Катрин (№1) - Любовь, только любовь

Услышав вздох Катрин, он вскочил на ноги и перебежал через комнату, все еще держа ложку в руке. Он с беспокойством склонился над ней, но его взгляд потеплел, а две глубокие морщины по обе стороны рта раздвинулись в улыбке, когда он понял, что глаза ребенка не только широко открыты, но наконец-то и видят.

— Чувствуешь себя лучше, а? — прошептал он, опасаясь, что громкий голос может повредить девочке. Она улыбнулась ему в ответ и сказала:

— Где я? Где мама?

— Ты в моем доме. Твоя мать недалеко. Она скоро придет. А что до того, как ты сюда попала, то это довольно длинная и запутанная история, с которой можно подождать, пока ты совсем не поправишься. Сейчас важно отдохнуть я набраться сил. Через минутку суп будет готов.

Он вернулся к очагу и наклонился над котелком. На задымленной стене возникла причудливая тень, но Катрин больше не боялась. Она старалась понять, как она оказалась в этом подвале и почему Барнаби превратился в ее сиделку, но мысли еще беспорядочно путались в ее голове. Свернувшись калачиком, она закрыла глаза и вскоре крепко уснула.

Только Барнаби закончил снимать пену с супа, как наверху лестницы, которая вела к узкой маленькой двери, появилась женщина.

Она была молода и могла бы быть красивой, если бы ее кожа не была такой темной, а костюм столь странным;

Ее гибкое, стройное тело облегало некое подобие платья из грубого холста. Оно было стянуто куском шерстяной в красную и желтую полоску ткани, обернутым вокруг бедер. Что-то вроде шали на плечах защищало ее от холода, а темноволосую голову покрывало сооружение, похожее на тюрбан из скрученных полосок материи, один конец которой проходил у нее под подбородком. Две тяжелые, толщиной в детскую руку, темные, как ночь, косы свисали из-под тюрбана сзади.

Проснувшаяся Катрин с удивлением взирала на это странное создание. Лицо женщины было таким смуглым, что, когда она улыбалась, ее зубы сверкали ослепительной белизной. Катрин отметила тонкие черты лица и великолепные черные глаза. Барнаби вместе с ней подошел к постели Катрин.

— Это Черная Сара, — сказал он. — Она знает больше тайн, чем любая колдунья. Это она ухаживала за тобой, и весьма успешно! Что думаешь, Сара?

— Она поправилась, обрела душу, — сказала женщина. — Все, что ей теперь нужно, — это покой и хорошая еда.

Ее тонкие бронзового цвета руки прикоснулись к щекам, лбу и запястьям девочки, двигаясь быстро и легко, как летящие птицы. Сара села на пол возле кровати, обхватив колени руками, задумчиво глядя на Катрин. Между тем Барнаби натянул свой увешанный ракушками плащ и подобрал посох.

— Побудь здесь немного, — сказал он женщине. — Сейчас время мессы в Сен-Оппортьюне, и я не хочу ее пропустить. Там на службе собираются все жестянщики округи, а они наверняка будут щедро подавать милостыню.

Барнаби ушел, предложив Саре отведать супа и накормить больную.

На следующий день, после глубокого спокойного сна, Катрин услышала от своей матери историю о том, что случилось на мосту Менял после смерти Мишеля. Страх, что огонь распространится дальше, помешал толпе поджечь дом Легуа. Вместо этого они полностью разграбили его. Узнав об этом, Гоше Легуа срочно вернулся из ратуши. Его уговоры и упреки еще больше подзадорили толпу, которая после ухода Кабеша вышла из подчинения и бесчинствовала еще сильнее. Недовольство, вызванное холодным отношением Гоше к гильдии мясников, обернулось местью. Несмотря на слезы и мольбы его жены, к которым присоединились Ландри и его отец, они повесили Гоше Легуа на его собственной вывеске, а затем бросили тело в реку. Тогда Жакетт вместе с потерявшей сознание Катрин, которую нашел и спас Ландри, укрылись в доме Пигассов. Но и тут разъяренная толпа стала угрожать Жакетт и ее дочерям, и тогда с помощью Барнаби, за которым, к счастью, сбегал Ландри, они снова бежали. Сначала вдоль реки, а затем узкими улочками бедная женщина со своим странным спутником добрались до безопасного дома Барнаби у Великого Двора Чудес. С тех пор она там и осталась, ухаживая за дочерью и пытаясь оправиться от пережитого ею ужасного испытания. Убийство Гоше было жестоким ударом, но критическое состояние Катрин не оставляло ей времени для горя. Ее ребенок был в опасности. К этому вскоре прибавилась новая беда: исчезла Лоиз.

Как потом вспоминали очевидцы, в последний раз ее видели, когда Катрин потеряла сознание, как раз в разгар приступа, и Лоиз держала ее на руках. Затем бросившаяся вперед толпа разлучила их. Ландри подвернулся как раз вовремя, чтобы спасти подругу. Но Лоиз затерялась в разъяренной толпе, которая набросилась на вывеску святой дарохранительницы и разнесла ее на куски. После этого никто не знал, что произошло с Лоиз.

— Она могла упасть в реку, — сказала Жакетт, вытирая глаза, которые вечно казались распухшими от слез, — но тогда Сена вынесла бы ее тело. Барнаби каждый день ходит в морг Гран-Шатле, но не видел ее там. Он уверен, что она жива, и продолжает искать ее. Все, что мы можем сделать, это ждать и молиться…

— Что же будем делать? — спросила Катрин. — Останемся с Барнаби?

— Нет. Как только найдем Лоиз, мы покинем Париж и отправимся в Дижон. Ты же знаешь, что твой дядя Матье торгует там тканями. Вряд ли он откажется приютить своих единственных оставшихся в живых родственников.

Разговор о доме брата, казалось, успокаивал несчастную женщину. Дом принадлежал ее родителям, и она провела там свое детство. Здесь много лет назад она вышла замуж за Гоше Легуа. Это была спокойная гавань, куда ей казалось естественным вернуться в поисках приюта и утешения. Несмотря на благодарность Ракушечнику за великодушие, с которым он ей помог, добрая женщина не могла смотреть без подозрения и отвращения на страшный мир нищих, в который ее так внезапно занесло.

Сара продолжала ухаживать за Катрин. Лечение включало охлаждающие напитки и странное лекарство, которое она считала панацеей и заставляла девочку принимать для восстановления сил. Она упрямо не желала рассказывать, как и из чего оно приготовлено, хотя и объяснила, что вербеновая настойка, которую она также заставляла Катрин постоянно пить, является лучшим лекарством от всех болезней.

Постепенно Катрин и даже Жакетт привыкли к присутствию темнокожей женщины. Барнаби рассказал им ее историю. Сара родилась в одном из цыганских племен, которое жило на острове Кипр. Когда она была еще маленькой, ее схватили турки и продали на рынке в Кандии венецианскому купцу, который увез ее с собой. Сара прожила в Венеции десять лет, там-то она и научилась траволечению. Потом хозяин умер, и ее купил ломбардский ростовщик, который как раз в это время приобрел дом в Париже. Он был жестоким, злобным человеком и постоянно издевался над Сарой. Наконец одной зимней ночью она убежала, и ее подобрал в церкви, где она, дрожащая от холода и голода, нашла пристанище, Майе-Волк, выдававший себя за слепого. Он привел ее в свою лачугу на Дворе Чудес, где она с тех пор и прижилась, приглядывая за хозяйством. Помимо лекарских способностей Черная Сара умела гадать по руке, по внутренностям животных, на картах. Благодаря этому дару ее часто тайно приглашали в какой — нибудь аристократический дом. Блуждая по городу и проникая в такие места, куда немногие могли попасть, Сара узнавала многое о городе и о дворце. Она знала множество бесконечных историй и могла, присев у очага между Катрин и ее матерью, часами сплетничать своим певучим голосом, пока они пили вино с травами, которое она делала лучше всех. Легенды далеких племен, последний придворный скандал — все в одинаковой мере было «зерном» для ее «мельницы». Почти каждый вечер, когда Барнаби возвращался домой, он заставал трех женщин, находящих утешение друг в друге, на своих привычных местах. Тогда и он присаживался к этой странной семье, которую случай или судьба подарили ему, и, в свою очередь, рассказывал новости и слухи из внешнего мира.

Когда спускалась темнота и Королевство Нищих пробуждалось для бурной ночной жизни, только присутствие Барнаби могло разогнать страхи своих гостей. Дело в том, что Великий Двор Чудес, когда туда возвращались его обитатели, становился ужасным местом. И даже закоулок, где жил Барнаби, был далеко не спокойным. От заутрени до того момента, когда трубач возвестит о наступлении рассвета с одной из башен Шатле и стража уйдет от ворот, жуткого вида сброд, вытекая из своих лачуг и заполняя все улицы, сходился на площадь. Эта дикая толпа проводила остаток ночи в криках, пении и пирушках. В это время в Париже было около восьмидесяти тысяч настоящих и мнимых нищих.

По правилам Королевства Нищих все найденное, выпрошенное или украденное в течение дня следовало промотать и поглотить в ту же ночь. После того как весь дневной улов был уложен у ног Короля Нищих, подавался сигнал о начале пира. Целые туши жарились над ревущими кострами, открывались бочонки вина, повсюду кипели котелки с похлебкой, за которыми следили такие же страшные, как ведьмы в сказках, старухи. Вся площадь была усеяна яркими острами и факелами, и страшные тени метались и плясали на руинах стен. Это было окном в жизнь, о которой Катрин знала понаслышке и всегда считала своей фантазией.

Перед самым большим костром, закутавшись в куски материи, на груде камней, как на троне, сидел человек. Бычья шея, посаженная на массивные плечи, треугольное тело, держащееся на коротких крепких ногах, квадратная голова с густой шевелюрой жестких волос, увенчанная выцветшим красным колпаком, широкое лицо пьяницы, на котором сверкали удивительно белые зубы, — таков был облик Машфера — Короля Нищих, суверена шестнадцати парижских «дворов чудес»и Великого магистра всех французских попрошаек. Черная повязка, закрывавшая его левый глаз, который был выколот палачом, служила последним штрихом в этой фигуре из кошмара. Глядя на развлечения своих подданных, он возвышался на груде камней, уперев руки в колени, возле своего знамени — куска сырого мяса, насаженного на пику, — и постоянно прикладывался к кувшинам пива, наполняемым полуобнаженной вакханкой.

Достаточно окрепнув, Катрин каждую ночь выскальзывала из постели и пробиралась к слуховому окошку. Оно вместе с узкой прорезью у двери было единственным источником света в жилище Барнаби. Стоя там на цыпочках, впитывая каждую деталь вакханалии, Катрин узнала очень многое, так как эти пирушки неизменно заканчивались оргиями. Она видела, как парочки, целуясь, катались по земле, никого не стесняясь, вовсе не заботясь о том, чтобы отыскать темный или уединенный уголок. Это зрелище вызывало в ней странное волнение, возбуждение, которое, казалось шло из самых сокровенных глубин ее юного тела.

Если бы Жакетт застала ее за этим занятием, Катрин умерла бы от стыда, но пока, одна в своем темном уголке, она напряженно следила за происходящим. Так она познакомилась с некоторыми из наиболее странных обычаев Королевства.

С широко открытыми глазами она наблюдала посвящение новых женщин в ряды Людей Тьмы. Когда молодая девушка вступала в Королевство Нищих, ее раздевали догола, а затем заставляли танцевать под звуки тамбуринов перед «королем». Если Машфер не хотел брать ее себе, чтобы пополнить ряды и так уже впечатляющего гарема, то желающие могли драться за нее. Победитель же овладевал своим призом здесь же, прямо на глазах у всех…

В первый раз, когда это случилось, Катрин закрыла глаза руками и спрятала голову под одеяло. Во второй раз она осталась на месте, подглядывая через сцепленные пальцы. В третий раз она уже наблюдала церемонию от начала до конца.

Однажды ночью Катрин увидела, как к Машферу привели юную девушку. Она была, очевидно, на год или около того старше ее самой. Когда ее раздели, у нее оказалось неоформившееся, если не считать едва заметных грудей, тоненькое; как ивовый прутик, тело. Тяжелые каштановые косы спускались ей на плечи. Когда девушка начала танцевать, Катрин охватило странное чувство. Как темный силуэт на фоне пылающих огней, стройная черная фигурка раскачивалась и извивалась подобно ожившему пламени, но с такой радостью и самозабвением, что наблюдающая за ней девочка почувствовала зависть. Катрин подумала, что должно быть очень приятно, вот так, обнаженной, танцевать перед пылающим костром. Юная танцовщица была похожа на эльфа или на блуждающий огонек. Все это походило на странную игру.

Когда танец окончился, девушка, тяжело дыша, остановилась, и Машфер сделал знак, который Катрин уже узнавала. Он означал, что он отказывается от девушки. Старая карга, которая привела девушку с собой, сердито пожала плечами и сделала движение, будто собирается увести свою протеже. Как раз в этот момент из толпы выступила страшная фигура — карлик с такими широкими плечами, что казался квадратным. Его покрытое шрамами лицо не нуждалось в обычном гриме и различных трюках, используемых братством нищих. Его распухший красный нос ярко блестел. рот был раскрыт в беззвучном смехе и обнажал зубы, похожие на почерневшие пеньки. Когда он направился к девушке, Катрин невольно вздрогнула от отвращения. То, что последовало дальше, было еще хуже. На этот раз Катрин плотно зажмурила глаза, когда это отвратительное существо бросило девушку на землю и тут же на месте овладело ею. Но она не могла не слышать дикий вопль нищенки, и тогда поняла, почему Барнаби запретил ей даже высовывать нос из дома. Когда она снова открыла глаза, потерявшую сознание девушку уносили под смех и веселые крики толпы. По ее ногам текла кровь…

Катрин начало овладевать беспокойство, что она так долго сидит взаперти. Когда она окрепла, то ощутила непреодолимое желание свободно пробежаться, подышать чистым воздухом у реки и почувствовать на коже теплую ласку солнца. Но Барнаби покачал головой.

— Не раньше того дня, когда ты покинешь Париж, моя красавица. Тебе опасно выходить днем, а тем более — ночью.

Однажды Ландри, который почти каждый день приходил проведать Катрин, вбежал, запыхавшись.

— Я знаю, где Лоиз! — крикнул он, влетев в дверь. Бродя днем, как обычно, по городу, Ландри зашел на рынок Нотр-Дам, чтобы купить требухи, которую его мать хотела приготовить к ужину. Почитая Кабоша, паренек пошел прямо к лавке, в которой торговала мамаша Кабош и где можно было купить потроха разных животных. Та жила в узком грязном доме в одном из наименее привлекательных переулков в округе. Весь первый этаж до тошноты пропах требухой. Днем товар в больших металлических тазах выставлялся перед домом, за ними, рядом с весами, сидела с металлической вилкой в руке сама мамаша Кабош — дрожащая гора желтого жира. Она была знаменита в округе своим отвратительным характером, который унаследовал ее известный всем сын, а также необыкновенной любовью к бутылке.

Подойдя к лавке, Ландри был удивлен тем, что нашел ее запертой и с закрытыми ставнями. Если бы дверь не была полуоткрытой, он подумал бы, что дом необитаем. Вышло так, что нищенствующий монах ордена миноритов в серой рясе, подпоясанной веревкой с тремя узлами, остановился в дверях, разговаривая с мамашей Кабош, чье помятое лицо было едва видно.

— Только немного хлеба для братьев, добрая женщина, — сказал монах, постукивая своей корзиной. — Сегодня праздник Святого Иоанна. Ты, конечно, не откажешь.

— Лавка закрыта, отец, — ответила мамаша Кабош. — Я больна, и еды у меня осталось только для себя. Уходи, отец, и молись о моем здоровье…

— И все же…

Монах настаивал. Несколько проходивших мимо хозяек остановились, чтобы положить подаяние в его корзинку.

— Дом закрыт уже два месяца, отец, — сказали они. — Никто в округе ничего не может понять. А что касается ее болезни, то послушали бы вы, что за псалмы она поет по вечерам. Переработала!..

— Я могу делать, что хочу, — нахмурилась мамаша Кабош, тщетно пытаясь закрыть дверь, так как обутая в сандалию нога монаха была просунута в щель.

— А как насчет вина? — спросил монах, поощряемый женщинами. При этих словах лицо мамаши Кабош под желтым чепцом стало красным, как свекла, и она проревела:

— У меня нет вина! Иди к дьяволу!

— Дитя мое! — запротестовал возмущенный монах, торопливо крестясь.

Тем не менее он не убрал ноги. У дома продавщицы требухи стали собираться люди. Нищенствующий монах, брат Евсевий, был известен в монастыре как наиболее настойчивый сборщик подаяний. Последнее время он болел и не мог делать свои обычные обходы города. Было очевидно, что он намерен наверстать упущенное время.

Эта сцена забавляла Ландри, и он вместе с остальной толпой подошел поближе, сгорая от любопытства узнать, что сегодня победит: знаменитая скаредность мамаши Кабош или же не менее известная настойчивость брата Евсевия. Большинство зевак просто развлекались, но были и такие, кто принялся обсуждать положительные и отрицательные стороны этого происшествия в зависимости от того, чью сторону они поддерживали — церкви или Симона Кожевника. Шум увеличил мужчина, управляющий телегой, которая застряла меж домов в маленькой узкой улочке.

Именно тогда Ландри, взобравшись на камень, чтобы лучше видеть происходящее, случайно взглянул вверх и заметил в единственном верхнем окне дома мамаши Кабош бледное лицо. В одном из кусков промасленной бумаги, вставленной в окно, была дыра, через которую парень смог узнать, кто это был. Обитательница дома высунулась узнать, из-за чего поднялся весь этот переполох. Он помахал рукой и по беглому ответному знаку понял, что Лоиз тоже узнала его. Потом она исчезла. Спустившись с камня и совершенно забыв о требухе, которую он обещал матери купить, Ландри энергично протолкался сквозь толпу и без остановки добежал до дома, где пряталась Катрин. Девочка с восхищением выслушала историю Ландри.

Барнаби выглядел обеспокоенным.

— Я мог бы догадаться, — сказал он. — Она всегда нравилась Кабошу. Возможно, он воспользовался нападением на дом, чтобы захватить ее и увести с собой. Теперь старуха охраняет ее. Будет нелегко отобрать ее у них…

Жакетт Легуа рухнула на камни очага и горько зарыдала, зарывшись головой в юбки. Сара склонилась над ней и, пытаясь утешить, гладила ее густые, едва тронутые сединой, светлые косы. Но все было напрасно…

— Дитя мое… моя нежная овечка, которая хотела сохранить себя чистой для Господа. Он отнял ее у меня… Животное! Чудовище! Увы, увы!

Сердце Жакетт разрывалось от горя. Ни Катрин, онемевшая от этой новости, ни другие, тоже потрясенные, ничего не могли придумать, чтобы утешить ее. В конце концов Барнаби уговорил ее поднять голову, открыв жалкое, красное, распухшее от слез лицо. Потрясенная горем матери, вне себя от ненависти к извергу Кабошу Катрин обвила руками шею Жакетт.

— Легко это или трудно, — сказал Барнаби, — но мы должны освободить Лоиз от Кабоша. Один Бог знает, что за унижения должна терпеть бедная девушка в его руках.

— Но как вы думаете вырвать ее оттуда? — спросила Сара.

— Не в одиночку, конечно! Мамаше Кабош стоит только открыть рот, как ей на помощь бросится целая толпа людей, — те, которые хотят завоевать расположение ее сына, а также и те, кто просто боится вызвать его неудовольствие. Наш единственный выход — Машфер. Только он может помочь нам.

Сара перешла от Жакетт к Барнаби, который стоял, оперевшись на одну ногу, нервно грызя ногти. Она прошептала ему что-то тихим голосом, чтобы никто ничего не расслышал, но все же Катрин, обладающая тонким слухом, уловила сказанное.

— А не рискуем ли мы, ведь Машфер может захотеть получить плату за свою услугу… вполне определенную плату? Особенно если девушка хорошенькая.

— Это риск, на который придется пойти. Я надеюсь, что мы сможем помешать ему. Во всяком случае, если мы хотим сделать что-то, то мы должны действовать. Кого нам нужно сейчас бояться, так это не Машфера, а Кабоша. Должно быть, у Короля Нищих под началом столько же людей, сколько и у Кожевника. Сейчас он должен быть на своем обычном месте, возле Дворца сицилийского короля. Это место, где он обычно попрошайничает. Ты знаешь его в лицо, Ландри?

Парень нахмурился и скорчил гримасу.

— Это тот, который зовет себя Колен-Шелковый Красавчик, человек, весь в нарывах?

— Он самый. Иди и найди его. Скажи ему, что он нужен Барнаби-Ракушечнику, а если он заартачится, скажи, что мне срочно нужна его помощь для того, чтобы «кинуть кости». Запомнишь?

— Конечно.

Ландри надвинул шапку на уши и обнял Катрин, которая прижалась к его руке.

— Я хочу пойти с тобой, — сказала она, — здесь так скучно.

— Не надо, малышка, — вставил Барнаби, — тебя слишком легко узнать. В Париже нет другой такой головки с такими волосами, как у тебя! Достаточно тебе поднять шапочку, как все будет кончено. Кроме того, я бы не хотел, чтобы Машфер вдруг увидел тебя при солнечном свете.

Когда Ландри взбежал по ступенькам и вышел через низкую дверь, Катрин почувствовала острую тоску, глядя, как солнечный луч на мгновение вспыхнул на влажных ступеньках. Там, наверху, должно быть так прекрасно в этот солнечный день! Барнаби обещал, что они покинут Париж, как только отыщут Лоиз. Но, похоже, что этот день придет не скоро. Прежде всего, удастся ли вернуть Лоиз?

Когда девочка думала о Кабоше и своей сестре, она закипала от ярости. Она лишь смутно представляла, что могло произойти с Лоиз, но она была уверена, что ненавидит Кабоша всем сердцем. Он всегда появлялся, когда в ее жизни происходило что-либо ужасное.

Им не пришлось долго ждать. Час спустя Катрин увидела, что Ландри возвращается. Его сопровождал мужчина такой отталкивающей наружности, что у нее не было ни малейшего желания покидать свое место в углу, возле матери, где Барнаби велел ей оставаться. Она часто видела Машфера ночью, когда он руководил весельем своих подданных, но тогда это всегда был полушутливый, полугрубый обряд, который подходил Королю Нищих. Сейчас же он предстал перед ней в роли ничтожества. Человек на костылях, которого она лицезрела сейчас, был на голову ниже Барнаби, из омерзительных лохмотьев выпирал сзади огромный горб, вздымавшийся выше головы, одна нога, обмотанная измазанными гноем тряпками, была подогнута, а то, что виднелось, было похоже на гноящуюся рану. Его сверкающие белые зубы, похожие на волчьи клыки, были специально зачернены, и его рот выглядел, будто в нем не осталось ничего, кроме гниющих обломков. Поблескивал только один глаз, пустую глазницу другого — единственный естественный изъян Машфера — скрывала грязная повязка. На верхней ступеньке Машфер отбросил костыли, выпрямил скрюченную ногу и с ловкостью юноши спрыгнул с лестницы. Катрин едва подавила возглас удивления.

— В чем дело? Парень сказал, что ты хочешь меня видеть.

— Он сказал правду. Послушай, Машфер, мы с тобой не всегда сходились во взглядах, но ты здесь главный, и тебя знают как человека, который никогда не предает своих друзей. Возможно, тебя рассмешит то, о чем я хочу попросить тебя мне помочь… это доброе дело!

— Это что, шутка?

— Нет, послушай…

Барнаби быстро объяснил Машферу ситуацию и уточнил, что именно он хотел бы от него. Тот слушал молча, задумчиво ковыряя свои фальшивые болячки. Когда Барнаби кончил, он только спросил:

— Девушка хорошенькая?

Барнаби незаметно сжал руку Жакетт, чувствуя, что она на грани истерики. Но голос его прозвучал совершенно спокойно, когда он ответил:

— Ничего особенного. Блондинка, но слишком бледная. Не в твоем вкусе… кроме того, ее не интересуют мужчины, только Бог. Она хочет стать монахиней, а ее похитил Кабош.

— Некоторые из них очень хорошенькие, — задумчиво заметил Машфер. — А Кабош сейчас в силе. Идти против него рискованно.

— Только не для тебя. Чего тебе бояться Кабоша? Его власть недолговечна, ты же знаешь.

— Возможно, это и так. Но что я получу с этого дела, кроме побоев?

— Ничего, — коротко ответил Барнаби, — только славу. Я никогда не стал бы просить тебя что-либо сделать за вознаграждение, Машфер. Я скорее бы обратился к своему Королю Ракушек. Тебе наверняка не понравится, если я расскажу Жако де ЛА-МЕРу, что одноглазый Машфер интересуется только прибылью и что он не помог другу?

Это препирательство стало раздражать Катрин, которая хотела, чтобы они скорее перешли к делу. Какая польза от этих всех разговоров, если единственное, что нужно сделать, — это пойти в дом мамаши Кабош и силой забрать Лоиз. Наконец Машфер кончил размышлять. Сидя на нижней ступеньке, он взъерошил волосы, подергал себя за ухо, потом откашлялся и плюнул на пять шагов. Затем встал и сказал:

— Хорошо, я к твоим услугам. Нужно все обсудить и решить, что можно сделать.

— Я знал, что мы можем рассчитывать на тебя. Давай пойдем и выпьем кувшинчик эля. Мы можем податься к Изабо-Сладкоежке и все обсудить там до наступления ночи.

— Сегодня праздник Святого Иоанна, и у костров мы сможем добыть больше денег, чем днем.

Мужчины отправились в таверну на площади, которую держал грубый, неопрятный субъект, умеющий, однако, завлекать клиентов. Жакетт смотрела им вслед круглыми от ужаса глазами, подавляя страстное желание заплакать.

— Как я могу доверить свою дочь такому человеку?

— Главное — вернуть ее, — твердо произнесла Катрин. Сара снова напомнила о себе. Она притянула Катрин и стала гладить чудесные длинные локоны, о которых так заботилась во время ее болезни. Казалось, что цыганка получает почти чувственное удовольствие, трогая тяжелые косы цвета золота, расчесывая и нежно приглаживая их.

— Ребенок прав, — сказала Сара. — Она всегда будет права, особенно в том, что касается мужчин. Она будет достаточно красива для того, чтобы заставить мужчин умирать от любви!

Катрин мрачно уставилась на нее и ничего не ответила. Ей было странно слышать, что она может стать красивой, так как никто никогда не говорил ей об этом. Конечно, люди восторгались ее волосами, а иногда и глазами, но не более того. Даже мальчишки никогда не упоминали о ее красоте. Ни Ландри, ни Мишель. Мысль о смерти молодого человека затмила то радостное удивление, которое вызвали в ней слова Сары. В конце концов, какая разница, красива она или нет, когда здесь нет Мишеля, чтобы смотреть на нее. Он был единственным, для кого она хотела бы быть по-настоящему красивой. Но теперь уже было слишком поздно. Она боролась с желанием заплакать, которое всегда охватывало ее при мысли о нем. Воспоминание о молодом человеке все еще причиняло боль. Это была рана, оставившая заметный шрам в ее душе.

— Мне все равно, красива я или нет, — наконец произнесла она. — Мужчины бегают за красивыми женщинами и обижают их… так сильно!

Несмотря на немой вопрос, возникший в глазах Сары, Катрин не стала ничего объяснять. Она внезапно покраснела, вспомнив ночные сцены, которые видела через слуховое окно, — грубое насилие над красивыми девушками. Глаза Сары следили за ней, как будто эта дочь далеких племен могла читать в душе своей маленькой подружки. Она больше ни о чем не спросила, а просто улыбнулась и медленно произнесла:

— Хочешь ты или нет, но ты станешь удивительно красивой, Катрин, Помяни мои слова. Возможно, даже слишком красивой для того, чтобы жить спокойно. Ты будешь любить только одного человека, но любить страстно. Ради него ты будешь голодать и испытывать жажду, оставишь свой дом. Ты станешь искать его на больших дорогах и проселках, даже не зная, найдешь ли его там. Но все же встретишь его. Ты будешь любить его больше себя, больше, чем кого-либо на земле, чем саму жизнь…

— Не буду! Я никогда не буду так любить мужчину! — возразила Катрин, сердито топнув ногой. — Единственный мужчина, которого я любила, умер.

Катрин осеклась, боясь, что выдала себя тем, что сказала, и опасливо взглянула на мать. Но Жакетт ничего не слышала. Она вернулась на свое место и, перебирая четки, села, чтобы продолжать молитву. Сара схватила руки Катрин, зажала ее ноги коленями и понизила голос до мягкое, настойчивого, успокаивающего шепота.

— Однако это так. Странные вещи написаны на маленьких ручках. Я вижу большую любовь, которая причинит тебе много страданий, однако даст тебе такое счастье, которое знали немногие человеческие сердца. Многие мужчины будут любить тебя и особенно один… О! — Она повернула руки девочки ладонями вверх и тщательно осмотрела их, ее лоб избороздили морщинки. — Я вижу принца… настоящего принца! Он полюбит тебя и будет часто помогать тебе. Но ты полюбишь другого. Я вижу его! Он молод, красив, благородного происхождения… но жестокий, очень жестокий! Ты будешь часто раниться о колючки его сердца, но кровь и слезы — это те кирпичики и раствор, из которых и создается любовь. Ты будешь искать этого человека, как собака ищет своего хозяина. Ты последуешь за ним, как гончая следует за запахом большого оленя. У тебя будут слава, богатство, любовь, все… Но ты дорого заплатишь за это. А потом… Как странно! Ты встретишь ангела!

— Ангела? — повторила Катрин, открыв рот. Сара отпустила руки девочки. Она выглядела очень усталой и старой, но ее глаза, которые, казалось, видели далеко за мрачные стены, сияли, будто в них зажглось множество свечей.

— Ангела! — повторила она в экстазе. — Ангела-воителя, несущего пламенеющий меч!..

Чувствуя, что Сара унеслась куда-то далеко, куда нельзя было последовать за ней, Катрин легонько встряхнула ее руку, чтобы вернуть назад, на землю.

— А ты, Сара? Ты вернешься на свой остров в далеком синем море?

— Я не могу читать книгу судеб для себя, моя прелесть. Дух запрещает это. Но некогда одна старуха сказала мне, что, хотя я покину свою страну навсегда, я снова найду свой народ. Она сказала, что родные племена придут за мной.

Барнаби вернулся в хорошем настроении.

— Ну, — сказал он, — план готов, и все решено. Как только подвернется благоприятный случай, мы вырвем Лоиз у Кабоша.

— Зачем ждать? Почему не сегодня ночью? — воскликнула Жакетт. — Разве она не достаточно долго ждала? Разве я тоже не жду?

— Успокойся, женщина, — сказал Барнаби грубовато. — Нам надо все сделать так, чтобы самим уцелеть. Сегодня ночью в честь Святого Иоанна будут жечь костры. Самые большие из них будут перед дворцом и на набережной. В городе ничего нельзя будет сделать, всего только в нескольких ярдах от ближайшего костра. Да и людей, которые придут посмотреть на костры, будет много. Кроме того, Кабош — капитан на Шарантонском мосту. В его распоряжении люди и оружие. Он сейчас могущественнее, чем когда-либо. В любом случае надо подготовиться получше. Когда мы выполним наш план, город станет для нас опасным. Кабош будет искать нас везде. Даже во Дворе Чудес, где у него есть шпионы. Как только мы найдем Лоиз, нам нужно убираться из Парижа.