Алексей Степанович Хомяков

Славянофилы идеализировали простонародье и поклонялись ему не в силу его социальных свойств, а в силу свойств национальных и религиозных. Хомякова пленяла не социальная демократия, экономическая и политическая, а демократия национальная и религиозная. Он чувствовал свою кровную связь с народом, с крестьянством, связь национальную и религиозную, а не экономическую и политическую. Добрый русский барин-помещик не мог социально слиться с крестьянством, он мог слиться лишь в вере и в национальном складе. Хомяков любил простой народ как родной, близкий себе, и то было более здоровое отношение, чем у последующих народников, создавших из народа идола, внутренне им чуждого. Хомяков не был кающимся дворянином, в нем не было этого надрыва. Он понимал, что соединиться с народом нельзя на почве социального ему поклонения и экономических его интересов, а лишь на почве единства веры и единства национального, принадлежности к единой матери - России. В этом здоровое зерно славянофильства. Но в учении Хомякова понятия нации и народа недостаточно критически разграничены, и потому к национальному и мессианскому сознанию примешано сознание народническое и идеализация крестьянства. Если освободить славянофильское учение Хомякова от элементов народничества и от якобы научно-исторического обоснования национального развития, то получится учение о нации как организме мистическом. Понятие нации не может быть определено ни чрез момент социальный, ни чрез момент государственный, ни чрез момент расовый. Нация - рационально неопределима. В этом идея нации имеет аналогию с идеей Церкви.
      На протяжении восьми томов своих сочинений пытался Хомяков нарисовать образ русского народа, очертить своеобразный его характер, ни на кого не похожий. В стихах и в прозе, в своем богословии и в своей публицистике, в своей философии и в своей истории воспевал он родной народ свой. Он жил и писал под несказанным обаянием России, русского народа, русской истории. Хомяков - прежде всего русский до мозга костей, русский в своих достоинствах и своих недостатках, он русский стихийно и русский сознательно. Жить полно и нравственно значило для него жить русской жизнью, жить вместе с Россией и русским народом. Иная жизнь казалась ему отвлеченной, бесплотной, почти небытием. Лучше других славянофилов сознавал он грехи русской истории и недочеты русского характера; у него была острая самокритика, была склонность к национальному покаянию. Хомяков никогда не поклонялся факту, эмпирике, он всегда звал ввысь. Но он верил в великую правду умопостигаемого характера русского народа, любил идеальный образ своего народа. И эти чувства Хомякова останутся священными навеки. Можно ясно видеть грехи русского крестьянства, его тьму, разнузданность, дикость. И все же идеальный образ русского странника из народа навеки останется характерным для идеальной сущности нашего народа; подобно тому как для идеальной сущности русской церкви навеки останется характерным идеальный образ русского старца, возвышающийся над грехами русской иерархии. Всем существом своим Хомяков не только познавал, но и переживал духовную целостность русского народа как первооснову его своеобразного характера. Чувствовал он своеобразное смирение русского народа, неведомое народам европейским. И верил Хомяков беззаветно, что только такой народ призван осуществить христианскую общественность, явить миру общество православное, общественную правду во Христе. Этого не совершила и не могла совершить по своему характеру православная Византия. Народ русский, принявший в себя правду Христову, хочет, чтобы Русь была святой Русью, а не могучей империей. Народ русский жаждет святящейся земли, земли святых и освящаемых, а не земли властвующих и сильных. У Хомякова, как и у других славянофилов, можно уже найти зачатки религиозной идеи новой, Святой Земли, хотя идеи недостаточно ещё раскрытой, недостаточно ещё осознанной, как Град Грядущий Христов. Русь называет Хомяков святой не потому, что она свята, а потому, что она живет идеалом святости, потому, что русский идеал есть идеал святого прежде всего.
      Взгляды Хомякова на национальный характер и призвание русского народа лучше всего характеризовать его стихами. В стихах хорошо отражается двойственность в его понимании России, которая является то в образе смиренной прежде всего, то в образе воинственной и сильной. В стихотворении "Остров" Хомяков пророчествует:
      И другой стране смиренной,
      Полной веры и чудес,
      Бог отдаст судьбу вселенной,
      Гром земли и глас небес.
      Избранным народом Божьим может быть лишь народ смиренный:
      Не терпит Бог людской гордыни;
      Не с теми Он, кто говорит:
      "Мы соль земли, мы столп святыни,
      Мы Божий меч, мы Божий щит".
      ....................................
      Он с тем, кто гордости лукавой
      В слова смиренья не рядил,
      Людскою не хвалился славой
      Себе кумиров не творил.
      Он с тем, кто духа и свободы
      Ему возносит фимиам;
      Он с тем, кто все зовет народы
      В духовный мир, в Господень храм.
      В стихотворении "России" он призывает не верить льстецам.
      Не верь, не слушай, не гордись!
      ....................................
      Всей этой силой, этой славой,
      Всем этим прахом не гордись.
      И дальше:
      И вот за то, что ты смиренна,
      Что в чувстве детской простоты,
      В молчанье сердца сокровенна
      Глагол Творца прияла ты,
      Тебе Он дал своё призванье,
      Тебе Он светлый дал удел:
      Хранить для мира достоянье
      Высоких жертв и чистых дел;
      Хранить племен святое братство,
      Любви живительный сосуд,
      И веры пламенной богатство,
      И правду, и бескровный суд.
      Твое все то,
      Чем дух святится,
      В чем сердцу слышен глас небес,
      В чем жизнь грядущих дней таится,
      Начала славы и чудес!..
      О, вспомни свой удел высокий,
      Былое в сердце воскреси,
      И в нем, сокрытого глубоко,
      Ты духа жизни допроси!
      Внимай ему, - и все народы
      Обняв любовию своей,
      Скажи им таинство свободы,
      Сиянье веры им пролей!
      И станешь в славе ты чудесной
      Превыше всех земных сынов,
      Как этот синий свод небесный,
      Прозрачный Вышнего покров!
      Грехи России Хомяков обличает в прославленном стихотворении "России":
      В судах полна неправды черной
      И игом рабства клеймена;
      Безбожной лести, лжи тлетворной,
      И лени мертвой и позорной,
      И всякой мерзости полна.
      О, недостойная избранья,
      Ты избрана! Скорей омой
      Себя водою покаянья,
      Да гром двойного наказанья
      Не грянет над твоей главой.
      А "Раскаявшейся России" он говорит:
      Иди! Тебя зовут народы.
      И, совершив свой бранный пир,
      Даруй им дар святой свободы,
      Дай мысли жизнь, дай жизни мир!
      Иди! Светла твоя дорога:
      В душе любовь, в деснице гром,
      Грозна, прекрасна - Ангел Бога
      С огнесверкающим челом!
      Свою бесконечную любовь к России Хомяков лирически излил в стихотворении "Ключ":
      В твоей груди, моя Россия,
      Есть также тихий, светлый ключ;
      Он так же воды льет живые,
      Сокрыт, безвестен, но могуч.
      Не возмутят людские страсти
      Его кристальной глубины,
      Как прежде, холод чуждой власти
      Не заковал его волны.
      И он течет, неиссякаем,
      Как тайна жизни, невидим,
      И чист, и миру чужд, и знаем
      Лишь Богу да Его святым!
      В другом стихотворении провозглашается идея русского мессианизма:
      Чтоб страданьями свободы
      Покупалась благодать,
      Чтоб готовились народы
      Зову истины внимать;
      Чтобы глас её пророка
      Мог проникнуть в дух людей,
      Как глубоко луч с Востока
      Греет влажный тук полей!
      Россия смиренна и за смирение своё избрана. И вот этой[ ]смиренной стране говорит Хомяков:
      ...Гордо над вселенной
      До свода синего небес
      Орлы славянские взлетают
      Широким, дерзостным крылом,
      Но мощную главу склоняют
      Пред старшим - Северным Орлом.
      В стихотворениях Хомякова отражается двойственность славянофильского мессианизма: русский народ - смиренный, и этот смиренный народ сознает себя первым, единственным в мире. Славянофильское сознание бичует грехи России, и оно же зовет Россию к выполнению дерзновенной, гордой задачи. Россия должна поведать миру таинство свободы, неведомое народам западным. Смиренное покаяние в грехах, самоуничижение, национальное смирение чередуются у Хомякова с "гром победы, раздавайся". Хомяков хочет уверить, что русский народ не воинственный, но сам он, типичный русский человек, был полон воинственного духа, и это было пленительно в нем. Он отвергал соблазн империализма, но в то же время хотел господства России не только над славянством, но и над миром. Эта антиномичность мессианского сознания неизбежна, это сознание противоречиво по существу, и противоречивость эта не есть отрицание правды его. Нельзя рационалистически преодолеть противоречия славянофильского сознания - нужно принять их и изжить. Самый смиренный народ - самый гордый народ. С этим ничего не поделаешь. С мессианским сознанием не мирится лишь самодовольство и поклонение голому факту.
      Центральное значение Хомякова подтверждается ещё тем, что известное послание к сербам, подписанное всеми видными славянофилами, было составлено Хомяковым. И в славянской политике Хомякову принадлежала роль руководителя, от него шли лозунги, ему доверили быть выразителем отношения славянофилов к славянам Балканского полуострова. Хомяков горячо приветствовал всеславянское братство, был глашатаем идеи панславизма. Всю жизнь мечтал он о слиянии всего православного славянства с православной Россией во главе. Не только России, но и всему славянскому миру суждено выполнение великой миссии. Выделял он только Польшу как страну католическую, к которой у него не было таких братских чувств. У славянофилов было не братское и не христианское отношение к полякам - славянам и христианам, и отношение это узаконило и укрепляло историческую вражду.
      Своё послание к сербам Хомяков начинает по-христиански с покаяния, с обличения грехов России. "Первая и величайшая опасность, сопровождающая всякую славу и всякий успех, заключается в гордости. Для человека, как и для народа, возможны три вида гордости: гордость духовная, гордость умственная и гордость внешних успехов и славы. Во всех трех видах она может быть причиной совершенного падения человека или гибели народной, и все три встречаем мы в истории и в мире современном"[2]. Гордость духовную он видит у позднейших и современных греков, гордость умственную - у народов западных. Гордость внешних успехов и славы есть грех России. "Обращаясь к вам, братья наши, с полной откровенностью любви, не можем мы скрыть и своей вины. Русская земля, после многих и тяжких испытаний от нашествий с Востока и Запада, по милости Божьей освободившись от врагов своих, раскинулась далеко по земному шару, на всем пространстве от моря Балтийского до Тихого океана, и сделалась самым обширным из современных государств. Сила породила гордость; и, когда влияние западного просвещения исказило самый строй древнерусской жизни, мы забыли благодарность к Богу и смирение, без которых получить от Него милости не может ни человек, ни народ. Правда, на словах и изредка, во время великих общественных гроз на самом деле душою смирялись мы; но не таково было общее настроение нашего духа. Та вещественная сила, которою мы были отличены перед другими народами, сделалась предметом нашей постоянной похвальбы, а увеличение её - единственным предметом наших забот. Умножать войска, усиливать доходы, распространять свои области, иногда не без неправды, - таково было наше стремление; вводить суд и правду, укрощать насилие сильных, защищать слабых и беспомощных, очищать нравы, возвышать дух казалось нам бесполезным. О духовном усовершенствовании мы не думали; нравственность народную развращали; на самые науки, о которых, по-видимому, заботились, смотрели мы не как на развитие Богом данного разума, но единственно как на средство к увеличению внешней силы государственной и никогда не помышляли о том, что только духовная сила может быть надежным источником даже сил вещественных. Как превратно было наше направление, как богопротивно наше развитие, уже можно заключить и из того, что во время нашего ослепления мы обратили в рабов в своей собственной земле более двадцати миллионов наших свободных братии и сделали общественный разврат главным источником общественного дохода. Таковы были плоды нашей гордости. Война - война справедливая, предпринятая нами против Турции, для облегчения участи наших восточных братии, - послужила нам наказанием: нечистым рукам не предоставил Бог совершить такое чистое дело. Союз двух самых сильных держав в Европе, Англии и Франции, измена спасенной нами Австрии и враждебное настроение почти всех прочих народов заставили нас заключить унизительный мир: пределы наши были стеснены, военное наше господство на Черном море уничтожено. {Благодарим Бога, поразившего нас для исправления} (курсив мой. - {Н. Б.}). Теперь узнали мы тщету нашего самообольщения; теперь освобождаем мы своих порабощенных братии, стараемся ввести правду в суд и уменьшить разврат в народных правах. Дай Бог, чтобы дело нашего покаяния и исправления не останавливалось, чтобы доброе начало принесло добрый плод в нашем духовном очищении и чтобы мы познали навсегда, что любовь, правда и смирение одни только могут доставить народу, так же как и человеку, милость от Бога и благоволение от людей. Без сомнения, гордость сил вещественных по самой своей основе унизительнее, чем гордость умственная и гордость духовная; она обращает все стремление человека к цели крайне недостойной, но зато она не столь глубоко вкореняется в душу и легко исправляется уже и потому, что ложь её обличается первыми неудачами и несчастьями жизни. Бедственная война нас образумила; твердо надеемся, что и успехи не вовлекут нас в прежнее заблуждение"[3]. Эти замечательные слова, глубоко поучительные и в наше время, ясно показывают, как далек был Хомяков от грубого, языческого идолопоклонства перед фактами национальной жизни. Тут радикально, религиозно осуждается казенная, официальная Россия, с её поклонением силе и внешнему успеху. Русский народ - народ смиренный, народ Христов, а власть русская горда самой низкой формой гордости. Но за грехи власти ответствен весь народ, все общество, вся Россия. И Хомяков не хочет скрывать грехов России перед братьями-славянами, он хочет предохранить их от собственных ошибок, хочет единения искреннего. Национальное самобичевание заходило у Хомякова так далеко, что он благодарил Бога за поражение, которое Россия потерпела в Крымской войне. В этом поражении он видел праведный гнев Божий. Что сказал бы он о поражении в японской войне? Что сказал бы он о заносчивой и насильнической национальной политике последних лет, о культе внешнего преуспевания, о самомнении и самообожании наших националистов?
      В своем послании Хомяков выражает сербам целый ряд горячих пожеланий, которые он относит и к России, так как в России не была осуществлена его программа. "Да будет же всем полная свобода в вере и в исповедании её! Да не терпит никто угнетения или преследования в деле богопознания или богопоклонения! Никто, хотя бы он был (чего Боже избави) совратившийся с пути истинного серб! Да будет он вам все ещё братом, хотя несчастным и ослепленным! Но да не будет уже он ни законодателем, ни правителем, ни судьею, ни членом общинного схода, ибо иная совесть у него, иная у вас"**. Тут выражена общая для всего славянофильства жажда свободы совести вместе с жаждой религиозной, христианской, не секуляризированной общественности. Славянофильское общество - общество христианско-православное, оно должно жить по завету Христа, по Христовой совести, но насилия над чужой совестью проявлять не может, так как насилие это противно духу Христову. С иноверцем не может быть православнохристианского общения, с ним нельзя строить христианской общественности, но должно уважать его свободную совесть. "Не употребляйте нового богатства на пустой блеск, негу и роскошь! Пусть богатый употребляет лишки своего богатства на помощь бедным или на дело общей пользы и общего просвещения. Пусть будет у земли сербской та святая роскошь, чтобы в ней не было нужды и лишений для человека трудолюбивого! Затем богатство и блеск да украшают храмы Божий. Но в ваших частных жилищах должна быть простота, так же как и во всем вашем домашнем быту. Роскошь частного человека есть всегда похищение и ущерб для общества"*. Славянофильское общество не должно быть буржуазным - оно должно быть народным. Капиталистическая нажива и капиталистический культ роскоши недопустим в христианском обществе и противен демократическому духу славянства. "В суде же законном и уголовном будьте милосердны, помните, что в каждом преступлении частном есть большая или меньшая вина общества, мало оберегающего своих членов от первоначального соблазна или не заботящегося о христианском образовании их с ранних лет. {Не казните преступника смертью. Он уже не может защищаться, а мужественному народу стыдно убивать беззащитного, христианину же грешно лишать человека возможности покаяться. Издавна у нас на земле русской смертная казнь была отмене на, и теперь она нам всем противна и в общем ходе уголовного суда не допускается. Такое милосердие есть слава православного племени славянского. От татар да ученых немцев появилась у нас жестокость в наказаниях, но скоро исчезнут и последние следы её} (курсив мой. - {H. Б.})"**. Хомяков был решительным противником смертной казни и в этом был выразителем национального русского духа. Дух русского народа противится смертной казни и жестокости наказаний. И власть, вступившая на путь казней, - не русская по духу, не народная, это власть немецко-татарская. Хомяков и славянофилы не говорили прямо и не могли прямо сказать, что историческая власть у нас есть инородная, чуждая власть, но они думали это, все их учение вело к этому выводу. Власть эта никогда не вела славянской политики, и идеалы славянства ей чужды. Не раз уже в этой книге я указывал на то, что Хомяков неповинен в полном отрицании Запада. Западная Европа была для него все же "страной святых чудес", он все же видел на Западе арийский гений. Мы знаем уже, что он не только любил Англию, но и был англофилом. Судьба мировой истории, по его мнению, должна быть решена в Москве и Лондоне. Он высоко ценил германскую культуру и признавал её важное значение. Петербург же был для него более чужим и нелюбимым, чем иные города Европы. Лондон уж, конечно, был ближе его сердцу, чем Петербург. Бюрократический Петербург представлялся ему искажением образа России, изменой духу русского народа. Грех Хомякова был не в том, что он отрицал Запад (он не отрицал Запада, а в своей критике Запада часто бывал прав), - грех его в том, что он с нелюбовью относился к католичеству, то есть к целой половине христианского мира, и питал антипатию к романским народам, то есть к живым носителям католичества на Западе. Хомяков всегда отдавал предпочтение Германии перед странами романскими. Думаю, что в этом он допустил большую ошибку по отношению к идеалам России и славянства. Германия - носительница идеалов пангерманизма, глубоко враждебных идеалам панславизма. Германия имеет всемирно-историческое стремление германизировать славянство, привить ему свою культуру. Германизм - одна из исторических опасностей для России и славянства, подобно опасности панмонголизма. Со странами романскими нам делить нечего.
      Католичество органически ближе православию, чем протестантство, а романские народы органически ближе русским и славянам, чем народы германские. Мировая православно-славянская политика должна быть политикой сближения с католическими и романскими странами и народами. Мы достаточно уже пострадали от того, что наша историческая власть германизировалась, онемечилась, а в нашу религиозную жизнь и духовную культуру незаметно прокрался протестантский рационализм. Коренную ошибку Хомякова и славянофилов разделял и Достоевский, который в союзе с протестантской Германией хотел раздавить католический мир. Но католичество не может быть внутренней опасностью для России. Нас не должен ослеплять исторический испуг перед полонизмом; полонизм давно уже перестал быть опасным для России, и давно пора уже сделать наше отношение к Польше сообразным духу русского народа. Германизм - гораздо более реальная опасность. Католичества может бояться лишь пассивное, мертвое православие, вечно ищущее протекции власти; православие активное, живое не может бояться, может лишь искать активного воссоединения во вселенском христианстве. Идея славянства должна быть окончательно освобождена от византизма. Мертвящий византизм тяжелым бременем лежит на русском народе, замутняет национальное самосознание и мешает осуществлению национального призвания. Хомяков сознавал глубокое отличие славянства от византизма, понимал, что именно Византии был наиболее чужд идеал христианской общественности. В наследие России Византия оставила ложное отношение Церкви и государства. Но русская жажда Града Христова противится этому наследию. И необходимо ещё радикальнее славянофилов оторвать идею России и славянства от византизма.
      В сознании Хомякова христианский мессианизм не был ещё свободен от элементов языческого национализма. Этот языческий национализм торжествовал победу у эпигонов славянофильства. Проблема России, русского самосознания и русского мессианизма есть проблема Востока и Запада, проблема универсальная. Проблема эта завещана нам славянофилами. Но примесь языческого национализма в славянофильстве затемняет эту универсальную проблему, замыкает Россию в себе, в своем самодовольстве и лишает её универсального значения. " Россия для русских " - это языческий национализм. "Россия для мира" - это христианский мессианизм. Языческий национализм не в силах различить в России Восток христианский от крайнего, нехристианского Востока, опасного не только для России, но и для всего христианского мира, не отличает "России Ксеркса" от "России Христа". Русский и славянский христианский мессианизм, универсальный по своей природе и задаче, должен быть решительно отличен и от западного империалистского национализма, которым заражена наша власть, и от восточного изуверски-языческого национализма, которым дышат наши стихийные националистические круги. Ни те, ни другие не в силах разгадать загадку России. Загадка России разгадывается лишь в мессианизме христианском и универсальном. Россия нужна не для своего национально-эгоистического процветания, а для спасения мира. Это предчувствовал Хомяков, когда видел миссию России в том, что она поведает миру "тайну свободы", "согреет дыханием свободы", "дарует дар святой свободы". Хомяков имел в виду свободу Христову, которой Запад изменяет все более и более. Свобода эта не царствует и у нас, её нельзя измерить количествами. Но духовно зрячий увидит на русском православном Востоке "святую свободу", свободу святых. Она проявится в решительный час истории, с ней связано будет явление Града Христова.
      [1] См.: Canonico "Andrй Towiansky", 1897. Мессианское сознание Товянского было радикальнее и мистичнее сознания славянофилов и связывалось с наступлением новой религиозной эпохи.
      [2] Хомяков А. С. Собр. соч. Т. I. С. 379.
      [3] Хомяков А. С. Собр. соч. Т. I. С. 381-382.
      Глава VIII. Значение Хомякова. Судьба славянофильства
      Судьба славянофильства печальна. До сих пор не получили славянофилы справедливой оценки. Славянофильское учение предано было поруганию как врагами, так и непрошенными друзьями и последователями. Самое большое явление в истории нашего самосознания или игнорировалось, или освещалось неверно. Славянофильство - сложное явление, в нем сочетались разнородные элементы, иногда очень противоречивые. Несмотря на внешнюю стройность и органичность славянофильского учения, оно с самого начала было чревато разными возможностями, от него шли разные пути: путь свободы и путь принуждения, путь развития и путь реакции, путь мистических упований и путь позитивно-натуралистических притязаний. В славянофильстве было и русское христианство, и русское язычество, христианский мессианизм и языческий национализм, теократически-анархическое отрицание всякой государственности и абсолютизация исторически-относительных форм государственности, свобода от всяких внешних форм и рабство у сословного быта. Все эти противоречия роковым образом сказались в дальнейшей судьбе славянофильства. Славянофильство начало разлагаться на разные элементы, от него пошли разные пути. Я старался пролить свет на самую центральную и самую крупную фигуру славянофильства. В Хомякове мощно воплотилось и все положительное, и все отрицательное в славянофильстве, все его антитезы. Подвергая заключительной оценке дело Хомякова, нужно всмотреться в судьбу его в его потомках. "Хомяков и мы" - вот тема заключительной главы моей книги. В чем мы кровно связаны с Хомяковым и в чем расходимся с ним? Это и значит рассмотреть судьбу славянофильства, лежащую между нами и Хомяковым. Во всех главах этой книги по частям говорилось о том, что есть у Хомякова вечно ценного и пребывающего и что в нем ветхо и до нас не доходит живым. Теперь нужно подвести итоги.
      От славянофильства Хомякова тянется несколько линий. Непосредственные единомышленники и ученики А. С. Хомякова - это А. Кошелев и Ю. Самарин. А Иван Аксаков является последним представителем классического, старого славянофильства, не подвергшегося ещё разложению. Известна публицистическая и общественная деятельность Ю. Самарина, А. Кошелева, И. Аксакова. Это либеральные славянофилы, активно бравшие под свою защиту всякие свободы, но верные истине православия и историческому укладу русской государственности. Освободительная деятельность славянофилов, верных лучшим заветам народного самосознания, - практический плод славянофильства. Славянофилы освобождали крестьян с землей, боролись за свободу совести и свободу слова, обличали язвы нашего церковного строя и неправильного его отношения к государству, боролись за интересы угнетенных славян и провозглашали идеалы панславизма. Наряду с этим они вели борьбу с нахлынувшей на нас волной нигилизма, материализма и неверия. Они хотели предотвратить роковой процесс разложения русского общества на элементы враждующие, хотели остановить рост взаимной ненависти. Они верили ещё, что возможна органическая связь власти и народа, что Россия может избежать политической борьбы за власть и экономической борьбы классов, что народ наш, как народ христианский, обладает органическим единством, что в нем бьется единое сердце. Старые славянофилы признавали интеллигенцию как выразительницу духа и разума народного, как орган национального самосознания, и отрицали ту специфическую "интеллигенцию", которая потом у нас утвердилась. Роковой ход русской жизни, в котором вражда и рознь побеждали единство и любовь, разрушил все упования славянофилов и разложил славянофильство.
      В эпоху, столь чуждую всякой мистике, столь мало религиозную, как шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы, и славянофильство постепенно окрашивается в цвет натурализма и позитивизма, а мессианизм вырождается в национализм. В Данилевском, авторе "России и Европы", ясно видно натуралистическое перерождение славянофильства. Данилевский в личной своей жизни, вероятно, был православен в бытовом смысле этого слова, но в его националистической концепции нет ничего религиозного и христианского; он совсем уж натуралистически, позитивно-научно обосновывает великие преимущества России. Натуралистический национализм всегда бывает реакционен, исключителен в своем самоутверждении. Торжествует языческий национализм над христианским мессианизмом, главенствует сила над правдой. Данилевский неверен идеальным заветам старых славянофилов. Он - уже новый человек, отравленный натурализмом и культом силы, он - дарвинист навыворот. Его нельзя признать выразителем русского национального самосознания, духа русского народа, он - националист в западническом смысле слова. Сам Данилевский был все-таки чистым мыслителем, те же, которые практически шли за ним, дошли до эгоистического одичания и мракобесия. Позднейшие националисты теряют всякую духовную связь со старыми славянофилами, от них с ужасом оттолкнулся бы Хомяков. Реакционный национализм принимает резко антихристианскую, языческую окраску, обнаруживает ничем не сдерживаемый эгоизм и корысть, и этот реакционный национализм в гораздо большей степени попал во власть духа века сего, подвергся власти натуралистического позитивизма и утилитаризма, чем сам способен это сознать. Люди этого духа превратили православие в позитивно-натуралистический институт и отнеслись к нему как к силе.
      Но настоящей Немезидой славянофильства, по выражению Соловьева, был Катков. Катков ничего общего не имеет со славянофилами, и ни в каком смысле его нельзя назвать славянофилом. Катков - консерватор и националист резко западнического типа. Он чужд, как никто, религиозным упованиям России, в нем и следов нет своеобразной русской мистики. Катков весь был преисполнен языческого культа силы. Пафос его - в государственном абсолютизме и государственном позитивизме. Катков - прежде всего государственник; славянофилы - антигосударственники, своеобразные анархисты; они не любят власти и видят в империализме и абсолютизме соблазн. Славянофилы признали бы Каткова чужим себе и чужим русскому народу; таким представлялся он им в либеральном начале его деятельности и таким представился бы в реакционном конце её. И. Аксаков был решительным противником катковщины. Катков служил не России, не русскому народу и таинственной судьбе его, а государству и власти как отвлеченным началам. Он такой же иностранец, такой же чужой, как и наша онемеченная бюрократия. И все-таки часто за грехи Каткова приходится расплачиваться славянофилам, из-за катковщины не любят славянофильства. Это недоразумение необходимо устранить. Но нужно признать, что в славянофильстве были допущены ошибки, которые дают повод связать с ним и катковщину.
      В стороне от больших дорог стоит крупная фигура Константина Леонтьева, одного из самых даровитых и своеобразных русских людей. К. Леонтьева нельзя назвать в точном смысле слова славянофилом, но со славянофильством он, конечно, имеет связь; в нем бродила славянофильская закваска, но результаты получились не ожидаемые старыми славянофилами.