту жабу?

И старуха пустилась перечислять свои подвиги, победоносно кивая. Ван Линден отодвинулась от нее с видом отвращения, как будто ее дыхание заражало ее.

– Почему ты не отвечаешь? – с гневом продолжала старуха. – Ведь это ты подговорила Катерину сказать, что она не верит в это? Разве я этого не знаю? Да, и его превосходительству это известно, – яростно махнула она рукой. – Но это нехорошо. Ты не одолеешь меня таким путем. Кто следил за домом этой дамы, пока оттуда не вышел на рассвете человек в черном одеянии? А кто нашел отпечаток ноги на полу в ее комнате? Все этому поверили.

Она говорила быстро и громко, раздраженная молчанием ван Линден. Теперь она остановилась, чтобы перевести дыхание. Я молча смотрел на нее и ждал продолжения.

– А кто разузнал, что ребенок Магдалины Брауер заболел, после того как эта дама дотронулась до него? А ты что сделала? Ты пришла на другой день и видела только, что ребенок умер. Вот и все. Молода еще, лучше занимайся своими рыжими волосами. А дело буду делать я. Вот его превосходительство сам разберется во всем.

И вдруг, как бы вспомнив, что положение дел с утра сильно изменилось и что она открыла уж слишком много, старая мегера заговорила:

– Ваше превосходительство, отец Балестер сказал мне, что эта дама виновна. Он, конечно, знал, что говорил, а я простая бедная женщина. Если ваше превосходительство находите, что эта дама не виновна, – продолжала она с хитрой улыбкой, отчего ее беззубый рот стал еще противнее, – то я буду всем говорить, что это действительно так. Все будут ко мне прислушиваться, а я уж знаю, как сказать.

– Не сообщите ли мне чего-нибудь о человеке в черном одеянии, который, по вашим словам, вышел на рассвете из дома этой дамы, а также относительно следов ног в ее комнате?

– Я, ваше превосходительство, передаю только то, что мне говорил достопочтенный отец. Тогда было очень темно, и возможно, что я ошиблась. Может быть, кот вымазался в камине, следы были не очень явственны. Поэтому я прошу ваше превосходительство извинить меня, я разумею в том случае, если вы подозреваете еще что-нибудь и хотите иметь доказательства…

– Я посмотрю, – отвечал я. – А вы что скажете, Анна ван Линден?

Ван Линден, слушая наш разговор, как-то странно молчала. Потом она бросила нам – мне и Бригитте – презрительную улыбку.

– Я полагаю, что ваше превосходительство достаточно уже осведомлены обо всем, – спокойно отвечала она.

– Хорошо, – сказал я. – Благодарю вас за доставленные мне сведения. Позвольте спросить, сколько вам заплатил отец Балестер? Я тоже должен вас отблагодарить за причиненное беспокойство, и мне бы не хотелось отставать от него.