Легенды Зачернодырья (№2) - Задолго до Истмата

– Лукавый нашептывал! – фыркнула Софья. – У него их три штуки на правом плече сидело, и все шептали, шептали! Ума у него как у курицы было, так и с того спрыгнул! И страну за собой тянул, подлец!

– Тянул, да недотянул! – сказал Степанов. – Если вы на троне, а нынче семьсот второй год, то... то...

– Суть Василь Кузьмич схватил верно, – зевнул, прикрывая рот ладонью, Ростислав, – а о цели вашего пребывания мы проинформируем вас завтра. Вы не против? Вкратце скажу, что мы во всей этой истории выступаем в качестве работодателей. Страна испытывает нехватку в кадрах, а вы нам показались весьма перспективным и свежим решением.

Степанов дожевал кусок говядины и запил его глотком венгерского.

– Да уж. Билет в один конец. Не думал, что когда-нибудь окажусь в шкуре Саймона Трегарта[4].

– Он, кстати, тоже был полковником, – напомнил Волков, – так что все полковники – в группе риска. Но у нас здесь отнюдь не колдовской мир, а самый что ни на есть обычный.

– Скажете тоже! – вдруг вмешалась царица. – А кого Ромодановский на кострах в молодости сжигал? Я сама двух ведьм знаю! Одна у сестриц моих живет, ворожит им. А другая в монастыре у нас была, чудеса творила. Говорила, что по божьей воле, но в глазах искры так и прыгали! А кто такой этот ваш Трегарт? Наемник знаменитый?

– Жутко знаменитый! – фыркнул Андрей Константинович. – Книги про него миллионными тиражами выходили, женился на главной ведьме, лишил ее девственности и троих детей состряпал. Если интересуетесь, Софья Алексеевна, можете у моей жены книжку эту взять – увлекательная сказка. Длинная, правда... как «Санта-Барбара». Вопрос сейчас не в ней. Что решаем, господа? Спать али дела вершить?

– Для дел Господь создал день! – прикрыла рот ладонью и Софья. – Вам, полковник, покажут ваши покои. Эй, Глаша!

Приблизилась личная горничная царицы с лицом, опухшим от зевоты.

– Что прикажете? – спросила она равнодушно.

– Вели девкам кровать стелить да вот боярину покажешь его покои. Девку на ночь давать, Василь Кузьмич?

Степанов шуганулся, как черт от ладана.

– Боже упаси, ваше величество, я и у себя особенно на эти шалости не проказлив был, а тут уж и подавно!

– Это ты зря, – еще раз поднесла ладонь ко рту царица, – болен, что ли? А раз нет, то скажи, Глафира, Алене – пусть разомнет кости господину полковнику и согреет его как положено. Не бойся, Василь Кузьмич, ты ж мужик! А мужику не с руки бабу бояться, да еще такую мягкую, как Алена.

Полковник пожал плечами, как бы говоря: «Воля ваша», и поспешил за сонной Глафирой, что как сомнамбула двигалась по слабоосвещенному коридору.

– Сюда, барин! – указала она ему на отворенную дверь. – Сейчас я Аленку пришлю.

Полковник остановился и взял женщину за локоть.

– Послушай, Глафира! – сказал он. – Не утруждай себя, я год без бабы обхожусь и эту ночь отлично проведу один.

– Да ты болен, барин! – совсем проснулась царская горничная. – У тебя желчь разольется скоро! Год без бабы! А ну пойдем, я сама тебя согрею!

Против своего командирского обыкновения, Василий Кузьмич умудрился проспать до обеда и великолепно отдохнуть. Он настолько устал психологически за всю прошедшую жизнь, что неосознанно воспользовался этим состоянием блаженства: когда никуда не надо, когда тебя никто не ждет и когда кажется, что само время замерло и приостановило свой неспешный ход. Он спал так крепко, что не услышал, как в восьмом часу выскользнула из его объятий дородная Глафира, не слышал, как звонили колокола к заутрени. Тяжелая дубовая дверь не пропускала в его покои никаких посторонних шумов, предоставив уставшему телу долгожданный и заслуженный покой.

И только когда на колокольне Казанского собора зазвонили к обедне, он открыл глаза. Чудесный сон продолжался! По привычке первым жестом полковник поднес к глазам снятый в Чечне с руки убитого бородача «Ролекс».

– Фефлюхтен шайзе![5] – выругался он на западный манер и выскочил из-под перин в костюме Адама.

Оказавшись в чем мать родила посреди спальни (опочивальни – поправил сам себя), Василий Кузьмич стал озираться по бокам в поисках своей одежды. Одежда как таковая отсутствовала, лишь на стуле валялся плюшевый халат самого паскудного цвета, который можно себе вообразить, – салатового с бордовой окантовкой.

– Эй! – крикнул полковник, не желая надевать на себя столь компрометирующее одеяние.

В дверь заглянула служанка.

– Майн Готт! – возопил Степанов, бросаясь под защиту одеял. – Девушка, слушай, где моя одежда?

Проказница хохотнула и куда-то умчалась. Полковник сел на ложе по-турецки и укрыл интимные места одеялом. Кто-то да придет, не надевать же бабий халат! Он оказался прав. Дверь, смазанная медвежьим салом, едва слышно скрипнула, и на пороге опочивальни выросла еще одна девица – румяная, с высокой грудью и шикарной косой. Жгучая шатенка, растуды ее мать! Чернобровая стерва поклонилась и стрельнула глазами по затаившемуся Степанову.

– Добрый день, барин! Как почивалось?

– Великолепно! – смущенно кашлянул полковник. – Девушка, я желал бы узнать, куда подевалась моя одежда? Видишь ли, я хотел бы одеться.

– Так вот же вам рубаху положили, – недоуменно пожала плечами девица, – ваше платье Глафира Петровна велела постирать. А портки я вам принесла...

Дверь широко распахнулась – на пороге нарисовался генерал Волков в сопровождении адъютанта. Молодой человек нес в руках нечто вроде савана.

– Аленка, кыш! – быстро распорядился он. – Доброе утро, Василий Кузьмич!

– День уже! – отозвался полковник. – Меня разбудить забыли, а мой внутренний будильник отчего-то здесь не сработал. Раньше ни разу не подводил. Товарищ генерал, прикажите, чтобы принесли мне нормальную одежду, в этой сорочке я буду на пидора похож!

– Товарищи все на Земле остались, господин полковник! – поправил его Волков. – Я тоже чуть язык не сломал, пока привык. Отныне к вам все нижестоящие в официальной обстановке обязаны обращаться либо «господин полковник», либо «ваше высокородие». Мирослав, передай их высокородию новый мундир!

Адамович стянул тонкое покрывало, и стало видно, что в руках у него на вешалке действительно висит мундир.

– Пожалуйте, господин полковник! – Адъютант положил платье на кровать рядом с сидящим Степановым и отступил с полупоклоном.

– Пойдем, Мирослав, выйдем, – сказал Андрей Константинович, – пусть господин полковник себя в порядок приведет. Позовете, как будете готовы, Василий Кузьмич. Мы – за дверью.

Когда посетители вышли, Степанов быстро развернул сверток, что находился при мундире, надел свежее белье и тонкие носки.

– Так бы давно! – проворчал он, вставая с постели и натягивая шерстяные брюки. Брюки, на удивление, оказались впору, даже не пришлось регулировать размер. Дальше начались небольшие затруднения. Вместо традиционной рубашки с галстуком к местному полковничьему мундиру предлагалась тонкая сорочка и китель, застегивающийся наглухо, как у красных командиров в тридцатые годы. Только воротник был не отложной, а стоячий – на нем крепились кленовые листья – знак отличия полковника – и небольшие золоченые петлицы с рубиновыми звездочками. Петлицы эти соединяли плечевой шов с воротником и придавали последнему определенную упругость. Особенно поразил его головной убор, прилагавшийся к мундиру. Не то фуражка, не то кивер – поля его были шестигранными, высота околыша равнялась почти десяти сантиметрам, а лакированный козырек был украшен золотистым галуном. Такого же цвета были и лампасы на брюках.

– Точно петух гамбургский! – сообщил он вошедшему генералу. – Надеюсь, это парадная форма?

– Парадно-повседневная, – уклончиво ответил Андрей Константинович, – вас, между прочим, царица ожидает.

– А-а... – не понял Степанов, – а зачем?

– Чтобы должность предложить согласно вашему званию и опыту, – в свою очередь удивился генерал, – надеюсь, вы поняли, что на пенсию вас никто не отправит?

– Пенсию еще заслужить надо, – осторожно сказал Василь Кузьмич, – а в мои сорок два года еще рано отправляться на покой. Все-таки, това... господин генерал, что мне пытаются всучить? Южный укрепрайон? Западную крепость?

– Вы, главное, не волнуйтесь, – успокоил его Волков, – могу вам обещать только одно: покой вам будет только сниться. А работа будет трудной, но интересной.

– Сказал дембель салаге, отправляя того на «очко», – пробормотал полковник, устремляясь вслед за генералом.

Шли длинными коридорами, светлицами и потайными лестницами, освещаемыми свечами в руку толщиной. Кое-где на стенах висели старинные фузеи, мушкетоны и аркебузы. Присутствовало и холодное оружие: польские палаши, французские рапиры и турецкие ятаганы. Кое-где попадались ультрасовременные тесаки и шашки – прототипы их привезли с собой пришельцы во главе с графом Волковым, а также специально затупленные их варианты для тренировочного боя, так называемые эспадроны.

– Кунсткамера, однако, – пробормотал про себя Степанов, но генерал услышал его.

– Двойная польза, – пояснил он, указывая рукой на все это хозяйство, большинство которого годилось разве что в утиль, – во-первых, музей, а во-вторых, всегда под рукой. Хоть плохое, но оружие. Вот мы, кстати, и пришли.

У входа в Яхонтовую палату стояли на часах два улана – представители новомодного регулярного войска. С тесаками наголо молодые, гордые оказанной честью парни отсалютовали начальству и снова застыли в решительных позах.

В небольшой по размерам палате (куда ей до Грановитой!) находились всего несколько человек. Сама царица, князь-кесарь Ромодановский, полковник Басманов, премьер-министр Каманин, недавно вернувшийся из Турции думный дьяк Украинцев и его коллега дьяк Нелюдов.

– Подойдите, Василий Кузьмич, не стесняйтесь! – хрипло засмеялась царица, вставая из-за стола и подойдя к нему. – Доброе утро, господин полковник!

Он поцеловал протянутую ручку, на безымянном пальце которой сиротливо красовался изящный солитер, и лихо щелкнул каблуками.

– Господа! – обратилась Софья Алексеевна к присутствующим. – Разрешите представить вам господина полковника Степанова Василия Кузьмича, только вчера прибывшего в Москву. Василий Кузьмич прекрасно зарекомендовал себя на предыдущем месте, а посему мы имеем честь предложить ему возглавить Первую Российскую Военную Академию! Надеемся, что на этом месте он раскроет все свои возможности и будет служить на благо государства.

Голова у полковника внезапно как бы отключилась, и все происходящее ему представилось со стороны. Вот он стоит, совершенно огорошенный внезапно свалившимися почестями, вот присутствующие солидные господа трясут ему кисть руки, едва не отрывая ее, вот сама царица вручает ему грамоту с производством в чин статского советника (все современные чины Ростислав все же взял из «Табели о рангах», принятой Петром в 1722 году). Отныне Василий Кузьмич Степанов – чиновник пятого класса – статский советник с окладом в четыре тысячи ефимков и обязанностью посещать расширенные заседания Сената – нового органа центрального управления, пришедшего на смену боярской Думе. При своей Академии (ПРВА) его обязаны величать господином полковником, двое старших детей его имеют право на дворянское звание. В его распоряжении отныне личный экипаж с четверкой лошадей, за ним закрепляется место в царских конюшнях.

– Ну что, господин полковник, – тихо сказал ему Волков, когда поток поздравлений иссяк, – неужто вам плохое местечко досталось?

– Отнюдь! – любезно ответил виновник торжества. – Но ведь я здесь совершенно новый человек. Не знаю ни обычаев, ни правил, ни даже местных цен. Выпусти меня на улицу – потеряюсь. А вы меня на такой ответственный пост назначили!

– На то вам положены денщик и адъютант, – любезно пояснил генерал, – а остальное приобретете в качестве личного опыта. Вам до официального вступления в должность еще месяц остался – как раз до набора юнкеров на первый курс.

– О чем спорите, господа? – К ним подплыла Софья, благоухая ароматом жасмина. – Через час в Большой трапезной состоится торжественный обед в вашу честь, Василий Кузьмич. Просьба не опаздывать. Да, еще! Просветите, господин генерал, Василия Кузьмича относительно запивной деньги, тьфу ты, подъемного кошелька!

Царица, сопровождаемая Ростиславом Алексеевичем, взяла того под руку и исчезла в дверях. Волков подозвал Басманова.

– Петр Данилович, голубчик, вы не посодействуете нам?

Тот растянул в улыбке чисто выбритое лицо и проницательно осведомился:

– Речь пойдет о подъемном кошеле?

Волков скорбно кивнул, как бы признавая острый ум собеседника.

– Да, Петр Данилович, господин полковник по вашему ведомству проходит, а уж ваши дьяки на деньги жадны... точно купцы иерусалимские.

Низенький Басманов качнулся на своих высоких каблуках.

– Отчего же не помочь человеку! – произнес он. – Пройдемте, пожалуйста, со мной, господин полковник. Потрясем за мошну моих душегубов.

Дорогой Степанов разговорился со своим спутником. Тот на вопросы отвечал охотно, радушная искренняя улыбка не сходила с его чернявой физиономии.

– Скажите, Петр Данилович, а кто среди здешних господ исполняет функции главнокомандующего, так сказать, министра обороны? – задал Василий Кузьмич мучающий его вопрос. – Кто является моим самым высоким начальником?

– Знаете, Василий Кузьмич, – неожиданно перестал улыбаться Басманов, – вы, сами того не желая, задали очень неудобный вопрос. Премьер-министр называет министром обороны меня, но есть еще генерал Волков... не подумайте, мы с ним не конкуренты, просто ни в одной стране нет должности, занимаемой этим господином. По крайней мере известной мне стране.

– И что же у него за должность? – удивился Степанов.

– Главный советник по прогрессу! Генерал от инфантерии! Впервые слышу о такой должности, но сей господин свой хлеб даром не ест. Благодаря ему русская армия уже перестала напоминать сонного медведя, а уж планы у него – владыки мира должны будут завидовать нашей армии. Представляете?

– Планы как планы! – пожал плечами Василий Кузьмич. – Никто не мечтает о плохой армии – просто так получается.

– Пока у Андрея Константиновича слова с делом не расходятся, – хмыкнул боярин, – а там увидим. Так что главный российский воевода – вроде как я, но войска формирует господин граф. Немного в досаду мне сие – но что поделаешь!

В счетной избе (небольшом здании, ведавшем военной казной и солдатским жалованьем) боярин Басманов подозвал к себе главного дьяка и приказал ему в течение получаса решить дела с господином полковником Степановым. Сам же он удалился, сказав, что хочет соснуть часок перед обедом, так как ночь у него выдалась крайне напряженная.

– Изволите сразу весь кошель забрать? – лениво поинтересовался дьяк у Василия Кузьмича.

– Пожалуй! – протянул полковник, но, увидев насмешливые огоньки в глазах чиновника, встрепенулся. – А ну смирно стоять! – проревел он командирским голосом, от которого вскочили все три дьяка и шесть писарчуков. – Как ты разговариваешь со статским советником! Ты, чугунная морда!

– Виноват, ваше высокородие! – пролаял дьяк. – Извольте подписать ведомость!

Он обмакнул перо в чернила и протянул грозному полковнику.

– Извольте, ваше высокородие!

Василий Кузьмич молча подписал бумагу. Дьяк протянул ему увесистый опечатанный свинцовой печатью мешок.

– Здесь ровно тысяча рублей, – пояснил любезным тоном.

– Я надеюсь, можно не пересчитывать! А? – Полковник сделал движение, будто хотел сломать печать.

– Ради бога, подождите, ваше высокородие! – заюлил вдруг дьяк. – Я сейчас проверю.

Взвесив на ладони мешок, он вдруг заревел на младшего подьячего:

– Степка, твою мать, ты что это притащил господину полковнику? Я ведь приказал тебе кошель с верхней полки принести, а ты принес с нижней. Я тебя, мерзавец, в черный повыт переведу квас писарчукам подносить! Прошу смилостивиться, ваше высокородие, мерзавец едва и меня в заблуждение не ввел! – Дьяк протянул полковнику новый кошель, раза в полтора тяжелее предшественника. – Можете пересчитать!

– Ну, братец, этот-то я уж считать не буду. Оставлю на твоей совести! – смягчился взором Василий Кузьмич. – Прощевайте, служивые!

Дьяк отвесил грозному посетителю поясной поклон и, когда он вышел, показал жилистый кулак прыснувшим было писарчукам – в этот раз номер не прошел. Ничего, пройдет в следующий раз – неграмотных на Руси еще много.

Степанова внизу встретил его недавний спутник – Петр Данилович, который якобы отправился «соснуть перед обедом».

– Вот теперь я вижу, что вы – наш человек! – рассмеялся он, предварительно на глаз оценив тяжесть кошелька, лежавшего в руках полковника. – Этого Трофима давно пора гнать взашей, да в некоторых случаях он, собака, незаменим.

– Нечто вроде барометра, – пробормотал себе под нос Степанов, – или лакмусовой бумажки. Активность и характер среды определяет. На вшивость проверяет. Хм!

Басманов обеспокоенно посмотрел на полковника.

– Надеюсь, Василий Кузьмич, вы не сердитесь на меня за этот розыгрыш?

– Да полно вам! – отмахнулся тот. – Что я, шуток не понимаю?

Полковник Степанов лукавил. Шуток он действительно не понимал, но ведь не будешь в первый день свой крутой норов демонстрировать. Сейчас его заботило другое. Привыкший к астрономическим суммам конца двадцатого и начала двадцать первого века, он весьма приблизительно представлял себе размеры своего жалованья и покупательной способности суммы, обладателем которой сделался нынче. Из прочитанного в детстве романа Толстого «Петр Первый» он помнил, что за полтора рубля в это время можно было купить телку, за тридцать копеек – овцу, а за гривенник – поросенка. Но поскольку полковник не собирался покупать ни коров, ни овец, ни тем более поросят, информация эта помогла ему мало.

Генерал Волков, человек деловой и занятой, в спешке позабыл предупредить Степанова, чтобы тот тайну своего появления сохранил, да и Василий Кузьмич сам об этом сообразил без подсказки – лаптем щи хлебать не доводилось. Сейчас ему было необходимо встретиться с генералом с глазу на глаз – для получения подробных инструкций относительно своего пребывания в восемнадцатом веке. Когда Василь не был еще Кузьмичом, а был вихрастым сорванцом Васькой лет пяти, весьма просто постигались им азы науки географий. Он подводил своего деда – школьного учителя – к висевшей дома политической карте мира размером с добрый персидский ковер и с чисто детским максимализмом вопрошал:

– Дед, а кто за нас?

Старик тыкал наобум пальцем в пару лояльных государств типа Египта и Анголы, внук был доволен, процесс познания продолжался. Так и теперь. Необходимо было точно знать: кто в доску свой, кто меняет взгляды по шесть раз на дню, а по ком и звонит колокол. Кто знает о происхождении группы «с того света», кто догадывается, а кого можно смело брать барабанщиком в группу «Наив форева». О том, что они с генералом здесь не одиноки, полковник понял моментально. Только увидел урны у дверей съезжих и земских изб. Не под силу одному человеку думать об обороне и одновременно о коммунхозе. Значит, здесь работает целая прослойка. Вот с этой прослойкой необходимо в первую очередь и познакомиться. Вышагивающий рядом аки цапля господин Басманов не похож на представителя из будущего, и также неизвестно относительно посвящения его в тайны волковских «прогрессоров». Вот незадача!

– Петр Данилович! – обратился он к боярину. – Мне бы с Андреем Константиновичем увидеться! Как выдумаете, примет он меня али нет?

– О Господи! – шлепнул себя по лбу Басманов. – Да ведь господин граф просил меня напомнить вам, чтобы вы после казны зашли к нему. Идемте, я вас провожу!

Басманов свернул в какой-то узкий переулок, из которого теплый ветер нес запах цветущей черемухи, и мимо складов бывшего Поместного приказа они вышли к воротам, ведущим к Красному крыльцу. Снова череда бесконечных анфилад и коридоров, лестниц и потайных ходов, сменяющихся один за другим, пока путники не достигли небольшого двухэтажного флигеля, пристроенного к государевому дворцу буквально пару лет назад. Парочка угрюмых верзил на страже у двери, на которой висит позолоченная табличка «8-й отдел». Невольно усмехнувшись собственным ассоциациям, Василий Кузьмич вслед за Басмановым переступил порог «святая святых».

Социализм! Впервые после приемной царицы полковник увидел электроприборы. Целых три компьютера, чайник «Тефаль», трехлопастный вентилятор, сиротливо стоящий на одной ноге и по случаю отсутствия жары неиспользованный. Лампы дневного света. А про «социализм» подумалось потому, что один из дросселей (а может, и не один) гудел как сумасшедший, заставляя сидящих чинуш болезненно собирать кожу на лбу.

– Здорово! – сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, боярин Басманов. – Эй, чернильные души, где Андрей Константинович?

– У себя, ваше превосходительство! – ответил дьяк, бывший за старшего. – И вам доброго здоровья.

– Ну-с, господин полковник, – произнес Петр Данилович, – здесь мы с вами расстанемся. Спать я, конечно, не хочу, но кое-кого навестить необходимо. Встретимся за обедом.

– Весьма вам благодарен! – вспомнил Степанов юношеское увлечение Гоголем. – Не знаю, что бы я делал без вас. До встречи!

Глава 12. Гея. 1702

Потуги «карликового» государства

В начале мая произошло событие, заставившее европейских наблюдателей слегка оторвать свои взоры от вялой англо-французской (австрийско-испанской) войны за испанское наследство и рукоплескать королю Швеции Карлу Двенадцатому. В своем маниакальном стремлении разбить саксонского курфюрста он все-таки преуспел. Причем преуспел настолько, что был не в состоянии подсчитать размера собственных трофеев. Но обо всем по порядку.

После почти года бесплодных поисков ненавистного Августа Карлу все-таки удалось напасть на след. Словно охотник, поднимающий с лежки медведя, Карл в начале марта согнал Августа с зимних квартир под Лейпцигом и вынудил отступать к Рудным горам. Там около крепости Хофбург и состоялось решающее сражение. У Августа было тридцать тысяч солдат, у Карла – двадцать пять. Но страх польского короля был таков, что даже гандикап в два или даже в три раза не позволил бы ему чувствовать себя в безопасности. Тем не менее войско его как никогда было готово для этой исторической битвы. И не хватило Августу нескольких процентов везения, улыбки фортуны, каприза этой взбалмошной девки.

Перед самым сражением оказалось, что три четверти картузов с порохом отсырели и годятся разве что на растопку печей. А имеющихся зарядов хватит на час умеренной пальбы. Петр Первый приказал бы вздернуть интенданта и начальника над артиллерией, но саксонец лишь втянул холодный воздух через свои широкие ноздри и велел артиллеристам молчать, дабы не подорвать боевой дух армии перед генеральным сражением. И кто знает, если бы не проклятые картузы, довелось бы Каролусу, королю Свейскому, отведать саксонской березовой каши, но чуда вновь не произошло. Скорее всего чудо обернулось вновь в пользу шведов, что дало их пасторам очередной повод для хвалебных псалмов о непобедимости шведского оружия.

В самый решительный час битвы саксонцы прорвали оборону шведов, и для победы требовалась самая малость – поддержка артиллерии, сковавшей фланги скандинавов и помешавшей им перегруппироваться для отражения атаки. Но захлебнулись польские орудия. Лишь жалкий дымок выходил из затравочных отверстий, когда канониры пытались поджигать фитили. Тогда решили фейерверкеры мешать сырые картузы с сухими, надеясь на божью милость, но этим лишь уменьшили дальность стрельбы да без толку расходовали тот оставшийся порох, который мог бы еще пригодиться. А опомнившиеся шведы накинулись на попавших в кольцо солдат Августа, и началась беспощадная сеча.

И увидал Август, что боги отвернулись от него, и задал стрекача. С несколькими верными придворными он скрылся в Рудных горах, где нашел проводника из горцев, обещавшего за сотню дукатов переправить короля в Карлсбад.

Через некоторое время при французском дворе вышла книжка на латинском языке под названием «Bellum Omnium Contra Omnes» («Война против всех») о причинах вступления Швеции в войну с датско-польским альянсом. В Стокгольме отчеканили юбилейную монету достоинством в двадцать крон, на аверсе которой был изображен польский король в сапогах-скороходах, удирающий от шведского льва. На реверсе был выгравирован девиз «Священная война», таких монет было выпущено всего пятьсот штук.

Шведы заняли вотчину Августа всего за две недели. Саксония практически не сопротивлялась. Расположившись в резиденции герцогов Саксонских в Дрездене, Карл затребовал от представителей саксонских штатов финансовый реестр курфюршества для определения суммы контрибуции. При чтении данного документа граф Пипер внезапно охрип – до того невероятным показалось богатство их врага. Контрибуция оказалась гораздо выше самых смелых ожиданий: каждый месяц курфюршество обязывалось выплачивать порядка семиста тысяч крон (четверть этой суммы выплачивалась натурой); кроме того, каждый солдат шведской армии ежедневно получал за счет саксонской казны по два фунта мяса и хлеба, две кружки пива, а также четверть кроны денежным довольствием. Плюс к этому кавалеристы получали фураж для лошадей.

Вступив в войну нищим, Карл к тысяча семьсот второму году превратился почти в богача. Но аппетит приходит во время еды – теперь шведскому королю хотелось большего. Его армия была сыта и довольна, сенат, получивший средства для пошатнувшейся было экономики, тоже не протестовал. Генералы были сравнительно молоды и свирепы. Все как один они жаждали славы и приключений; солдаты им вторили. Покончив с польским королем, сама личность которого вызывала у Карла глубокую антипатию, он решил посадить на трон в Варшаве человека, который бы был во всем ему послушен. В начале июня Карл вместе с войском покинул Дрезден, чтобы через три недели вновь появиться в Варшаве, на этот раз в качестве опекуна польского престола.

Шведский монарх направил письмо польскому сейму с предложением избрать нового короля – Якова Собеского. В этом случае он гарантировал полякам свое покровительство, всячески подчеркивая, что воевал лишь с Августом. Однако прежде чем избирать нового короля, необходимо было низложить старого, то есть того же Августа. Иначе сейм ничего не желал и слушать. Чтобы ускорить процесс низложения, Карл поручил своему премьер-министру Пиперу обнародовать несколько перехваченных писем Августа, в которых саксонец обвинял поляков в пьянстве, скандальности и трусости. Тут же обнаружилось, что Август еще раньше похитил братьев Собеских, Якова и Константина, когда те охотились в Силезии, и заключил их под стражу в замок Кенигсштейн.

Паны лаялись целый день, пока наконец не приняли решение о низложении короля Августа Второго. А у Карла появилась дополнительная головная боль. На польский престол больше не было кандидатов. Он созвал своих генералов на совет, где, обхватив голову руками, вопрошал:

– Неужто ни одного идиота не найдем, чтобы корону ему возложить? Неужто не состряпаем полякам короля?

Пипер, единственный среди присутствующих, которому было сколь-нибудь интересно происходящее, предложил Карлу самому надеть польскую корону.

– Король Польши должен быть католиком! – ответил Карл. – А я – лютеранин. И не собираюсь менять свою веру, хоть мне предложили бы и три короны.

– А если принудить поляков принять лютеранство? – рискнул предположить Пипер.

– Думайте, что говорите, Карл! – одернул тезку король. – Если эти припадочные день орали, чтобы низложить Августа, то страшно предположить, что начнется, попробуй я внести ваше предложение на рассмотрение сейма! Это не страна – а муравейник, и расшевелив его, мы получим здесь в лучшем случае гражданскую войну! Нет, мы найдем им короля-католика, нейтрального к ним и удобного нам. Эти шляхтичи у меня запоют по-другому!

Генерал Левенгаупт со скучающим лицом слушал беседу короля с премьер-министром, а затем неожиданно предложил:

– Ваше величество, а как вам познаньский воевода, у которого мы гостили нынешней зимой? Умен, образован, по-христиански смирен... по-моему, лучше кандидата не сыскать!

Король оживился.

– Напомните-ка мне его имя! Как же, как же, помню хорошо этого молодого человека! Меня весьма позабавили его комментарии к «Песне трех отроков». Пипер, вы все на свете помните! Как его имя?

– Станислав Лещинский, ваше величество! – ответил граф.

– Отлично, направьте в Познань гонца. Пусть этот Лещинский бросает все дела и сломя голову мчится в Варшаву. Скажите, что шведский король подготовил ему сюрприз.

«Нормальные люди не любят сюрпризов!» – пробормотал себе под нос Пипер, выходя из королевского кабинета.

На следующий день король встретился с главой польского духовенства примасом Радзиевским и предложил ему поддержать кандидатуру Станислава Лещинского. И тут хитрый лис Радзиевский дал маху. Прекрасно осознавая тот факт, что паны будут против кандидатуры Лещинского, он даже не счел возможным разъяснить шведу основные критерии отбора, по которым обычно Польша избирала себе монарха. Возможно даже, Карл и не подозревал о том, какими морально-волевыми качествами должен обладать монарх, задумавший влезть на польский трон. Известно одно: Карл Двенадцатый был храбрейшим из полководцев своего времени, отменным тактиком, плохим стратегом и никудышным политиком.

Примас, естественно, об этом и не догадывался. Поэтому на вопрос короля «Что же вас не устраивает в Станиславе Лещинском?» опрометчиво ответил:

– Ваше величество, он слишком молод!

Швед едва не подпрыгнул до потолка, услыхав такую отговорку. Участь Лещинского была решена.

– Он на пять лет старше меня! – протянул гневно Карл. – Уж не хотите ли вы мне заявить, что и Я слишком молод?

Такого заявить, конечно, примас не отважился. Несмотря на уверенность в жизни после смерти, на свидание с последней он не торопился. Поэтому оппоненту перечить не стал. Хоть и знал, что возведение на престол Станислава Лещинского будет стоить ему, примасу, половины здоровья и расшатанных нервов. Было десятое июня 1702 года.