Карсон Нэпьер с Венеры (№1) - Пираты Венеры

Меньшая торпеда находится внутри большей, причем первая значительно короче последней и состоит из нескольких секций, каждая из которых заключает в себе одно из помещений, которые я описал. Между внутренней и внешней оболочками и между каждыми двумя помещениями установлена система остроумно придуманных и выполненных гидравлических поглотителей удара, предназначенных, чтобы более-менее равномерно преодолеть инерцию внутренней торпеды во время старта. Мне хотелось верить, чть система в порядке.

В дополнение к этим предосторожностям против катастрофы на старте, кресло, на котором я буду сидеть перед приборами управления, не только туго набито, но еще и надежно установлено на тележке, оборудованной поглотителями удара. Более того, имеются средства, чтобы я мог основательно привязаться к креслу перед стартом.

Я не забыл ничего существенного для моей безопасности, от которой зависит весь успех этого проекта.

Продолжая последнюю инспекцию внутренностей корабля, мы с Джимми взобрались на самый верх торпеды для проверки парашютов, которые, как я надеюсь, должны значительно снизить скорость ракеты после того, как она войдет в атмосферу Марса, так что я смогу выброситься наружу со своим собственным парашютом вовремя, чтобы благополучно приземлиться. Главные парашюты находятся в нескольких помещениях, последовательно расположенных по всей длине верхней части торпеды. Чтобы объяснить все подробнее, я должен сказать, что они представляют собой непрерывные последовательности батарей парашютов, каждая батарея состоит из некоторого количества парашютов возрастающего диаметра — начиная с самого верхнего, наименьшего. Каждая батарея располагается в отдельном помещении, а каждое помещение открывается по указанию того, кто управляет из кабины. Каждый парашют прикреплен к торпеде отдельным кабелем. Я ожидаю, что около половины из них оторвется в процессе первого существенного снижения скорости торпеды, что позволит остальным удержаться и затормозить аппарат до той степени, чтобы я смог безопасно открыть дверь и выпрыгнуть со своим собственным парашютом и кислородным контейнером.

Момент отбытия приближался. Мы с Джимми спустились на землю и сейчас мне предстояло самое трудное дело — попрощаться с преданными друзьями и сотрудниками. Мы не говорили много, нас слишком переполняли чувства, но среди нас не найти было ни одного сухого глаза. Ни один из работников-мексиканцев без исключения не мог понять, почему нос торпеды не направлен вертикально вверх, если цель, назначенная мною — действительно Marte. Ничто не могло убедить их, что я не выстрелю на короткую дистанцию и не нырну грациозным носом драндулета вниз — прямо в Тихий океан — разумеется, если я вообще стартую, в чем многие из них сомневались.

Все вокруг хлопали в ладоши, а затем я поднялся по приставной лестнице, прислоненной к боку торпеды, и вошел внутрь. Закрывая дверь внешней оболочки, я увидел, как мои друзья садятся в вагонетки и уезжают прочь, поскольку я распорядился, что никто не должен находиться в пределах мили от ракеты в момент старта. Я боялся, что они пострадают от ужасных взрывов, которые должны были сопровождать старт. Я запер внешнюю дверь на большие болты вроде подвальных, закрыл внутреннюю дверь и запер ее. Затем я занял свое место в кресле перед управлением и застегнул ремни, которые прикрепляли меня к креслу.

Я посмотрел на часы. Оставалось девять минут до часа Ноль. Через девять минут я буду на пути в великую пустоту. Или же через девять минут я буду мертв. Если все пойдет не так, как надо, катастрофа начнется и закончится за ничтожную долю секунды сразу после того, как я дотронусь до первой кнопки управления пламенем.

Семь минут! У меня пересохло горло. Хотелось пить, но уже не было времени.

Четыре минуты! Тридцать пять миллионов миль — это очень много миль, если считать их по одной, но я собирался преодолеть их за сорок — сорок пять дней.

Две минуты! Я проверил кислородный прибор и открыл клапан немного шире.

Одна минута! Я подумал о покойной матери. Не может ли случиться так, что где-то там, в безднах космоса, она ждет меня?

Тридцать секунд! Моя рука легла на панель управления. Пятнадцать секунд! Десять, пять, четыре, три, два…

Один!

Я повернул переключатель. Послышался приглушенный рев. Торпеда рванулась вперед. Я стартовал!

Я был все еще жив и понял, что старт прошел успешно. Я глянул в боковой иллюминатор в тот момент, когда торпеда начала движение, но ее начальная скорость была такой ужасной, что я увидел только размазанное пятно вместо рванувшегося назад пейзажа. Я одновременно ужаснулся и восхитился той легкостью и совершенством, с которыми был осуществлен старт, но должен признаться, я был немало удивлен тем, что в кабине почти ничего не почувствовалось. У меня было такое чувство, что гигантская рука вдруг прижала меня к спинке кресла, но это почти тотчас прошло, и сейчас ощущение почти не отличалось от того, которое можно испытать, сидя в удобном кресле в уютной гостиной на terra firma.

После первых нескольких секунд, которые потребовались чтобы пройти через атмосферу Земли, я утратил ощущение движения. Сейчас, когда я сделал все, что было в моих силах, следовало предоставить остальное инерции, гравитации и судьбе. Освободив ремни, которые удерживали меня в кресле, я прошелся по кабине поглядеть в разные иллюминаторы, из которых несколько располагались по бокам, килю и верху торпеды.

Космос был черной пустотой, испещренной бесчисленными точками света. Землю я не мог видеть, поскольку она находилась точно за кормой, прямо впереди был Марс. Все, казалось, было в порядке. Я включил электрический свет и, расположившись у стола, сделал первые записи в журнале. Затем еще раз проверил разные расчеты времени и расстояний.

Из моих вычислений следовало, что примерно через три часа после старта торпеда должна будет двигаться прямиком к Марсу, и время от времени я проводил наблюдения через широкоугольный телескопический перископ, который был смонтирован объективом вровень с внешней поверхностью оболочки торпеды, но результаты были не вполне обнадеживающими. Уже через два часа Марс был прямо по курсу — траектория выпрямлялась быстрее, чем должна была. У меня появились дурные предчувствия. Что было не так? Где в наши тщательные вычисления вкралась ошибка?

Я оставил перископ и посмотрел вниз через главный килевой иллюминатор. Внизу и впереди была Луна, великолепное зрелище, если разглядывать его сквозь прозрачную пустоту космоса с расстояния на семьдесят две тысячи миль меньше, чем я видел ее до сих пор, и без земной атмосферы, которая снижает видимость. Кратеры Тихо, Платона и Коперника явственно выделялись на медном диске великого спутника, углубляя по контрасту тени Моря Ясности и Моря Спокойствия. Острые пики Апеннин и Алтая были видны так отчетливо, как я их видел только в самый большой телескоп. Я был сильно взволнован, но также и серьезно обеспокоен.

Три часа спустя я был менее чем в пятидесяти девяти тысячах миль от Луны, и если раньше ее вид был великолепен, то теперь он просто не поддавался описанию — но пропорционально возрастали и мои опасения, я бы даже сказал, в квадрате по отношению к растущему великолепию. Через перископ я наблюдал, как условная линия моей траектории проходит через плоскость Марса и опускается за нее. Я понимал со всей определенностью, что в этом случае я никогда не достигну своей цели. Я старался не думать о том, какая судьба меня ждет, а вместо этого стал искать ошибку, которая послужила причиной этой катастрофы.

В течение часа я перепроверял различные вычисления, но не мог найти ничего, что пролило бы свет на причину моего несчастья. Затем я выключил свет и посмотрел вниз через килевой иллюминатор на Луну.

Ее там не было!

Перейдя к иллюминатору в боку кабины, я взглянул через одно из толстых круглых стекол наружу, в пустоту космоса. На мгновение я был заморожен ужасом: прямо за бортом вырисовывался огромный мир. Это была Луна, уже менее чем в двадцати трех тысячах миль; и я двигался к ней со скоростью тридцати шести тысяч миль в час!

Я прыгнул к перископу. Несколько последующих секунд я совершал вычисления в уме с такой скоростью, что вполне мог установить рекорд всех времен. Я наблюдал отклонение нашего курса в направлении Луны, следя за ней в линзы перископа, я вычислил расстояние до Луны и скорость торпеды, и пришел к заключению, что у меня есть более чем существенный шанс миновать громадный шар. Я боялся только прямого столкновения, так как наша скорость была столь велика, что притяжение Луны не могло удержать нас, если только мы пройдем от нее на расстоянии хотя бы нескольких сотен футов. Но было совершенно очевидно, что она повлияла на наш полет, и с осознанием этого ко мне пришел ответ на измучивший меня вопрос.

Я мгновенно вспомнил известную среди издателей историю о первой совершенной книге. Однажды было сказано, что до сих пор не удалось издать ни одной книги, в которой не было хотя бы одной опечатки. И вот большое издательство взялось издать идеальную книгу. Гранки были читаны и перечитаны дюжиной разных экспертов, страницы подверглись такой же тщательной корректуре. Наконец шедевр был готов для печати — без ошибок! Книга была отпечатана, переплетена и разослана публике, а затем выяснилось, что опечатка вкралась в название на титульном листе. Со всеми нашими тщательными расчетами, со всеми проверками и перепроверками мы просмотрели очевидное: мы совершенно не приняли во внимание Луну.

Объясните это, если можете; я не могу. Это был один из тех случаев, когда хорошая команда проигрывает плохой; это было невезение, и основательное. Насколько серьезным оно было, я даже не пытался оценить в тот момент, я только сидел у перископа и смотрел, как Луна несется по направлению к нам. По мере того, как мы приближались, она представляла самое великолепное зрелище, которому мне доводилось быть свидетелем. Каждый горный пик и кратер выделялись в деталях.Даже невысокие вершины менее пяти тысяч футов были мне ясно различимы, хотя должно быть, значительную роль в этой иллюзии сыграло воображение — ведь смотрел я на них сверху.

Внезапно я осознал, что огромная сфера быстро уходит из поля зрения перископа, и испустил вздох облегчения — мы не могли теперь столкнуться с Луной, мы проходили мимо.

Тогда я вернулся к иллюминатору. Луна находилась впереди и немного слева. Она больше не была всего лишь огромным шаром; это был мир, который заполнял все поле моего зрения. На фоне его черного горизонта я видел титанические пики; подо мной разверзли пасти чудовищные кратеры. Я мчался на огромной высоте рядом с Богом и смотрел вниз на мертвый мир.

Наш пролет мимо Луны занял немногим меньше четырех минут. Я точно засек время, чтобы проверить нашу скорость. Насколько близко мы подошли, я мог только предполагать — возможно, на расстояние пяти тысяч футов от самых высоких пиков, — однако, мы подошли достаточно близко. Притяжение Луны, несомненно, изменило наш курс, но благодаря скорости мы избежали ее когтей. Сейчас мы устремлялись прочь от нее, но куда?

Ближайшая звезда, Альфа Центавра, находится на расстоянии двадцати пяти с половиной миллионов миллионов миль от Земли. Отпечатайте это на вашей пишущей машинке — 25.500.000.000.000 миль. Но зачем забавляться с такими небольшими расстояниями, как это? Маловероятно было, что я попаду на Альфу Центавра, когда в моем распоряжении была вся необъятность космоса и множество куда более интересных мест, где можно было очутиться. Я знал, что у меня есть обширное поле для странствий и приключений, поскольку наука вычислила, что диаметр Вселенной составляет восемьдесят четыре тысячи миллионов световых лет — каковой объем, если вспомнить, что свет путешествует со скоростью ста восьмидесяти шести тысяч миль в секунду, должен удовлетворить тягу к странствиям самого закоренелого бродяги.

Однако я не очень интересовался всеми этими расстояниями, поскольку пищи и воды у меня было всего на год, в течение которого торпеда может преодолеть расстояние немногим более трехсот пятнадцати миллионов миль. Даже если она достигнет нашего ближайшего соседа, Альфы Центавра, меня к тому времени уже не очень заинтересует это событие, поскольку я буду примерно восемьдесят тысяч лет как мертв. Такова огромность Вселенной!

Во время последующих двадцати четырех часов курс торпеды был почти параллелен орбите Луны вокруг Земли. Притяжение Луны настолько отклонило наш курс, что сейчас казалось очевидным — Земля захватила нас, и мы обречены вечно кружиться вокруг нее — крошечный второй спутник. Но я не хотел быть луной! Во всяком случае, такой незначительной луной, которую нельзя разглядеть даже в самый большой телескоп.

Следующий месяц был самым утомительным в моей жизни. Кажется верхом самомнения даже упоминать о своей жизни перед лицом тех неизмеримых космических сил, которые окружали ее. Но то была моя единственная жизнь, и она мне нравилась, и чем ближе надвигался миг, когда ее пламя будет погашено, тем больше она мне нравилась.

К концу второго дня стало совершенно очевидно, что мы вырвались из объятий Земли. Не могу сказать, что я был в восторге от этого открытия. Мой план посетить Марс был разрушен. Я был бы рад вернуться на Землю. Если я мог успешно совершить посадку на Марсе, то я, разумеется, смог бы успешно совершить посадку и на Земле. Но была еще одна причина, по которой я был бы рад вернуться на Землю, причина, которая вырисовывалась впереди, огромная и ужасная — Солнце. Мы направлялись прямо на Солнце. Если бы мы попали в капкан его могучей силы, ничто не смогло бы повлиять на нашу судьбу; мы были бы обречены. Три месяца я должен буду ждать неотвратимого конца, а затем исчезну в этом раскаленном горниле. Горнило — это не вполне адекватное слово для описания жара Солнца, который предполагается от тридцати до шестидесяти миллионов градусов в центре (факт, который вообще-то не должен меня волновать, поскольку я не предполагаю добраться до центра).

Томительно тянулись дни — или, вернее, длинные ночи; не было других дней, кроме тех, что я отмечал, когда проходило соответствующее количество часов. Я много читал. Я не делал записей в журнале. Зачем писать то, чему все равно предназначено упасть на Солнце и сгореть? Я экспериментировал в галерее, пытаясь научиться хорошо готовить. Я много ел, это помогало скоротать время, и я испытывал удовольствие от трапез.

На тринадцатый день, когда я исследовал космос прямо по курсу, я увидел великолепный мерцающий полумесяц далеко впереди и справа. Однако, должен признаться, меня не интересовали никакие зрелища.

Через шестьдесят дней я буду легким протуберанцем в солнечной хромосфере. Но гораздо раньше возрастающая жара уничтожит меня. Конец приближался стремительно.

3. К Венере

Переживания, которые я тогда испытывал, должно быть, серьезно повлияли на мою психику. И хотя переживания нельзя ни взвесить, ни измерить, нет сомнений в том, что под их воздействием я серьезно изменился. Тридцать дней я, одинокий, стремился сквозь космос к полному уничтожению, к небывалому концу, который, возможно, не оставит атомам, из которых состоит мое тело, ни одного электрона. Самое ужасное, что все это я переживал в полном одиночестве. В результате мои чувства притупились — несомненно, об этом мудро позаботилась природа.

Я не был особенно взволнован, даже когда осознал, что огромный прекрасный полумесяц, который вырисовывается по правому борту торпеды — это Венера. Я должен был подойти к Венере ближе, чем какое-либо человеческое существо с начала времен — ну и что же?! Это не имело значения. Даже если б я должен был увидеть самого Господа Бога, это не имело бы никакого значения. Мне стало очевидно, что ценность созерцаемого нами определяется только размерами нашей предполагаемой аудитории. Все, что я могу увидеть, ничего не стоит: ведь у меня нет и никогда не будет слушателей.

Тем не менее (скорее для того, чтобы убить время), я стал проводить приблизительные вычисления. Они показали, что я нахожусь на расстоянии около восьмисот шестидесяти тысяч миль от орбиты Венеры и пересеку ее примерно через двадцать четыре часа. Но я не мог точно расчитать расстояние до самой планеты. Она казалась очень близкой.

Когда я говорю «близкой», я подразумеваю относительное понятие. Земля была на расстоянии двадцати пяти миллионов миль, Солнце — около шестидесяти восьми миллионов, поэтому объект столь значительных размеров, как Венера, на расстоянии одного — двух миллионов миль казался близким.

Поскольку Венера движется по орбите со скоростью почти двадцати двух миль в секунду, или более одного миллиона шестиста тысяч миль за земной день, было очевидно, что она пересечет мой путь в пределах следующих двадцати четырех часов.

Мне пришло в голову, что на таком незначительном расстоянии притяжение Венеры может изменить курс торпеды и спасти меня от Солнца. Но я знал, что это напрасная надежда. Несомненно, торпеда немного отклонится от курса, но Солнце не отдаст свою добычу так же легко, как Луна. При этой мысли ко мне вернулась апатия, и я потерял интерес к Венере.

Выбрав книгу, я прилег на кровать почитать. Кабина была ярко освещена. Я расходовал электроэнергию так расточительно, словно был подключен к электростанции Ниагарского водопада. У меня были средства для генерации электричества еще в течение одиннадцати месяцев, но через несколько недель оно мне не понадобится, так к чему экономить?

Несколько часов я читал, но поскольку чтение в постели всегда действует на меня усыпляюще, в конце концов я задремал. Проснувшись, я несколько минут лежал, отдыхая. Я мог стремиться к смерти со скоростью тридцати шести тысяч миль в час, — вместе с кораблем — но сам я при этом не торопился. Я вспомнил, какое чудное зрелище представляла собой Венера при последнем наблюдении, и решил еще раз взглянуть на нее. Вяло потянувшись, я встал и подошел к одному из иллюминаторов правого борта.

Картина, обрамленная оправой этого круглого отверстия, не поддавалась описанию. На фоне светлого ореола вырисовывался темный контур Венеры — находящееся за ней Солнце подсвечивало ее облачный покров и делало пылающе ярким ближайший ко мне, тонкий край полумесяца.

Я посмотрел на часы. Прошло двенадцать часов с того момента, как я обнаружил планету. Наконец-то я почувствовал волнение. Венера была вдвое больше, и, очевидно, вполовину ближе, чем двенадцать часов назад. Следовательно, торпеда преодолела половину расстояния, которое отделяло нас от планеты. Неужели столкновение все же возможно? Сейчас казалось едва ли не очевидным, что я буду безжалостно брошен на поверхность этого безжизненного, негостеприимного мира.

Ну так что же? Разве я и без того уже не обречен? Какая разница мне, если конец наступит на несколько недель раньше, чем я предполагал?

И все же я был взволнован. Не могу сказать, что я чувствовал страх. Я не испытываю страха смерти, я утратил это чувство, когда умерла моя мать. Но теперь, когда грандиозное приключение приближалось, я был ошеломлен его неизбежностью, невероятными картинами, открывавшимися передо мной, и огромным любопытством: что будет дальше?

Томительно тянулись долгие часы. Хоть я и привык мыслить в терминах сверхъестественных скоростей, мне казалось невероятным, что торпеда и Венера несутся к одной и той же точке так быстро: одна со скоростью тридцати шести тысяч миль в час, другая — более шестидесяти семи тысяч.

Становилось трудно наблюдать планету через боковой иллюминатор, так как она непрерывно приближалась к нашему пути. Я подошел к перископу. Венера величественно скользила в пределах его поля видимости. Я знал, что сейчас торпеда находилась на расстоянии менее тридцати шести тысяч миль, то есть меньше часа пути от ее орбиты, и уже не оставалось сомнений, что планета поймала нас. Нам было суждено столкнуться с ней. Даже в этих обстоятельствах я не смог удержаться от улыбки при мысли о моей поразительной меткости и удачливости, свидетельством которой служил этот факт. Я отправлялся к Марсу и теперь должен столкнуться с Венерой — безусловно, это космический рекорд всех времен среди наихудших выстрелов, угодивших хоть в какую-нибудь цель.

Я не избегал таким образом смерти — ведь лучшие астрономы мира уверили нас, что Венера непригодна для человеческой жизни, что ее поверхность либо невыносимо горяча, либо непереносимо холодна, к тому же планета лишена кислорода. Тем не менее жажда жизни, которая сопутствует каждому из нас с рождения, заставила меня осуществить приготовления к посадке. Те самые приготовления, которые мне надлежало сделать, если бы я успешно достиг своей первоначальной цели — Марса.

Я скользнул в комбинезон на шерстяной подкладке, надел защитные очки и подбитый шерстяной подкладкой шлем. Затем закрепил контейнер с кислородом на груди. Это было предусмотрено конструкторами, чтобы не запутать парашют. Контейнер мог быть также автоматически сброшен, если я попаду в атмосферу, пригодную для поддержания жизни — поскольку он будет ненужным и даже опасным грузом во время приземления.

Наконец, я надел и застегнул парашют. Потом глянул на часы. Если расчеты верны, мы столкнемся примерно через пятнадцать минут. Я снова вернулся к перископу.

Зрелище, которое предстало моим глазам, внушало благоговейный трепет. Мы погружались в кипящую, волнующуюся массу черных облаков. Это было подобно хаосу на заре сотворения мира. Мы попали в гравитационное поле планеты. Потолок кабины больше не располагался надо мной, я теперь стоял на передней стенке. Но я предвидел такое развитие событий, когда проектировал торпеду. Мы ныряли к планете носом вниз. В космосе не было ни верха, ни низа, а сейчас у нас появился низ, и вполне определенный.

Оттуда, где я стоял, можно было дотянуться до пульта управления, а рядом со мной была дверь в стенке торпеды. Я выпустил три батареи парашютов и открыл первую дверь — в стене внутреннего корпуса аппарата. Последовал ощутимый толчок — парашюты раскрылись и несколько замедлили скорость торпеды. Это должно было означать, что мы вошли в достаточно плотную атмосферу, а следовательно, у меня не было ни одной лишней секунды.

Одним движением рычага я выпустил оставшиеся парашюты и перебрался к внешней двери. Ее болты управлялись большим колесом, установленным в центре двери и могли открываться легко и быстро. Я зажал губами мундштук кислородного аппарата и торопливо повернул колесо.

Тотчас дверь отворилась. Давление внутри торпеды мгновенно упало; и струя воздуха, вырвавшаяся наружу, вытолкнула меня в пространство. Правой рукой я схватился за кольцо парашюта. Но не рванул его тотчас, а выждал несколько секунд, осматриваясь в поисках торпеды. Она двигалась почти параллельно со мной, все уцелевшие парашюты раскрылись над ней, образуя странную и притягательную радугу из ярких куполов. Я видел ее только мгновение, затем торпеда нырнула в облачную массу, и я потерял ее из виду. Но какое жуткое и великолепное зрелище она представляла собой в это краткое мгновение!

Теперь, когда мне не угрожала опасность столкновения с торпедой, я дернул за кольцо парашюта — как раз в тот миг, когда облака поглотили меня. Сквозь утепленный комбинезон я почувствовал острый холод. Словно удар ледяной волны, холодные облака плеснули мне в лицо. Затем, к моему облегчению, парашют раскрылся, и я стал падать медленнее.

Я падал вниз, вниз, вниз. Я не мог даже предположить ни времени спуска, ни расстояния. Было очень темно и очень влажно, как будто я тонул в глубинах океана, но только не ощущалось давления воды. Мои мысли в течение этих долгих минут не поддаются описанию. Возможно, я слегка опьянел от кислорода — не знаю. Я чувствовал радостное возбуждение и огромное желание проникнуть в великую тайну, скрытую внизу. Мысль о том, что я скоро умру, волновала меня куда меньше, чем мечты и догадки о том, что мне предстоит увидеть перед смертью. Я вот-вот совершу посадку на Венере — первый человек во всем мире, который увидит, что скрывается под облачным покровом планеты!

Внезапно я оказался в безоблачном пространстве, но далеко внизу подо мной было нечто странное, в темноте кажущееся еще одним слоем облаков. Это заставило меня вспомнить распространенную теорию двух облачных покровов Венеры. По мере того, как я спускался, температура постепенно повышалась, но все еще было холодно.

Когда я вошел во второй облачный слой, температура стала повышаться гораздо быстрее. Я отключил подачу кислорода и попытался дышать через нос. Глубоко вдохнув, я обнаружил, что получаю достаточно кислорода, чтобы поддерживать жизнь, и теории земных астрономов были разбиты вдребезги. Надежда вспыхнула во мне, как маяк на скрытом в тумане берегу.

Медленно опускаясь, я начал различать далеко внизу слабое свечение. Что бы это могло быть? Существовало много объективных причин, по которым это не мог быть солнечный свет. Солнечный свет не мог идти снизу и, кроме того, в этом полушарии Венеры была ночь. Естественно, множество странных предположений пронеслось в моем мозгу. Могло ли это быть свечение раскаленной поверхности? Но я тут же отбросил эту версию, как несостоятельную, потому что жара раскаленного мира уже давно убила бы меня. Затем мне пришло в голову, что это может быть отраженный свет той части облачного покрова, которая освещена Солнцем. Но небо надо мной было темным со всех сторон.

Единственная возможная разгадка была чрезвычайно естественной для землянина, и к тому же казалась верной. Я, как представитель высокоразвитой цивилизации, прибывший из мира, в котором весомое место отводится науке и технике, не мог устоять перед соблазном. Я осмелился предположить, что это слабое сияние — отражение искусственного света от нижней поверхности облачных масс. Света, созданного разумными созданиями из того мира, куда я медленно опускался.

Я попытался вообразить этих существ. Мое волнение возрастало по мере того, как я предвкушал чудеса, которые вскоре откроются моим глазам. Но, я думаю, это волнение было простительным в сложившихсся обстоятельствах. Готовясь к такому приключению, кто бы не разволновался, представляя, что его ожидает?

Я выплюнул мундштук кислородного аппарата и обнаружил, что могу дышать совершенно свободно. Свет подо мной постепенно становился ярче. Мне показалось, что в окружающих меня облаках я разгляден какие-то неясные темные очертыния. Быть может, тени, но что могло бы их отбрасывать? Я отсоединил кислородный контейнер и отбросил его. Я отчетливо услышал, как он обо что-то стукнулся мгновение спустя. Затем подо мной неясно вырисовалась темная тень, и через мгновение мои ноги встретили нечто упругое и податливое.

Я падал сквозь массу листвы и изо всех сил пытался за что-нибудь ухватиться. Через мгновение я стал падать быстрее и понял, что случилось: купол парашюта был поврежден ветками. листвой. Я цеплялся за сучья и листья — тщетно; внезапно я остановился — очевидно, парашют зацепился за что-то. Я надеялся, что он продержится, пока я не найду возможности закрепиться понадежнее.

Я пошарил вокруг в темноте, и наконец моя рука наткнулась на прочную ветку. Мгновением позже я уже сидел на ней верхом, прислонившись спиной к стволу большого дерева — еще одна теория отправилась по бесславному пути вслед за многочисленными предшественницами: очевидно было, что на Венере есть растительность. Одно дерево, по крайней мере, было наверняка, за это я мог поручиться чем угодно, поскольку сам на нем сидел. И без особого сомнения можно было сказать: темные тени, которые я миновал, — это другие, более высокие деревья.

Найдя надежную опору, я избавился от парашюта, но не раньше, чем запасся значительным количеством строп, тросов и линей, которые могли пригодиться при спуске с дерева. Когда начинаешь спуск с самой верхушки дерева неизвестной породы, в темноте, да еще посреди низких облаков, нельзя быть уверенным в том, как это дерево выглядит ближе к земле. Потом я снял защитные очки и начал спуск. Дерево было невероятной толщины, но ветви росли достаточно близко одна от другой, так что я без труда находил, куда поставить ногу.

Не знаю, сколько я падал сквозь второй облачный слой, прежде чем зацепился за дерево; не знаю, сколько я спускался по дереву. Но все вместе это должно было составлять около двух тысяч футов, и все же я по-прежнему находился в облаках. Могла ли вся атмосфера Венеры быть вечным туманом? Я надеялся, что нет, потому что умирать среди тумана, не видя неба и солнца, было бы ужасно.

По мере того, как я спускался, свет внизу несколько усилился, но ненамного. Вокруг меня по-прежнему было темно. Я продолжал спуск. Это была работа утомительная и небезопасная — спуск по незнакомому дереву в тумане, ночью, по направлению к неизвестному миру. Но я не мог остаться там, где был, а вверху не было ничего, ради чего стоило бы подниматься, так что я продолжал спускаться.

Какую странную шутку сыграла со мной судьба! Я улыбался, вспоминая, что вначале хотел посетить Венеру, и отказался от этой мысли, лишь когда мои друзья-астрономы уверили меня, что на планете не может быть ни животной, ни растительной жизни. Я отправился на Марс, и вот результат: на целых десять дней раньше, чем я надеялся добраться до красной планеты, я оказался на Венере. И теперь наслаждаюсь прекрасным воздухом среди ветвей дерева, рядом с которым гигантские секвойи выглядели бы карликами.

Теперь свечение быстро усиливалось, облака редели. Сквозь разрывы в них мне порой удавалось бросить взгляд на то, что лежит внизу — похоже было, что это бескрайнее море листвы, освещенное лунным светом. Но у Венеры нет луны! В том, что касалось света, кажущегося лунным, я вполне мог согласиться с астрономами. Это свечение исходило не от луны, если только спутник Венеры не располагался под ее внутренней облачной пеленой, что было бы абсурдно.

В следующий миг я полностью вынырнул из облачного слоя, но, хотя я смотрел во всех направлениях, я не видел ничего, кроме деревьев. Они была вверху, внизу, везде, насколько я мог различить сквозь пучину листьев. В слабом свете я не мог определить цвета листвы, но был уверен, что она не зеленая. Это был легкий, утонченный оттенок иного цвета.

Я спустился еще на тысячу футов с тех пор, как выбрался из облаков, и уже совершенно исчерпал свои силы (месяц безделья и чревоугодия выбил меня из формы). Внезапно я увидел под собой что-то вроде висячего моста. Он вел с дерева, по которому я спускался, на другое, соседнее. Я также обнаружил, что прямо под тем местом, где я нахожусь, ветки дерева были обрублены — сверху и снизу от дороги-моста. Недвусмысленное свидетельство присутствия разумных существ!