Рей-Киррах - Песня зверя

Миновал покой, который время так милостиво мне даровало, и, открыв глаза, я увидел, как пылают мои протянутые руки. Клочья пылающей одежды обратились в пепел и упали наземь, но плоть, к моему изумлению, не обуглилась. Волосы, сгорая, превращались в скрюченные угольки, кровь закипала в жилах и яростно билась о кожу, я скорчился на черной оплавленной земле, но не умирал. Сама боль каким-то безумным образом превратилась в почти невыносимый восторг.

Гори, любимый, в пламени моей жизни. Дай мне вспомнить…

Миг, минуту, день горел я в драконьем огне. Я был словно детеныш — детская чешуя обгорела, я стал взрослым, я был среди взрослых, и мы щедро делились друг с другом дарами, которыми осыпали нас боги. Как все просто. Его освободила песня. Слова, которые произнесла Лара, слова, которые так долго извращала парализующая волю власть кровавиков, вернулись к чистоте и ясности. К музыке, которую мы вместе сотворили. Это Роэлан был мне третьим крылом — он возвысил меня на несколько мгновений над бренной жизнью, показал мне ее чудеса, — а теперь я напомнил ему о его душе.

Пламя померкло и потухло. Дракон вытянул шею и затрубил победно и радостно, осыпав меня, словно благословенным дождем после долгой засухи, холодными синими искрами. И я — обессиленный, крошечный, не способный сейчас даже на самую жалкую мысль, — поднял руки и безумно расхохотался, радуясь вместе с ним, потому что каждой частичкой, каждой косточкой чувствовал: Роэлан свободен. Пусть я оглох — наверно, так и есть, — но радость в его крике я слышал. Пусть я ослеп — таким невероятно ярким было его пламя, — но в его глазах я видел, как изменился мир, — словно отдернули залатанную серую завесу. Звезды сияли на бархатном небе, словно рассыпанные бриллианты; над заснеженными вершинами на юге бушевала розово-оранжевая летняя гроза. И словно солнце, с приходом рассвета являющее свое великолепие, Роэлан развернул крылья, сияющие золотым, красным и зеленым, — и вот во славе своей взмыл он в ночное небо, расколов небеса радугой пламени, и исчез за горизонтом. Слезы хлынули у меня по щекам, и я скорчился, нагой и одинокий, на черной колючей земле.

Миг или час — не знаю, сколько у меня ушло на то, чтобы вновь обрести подобие разума, — я не был в состоянии осознать ни настоящее, ни будущее и не знал даже, понял ли кто-нибудь, насколько странно то, что жизнь моя продолжается. Я мог думать только о Роэлане. Станет ли он мстить Всадникам или королю Ренальду и его воинам? Я жаждал знать, что он намерен делать и к чему приведет таинство этой ночи. Сгорая в его пламени, я ощутил, что сердце мое возродилось и что во мне шевельнулись слова и мелодии, которые я почитал давно мертвыми. Но когда время прокралось на круги своя и я взглянул в пустые небеса, меня снова окутала тьма, и кости, согревшиеся и ожившие в огне, снова заболели.

Я беспокойно оглянулся через покрытое шрамами плечо. Никого кругом не было. Хижина всадника была пуста, на склоне тоже стало тихо. В раскинувшемся передо мной лагере царили тьма и тишина. Должно быть, все решили, что я мертв, — и так ли уж они неправы? Может быть, теперь я привязан к этому месту, превратившись в привидение, и обречен до скончания веков тревожить покой Абертенского лагеря. Откуда, интересно, у привидений их прозрачные одеяния? Я бы, пожалуй, не отказался от такого — по голой коже на предрассветном ветру побежали мурашки.

С трудом поднявшись на ноги, я попытался решить, что же теперь, во имя Семерых, мне делать. Мелочность и незначительность горделивых замыслов Нарима заставили меня тихонько рассмеяться. Мысль, что человеку или элиму под силу предсказать поступки дракона, освобожденного после пяти сотен лет мучений, была не менее смешной, чем зрелище голого безволосого человека, в предрассветный час бредущего по драконьему лагерю. Кое-как мне удалось сообразить, что делать прямо сейчас, но представить себе сколько-нибудь отдаленное будущее было решительно невозможно.

Нарим был уверен, что после всего этого Роэлан покорится мне, и я взлечу в небеса на драконьей спине и ринусь освобождать других драконов, а потом поведу их к озеру огня, чтобы вернуть им голос и разум. Но Роэлан не был моим рабом, как и я больше не служил ему. Может быть, когда-нибудь он снизойдет к моим нуждам и поможет мне, как я помог ему. А может быть, и нет. Я предложил ему свои услуги, но разве можно ждать чего-то взамен? И я ни за что не сел бы ему на спину. Он же не зверь.

Да и Лара не согласилась бы на это. Лара! Понемногу я начал вспоминать, как все было. Всадники… Они схватили Лару, когда она подняла руку и повергла меня в пламя. Ваниров огонь! Что же с ней сделают, когда узнают, что Роэлан свободен?

Сбросив оковы слабости, заставив дрожащие ноги идти, я взобрался по откосу туда, где оставил ее. На валунах, где она стояла так горделиво, виднелись пятна крови. Ларин кинжал, валявшийся поблизости, тоже был в крови. Кровь была черная, сухая и холодная. Хлыст застрял в расселине.

Надо найти Лару.

Одеться. Элимы прислали мне смену одежды, просто у меня не было времени на переодевание, потому что Лара начала ритуал. И если Всадники не наткнулись на наш тайник…

Нет, не наткнулись. Я спрятался за валунами и натянул штаны, рубаху и фуфайку, а поверх накинул брошенный бархатный плащ. Мне все никак не удавалось унять дрожь. Книга Нарима так и осталась лежать в грязи там, где я ее бросил. Ветер рассеянно шевелил страницы. Я поднял книгу и сунул в карман плаща. В планах Нарима я успею разобраться, когда найду Лару.

Из дальнего конца лагеря раздался громкий рев. Я съежился за камнями. В небе полыхнула белая зарница. Казалось, будто над западным горизонтом вот-вот взойдет солнце. Но тут из пламени вместо солнца возник дракон, потом второй, потом третий… Драконы распростерли крылья, могучие создания вились и играли, словно дети, их крики пронизывали до костей, как радостный гром, и я всем сердцем почувствовал поток их благодарности. Наплыв их слов был так силен, что мне с трудом удавалось дышать, и сердце едва не остановилось. И только когда они скрылись за горизонтом, я сумел собраться с силами и ответить им.

— Я был счастлив сделать это, — ответил я.

Кажется, они меня услышали, потому что я почувствовал, как закричали они в восторге. Роэлан сумел освободить остальных. Мы с Ларой вернули им слова, а музыка была их собственной.

Со всех сторон послышались испуганные крики, проклятия и резкие приказы. Я спрятался поглубже в нишу в скале. Кажется, Клан начал замечать, что ему настал конец.

— Груэсин? Ты? Я видел…

— Да чтоб нам сгореть, что тут делается-то? Кто посмел командовать моим каем? То тварь орала полночи, как резаная, а теперь кто-то и вовсе поднял ее в небо! Где капитан? — Всадник вопил так, что куда там дракону.

— Ты что, не слышал? Это тот певец, тот ублюдок!

— Да он мертвяк! Я сам видел. Никогда не слышал, чтобы перед смертью кричали так сладко.

— Может, он все-таки успел что-то натворить… Ну, как тогда…

— Никогда и ничего он не творил, ясно? Это та баба, изменница, стащила кай'цет! Хотела спасти певца, но я сам видел, как зверюга его поджарила. Нет, еще что-то…

— Тогда кто их взлететь-то заставил, а, Груэсин? Все трое улетели! Это что, Дикер и Джаг погнались за тем, первым?

— Все трое? — Всадник едва не задохнулся. — Как? Смотри — вон Дикер и Джаг, вон они бегут!

— Гром и молния! Все трое? Где капитан?

— Своими руками шкуру сдеру с этой суки!

Загрохотали по камням тяжелые башмаки, снова послышались крики и ругательства. Появились еще два Всадника. Наконец они убрались восвояси, и я, убедившись, что никого кругом нет, бросился за ними. Лару отдадут Мак-Ихерну. Что бы там ни говорили Всадники, командор ни с кем не разделит сладость мести. Я молил всех богов на свете — пусть он прежде все-таки пожелает узнать, что же произошло: мне нужно было выиграть время, чтобы спасти Лару. Ведь то, что она совершила, непростительно, и если я не успею прийти ей на помощь, она умрет, медленно, мучительно, — в Клане так умеют.

Всадники дважды едва не натолкнулись на меня: в первый раз я нырнул в набитый овцами загон, во второй втиснулся в узенькую расселину в утесе. В конце концов мне удалось добраться до тропинки, которая вела из лагеря. Стражи там не выставили. Когда вслед за четырьмя воинами Клана я вышел в город и смешался с сонной толпой, спешившей по своим обычным делам, время вернуло себе прежнее течение, и солнце осветило навек изменившийся мир.

Глава 31

К Ларе мне было не подобраться. Пока я пробился сквозь утреннюю толпу и вышел к палаткам Клана за городскими воротами, туда уже было не проникнуть. Мрачные воины Клана в полной боевой выкладке оцепили почти свернутый палаточный лагерь. Растерянные поденщики уходили прочь, так и не получив никаких объяснений. Мужчины и дети постарше снимали палатки и грузили мулов и повозки. Женщины пристраивали малышей на тюки или привязывали их за спину. Тишина, порядок, беспрекословное подчинение командиру. В Абертене больше не было драконов, и прежде, чем это станет известно, Всадников здесь тоже уже не будет.

Что же сделают абертенцы, когда узнают, что гордости, опоры и защиты их королевства больше нет? Что произойдет, когда мальдовийцы, заклятые враги Абертена, прослышат, что Ренальд лишился драконов? Спеша в лавку Мервила, чтобы взять коня и отправиться вслед за Всадниками, я смотрел, как горожане продолжают жить обычной жизнью, и не подозревая, что теперь будет. Благополучие одного народа не может строиться на порабощении другого, но ведь грядет ужас. Будет гражданская война. Месть. Хаос. Вторжение. Что же я наделал?

Терзаясь подобными мыслями, я пришел на только-только проснувшуюся рыночную площадь, услышал галдеж рыбаков и разгружающих товары крестьян, блеяние, мычание, визг скота, зычные окрики торговок и вкрадчивые голоса посредников. Полоскались на ветру красочные полосы шелка и льна над прилавком торговца мануфактурой. Лудильщик, чтобы привлечь покупателей, бил в медный таз. Я дошел почти до середины площади, и вдруг солнце разом померкло, словно на него опустилось огромное веко. Люди, дома, товары, шум — все куда-то пропало, полыхнуло белое пламя, и меня едва не сбил с ног поток невероятных ощущений — сродни первому глотку воды после перехода по пустыне или простору, открывающемуся с горы, на которую карабкался день напролет.

Туда, где загорается звезда

И где скользит луна сквозь облака,

Нам помоги взлететь — твоя рука легка,

Летит по струнам, голос твой всегда

Попутным ветром был крылатому народу,

Так помоги нам обрести свободу,

Оковы наши тяжкие порви,

Ты, кто достоин славы и любви

Моих сестер и братьев поднебесных.

Ты наш навек. Ты нам слагаешь песню

Длиною в жизнь…

Роэлан. Ощущение вздымающегося его гнева и неописуемой его радости и благодарности исчезло почти так же быстро, как и возникло, — как удар молота, как вихрь, превративший меня в трепещущий островок в море ничего не подозревающих абертенцев. После явления дракона дневной свет казался жидковатым и тусклым, яркие краски рынка словно выгорели, шум и говор утихли и утратили всякий смысл. Прохожие косились на меня — и немудрено: как не обернуться на лысого человека без бровей и ресниц, который застыл посреди площади, как дурак. К тому же у меня не было перчаток, и всяк желающий видел мои руки. Я поднял капюшон плаща и спрятал руки в карманы, где уже лежали мамины жемчуга и книга Нарима.

В переулке, где жил Мервил, меня встретили грохот молотков и визжание пилы. Пятеро элимов вовсю чинили фасад портняжной лавки. Стену разнесли в щепки, словно ее по меньшей мере пнул дракон. Никого из элимов я не знал, точнее, все они — и никто в отдельности — казались мне смутно знакомыми. Хотя в переулке, кроме них, никого не было, я на всякий случай равнодушно прошел мимо лавки, а потом свернул в проулок и проскользнул на задний двор. Я думал просто взять одну из Мервиловых лошадок — конечно же, добрый портной не пожалеет ее для меня, — но, увидев, что сталось с лавкой, не мог не проверить, как там мои друзья.

Из дома вышел незнакомый элим. Он нагнулся к груде щепок, но заметил меня и снова выпрямился.

— Кто вы? Что вы тут вынюхиваете?

— Мервил дома? — спросил я. — У меня для него заказ.

Элим, набирая охапку щепок, обстоятельно меня оглядел.

— Мервил умер. Дело унаследовал его родич Финальдо, но он сейчас заказов не берет — надо сначала дом починить.

— Мервил?! Ваниров огонь…

— А вам что за дело? Разве в городе всего один портной?

Элим сказал это так, что я сдержал и горе, и гнев.

— Очень большое. — Я опустил голову. — Мервил был мне другом.

— Вашим другом?! — Серые глаза недоверчиво блеснули, снова обежав странного незнакомца с ног до головы. — Вот как? Финальдо, наверное, будет интересно с вами перемолвиться.

Забавно. Никаких признаков горя. Он просто смотрит и слушает… смотрит и слушает, не будет ли чего полезного для Финальдо, родича Мервила и по странному совпадению тоже портного. В тяжелые времена элимы превосходно умеют исчезать. Я решил пока не взваливать на себя бремя еще одной вины: надо сначала проверить, верны ли мои догадки.

— Да, добрым другом. Не могли бы вы передать Финальдо или еще кому-нибудь из домочадцев, что я пришел вернуть долг? Ведь ему, наверное, сейчас нужны деньги. — И я положил в ладонь опешившего элима мамины жемчуга. — Я подожду здесь, у конюшни, — добавил я.

Три мгновения спустя из дома выскочил Давин с жемчугами в руках и застыл, увидев меня. Радостная улыбка сошла с его лица.

— Вы кто? — резко спросил он. — Откуда вы это взяли? — За спиной у него стоял элим, поразительно похожий на Мервила, но отзывавшийся, вероятно, на имя Финальдо. За ними ковылял Тарвил — весь в повязках.

Мне и в голову не могло прийти, что они меня не узнают.

— Сначала привез из Эсконии, — растерянно ответил я. — Потом нашел в ларце с мамиными драгоценностями. Потом снял с ножек одной дамы. Потом вынул из кармана…

— Эйдан?! — изумился Давин — и вдруг просиял, рассмеялся, кинулся ко мне и схватил за руки. К нашему обоюдному замешательству, едва он меня коснулся, как полетели искры. Элим ойкнул и сел на землю — протянутые ко мне руки покраснели и покрылись волдырями, а лицо застыло: — О Единый!

— Прости, — ахнул я, — я совершенно не знал… — Пальцы странно покалывало, в чистом утреннем воздухе поплыл синеватый дымок. — Больно? — Я нагнулся посмотреть, но элим отпрянул, испуганно глянув вверх, словно боялся, не вылетит ли из Мервиловой трубы дракон, будто голубь.

— Ерунда, чуть-чуть обжегся, — ответил он севшим голосом и перешел на шепот: — Что с тобой стряслось? Ты что, теперь Всадник?

Мне было несказанно горько — ведь даже Давин отстранился от меня. Тайны и благоговение оказались слишком тяжким бременем для дружбы.

— Не знаю, — отозвался я. — Я должен был погибнуть, но…

Мне хотелось вывалить на них все разом, не важно, что слова, которые я пытался подобрать для описания столь невероятных событий, были жалкие и бледные. Стоило мне оказаться в лавке с кружкой вина в руке, как невыразимая усталость сковала мне язык. Боюсь, что из моего рассказа элимы поняли только то, что Роэлан свободен, а Лара в опасности.

— Ее передадут Мак-Ихерну… По-другому не посмеют… Только я не знаю, где он сейчас. Придется последовать за Кланом… они сняли палатки…

Давин, блеснув глазами, перебил меня:

— Но ведь ты же можешь попросить драконов ее освободить?

Он и вправду верил, что это возможно. Ох, даже Давин ничего не понял…

— Нет! — Я попытался было объяснить, что представления не имею, когда снова услышу Роэлана, что я твердо знаю — Всадники не выпустят Лару, пока жив хоть один из них, и каковы бы ни были наши странные отношения, даже ради Лары я не попрошу Роэлана убивать. — Так что нет, не могу.

— Что ж, тогда и правда делать нечего, — вздохнул Давин. — Клан не обменяет ее на тебя — вижу, вижу по твоему лицу, что ты собирался им сдаться. Просто тебя тоже убьют. С их точки зрения, самое плохое ты уже сделал, и поскольку отыграть все назад ты не можешь, осталось только отомстить тебе. Это их единственная отрада.

Я закрыл глаза. Больше всего на свете мне хотелось найти хоть какую-то лазейку в его рассуждениях и не согласиться с ним. Куда там…

— Пойдем, дружище. — Доброта Давина преодолела страх, и он робко коснулся моей руки. Никаких искр. — Не нужно быть кудесником, чтобы понять — тебе сейчас надо поесть и отдохнуть. Я попрошу наших, и мы разузнаем, где логово верховного командора. А пока утешься: Лара ведь считает тебя мертвым и поэтому может рассказывать все, что там пожелают услышать. А когда она узнает, что драконы на свободе, она поймет — ты победил. И это ее поддержит.

Легче мне не стало. Даже боги не в силах поддержать того, на кого обрушилась месть Клана.

Элимы немедленно разослали во все стороны легионы светловолосых сероглазых лазутчиков, чтобы проследить перемещения ставки Клана, а я устроился у очага в лавке Мервила и принялся вяло жевать то, что мне дали. Я старался слушать, что мне говорят, но никак не мог ощутить свою причастность к происходящему. Вытащив книгу Нарима, я попытался разобраться, в чем же заключались его замыслы, но голова у меня раскалывалась, ровные строчки плясали перед глазами. Я видел только Лару — как она смеется моим дурачествам на удемской свадьбе, завесив лицо распущенными волосами, — и чувствовал я только прикосновение ее щеки к моей груди.

Я наслаждался этим чувством и лелеял его, и тут мир снова исчез. Разговоры, неумолчный стук молотков, лавка, тучи на полуденном небе за окном пропали в мгновение ока, словно их и не было. Меня едва не ослепило зрелище сияющего ясного неба и туч, серым бурным океаном несущихся где-то внизу. Голос Роэлана бился во мне, как живая кипящая кровь:

Там, в поднебесье, места нет тоске:

Смотри, парит над облаками стая -

Джодар, Фархан, Мират… Печаль твоя истает,

Исчезнет — клочья пены на песке

Морской так незаметно исчезают.

Любимый мой, тебя я вознесу

Туда, где ночь встречается с рассветом,

Где искрами небесного огня

Под утро звезды тихо гаснут, где ты

Печаль свою отринешь — для меня

Она как тяжкий груз, лежит на крыльях…

Кому, как не Роэлану, лучше всех созданий во вселенной понимать, что такое беспомощность? Стоило мне облечь мое горе в слова — и он вместе со мной печалился о той, которая была мне дороже всех, о той, которая сумела открыть мне дорогу к его пробуждению, а теперь оказалась в плену, кому, как не ему, знать, что такое плен?

Жестокая рука ее терзает -

Ту, без которой ты что птица без крыла.

Могу ее освободить — не знаю,

Куда лететь и сжечь кого дотла -

Скажи, избранник мой, я все исполню,

Скажи мне, я твою утишу боль.

Ты и в аду служил мне верно, помню, -

Теперь же мне помочь тебе позволь.

Мы связаны с тобою неразрывно,

И жажду я, как путники — воды,

Твоих к крылатым обращенных гимнов.

Коль хочешь, мой любимый, из беды

Ее мы выручим…

Такое предложение оглушило и ошеломило меня. Но принять его я не мог. Клан ждет подобного хода, вооружившись кровавиками и хлыстами и ощетинясь отравленными копьями. Нельзя соглашаться. Ведь даже если Роэлан останется цел и невредим, Лару убьют. Я едва успел ощутить радость Роэлана, чьи братья и сестры обрели наконец свободу, и вот видение уже померкло, а на смену ему пришли отблески пламени в очаге и беспорядок портновской лавки.

Элимы притихли, уставясь на меня и на книгу Нарима, выпавшую у меня из рук, — страницы драконий огонь не тронул, но кожаный переплет потемнел и покоробился, и от него чуть пахло копотью. Было видно, что бедняг распирает от незаданных вопросов, но у меня не оказалось слов на человеческом языке, чтобы описать увиденное и услышанное, так что я только мотнул головой. Отчаянно хотелось спать. Элимы отвели меня к тюфякам на полу. Мне снился тягостный кошмар — я видел Горикса, он щурил блестящие глазки и облизывал губы, потому что ему отдали Лару.

В доме было темно и тихо. Во рту у меня пересохло, и, сев на тюфяке, я долго скреб голову и пытался сообразить, кто я, где я и можно ли раздобыть тут попить. Окончательно проснувшись и придя в себя, я вдруг понял, что с рассветом должен отправиться к Девлину и предупредить его о случившемся. Эта мысль пришла мне во сне. Среди всех королей и властителей Элирии и ее соседей он один в состоянии сохранить подобие порядка даже теперь, когда драконы оказались на свободе. Но это удастся ему только в том случае, если события не застанут его врасплох. Надо заставить Девлина выслушать меня, а не то переворот, который я совершил, больнее всего ударит именно по тем, кто имеет к нему меньше всего касательства, — как раз по тем, кто сильнее всего страдал от драконьих войн. Когда эта весть пронесется по державе, на страну обрушится лавина мести. Как только поразительные новости пересекут границы, в Элирию хлынут варвары.

Но во сне меня посетила и другая мысль. Если я сумею предупредить Девлина, он, вероятно, захочет меня отблагодарить, и тогда…

Кто-то был столь любезен, что разул меня, так что по дому я шел относительно бесшумно. При мысли о вине или эле меня замутило, и я решил добраться до бочонка с сидром, который Мервил держал на холодке в сарайчике у конюшни. Но заднюю дверь заперли или заложили. Открыть ее, не произведя переполоха, не представлялось возможным. Пить хотелось ужасно, так что неудача меня не обескуражила. Прокравшись через захламленную мастерскую, я подошел к свежепочиненному парадному входу, и тут оказалось, что у порога, привалясь к двери, сидит Давин и при мерцании одинокой свечки читает книгу Нарима.

— Ну как, узнал что-нибудь интересное? — тихонько спросил я. Я же не знал, где спят друзья-помощники Мервила.

Давин вздрогнул и захлопнул книгу, пытаясь разглядеть в темноте, кто к нему пожаловал.

— Эйдан! — ахнул он и тут же перешел на шепот: — Ты что? Ты чего не спишь?

Я понял, что он чувствует себя страшно виноватым — то ли оттого, что читал чужой дневник, то ли оттого, что действительно узнал что-то интересное.

— Хотел выйти во двор, — объяснил я. — А задняя дверь заперта.

— Куда выйти? Зачем? Среди ночи!

— Да мало ли зачем, Давин… Что с тобой?

— Ты не… я не… Как это — мало ли?! — Голос у него хромал, как побитый пес. — Не ходи!

— С чего это вдруг — не ходи?

Давин беспокойно огляделся, прижал палец к губам и кивнул мне на пол рядом с ним. Окончательно разволновавшись, я сел.

— Давин, что происходит?

— Не знаю. Правда не знаю. — Хрупкие пальцы выбивали дробь по обугленному переплету.

Я умолк, понимая, что не дождусь внятного ответа, пока Давин не одержит победу в споре с самим собой.

— Нарим приехал. Пока ты спал.

— А. — Я откинулся на гору шелковых отрезов. — И что, Нарим не хочет, чтобы я выходил во двор хлебнуть сидра?

— Сидра? Ой… — Давин, мотая головой, протер глаза. — Когда Нарим узнал, что у вас с Ларой все получилось, он уже был на ногах больше суток. Потом он четырнадцать часов без перерыва скакал сюда. Ему надо было поспать, но он хотел удостовериться, что ты никуда не уйдешь, не поговорив с ним. — Элим запустил тонкие пальцы в белокурые кудри. Его колотило. — Я решил — ну и ладно… Только вот потом он отослал Мервила, Тарвила и Джаки ночевать к друзьям и мне тоже велел уйти. Я ответил, что лучше останусь: вдруг я тебе понадоблюсь. Он согласился, но явно был недоволен. А потом гляжу — он запер заднюю дверь и ставни тоже и забрал ключи! В доме только он и мы с тобой. А Рорика и Келлса он отправил на улицу. Сторожить. Стеречь, чтобы ты не ушел…

— И тебе это все не понравилось? — Мне-то не нравилось точно.

— Нарим всегда был мне лучшим другом. Эйдан, мы познакомились двести лет назад, я тогда был совсем желторотый. Он — сама доброта. Преданность. Верность. Честь. Если во мне есть хоть что-то достойное, это все благодаря ему. Он…

— У меня другие сведения.

Белый завиток упал на прозрачные глаза, полные горя. Горя, а не изумления.

— Так ты это читал? — Он переворошил книгу, держа ее на отлете, словно ядовитого паука.

— Достаточно, чтобы понять, кто погубил моих друзей и перечеркнул мою жизнь.

— Эйдан, я не знал! Единым клянусь, не знал! И Тарвил, и Мервил тоже…

— Что ты, мне такое и в голову не приходило. Но чего Нариму не хватает-то? Я сделал все, что он хотел. Драконы свободны.

— Когда Нарим приехал, мы ему все рассказали — что ты говорил и что с тобой теперь сталось. Я же понимал, каково ему будет из-за Лары, и хотел его утешить, пусть знает, что у вас все получилось. Но когда он понял, что ты не стал подчинять себе драконов и не направил их к озеру, он просто обезумел. Эйдан, ему страшно. Он уверен, что драконы теперь перебьют элимов.

— Какая чушь.

— А он говорит, что не успокоится, пока они не прилетят к озеру и не напьются воды и он сам с ними не поговорит.

— Они полетят к озеру, когда настанет время, и будут говорить, когда окажутся к этому готовы, и, может быть, люди и элимы будут их понимать, а может, и нет, но убивать разумных существ драконы не будут. Они это презирают. Они этого не понимают. И никогда не поймут.

Давин нахмурился и снова беспокойно поворошил страницы книги.

— Может, ты его уговоришь, — неуверенно произнес он. — Он хочет, чтобы ты вместе с ним отправился к озеру и заставил драконов туда прилететь. Поэтому-то он и не хотел, чтобы ты ушел без него. Он правда едва с ума не сошел. Никогда его таким не видел.

— Ему придется понять, что я не могу заставить драконов делать что бы то ни было. Но пусть не волнуется. Если Роэлан снова ко мне обратится, я спрошу у него, собираются они лететь к озеру или нет. И я сам туда пойду. По доброй воле. Просто не сейчас. Мне надо кое-что сделать. Очень важное.

Элим поднял на меня глаза.

— Что сделать?

Я рассказал ему, что твердо решил предупредить обо всем Девлина, и о том, что пусть слабо, но все же надеюсь уговорить кузена спасти Лару.

Воины Клана славятся силой и выучкой, но без драконов им нечего и думать тягаться с Девлином или сильнейшими его вассалами. Если Клан намерен существовать и дальше, ему волей-неволей придется искать союзников, а это может помочь вырвать Лару из рук сородичей. Мак-Ихерн ни за что не обменяет Лару на элима, а ненависть не позволит ему договориться со мной, но за покровительство Девлина он ее отдаст.

— Огонь небесный, Эйдан, это же самоубийство — обращаться к королю! Он казнит тебя за измену!

— Да нет, скорее всего, не казнит. Девлин очень ответственно относится к своим королевским обязанностям. Сначала он, конечно, разгневается и перепугается, но, взвесив все, сообразит, что я даю ему возможность удержать власть и приготовиться к любому развитию событий. А что мне еще делать? Если все выйдет, как я хочу, он наверняка не откажет. Но сначала надо убедить его со мной встретиться.

Все эти соображения пришли ко мне во сне. Мне снились застенки, Девлин, Лара и все, кого ждет смерть из-за того, что драконы теперь свободны, — и это, само собой, привело меня к мысли о мальчике, оказавшемся в заложниках в гондарском драконьем лагере. Сын Девлина. Как только гондарские драконы избавятся от бремени рабства, Донал погибнет, потому что гондарцы решат, что это дело рук Девлина. Роэлан поможет мне вызволить Донала.

— Давин, я могу полагаться на твою помощь — твою и Тарвила?

— Сделаем все что угодно. Рассчитывай на нас. Только вот еще… — Он осекся, и пальцы снова забарабанили по обложке книги. Давину снова пришлось сражаться с самим собой, и снова победа далась ему нелегко. — Эйдан, придется тебе уговорить Нарима насчет драконов… Он что-то выискивал в Ниен'хак… А я…

На крыльце лавки послышались шаги, в дверь тихонько постучали, и Давин смолк и вскочил, чтобы открыть, но прежде сунул мне книгу, заложив страницу лоскутком.

— Ой, Келлс! Я думал, ты до рассвета не появишься, — сказал Давин вошедшему элиму. — Что-то случилось?

— Плащ возьму, — отозвался вошедший, окинув меня любопытным взглядом. — В этом проклятом Абертене даже летом зябко.

Книга уже оказалась у меня за поясом под мятой рубахой. Давин представил меня — сказал, что я Говорящий с драконами, — и предложил принести сидра из Мервилова бочонка.

— Спасибо, лучше пойду еще посплю. А с Наримом я поговорю, честное слово.

Я побрел к себе в комнату, сел на тюфяк и вытащил книгу. Давин оставил закладку на чем-то вроде карты, подписанной «Ниен'хак», а дальше шли разные перечни: список элимских имен, какое-то снаряжение — тачки, молотки, лопаты, — потом названия, среди них Валлиор, Камартан и Аберсвиль, причем против каждого названия стояла цифра. Я ничего не понял. В сумраке бисерный почерк разобрать было очень трудно, так что я засунул книгу под ворох одеял. Сначала надо заняться исполнением собственных замыслов.

Целый час я лежал, глядя в потолок и подбирая слова. Надо было убедить каждого из трех адресатов. В конце концов сочиненное начало мне нравиться, и я отправился в поход за пером, бумагой и свечкой.

Я провел в кладовке Мервила полчаса, весь извелся, а нацарапать сумел всего две почти неразборчивые записки. Одна предназначалась Девлину — я молил его встретиться со мной наедине у гондарской границы на закате через два дня, считая с нынешнего. Я напомнил ему, что когда-то он обещал оказать любую помощь в пределах его власти, и как мог постарался заверить в чистоте своих намерений. Попрошу Давина отнести это моему кузену.

Вторую записку я написал для Лары. Я не хотел снова смотреть в лицо смерти, не оставив никакого свидетельства того, чем Лара была для меня. Складывая бумагу, я представлял себе, как сильные ловкие пальцы развернут ее, как ясные синие глаза будут ее читать… У меня даже чуть-чуть заныло под ребрами, там, куда она меня ударила. Это письмо я доверю Тарвилу — он расторопен и упрям. Пусть найдет родича или друга, который проберется к Ларе. Пусть она прочтет это, если еще жива и дышит. Пока что обе записки я сунул в карман.

Третье послание доставить будет потруднее. Я сел на земляной пол каморки рядом с кухней, среди репы и лука, свисающих с потолка колбас и мешков с мукой, прикрыл глаза и отогнал мир подальше. Всеми силами, всем своим мастерством я призвал Роэлана. К моему изумлению, я услышал его голос едва ли не сразу — словно он сидел на полке у меня над головой и ждал моего зова.