Эдит Пиаф

      С другими мне всегда хотелось начинать все с нуля. С ним я
      это сделала".
      В жизни Эдит произошла еще одна значительная перемена. С Марселем она ни за что не платила. Бумажник вынимал он.
      "Знаешь, не так-то легко заставить его принять подарок. Но я
      нашла выход: как только он мне что-нибудь дарит, я тотчас делаю
      ему подарок в ответ.
      Вот смотри, Момона. Он купил мне мое первое норковое манто.
      Какая красота!"
      Это было трогательно. Нет, гораздо сильнее. У вас сердце переворачивалось, когда вы видели, как ее маленькая рука гладила мех, погружалась в него, брала его полными пригоршнями. И дело было не в качестве и не в цене подарка, ей на это было наплевать. Эдит сама могла заплатить за него. Лаская мех, она ласкала Марселя, наслаждалась любовью, в которую погружалась...
      "Норковое манто... Мне бы в жизни в голову не пришло, а ему
      пришло! Ты бы видела, как он доставал чековую книжку,- лорд!
      Я со всех ног бросилась к Картье и купила ему пару запонок
      самых лучших, с бриллиантами, и еще часы и цепочку, все, что
      попалось на глаза! Он достоин всего самого лучшего. Когда я ему
      все принесла, он радовался как ребенок. Он схватил меня на руки,
      поднял в воздух и стал кружить по комнате.
      Он сводит меня с ума, Момона. Я теряю разум. Единственно,
      мне больно, что мы не все время вместе. У нас разные профессии...
      И потом Маринетта. Я внушаю себе: он прав, что не оставляет ее,
      но все равно страдаю.
      Завтра встаем пораньше и едем к портному. Марсель в этом
      ничего не понимает. У него нет вкуса, в Африке родился. Ничего,
      научу его уму-разуму. Итак, нужно его одеть...".
      Для меня все повторялось заново... "Для начала нужно его одеть...". Сколько раз я слышала эту фразу!
      Эдит обожала одевать своих мужчин. Все через это прошли. Бедняга Марсель, он однажды пришел во Дворец спорта в сером костюме в полоску шириной с мизинец. Эдит и мне заказала такой. Он у меня еще сохранился, я его никогда не носила, настолько он был некрасив. А на Марселе, в довершение, была фиолетовая рубашка и жуткий галстук с оранжевыми разводами...
      Марсель был самый лучший человек на свете, воплощенная доброта. Он спросил: "Дорогая, ты думаешь, я могу все это надеть?"
      Она отвечала: "У тебя нет вкуса, Марсель, ты ничего не понимаешь!- И обернулась ко мне.- Момона, как он тебе?"
      Я не знала куда глаза девать. Как я могла признаться, что это чудовищно? Эдит решила бы, что я ее нарочно расстраиваю, хочу поссориться. И я отвечала без зазрения совести: "Великолепно! Какой красавец!"
      "Да?..- тянул Марсель в недоумении, не веря своим глазам.- Ну, раз ты говоришь, что это хорошо, так и быть, надену..."
      Но он очень огорчался. Он просто страдал. Другие тоже страдали, но он как никто. Он испытывал глубокое убеждение, что Эдит в интеллектуальном плане стоит намного выше него. Он рассчитывал, что она воспитает его, даст ему образование, научит держаться. Он полагался на нее во всем, всего от нее ждал.
      За кулисами во время концертов Эдит этот великан сжимался в комочек. Он смотрел на нее и слушал с замиранием сердца! Его больше всего поражал ее голос. Каждый раз он мне повторял: "Представляешь, ведь она весит всего треть моего веса; я дуну на нее - она рассыплется! Такая кроха и такой голос! В голове не укладывается!"
      Каждый вечер после концерта из гримерной Эдит приходилось забирать кучу вещей: стакан, капли для носа, платок, косметические салфетки, таблетки аспирина, карандаш, тетрадь, учебники английского и т.д. Она ничего не оставляла. Все увозилось, а назавтра привозилось снова.
      Когда Марсель бывал с нами, он обязательно проверял: "Момона, ты ее кошелку не забыла? А платье ты взяла?"
      Много времени спустя, после смерти Марселя, я продолжала слышать в гримерной его голос: "А платье?"
      Не знаю почему, но у Эдит всегда было только одно платье для сцены, с которым она не расставалась. На моей обязанности лежало содержать его в порядке. Было недопустимо оставлять его в театре. Каждый день дома я его чистила и гладила, а вечером везла в театр.
      Однажды в Нью-Йорке со мной чуть не случился разрыв сердца. Эдит в трусиках, загримированная и причесанная, нагибается, чтобы надеть туфли.
      - "Платье!.." - слышу я ее голос в полную силу.
      Поворачиваюсь, чтобы снять его с вешалки, и застываю... Платья нет! Я забыла его на Парк-авеню.
      А помощник режиссера объявляет: "Five minutes, miss Piaf!"*
      ______________
      * "Five minutes, miss Piaf!" - "Через пять минут Ваш выход, мисс
      Пиаф!" (англ.)
      Не говоря ни слова, я хватаю такси и лечу за платьем. Уличное движение там еще напряженнее, чем здесь, американцы же не признают опозданий, а их полиция строго наказывает за превышение скорости. Что это была за гонка!
      Когда я вернулась с платьем, я думала, что Эдит меня разорвет. Но, увидев мое перевернутое лицо, она обняла меня, сжала мне руку и пошла на сцену. У меня гора с плеч свалилась!
      Эдит не могла любить кого-нибудь, не заботясь о нем, не стремясь принести ему пользу. Она решила заставить Марселя читать.
      Как-то в начале их знакомства она застала его за чтением "Пим, Пам, Пум" и "Газеты Микки". В его огромных лапищах эти книжонки особенно смотрелись!
      - Тебе не стыдно, Марсель, в твоем-то возрасте!
      Смущенный, он ответил:
      - Это забавно. Тебе стоило бы тоже почитать.
      - Марсель, когда у человека такое имя, как у тебя, когда он личность, нужно учиться. Я училась.
      - Ты так считаешь?
      - Я куплю тебе книги.
      И Эдит засадила добрую душу за чтение, притом за настоящие книги: "Виа Мала", "Сарн", "Свора", "В поисках правды". Не особенно развлекательное чтение.
      - Почему ты заставляешь меня читать, когда такая хорошая погода? Мне хочется пройтись.
      - Я училась так, Марсель.
      - Тогда другое дело.
      И он мужественно продолжал, так как был уверен, что она права, что она ни в чем не может ошибаться.
      Мы жили уже не в "Кларидже". Эдит сняла маленький особняк на улице Леконт-де-Лиль. Впервые она жила в доме, который сама обставила.
      "Понимаешь, отель, даже самый лучший, не годится, когда в твоей жизни появляется такой мужчина, как Марсель".
      Для него она хотела быть самой лучшей, самой красивой - словом, самой, самой! Однажды все это совпало.
      Эдит выступала в "АВС", когда принцесса Елизавета и герцог Эдинбургский прибыли в Париж. Принцесса никогда не слышала Эдит. Она попросила, чтобы Эдит выступила на приеме у Каррера, где принцесса должна была присутствовать неофициально. Когда вас лично просит выступить будущая королева Англии, это, знаете ли, производит впечатление!
      Однажды утром нам кто-то позвонил и представился: "Я такой-то с Кэ д'Орсэ".* Кэ д'Орсэ? Мы понятия не имели, что это такое! Никогда не слышали. Эдит отрицательно покачала головой, но Бижарша, прикрывая трубку рукой, быстро объяснила, в чем дело.
      ______________
      * На Кэ д'Орсэ помещается министерство иностранных дел Франции.
      Эдит взорвалась от радости: "Момона, я достойна его! (Как будто нужно было догадываться - кого?) Принцесса Елизавета хочет меня видеть!"
      Это случилось в воскресенье. У Эдит было два концерта: дневной и вечерний. Она их провела как обычно, но в машине английского посольства разволновалась. А Эдит не так легко было поразить! Улица - хорошая школа, там учишься не дрейфить. Только там не встречаешь королев! Шофер был англичанин. Немыслимо было и пытаться поговорить с ним о Елизавете.
      Перед выходом на сцену у Каррера Эдит перекрестилась, постучала по дереву - словом, исполнила весь обычный ритуал и сказала мне: "Я должна быть сегодня лучше всех. Я представляю Францию. Сама будущая английская королева приехала на меня посмотреть". (Для нас, обычных парижан, она была все равно что королева!)
      И она спела от всего своего французского сердца.
      После концерта в гримерной ее ждал заведующий протокольным отделом, очень представительный человек, произносивший гладкие фразы, которые мы не привыкли слушать. Он сообщил о желании принцессы пригласить Эдит разделить с нею ужин...
      Это было так произнесено, как будто Эдит оказывает ей честь. Вот что значит "вежливость королей".
      Эдит ответила согласием, но я чувствовала, что сейчас было бы в самый раз поднести ей стаканчик рома, который дают выпить приговоренному к казни. В следующий момент ее охватила паника, и она бросила взгляд на меня. "Это невозможно. Одна я не могу. Только с моей сестрой". Раз я была членом ее семьи, возражений не последовало. Глава протокола оставил нас на несколько минут, чтобы мы приготовились. Эдит была совершенно растерянна. Она пыталась собраться с мыслями, но ничего не получалось.
      "Момона, как приседают? Как разговаривают с королевой? А,
      ладно, в конце концов она женщина, как всякая другая. Пошли!"
      Легко говорить! Думала она иначе.
      У Елизаветы была приятная улыбка, она подала Эдит руку. Эдит быстро изобразила нечто вроде реверанса. Вряд ли шеф протокола когда-либо видел подобное. Принцесса усадила Эдит рядом с собой. Я оказалась напротив Елизаветы и Филиппа.
      Я не смела поднести бокал к губам, Эдит также. Разговор шел очень странный. Я слушала его как в тумане.
      "Понимаете, я пела не так хорошо, как бы мне хотелось спеть
      для вас. У меня сегодня было два концерта - дневной и вечерний.
      Сорок две песни с трех часов до двенадцати - большая нагрузка.
      Голос садится...".
      Принцесса улыбалась. Она всячески старалась успокоить Эдит и на великолепном французском языке - нам так говорить и не снилось - произносила фразы, смысл которых, если перевести на нашу речь, означал: "Совершенное исполнение", "Напрасное беспокойство", "Большой талант".
      Я в ужасе слушала, как Эдит все время повторяет: "Да, но если бы вы меня слышали не после двух концертов... Вот тогда бы вы поняли..."
      И так без конца. Больше она ничего не могла придумать. Да и что могли придумать за столом принцессы две бывшие девицы из заведения Лулу? Мы были как в столбняке.
      У Елизаветы была приятная улыбка, чисто английская, но очаровательная. Она отвечала Эдит: "Я понимаю вас..."
      Мыслимое ли дело! Что у нас могло быть общего с женщиной, всосавшей королевские манеры с молоком матери?
      Наконец, принцесса сообщила, что ее отец, Георг V, был бы рад иметь в своей коллекции пластинок записи песен Эдит. Это был деликатный способ дать понять, что Эдит Пиаф понравилась бы королю.
      В наивной простоте Эдит ответила: "Хорошо. Завтра пришлю; где вы остановились?" (!)
      Наконец все кончилось. Мы уехали. Все прошло как сон. Мы даже не поняли, сколько времени это длилось.
      Когда мы остались одни, Эдит сказала: "А у нее мужик что надо!" И она повторила несколько раз на разные лады: "Я сегодня чокалась с принцессой и ее герцогом! Жаль, что Марсель не видел, вот бы он гордился мной. В беседе я, кажется, не блеснула, а, Момона? Но со стороны рядом с ней, наверно, выглядела прилично..."
      Знаменитый матч Сердана с Тони Залем приближался. Марсель упорно тренировался, и мы вместе с ним. Эдит относилась к этому очень серьезно, а когда она к чему-нибудь серьезно относилась, ничем другим мы не занимались.
      Люсьен Рупп надоедал ей ужасно. Он без конца повторял: "Эдит, ты любишь своего чемпиона? Тогда не слишком увлекайтесь любовью, ноги становятся вялые, а Тони Заль быстр, как метеор. Когда Марсель ест у тебя, следи за его диетой. И пусть он не засиживается по вечерам. Он должен спать, как ребенок, десять часов в сутки".
      "Морочит мне голову твой дружок",- говорила Эдит Марселю, смеясь.
      Когда Марсель бывал в Париже, мы вели странную жизнь. Он ложился спать вместе с курами. Эдит, которая давала концерты, ложилась в четыре утра, я тоже, но вставала я раньше Марселя, около восьми часов, чтобы приготовить ему фруктовый сок. Едва все было готово, как появлялся Марсель. Он - свеж, как огурчик, я - в полусне. Позади Марселя, в таком же голубом спортивном костюме ("Сборная Франции"), я совершала утреннюю пробежку. Посмотреть один раз, как я подпрыгивала за чемпионом,- никакого театра не надо!
      В доме у нас температура начинала подниматься. Эдит, которая совершенно не интересовалась спортом и абсолютно в нем не разбиралась, спрашивала всех и каждого: "Вы понимаете в боксе?"
      Если ей отвечали "нет", она вспыхивала; "Как это люди могут не интересоваться боксом! Надо быть совершенно лишенным всякого любопытства! В жизни нужно все знать. Нет, правда, есть люди, которым наплевать на все на свете!"
      Других она просила: "Объясни мне, какие шансы у Марселя?" Что бы ей ни говорили, она была довольна, лишь бы это было в пользу Марселя. Любой болельщик за Сердана мог просить Эдит О чем угодно. Отказа не было. Многие не терялись. Не хочу называть имён. Слишком длинный список. Эдит сияла и хохотала.
      На улице Леконт-де-Лиль Эдит много времени проводила в ожидании. Марсель разрывался между Касабланкой, Парижем и тренировками. Никогда она столько не вязала, как в тот период. Сплошные свитера для любимого боксера. Чудовищного вида! Эдит вязала хорошо, но выбирала нитки, которые ей нравились - "радостные" цвета! До того "радостные", что глаза на лоб лезли. Марсель надевал их на тренировки, чтобы потеть. И со свойственной ему исключительной добротой говорил: "Моя Эдит, если я буду драться хорошо, в этом будет твоя заслуга: никогда у меня не было свитеров, таких теплых и таких просторных".
      Я-то видела в глазах Марселя ласковое лукавство, но Эдит ничего не замечала и была счастлива. Она расцветала. Быстро хватала спицы, шерсть скорей! За новое вязанье!
      Невозможно себе представить, насколько был деликатен Марсель. Он не получил образования, его ничему не учили, но он всегда знал, как нужно поступать, чтобы не обидеть. Он обладал безошибочным тактом. Никогда я не слышала, чтобы он хвастался. Все, что он делал, он делал просто, не выставляя напоказ свои козыри, не набивая себе цены.
      В своей среде, которая была не чище нашей, где также занимались подозрительными махинациями, где происходили грязные, темные истории, где наносились предательские удары ниже пояса, и все с одной целью: заграбастать побольше денег,- Марсель ничем не запятнал себя. И отнюдь не по невезению. Он все сознавал и говорил Эдит, которую это возмущало: "Оставь их. Жалкие люди. Не нужно тратить силы на то, чтобы давить слабых".
      "Настоящего Марселя я узнала не в постели, а на улице,
      рассказала мне Эдит в тот день, когда встретила его с одним
      арабом, другом детства.- Он вел его за руку - тот был почти слеп.
      Каждое утро Марсель водил его к окулисту на процедуры. Это был
      несчастный боксер из Касабланки. Марсель вызвал его в Париж. Он
      оплатил все: проживание, переезд, лечение. Все.
      Ты знаешь, как я ревнива. Я заметила, что Марсель часто
      уходит куда-то. Смотрит на часы и говорит мне: "Я через час
      вернусь, у меня деловое свидание". В конце концов я не выдержала,
      мне нужно было знать. Я тебе сказала, что встретила его, это
      неправда. Я следила за ним.
      Когда Марсель увидел меня на улице, я не посмела ему
      признаться. Он бы не понял. Он решил, что мы встретились
      случайно, и все мне рассказал. Даже от меня он все скрыл, но не
      солгал, что у него свидание. Помимо лечения он заходил к своему
      другу и днем, чтобы тот не чувствовал себя заброшенным. Кому, как
      не мне, знать, как долго тянется время в темноте!
      Я заплакала от радости. Я не могла себе представить, что на
      свете существуют такие мужчины. Как подумаю, что есть идиоты,
      которые говорят: "Все боксеры - грубые животные", хочется иметь
      такие кулаки, как у Марселя, чтобы набить им морду".
      Я тоже любила Марселя - по-другому, чем Эдит, но так же сильно. Он был моим другом.
      У меня не было карманных денег. Такова была воля Эдит. Она готова была за все платить, но не давала мне ни гроша наличными. Она обращалась со мной как с ребенком: "Когда у тебя заводятся деньги, ты делаешь глупости. Со мной тебе денег не нужно. Они у тебя не держатся". В этом была вся Эдит, которая вообще не знала, куда деваются деньги. И та же Эдит, абсолютно не способная экономить, делала взносы на мое имя в сберегательную кассу.
      Мне не на что было даже купить газету или сигареты, выпить в баре вина. Марсель жалел меня и подкидывал кое-что. Понемногу, но часто. Он изобрел способ: "Момона, у тебя есть сигареты?" И в зависимости от ответа, доставал бумажник.
      По счастливому совпадению, в то время, когда у Сердана в Нью-Йорке должен был состояться матч, Эдит предложили контракт в "Версале" за семь тысяч долларов в неделю. Из-за тренировок Марселю пришлось уехать раньше. Эдит с радостью поехала бы с ним, но Люсьен Рупп воспротивился: "Без глупостей. Вам нельзя приезжать вместе. Газеты поднимут шум, и спортивные круги будут недовольны".
      Луи Барье был того же мнения: "Это вам повредит. Американцы знают, что Марсель женат, и не на вас. У вас может быть роман, над которым проливают слезы машинистки в небоскребах, но вы не должны приезжать вместе, как официальная пара.".
      "Ладно",- сказала Эдит. И в тот же вечер поручила мне сопровождать Марселя. Я должна была о нем заботиться.
      - Момона, я тебе его доверяю, смотри за ним. Он ничего не умеет. Этот страшный боксер - настоящий ребенок...
      - Послушай, Эдит, но я же ездил один.
      - Позволь мне судить. Кто разложит твои рубашки, твои носки, развесит в шкафу твои костюмы? Я не хочу, чтобы к ним прикасались чужие женщины, даже горничные.
      Я уехала с Марселем, помогла ему устроиться в гостинице и вернулась в Париж за Эдит.
      Разумеется, когда три дня спустя мы прилетели в Нью-Йорк, Люсьен Рупп взял ее за горло.
      - Эдит, я рассчитываю на вас. Для Марселя этот матч - вопрос жизни. Он не должен потерпеть поражения.
      - Никто не знает, что я здесь. Мой контракт начинается через десять дней. Я приехала ради Марселя, и я его увижу.
      - Не сердитесь. Я кое-что придумал.
      - Так бы сразу и говорили!
      - Вот. Марсель тренируется в спортивном лагере Лок-Шелдрейк, в ста шестидесяти километрах от Нью-Йорка. По приезде он остановился в отеле "Эванс"; я нашел неподалеку маленький семейный пансион для вас.
      - Почему мы не можем жить в том же отеле?
      - Эдит, вы же знаете Америку. Если мужчина и женщина не женаты, они не могут жить в одной комнате. Вы этим погубите карьеру Марселя! А так вы проведете два дня вместе в этом пансионе, а затем вернетесь в Нью-Йорк и будете там спокойно ждать его возвращения.
      - Если все так заранее условлено,- сказала Эдит с притворным видом,- я согласна.
      Мы стартовали, как на автомобильных гонках. Нельзя было медлить, чтобы не узнали о приезде Эдит.
      А потом началась совершенно фантастическая история.
      В словах Люсьена: "Я организовал то, я устроил это" - не было ни капли правды. Обо всем распорядился Марсель, и первой его заботой было найти для нас пансион поблизости от своего отеля. Люсьен должен был быть между нами связным.
      Люсьен отвез нас в пансион, где для всех мы были сестрами, путешествующими по Америке. Мы раскладывали свои вещи, когда прозвонил колокольчик к ужину, и мы быстро спустились. Впервые, вероятно, Эдит пришла к столу вовремя. Ее здесь все интересовало, она ведь никогда не бывала в подобных местах. Я, впрочем, тоже. Мы жили или в развалюхах или во дворцах, но это были гостиницы, а не пансионы. За столом нас представили: никто никого не знал, обстановка была скованной.
      За едой Эдит ни к чему не притронулась, но все перекладывала на мою тарелку, говоря, что нельзя обижать хозяйку: "Будь вежливой, Момона, мы же за границей". В этом тоже была вся Эдит, которой на условности было наплевать.
      Наконец ужин кончился. Но так как был день рождения одного из сыновей хозяйки, а все происходило по-семейному, в столовую внесли чудовищных размеров торт, типично американский. Чего в нем только не было: сбитые сливки, кокосовый орех, шоколад, смородина, миндаль, ореховое масло, кленовый сироп, савойский бисквит... В жизни бы не подумала, что все это можно соединить вместе! Торт был так огромен, что я невольно пересчитала гостей.
      Пока я приходила в себя, мне положили кусок, который не умещался на тарелке. Скосила глаза на тарелку Эдит - та же картина. Я подумала: "Неужели мне придется съесть обе порции?.." И пришлось. "Момона, забери мой кусок. Меня от одного вида тошнит. И съешь. Это именинный торт, что о нас подумают?"
      Не знаю, что обо мне можно было подумать, но ночью я чуть не умерла. Каждый раз, закрывая глаза, я снова видела это чудовище, и меня начинало тошнить. Эдит смеялась до упаду и пела мне "С днем рожденья поздравляю...".
      Люсьену и Марселю с трудом удалось оторваться от журналистов и добраться до нашего пансиона. Одного взгляда на Эдит Марселю было достаточно, чтобы понять, что здесь она не останется.
      Несмотря на радость встречи, без сцены не обошлось. Эдит спросила преувеличенно любезно:
      - Где наша комната?
      Люсьен воскликнул:
      - Но ведь это невозможно! Тренировки, дисциплина...
      Она не дала ему кончить.
      - Послушайте, вы начинаете мне действовать на нервы. Перестаньте ныть. Ступайте и вернетесь, когда вас позовут. Вы мне не муж, не любовник и даже не импресарио. Поэтому заткнитесь. Ничего не случится с вашим чемпионом. Но постель - это наше личное дело, и вас не касается. Уходите, не мозольте мне глаза!
      Люсьен замолчал, но очень расстроился. Марсель ласковым голосом объяснил Эдит всю важность тренировки и необходимость соблюдения спортивных правил. Так как она обожала Марселя, она успокоилась.
      - Если ты считаешь, что так нужно, Марсель, что это для твоей пользы, пусть будет так. Но я не могу не видеть тебя.
      - Положись на меня, Эдит, сегодня вечером все будет улажено.
      Этот застенчивый человек, уважающий спортивные правила, загорелся опасной и безумной идеей. Он решил провезти нас в свой лагерь, нарушив тем самым все спортивные законы. Он имел право видеться только со своими тренером и напарником. Если бы стало известно, что Марсель Сердан укрывает в лагере двух женщин, его бы немедленно дисквалифицировали. Скандал погубил бы его карьеру.
      Утром мы попрощались с изготовительницей праздничных тортов и уехали на такси. Настоящее кино! На перекрестке мы остановили машину и вылезли на обочину дороги. Удивленный шофер спросил нас:
      - Вы возвращаетесь пешком или будете голосовать?
      И услышал в ответ:
      - Yes, Buffalo Bill come back with his horse!*
      ______________
      * "Yes, Buffalo Bill come back with his horse!" - "Да, Буффало
      Билл возвращается верхом на лошади!" (англ.)
      Он долго смеялся.
      Несколько минут спустя приехал Марсель; он был один, без Люсьена. Вероятно, с трудом от него отделался. На лесной дорожке он поместил нас в багажник и запер на ключ.
      - Если меня попросят его открыть, я скажу, что потерял ключ, и поеду его искать.
      К счастью, у американских "кораблей" багажники, как трюмы. В лагере Лок-Шелдрейк у каждого боксера был домик, бунгало. Марсель приметил один свободный, расположенный в отдалении от других, и привез нас в него.
      Все же, если подумать, надо было быть безумцем, чтобы решиться на такое. Ведь нас мог обнаружить любой, кто пришел бы убрать в доме или проверить проводку.
      "Понимаешь, Эдит,- объяснял, смеясь, Марсель,- считается, что любовь очень вредит боксерам перед матчем. У них слабеют ноги, они теряют дыхание и силы".
      Он доказал как раз обратное. Все ночи он проводил с Эдит и никогда еще не был в лучшей спортивной форме.
      Итак, мы устроились в бунгало. Поскольку оно не предназначалось для заселения, в нем не было никакой еды, горячая вода отключена. Вечером Марсель приносил нам сэндвичи, пряча их под курткой. А так как любовь вызывает аппетит, ночью он съедал добрую половину. Завтрак, следовательно, мы "пропускали".
      Пили мы только воду из-под крана. Еще счастье, что ее не перекрыли. Каждый раз, когда Эдит пила, она сама от себя приходила в умиление:
      - Ты подумай, как же я люблю Марселя, если это хлебаю... Отравлюсь... как пить дать!
      Далее все приобретало более драматический характер:
      - В ней чертова уйма микробов. Ты никогда не видела каплю воды под микроскопом?
      - Нет, а ты?
      - Тоже нет, но знаю. Один военный врач мне объяснял. Он только что вернулся из колоний, был в полном курсе.
      - Но мы-то не в колониях, а в Америке.
      - Еще страшнее. Они сыплют в воду столько дезинфекции, что кожа сходит с желудка. Видишь, к чему приводит любовь: к самоубийству!
      И мы хохотали, но не громко. Нас могли услышать.
      Этот курс водолечения был очень труден для Эдит, которая всегда пила вино. Чуть больше, чуть меньше, но каждый день. Она не валилась с ног, споить ее было трудно, но всегда пребывала слегка навеселе. То, что она теперь перешла на воду, служило, быть может, самым веским доказательством любви, которую Эдит когда-либо испытывала к мужчине.
      Мы жили почти впотьмах. Днем шторы были закрыты. Ночью нельзя было зажигать свет, и мы ложились спать с курами. Что за жизнь!
      Вечером Марсель приходил счастливый, в хорошем настроении. Раз или два он раздобыл пива, обычно он приносил молоко. Эдит смеялась: "Что мы тебе телята?"
      Он брал ее на руки и кружил в воздухе. Он обожал это. Эдит ему пела:
      Счастлива от всего, счастлива от ничего,
      Лишь бы ты был здесь...
      Но она говорила за себя, я ведь не получала ночной компенсации в постели, и от нашей дачной жизни лезла на стенку. Десять дней монастырского режима довели меня до ручки.
      Через две недели нас ожидала награда: Марселя - чемпионат мира, нас свобода!
      Вывез он нас из лагеря так же, как и привез,- в багажнике. Это было в день официального приезда Эдит. Американцы так и не поняли, как это она оказалась в Нью-Йорке, миновав аэродром Ла Гардиа.
      Мы заняли две меблированные квартиры, одну над другой. Это было очень удобно, и соблюдались все приличия.
      За Марселем следила Спортивная федерация, которая шутить не любит. Считалось, что его оберегают. Отель кишел сыщиками, похожими на гангстеров типа Аль Капоне из фильмов о временах сухого закона.
      Становилось по-настоящему страшно. Марселю угрожали в письмах и по телефону. В таком стиле: "Напрасно тренируешься, ты даже на ринг не поднимешься". Или: "Мы с тобой разделаемся, прежде чем ты прикоснешься к нашему Тони..."
      Марсель смеялся, Люсьен нервничал, Эдит лезла на стенку:
      "Они здесь гангстеры все до единого! Ты не в Париже, Марсель. Нужно принять меры предосторожности".
      Она вообразила, что Марселя могут отравить, и нашла решение: превратила меня в морскую свинку. Она заказывала бифштекс и говорила: "Момона, съешь половину". Вторая шла Марселю. То же самое она делала с овощами, фруктами. "Разрежь грушу пополам и съешь". Остаток доедал Марсель.
      Так было в продолжение всего времени перед матчем. Из ее мужчин я ни для кого бы этого не сделала, клянусь, ни для кого. Но он - другое дело.
      Чтобы понять, что такое чемпионат мира в Нью-Йорке, нужно его пережить. Все в движении - люди, от мала до велика, деньги, от доллара до миллионов.
      Спортивные журналисты упрекали и обвиняли Эдит:
      "Марсель Сердан не ведет аскетического образа жизни, как полагается чемпиону", "Он дорого за это заплатит", "Титул чемпиона еще не в кармане", "Его любовная связь наносит ущерб тренировкам".
      Эдит волновалась, боялась оказаться виноватой. Она молилась святой Терезе. Давала обеты - мне не говорила какие, чтобы потом иметь возможность внести поправки. Она не находила себе места. Почва уходила у нее из-под ног, и у меня тоже. Эдит отыскала церковь со статуей святой Терезы, и за один раз мы поставили туда столько свечей, сколько она не получала за целый год.
      Накануне и в день чемпионата мы почти не видели Марселя. Это было невозможно, настолько усилили охрану. Люсьен ходил за ним по пятам. Общее напряжение настолько возросло, что дольше, казалось, не выдержать. Про американцев не скажешь, что это легкие или мягкие люди.
      21 сентября 1948 года мы приехали на Мэдисон Скуэр Гарден в машине Марселя, который сам спокойно сидел за рулем; Тони появился с треском и грохотом, под крики "ура" и при вспышках магния.
      Какая у них была уверенность! Американец с автостоянки сказал нам: "Вам нет смысла ставить машину. Встреча с французом будет короткой. Наш разделается с ним за две минуты". Он не узнал Марселя, который сказал спокойно, повернувшись к Эдит: "Вот видишь, я скоро вернусь".
      Потом он поцеловал ее и ушел своей обычной неторопливой походкой. Его широкая спина закрыла на минуту вход в раздевалку. Пришел Люсьен, чтобы провести нас на места.
      В зале было жарко. И вообще, мне все очень не понравилось. Здесь зрелище устраивается на ринге, как в театре на сцене, но на удобства зрителей наплевать. Болельщики - закаленный народ. Я была не из их числа.
      Боксеры вышли на ринг под вопли и свист. Весь зал кричал и так сильно топал, что дрожали кресла.
      У Эдит личико сделалось маленьким и бледным, на нем не осталось ничего, кроме беспокойства. Она взяла меня за руку, как делала всегда в серьезных обстоятельствах. Я старалась держаться, но выглядела, вероятно, не лучше.
      Закрывая глаза, я до сих пор слышу удары гонга, эхом отдававшиеся у меня в голове и во всем теле в тот вечер. И слышу, конечно, что говорили люди. Все, разумеется, были знатоками. Мы, к счастью, не очень разбирались, а то бы, наверно, не выдержали.
      Среди публики были женщины в мехах, мужчины в смокингах. И множество типов в шляпах и с вонючими сигарами; они жевали окурки, жевали жвачку и сплевывали куда попало.
      Все это терялось наверху в темноте и дыму, а ринг, как операционный стол, был освещен большими белыми лампами.
      "Момона, я закрою глаза. Когда все кончится, ты мне
      скажешь".
      Ни на секунду она не закрыла глаз. При каждом ударе, который получал Марсель, она вонзала в меня свои ногти. Я ничего не чувствовала, мне было так же плохо, как ей.