Марианна (№3) - Язон четырех морей

— Подумаешь, важность! — процедила Марианна сквозь зубы.

— Может быть. Но ваше возвращение, дорогая, вызовет целую серию катастроф. Господин Бофор чувствует себя спокойно в тюрьме и по крайней мере избавлен от пристального внимания друзей его жены, особенно некоего дона Алонзо Васкеса, должно быть, наслышанного о его землях во Флориде и желающего, видимо, вернуть их Испании.

— Господи! Аркадиус, — воскликнула Марианна, — откуда вам все это известно?

— Из Мортфонтена, друг мой, из Мортфонтена, где я без малейшего стыда шпионил за вашим врагом, с грехом пополам подрезая розы королевы Юлии. Да, да, ради вас я был садовником королевы Испании целых три дня!

— Разве вы не знаете, что розы не обрезают в июле, э? — с полуулыбкой спросил Талейран.

— Именно поэтому я и пробыл там только три дня!

Разъяренный главный садовник послал меня упражняться в моих талантах подальше! Но если вы хотите, чтобы я рассказал дальше, помилосердствуйте, дайте мне выкупаться и поесть! Я задыхаюсь от жары и пыли и умираю от голода и жажды, причем не знаю, что из них раньше меня прикончит.

— Я оставляю вас, — сказал Талейран поднимаясь, тогда как Марианна поспешила пойти отдать соответствующие распоряжения. — К тому же я сказал все, что мог, и мне необходимо вернуться к себе. Нет ли у вас других новостей? — добавил он, понизив голос.

Аркадиус печально покачал головой.

— Никаких! Похоже, что подлинные виновники каким-то чудом растаяли в воздухе, и это не удивляет меня. Фаншон — продувная бестия. Сделав свое дело, она и ее шайка где-нибудь затаились. Что касается англичанина, то он так внезапно исчез, что можно поверить, как и делает большинство, будто он существовал только в воображении нашей подруги. Ах, плохо идут дела… даже очень плохо!

— Замолчите! Она идет! Она и без этого так несчастна!

До свидания.

Часом позже Жоливаль, надлежащим образом приведенный в порядок и накормленный, был в состоянии ответить на вопросы Марианны. Он рассказал, как покинул Экс-Ляшапель, после того как Фортюнэ Гамелен вручила ему письмо.

Не прошло и часа, как он в обществе Аделаиды д'Ассельна несся по дороге в Париж.

— Аделаида вернулась с вами? — удивилась Марианна. — Тогда почему ее нет здесь?

Жоливаль объяснил, что старая дева, узнав о свалившихся на ее кузину испытаниях, ни минуты не колебалась.

— Она нуждается во мне. Я возвращаюсь! — заявила она в порыве великодушия.

К тому же своего рода опьянение, толкнувшее ее к бродячей жизни, чтобы хоть на время разделить мир скомороха Бобеша, заметно утратило свою силу. Если ремесло странствующего акробата вместе с ролью тайного агента таили в себе много прелести, Аделаида в конце концов прикинула, что разница в возрасте больше десяти лет с объектом ее любви является значительным препятствием. Еще и правда, что совсем недавно начатый Бобешем роман с цветочницей из парка водолечебницы Экса способствовал укреплению ее новой мудрости.

— Конечно, — добавил Жоливаль, — она вернулась немного разочарованной, немного обиженной, немного грустной, но в глубине души довольной вновь обрести свое положение, нормальную жизнь и… французскую кухню. Она любила Бобеша, но ненавидела кислую капусту! И затем, узнав, что дела у вас идут плохо, она решила, что ее место рядом с вами. Добавлю еще, что она невероятно горда вашим княжеским титулом, хотя предпочла бы быть изрубленной на куски, чем признаться в этом.

— Почему в таком случае она не приехала с вами?

— Она считает, что будет более полезной для вас в Париже, чем, приехав сюда, подкреплять вас слезами и стонами. Дома известно о вашем изгнании, и будет хорошо, если кто — нибудь поведет хозяйство. Мадемуазель Аделаида в такой роли незаменима, и ваши домашние сразу присмирели…

Ночь уже давно опустилась, а двое друзей все еще беседовали. У них было так много сказать друг другу! Аркадиус не собирался оставаться долго в Бурбоне. Он намеревался уехать в Париж завтра и появился здесь с единственной целью — сообщить Марианне о своем возвращении и об оказанной помощи. В то же время он хотел услышать из первых уст подробный рассказ о всех событиях, чтобы извлечь из него самое значительное.

— Если я правильно понял, — сказал он, с полузакрытыми глазами смакуя старый арманьяк, присланный Талейраном к ужину, — ни инспектор Пак, ни Савари не хотели вас выслушать, когда вы пытались обвинить ваш… словом, лорда Кранмера?

— Да, странно, но это так!

— Их убеждение укрепил тот факт, что оказалось невозможным найти хоть малейший след его присутствия. Этот тип должен быть в высшей степени ловким в искусстве заметания следов! Однако был же он в Париже. И кто-то где-то должен был видеть его.

— Мне пришла в голову одна мысль, — внезапно оживилась Марианна. — А у наших соседей не искали? Эта миссис Аткинс, с которой была близка Аделаида и у которой квартировал Франсис, должна сказать, у нее он еще или нет, и если нет, то как долго он оставался у нее!

— Великолепно! — воскликнул Жоливаль. — Вот из-за этого мне и нужно было приехать. Вы даже не упомянули в письме о миссис Аткинс. Вашей кузине легче будет упросить ее сказать правду. Ее свидетельство может иметь тем большее значение, что она тоже англичанка.

— Остается узнать, — внезапно помрачнев, сказала Марианна, — согласится ли она свидетельствовать против соотечественника.

— Вряд ли кто-нибудь, кроме мадемуазель Аделаиды, сможет добиться этого, так что в любом случае надо попытаться. С другой стороны, лорд Кранмер находился некоторое время в Венсене после ареста его Никола Малеруссом.

Может быть, удастся найти запись о нем в регистрационной книге.

— Вы думаете? Он так легко оттуда выбрался! Возможно, его даже и не записали.

— Не записали? Когда Малерусс сам привел его туда?

Готов спорить, что да! И такая запись является официальным доказательством подлинной природы взаимоотношений между лордом Кранмером и вашим бедным другом. Если мы сможем просмотреть тюремную книгу, у нас появится шанс быть выслушанными полицией, прежде чем в дело вступит правосудие! И при необходимости мы пойдем к императору.

Он запретил вам приближаться к нему, друг мой, но мне он ничего вообще не запрещал! И я добьюсь аудиенции. И он выслушает меня!.. И мы одержим верх!

Говоря это, Аркадиус отдавал себя во власть новых надежд. Его маленькие живые глазки загорелись, как угольки, а озабоченные складки на лице уступили место улыбке. На Марианну этот заразительный энтузиазм подействовал как тонизирующее средство, вызвав взрыв радости. Невольный порыв бросил ее на шею друга.

— Аркадиус! Вы просто чудо! Я знала, что ваше появление принесет надежду и желание бороться! Благодаря вам я верю теперь, что не все потеряно, что нам, может быть, удастся спасти его!

— Может быть? Почему может быть? — расщедрился Жоливаль, у которого арманьяк князя удвоил самоуверенность. — Надо говорить, что мы обязательно спасем его!

— Вы правы, мы спасем его любой ценой! — добавила Марианна с такой решимостью, что Аркадиус, в свою очередь, обнял ее, счастливый увидеть ее наконец снова в хорошем настроении.

Этой ночью, впервые после отъезда из Парижа, Марианна спала, не испытывая тягостного ощущения подавленности и беспомощности, охватывавшего ее к концу дня. К ней вернулась вера в будущее, и она теперь знала, что даже вдали от Парижа, даже находясь в изгнании, отныне она сможет действовать хотя и через посредника, но в пользу Язона. И это было самой утешительной из ее мыслей.

Когда утром Жоливаль отправился в Париж, с бодростью, делавшей честь его выдержке и рыцарским качествам, он увозил, кроме письма Марианны Аделаиде, все вернувшиеся надежды его молодой подруги. Взамен он оставил за собой женщину, которая вновь обрела вкус к жизни.

Последующие дни были для Марианны периодом благотворного вдохновения. Уверовав в, успех совместных действий Аркадиуса и Аделаиды, она отдалась очарованию маленького курортного городка, предоставив часам на башне Кикангронь спокойно отсчитывать время. Она даже нашла своеобразное удовольствие, наблюдая за гораздо более вольготной, чем в Париже, жизнью домашних Талейрана.

С утра до вечера она слышала смех и пение маленькой Шарлотты, которая, казалось, задалась целью вернуть молодость строгому г-ну Феркоку, заставляя его больше заниматься играми и вылазками на природу, чем латынью или математикой.

Каждое утро Марианна с интересом наблюдала за отъездом князя на купание. По местной моде он располагался в закрытом портшезе, после того как надевал невероятное количество всевозможных фланелевых и шерстяных шалей, превращавших его во что-то вроде огромного забавного кокона.

Что ничуть не мешало ему одеваться как все, когда ритуал был полностью выполнен. И никого не волновал вопрос о режиме и диете, когда общество собиралось за столом, — Марианна все трапезы разделяла с друзьями, — чтобы попробовать чудеса, которые Карему удавалось создавать в очень скромных условиях, приводивших его каждое лето в состояние непрерывной ярости, утихавшей только при возвращении в роскошные кухни Валенсея или особняка Матиньон.

Глухой брат Талейрана — Бозон, старомодный и совершенно непоследовательный, потому что не понимал половины того, что ему говорили, сдержанно ухаживал за Марианной.

Его ухаживание, впрочем, носило очень прерывистый характер. Бозон большую часть времени проводил с погруженной в воду головой, в надежде покончить со своей глухотой.

Послеобеденное время проходило в прогулках в карете с княгиней или в чтении с князем. Ходили в Сувиньи, это Сен-Дени герцогов Бурбонских, восхищаться аббатством и его гробницами, по лесистой равнине Бурбоннэ, где громадные белые быки усыпали луга, поросшие деревьями и обсаженные живыми изгородями. Бесконечно мягкая погода дарила этой могучей и богатой земле радость безмятежного расцвета. И даже ребяческая болтовня г-жи де Талейран казалась Марианне разумной и успокаивающей в этом просвете среди черных интриг, в которых она погрязла.

С Талейраном Марианна читала, как он ей заявил, «корреспонденцию»г-жи Деффан, которая очень развлекала князя, ибо напоминала ему «…первую молодость, выход в свети всех тех особ, которые тогда представляли высшее общество». И молодая женщина с изумлением и восхищением погружалась вместе с ним в тот очаровательный и фривольный XVIII век, в котором ее родители пережили свою любовь.

Часто, впрочем, чтение завершалось беседой, когда князь с удовольствием делился со своей юной приятельницей сохранившимися воспоминаниями о той супружеской паре, «самой прекрасной и гармоничной»— , которую он хорошо знал, а она, их дочь, знала так плохо. За его словами, необыкновенно проникновенными и нежными, перед Марианной вставал образ ее матери, очаровательной блондинки в белом муслиновом платье, прогуливающейся с длинной, увитой лентами тростью в руке по аллеям Трианона или сидящей в глубоком кресле в углу у камина в своем салоне, ласково принимая гостей, спешивших к ней на «чай по-английски», который она умела сделать уютным и привлекательным даже для пятидесяти человек. Затем Талейран заставлял на мгновение воскреснуть Пьера д'Ассельна и его гордое правило жизни, посвященной двум страстям: безграничной преданности королю и пылкой любви к жене. И тогда в представлении Марианны оживал воинственный портрет с Лилльской улицы, вызывая вместе с восхищением некоторую ревность, вернее зависть.

«Пережить такую любовь, — думала она, слушая своего друга. — Любить так и затем умереть вместе, даже если это потребовалось, среди потоков крови и ужаса эшафота! Но прежде — несколько лет, хотя бы несколько месяцев немыслимого счастья!»

Ах, как она понимала этот порыв ее матери, когда она, видя своего супруга арестованным, гордо отстояла право следовать за ним на смерть, даже не подумав о ребенке, которого она оставила позади себя, чтобы прожить свою любовь до конца! Она сама на протяжении бесконечных ночей после драмы в Пасси тысячу раз думала, что не переживет Язона.

Она представляла десятки трагических концов ее несчастливого романа. Она видела себя вырывающейся из толпы и бросающейся под пули в момент смертельного залпа, если Язон получит право на смерть солдата, или перерезывающей себе горло у подножия эшафота, если его посчитают обычным преступником. Но теперь, когда Жоливаль вернул ей надежду, она устремила всю свою волю на достижение этого счастья, которое, однако, с таким упорством избегает ее. Пережить любовь с Язоном, испить ее до последней капли, а потом пусть хоть весь мир рушится!

Так уплывали дни, и ничто не нарушало их безмятежного течения, но, по мере того как новый рассвет прибавлялся к ушедшим, Марианна ощущала возвращение ее нервозности.

Она поджидала курьера, присматриваясь даже к поведению Талейрана, надеясь угадать, не проскользнуло ли что-нибудь о деле Бофора в полученной им почте.

Однажды утром Марианна отправилась на небольшую прогулку в компании с князем по тенистой дороге, идущей над прудом у замка. Из-за больной ноги пешие прогулки Талейрана были всегда кратковременными, но погода стояла такая хорошая, утро такое ясное и свежее, что желание пройтись оказалось непреодолимым у обоих. Поле благоухало сеном и тимьяном, небо было белое от голубей, круживших над тремя серыми башнями замка, а достойное платья феи серебряное зеркало пруда отливало цветами радуги. Князь и молодая женщина потихоньку шли над водой, бросая хлеб уткам и забавляясь отчаянным кряканьем мамы-утки, пытавшейся собрать свой неугомонный выводок, когда показался бегущий к ним лакей с чем-то белым в руке.

— Прибыл курьер, э? — сказал Талейран с неуловимой досадой. — Очевидно, что-то срочное, раз он так бежит!

Оказалось два письма: одно — Талейрану, другое — Марианне. Письмо князю, с печатью императора, заставило его удивленно поднять брови, а молодая женщина схватила свое, на котором она узнала причудливые каракули, отличавшие почерк Жоливаля. Она лихорадочно сломала печать с дроздами всезнающего дворянина и проглотила составляющие письмо несколько строк. Они вызвали у нее возглас отчаяния. Аркадиус сообщал, что миссис Аткинс покинула свое жилище на Лилльской улице, отправившись «в деревню», в какую именно — неизвестно, и как раз в тот день, когда Аделаида вернулась в фамильный особняк. Что касается регистрационной книги Венсенского замка, в ней не оказалось других следов пребывания Франсиса Кранмера в государственной тюрьме, кроме вырванного листа. Те, кто поклялся погубить Язона и подорвать франко-американские отношения, по-видимому, не оставили ничего на волю случая С глазами, полными слез, Марианна нервно скомкала в руках письмо Жоливаля, как вдруг услышала брюзжание своего спутника:

— Зачем ему нужен я, чтобы открыть эту дрянную колонну? Вот что обязывает меня прервать лечение! И я совсем не чувствую желания возвращаться в Париж, э?

Но из всего, что он сказал, Марианна схватила только три слова, последние.

— Возвращаться в Париж? Вы поедете?

— К сожалению, да! Я должен быть там к 15 августа.

Это, вы знаете, день рождения императора. Так вот, на сей раз, чтобы придать этому празднику больше блеска, его величество решил торжественно открыть колонну во славу Великой Армии, которую он повелел воздвигнуть на Вандомской площади из бронзы почти 1250 пушек, захваченных под Аустерлицем. Не знаю, можно ли считать это торжественное открытие такой уж блестящей идеей. Оно не доставит большого удовольствия новой императрице, ибо добрая половина вышеупомянутых пушек — австрийские. Но императору так понравилась отлитая в древнеримском стиле статуя, которая украсит вершину колонны, что он хочет, мне кажется, заставить всю Европу восхищаться ею.

Между тем Марианна была очень далека от того, чтобы заинтересоваться колонной на Вандомской площади. Она даже забыла о простых правилах вежливости, сухо прервав разглагольствования князя:

— Если вы возвращаетесь в Париж, увезите меня с собой!

— Чтобы я отвез вас, э? Но зачем?

Вместо ответа она протянула ему письмо Жоливаля, которое Талейран прочитал медленно и внимательно. Когда он закончил, глубокая складка прорезала его лоб, в то время как он, не говоря ни слова, вернул письмо Марианне.

— Мне надо вернуться, — начала она после недолгого молчания охрипшим голосом, — Я больше не могу оставаться здесь, в тишине, в укрытии, когда над Язоном сгущаются тучи. Я… я думаю, что сойду с ума, если останусь! Позвольте мне уехать с вами!

— Вы же знаете, что не имеете права это сделать, так же как и я — взять вас с собой! Вы не боитесь осложнить дело Бофору, если император узнает, что вы ослушались его?

— Он не узнает. Я оставлю здесь моих людей и весь багаж и прикажу запереть мою комнату, говорить, что я лежу в постели, больная… и не хочу никого видеть! Это не вызовет удивления: до вашего приезда я вела такую жизнь! Местные, безусловно, считают меня немного не в себе! Я уверена, что при Гракхе и Агате никто не переступит мой порог и не раскроет обман. В это время я вернусь в Париж под видом… точно, под видом мужчины! Я сойду за одного из ваших секретарей!

— А где вы остановитесь в Париже? — возразил князь по-прежнему с нахмуренным лбом. — За вашим домом, вы это знаете, наблюдает полиция. Если вы в него войдете, будете немедленно арестованы!

— Я думала… — начала Марианна с внезапной робостью.

— Что я дам вам приют у себя? Я тоже, черт возьми, вначале подумал об этом, но это невозможно. На улице Варенн вас знают все, и я не уверен в каждом. Вы рискуете оказаться преданной, и это повредит и вашим делам, и… моим! Должен вам напомнить, что я не в лучших отношениях с его величеством, хотя он и приглашает меня на открытие его колонны!

— Тем хуже для меня! Отправлюсь куда-нибудь, например в гостиницу.

— Где ваш маскарад не выдержит и часа? Это безумие, друг мой! Нет, мне кажется, у меня есть лучшая идея. Идите готовиться в дорогу. Мы покинем Бурбон сегодня вечером, когда стемнеет. Я достану вам мужскую одежду, и вы до приезда в Париж будете моим юным секретарем. А там я вас провожу, но… это потом, вы сами увидите! Бесполезно говорить об этом сейчас! Все-таки с собой возьмите одно-два платья.

Вы… действительно готовы совершить такое безумие?

— Готова! — подтвердила Марианна, порозовев от радости получить поддержку, на которую она едва смела надеяться. — Мне кажется, что, находясь близко от него, мне повезет и я смогу помочь ему.

— — Это ему повезло, — вздохнул с полуулыбкой князь, — что его так любят!.. Идем, Марианна, видно, так уж суждено, что я не могу вам ни в чем отказать! И затем, может быть, действительно будет лучше находиться поближе к месту действия. Кто знает, какая возможность представится?

Вдруг вы сможете ею воспользоваться. А теперь вернемся!

Вперед!.. Да что вы делаете? — вскрикнул он, тщетно пытаясь вырвать руку, которую Марианна с признательностью поднесла к губам. — Разве вы мне не как дочь? И я пытаюсь вести себя как настоящий отец, вот и все. Но я спрашиваю себя, что бы сказал об этом ваш!

Рука об руку прихрамывающий князь и молодая женщина медленно пошли по дороге, оставив пруду общество уток и голубей.

11 часов пробило на башне Кикангронь, когда кучер Талейрана пустил лошадей на штурм дороги в Париж. Едва карета тронулась с места, как Марианна подняла глаза к окну своей комнаты. Из-за закрытых ставней пробивался желтый свет ночника, как и все вечера после ее приезда. Никто не мог себе представить, что он освещает нетронутую кровать посреди опустевшей комнаты. Агата и особенно Гракх получили строгие указания, и было, кстати, довольно трудно усмирить пылкого юношу, не желавшего отпускать свою дорогую хозяйку одну в опасную авантюру без помощи его могучей особы. Марианне пришлось пообещать позволить ему приехать в самый кратчайший срок и в любом случае вызвать при малейшем признаке опасности.

Ночные поля начали проплывать за окнами кареты, чье покачивание вскоре восторжествовало над молодой женщиной. Она заснула, положив голову на плечо Талейрана, и ей приснилось, что она совершенно одна, голыми руками открывает перед Язоном двери тюрьмы…

ГЛАВА IV. ПОКЛОННИК КОРОЛЕВ

Когда Марианна в сопровождении Талейрана проникла в дом, там было темно и тихо. Вооруженный канделябром невозмутимый лакей в строгой коричневой ливрее довел их по широкой мраморной лестнице с очень красивыми позолоченными перилами из кованого железа до площадки второго этажа, с которой открывался большой кабинет, до того заполненный мебелью, картинами, книгами и всевозможными произведениями искусства, что Марианна и ее спутник с трудом обнаружили там тяжеловесную фигуру плешивого шотландца Кроуфорда.

— Во времена, когда я жил в этом доме, — заметил князь тоном, которому он старался придать немного веселости, — здесь была моя библиотека. Кроуфорд превратил ее в святилище совсем другого порядка.

В неярком свете нескольких канделябров изумленная Марианна смогла разобрать, что почти все картины и скульптуры представляли одно и то же лицо. В бронзе, на холсте, в мраморе — повсюду было очаровательное гордое лицо Марии-Антуанетты, смотревшее на новоприбыпших. Мебель тоже должна была составлять часть обстановки Малого Трианона и почти все предметы, заполнявшие комнату: табакерки, веера, платки, переплеты — носили или герб, или монограмму государыни. В золотых рамках несколько записок, начертанных ее рукой, чередовались на обтянутых серым шелком стенах с портретами и миниатюрами.

В то время как Талейран по-американски пожимал руку Квентину Кроуфорду, тот грустно улыбнулся, заметив явное удивление, с которым Марианна осматривалась вокруг. Его резкий голос со следами шотландского акцента с силой подтвердил:

— С того дня, как я имел честь быть ей представленным, я боготворю королеву — мученицу. Я сделал все возможное, чтобы вырвать ее у врагов и вернуть ей счастье. Теперь я чту ее память!

Затем, поскольку Марианна, озадаченная удивительной страстью, дрожавшей в голосе старого человека, не знала, что сказать, он добавил:

— Ваши родители умерли за нее, и к тому же ваша мать была англичанка. Мой дом будет для вас неприкосновенным убежищем, ибо всякий, кто попытается забрать вас отсюда или повредить вам, не успеет этим похвалиться!

Он показал на стол с громадными пистолетами и лежавший поперек кресла тяжелый старинный мушкет, чья сияющая сталь подтверждала тщательный уход за ним и готовность в любой момент к действию. Правда, было что-то мелодраматическое и театральное в приеме Кроуфорда, но Марианна не могла не найти в нем некое величие и неоспоримую искренность: этот человек скорее даст убить себя» чем предаст свою гостью.

Взволнованная и растроганная, она смогла все-таки найти несколько учтивых слов благодарности, но он оборвал ее.

— Не за что! Кровь ваших родителей и дружба князя вдвойне подтверждают, что вы находитесь у себя. Прошу, моя жена ждет вас.

По правде говоря, Марианна не была в восторге, когда, приближаясь к Парижу, Талейран сказал ей, что рассчитывает на гостеприимство Кроуфорда. У нее осталось странное и немного смущающее впечатление от увиденной в ложе князя в тот вечер необычной пары. Особенно от женщины, одновременно интриговавшей ее и немного пугавшей. Ей было известно, что, прежде чем вступить в брак, морганатический, с герцогом Вюртембергским, затем англичанином Сюливеном и, наконец, Кроуфордом, она провела первые годы своей жизни в Лукке и не могла не знать семью Сант'Анна… Но особенно на нее подействовала тяжесть мрачного взгляда Элеоноры Кроуфорд, долго не отпускавшего ее в зале «Комеди Франсез». Взгляда, несомненно, оценивающего и полного любопытства, который трудно было посчитать дружеским. Именно из — за этого взгляда она испытывала невольную робость, когда 14 августа вечером карета Талейрана остановилась во дворе старого особняка Креки на улице Анжу-Сент-Оноре, очаровательного жилища прошлого века, которое двумя годами раньше было еще резиденцией Талейрана, тогда как богач Кроуфорд жил с 1806 года в особняке Матиньон. Обмен был совершен отчасти по личным мотивам — Матиньон был слишком велик для семьи Кроуфорда, — отчасти в связи с приказом императора, который хотел видеть своего министра внешних сношений в соответствующем его положению доме, по всем пунктам, кстати, отвечавшем вкусам вышеупомянутого министра.

Однако Талейран сохранил некоторую нежность к своему бывшему жилищу на улице Анжу, и он не смог бы понять внутреннее сопротивление Марианны необходимости остановиться здесь, под присмотром людей, являвшихся одними из его самых старых и самых верных друзей. Он объявил, что Элеонора, некогда бывшая его любовницей, прежде чем стать любовницей несчастного графа де Ферсана, представляла квинтэссенцию очарования XVIII века, в котором для него воплощалась прелесть навсегда невозвратимой жизни. И это несмотря на то что она начала свою бурную карьеру на подмостках театра, где она проявила талант танцовщицы. Правда, надо признать, что дипломат всегда обожал танцовщиц.

Послушно стараясь думать только о постели, которую ей сейчас предложат и в которой она чувствовала острую необходимость, Марианна проследовала за хозяином в соседний салон, где, освещенная целым пучком длинных розовых свечей, миссис Кроуфорд вышивала ковер. В черном муаровом платье, в белом муслиновом чепчике, гармонировавшем с завязанной по старинной моде косынкой на еще красивой груди, на которую спускались локоны высоко зачесанных серебристых волос, хозяйка дома настолько напоминала портрет королевы, что Марианна замерла на пороге, захваченная этим видением, словно она оказалась перед призраком.

Но сходство закончилось на этом первом впечатлении, ибо обратившиеся к вошедшей черные глаза и красная дуга немного Жесткого рта не принадлежали Марии-Антуанетте, равно как и значительно более хрупкая, короткая талия и руки, казавшиеся худыми и костлявыми, несмотря на черные кружевные митенки и покрывавшие их великолепные бриллианты.

— А вот и наша беглянка! — сказала Элеонора Кроуфорд, вставая и подходя к Марианне. — Я счастлива увидеть вас, дорогая, и хочу, чтобы вы считали этот дом своим.

Вы можете уходить и приходить, когда вам заблагорассудится, и, хотя у нас и мало слуг, мы полностью доверяем каждому.

Ее голос, великолепное контральто, в котором еще слышался тосканский акцент, был низкий и теплый, удивительно проникновенный. Он звучал как у настоящей артистки.

— Вы очень добры, сударыня, — сказала Марианна, не зная, как поздороваться, и ограничиваясь улыбкой и легким поклоном. — Я только сожалею, что приношу вам беспокойство и, возможно, подвергаю риску…

— Но, но, но! Кто говорит здесь о риске? Мы подвергались риску всю нашу жизнь, Квентин и я, а этот, если он существует, слишком ничтожный, чтобы сравнивать. Я надеюсь, впрочем, что ваши неприятности не продлятся долго и вы вскоре вернетесь в свое жилище. Ведь вы же должны были провести только лето на водах? А осенью вы будете уже у себя. В ожидании поживете у нас, а сейчас поужинайте с дорогим князем. Вы в этом очень Нуждаетесь. Затем я покажу вам вашу комнату.

Ужин, сервированный ввиду позднего времени на месте, состоял из великолепной рыбы, молочных блюд и любимого Талейраном превосходного сыра бри, орошенных умело подогретым старым бургундским.

Но усталость обоих гостей, довольно заметная, не способствовала поддержанию разговора. Он оживился, только когда Кроуфорд заявил, словно речь шла о чем-то незначительном:

— Похоже, что Шампаньи передал послание Армстронгу.

Талейран поднял бровь, тогда как Марианна сразу вырвалась из своей полудремоты при одном имени американского дипломата.

— Послание, э? — сказал князь. — И о чем в нем говорится?

— Откуда же я могу знать? Все, что стало мне известно, — это существование письма из министерства внешних сношений… и также, что лоб посла стал не такой хмурый после этого письма, посланного… 5 августа, мне кажется.

— Не такой хмурый? Что вы имеете в виду под этим, Кроуфорд? Не значит ли это, что император решил проявить снисходительность в отношении дела Бофора? Возможно, он будет просто-напросто отпущен…

— Не рассчитывайте на это! Дело невозможно приглушить. Матрос Перес, откровенно говоря, слишком осведомленный в высокой политике для невежественного моряка, заявляет, что Бофор решил сделать остановку в Портсмуте, чтобы продать часть шампанского, и на основании Миланского декрета он требует, как награду за свой донос, треть груза. Достойно, кстати, удивления констатировать, какой широкий отклик получило среди заинтересованных служб это дело, которое в принципе должно храниться в тайне. И я спрашиваю себя, что думает об этом император.

— Именно это и следовало бы узнать! — воскликнул Талейран, вставая из-за стола и нетерпеливо хлопая ладонью по скатерти. — По правде говоря, все это смахивает на басню, и слишком много говорят о матросе Пересе! Не бойтесь, Марианна, — добавил он, заметив, что молодая женщина побледнела и в ее внезапно расширившихся глазах засверкали слезы, — я попытаюсь увидеть его величество, а если это не удастся, напишу ему. Пришло время услышать голос и порядочных людей! А пока идите спать, дитя мое, ибо вы уже не держитесь на ногах. Хозяйка позаботится о вас, а я завтра утром предупрежу ваших о вашем присутствии здесь.

Это было подлинно так. Марианна держалась из последних сил. И в то время как князь Беневентский направился домой, она покорно позволила Элеоноре Кроуфорд отвести себя в прелестную, обтянутую розовым комнату на третьем этаже. Два окна выходили в сад, красотой напоминавший сад Марианны.

Миссис Кроуфорд ловко постелила постель и зажгла ночник с ароматным маслом на столике у изголовья.

— Немного ромашки вам будет кстати, — сказала она. — Помочь вам раздеться?

Марианна сделала отрицательный знак и поблагодарила усталой улыбкой. Теперь ей хотелось поскорее остаться одной, но хозяйка, похоже, не торопилась ее оставить. Она прошлась по комнате, поправила цветы в вазе, убедилась, что занавеси легко скользят, переставила с места на место кресло, словно хотела бесконечно продлить их тет-а-тет. Чувствуя, что ее нервы на пределе, Марианна уже готовилась проявить величайшую невежливость и попросту попросить ее уйти, когда миссис Кроуфорд внезапно повернулась к своей гостье и посмотрела на нее с замешательством и состраданием.