Тайный сыск царя Гороха (№5) - Дело трезвых скоморохов

– Да купец Обмылкин с приказчиками, начал было мне тут нрав проявлять, тебя к ответу требовать… Да я ему быстро заворот дала, впредь в отделении глотку драть не будет!

– Заколдовали?!

– Самую чуточку… – несколько смутилась бабка. – Поменяла голос с мужского на бабий. Он и теперича орать горазд, да только то-о-ненько так, что самому стыдобственно…

– Бабушка! Вы же слово давали! Мы сколько разбирали с вами противозаконность и неэтичность применения колдовства против…

Яга молча сунула мне под нос толстенную девичью косу, соломенного цвета, в метр длиной, с атласной жёлтой лентой. Так… значит, проблемы пошли колесом по второму кругу. Я тихо опустился на скамью, достал из планшетки блокнот и приготовился записывать.

– Дочь купеческая по вечеру в хоромы отцовские не вернулась. Зовут Глафирой Потаповной, росту среднего, весу крупного, одета сословию соответственно. Заявление от батюшки ейного, горлопана, я самолично приняла. Ныне стрельцы его до дому провожают, по спине хлопают, успокоения ради. Почерк преступления всё тот же – девицы нет, коса вот она.

– Откуда коса? – уточнил я, доподлинно зная, что она ответит.

– Знамо дело, у Митеньки из-под подушки выдрала, – ровно кивнула бабка. – Он-то спит, аки младенец нетронутый, а я, старая, решилась своим умом следственную версию проверить – вот и нашла…

– Что ж, – задумчиво протянул я, – по крайней мере, теперь точно известно, что Митька ни при чём. Кто-то дважды подставил его, извращённо, но однообразно. Законный вопрос: кому он так помешал?

– Не о том думать надо, а как мальчишечку нашего от обвинений облыжных уберечь. Не ровён час, Брусникины с Обмылкиными у отделения столкнутся да бедами своими взаимно поделятся – шуму буде-э-эт…

– Согласен, – решился я, – завтра же утром собственной рукой подпишу этому обормоту приказ об увольнении в отпуск. Пусть отправляется к маменьке на деревню, а мы уж тут сами как-нибудь…

– И то верно, – согласилась Яга, – пущай девкам тамошним тесто немецкое на уши вешает, от греха подальше. А то ить когда он меня едва ли не при всём честном народе…

– Там был только я.

– Ни за что ни про что холерой обозвал…

– Холерическим психотипом.

– …Вот и поглядим, какими словами он теперича маменьку свою родную накроет. А Кнута Гамсуновича я впредь за переводы книжек таких оскорбительных и на порог не пущу!

В результате мы ещё на часик задержались у самовара. Я – безуспешно выгораживая психологию как науку. Бабка – убеждённая, что раз она без «энтого дела» жизнь прожила, так и неча под старость лет из неё дуру делать. А у Митьки, надо признать, в последнее время это лихо получается…

Остаток ночи прошёл спокойно. Обеспокоенный моей вчерашней выходкой, петух демонстративно устроился на заборе и орал, раскинув в стороны крылья, как революционный матрос на расстреле. Я проявил редкостную силу воли, приветливо помахал ему в окошко и, зевая, спустился вниз. Пернатый злодей впал в глубокую задумчивость, свесив набок гребешок и распахнув клювик…

После завтрака я приказал построить личный состав во дворе отделения. Еремеев насобирал около двух десятков стрельцов. Яга торжественно уселась на крылечке, и действие первое началось:

– За проявленное в ежедневной борьбе с бандитизмом мужество и отвагу, за успешное выполнение особо опасных заданий и непосредственное участие в задержании наиболее крупных преступников младший сотрудник Лобов Дмитрий Степанович премируется пятью рублями и кратковременным отпуском на родину!

– Ура-а-а! – завистливо грянули стрельцы. Я снял фуражку и кивнул:

– Вольно! Всем разойтись, продолжая службу согласно дневному расписанию. Митя, деньги и увольнительный лист получишь у кота Василия. Отправляться можешь хоть сейчас. Бабушка, дайте ему пару бутербродов в дорогу.

– Но… это… как же, Никита Иванович, – неуверенно хлопая ресницами, стушевался наш герой. – Какой такой отпуск, за что?!

– Как это какой? Тот самый! Ты мне заявление писал? Вот мы, посовещавшись, и решили твою просьбу удовлетворить.

– Дык… а это я писал?!

– Нет, Лев Толстой! – как можно строже рявкнул я, доставая из планшетки мятый лист бумаги с Митькиными каракулями. – Зачитываю: «Начальнику и сыскному воеводе… истомилось сердечко ретивое… картины детства голоштанного… явите отсель сострадание христианское… извечно ваш… Дмитрий Лобов». Просил – получи! Поздравляю, заслужил, маменьке привет и от лица отделения устная благодарность за хорошее воспитание сына.

– Но я… нельзя же… дело ведь важное, запутанное, а косу-то ейную всё одно у меня за пазухой обнаружили! Чё ж я, в сей тяжкий для Отчизны час в деревне сиднем сидеть буду?!

– Сотник Еремеев, возьмите четверых ребят и под ружьём сопроводите нашего товарища за ворота города, – вежливо, но твёрдо попросил я. – Бедняга от радости совсем ум потерял, собственного счастья не понимает.

– Бабуленька-а! Хоть вы-то вступитеся…

– Иди, Митенька, иди, – холодно вздохнула Яга. – А по дороге-то и помысли, каково это людей пожилых, заслуженных, «экстравертами» за глаза обзывать…

Парень дёрнулся туда-сюда, понял, что обложен со всех сторон, и, едва не плача, покорился судьбе. Ничего, в конце концов, выгонять его никто не собирается, вот отдохнёт недельку в деревне, вернётся со свежими силами, а мы за это время успеем разобраться с этими «косорезами»…

* * *

Одно время, после нападения на меня в моей же комнате, бабка ставила некую «сигнализацию» и точно знала, когда в тереме посторонний. Потом, к сожалению, защиту сняла, вроде бы из-за того, что по весне голуби на крышу садятся постоянно, а у Яги от этого в левом ухе звенит!

Правильно, кому нужна такая радость по двадцать раз на дню… А вот теперь неизвестные лица уже дважды проникали на территорию отделения, беспрепятственно проходили в сени и подсовывали бедному Митьке убийственные улики. Могли и вовсе прирезать, кстати…

Про стрелецкую охрану вообще молчу, им сегодня Еремеев выволочку устраивает. Но в любом случае злодеи как-то должны были проникнуть в дом. Неужели опять магия? А может быть, всё гораздо проще… Я мигом взлетел на крыльцо, залез на перила и внимательно осмотрел козырёк. Так и есть, на чистых досках виднелись чёткие отпечатки узких маленьких ног, ведущие на крышу!

– Ох, сраму-то мне, бесстыдство какое! – возмущённо всплеснула руками наша домохозяйка, узнав о следах преступников над собственным крыльцом. – Что себе позволяют, безобразники! Уж ты, Никитушка, энто так не оставляй, а то ить, не ровён час, и на голову с ногами немытыми сядут!

– Скажу Фоме, чтобы усилил караулы. А вы вторую косу допрашивать не собираетесь?

– Глафиры Обмылкиной-то? Дык смыслу нет. Судя по волосу, и она до сей поры в живом обличье обретается.

– А как-то выяснить, кто рубил, где, с какой целью? – продолжал допытываться я.

Бабка невыразительно пожала сухонькими плечами и занялась домашними хлопотами. Ладно, пойдём традиционным путём, будем методично разматывать каждую ниточку, возможно, хоть что-то проявится.

Я уселся поудобнее и, кликнув стрельцов, приказал доставить отоспавшегося (и поумневшего!) в порубе гражданина Брусникина. Яга, не глядя в мою сторону, оттопырила левое ухо, им она лучше слышит, хотя правое у неё не в пример симпатичнее…

– Вот он я… – тихо раздалось от дверей. Вчерашний пьянчужка стоял сгорбившись, опустив голову и тихий, словно лютик в чистом поле. Поруб успешно используется нами как вытрезвитель и камера предварительного заключения, а уж его воспитательное значение вызывает в Лукошкине глубочайшее уважение. По-моему, мужики даже царской пыточной боятся меньше. В любом случае два раза сюда попадать не стремятся…

– Слушаю вас, гражданин.

– Дык… что ж тут… виноват, ясное дело…

– Значит, осознали? – подчеркнул я. – Это хорошо. Впредь от сотрудничества с работниками правоохранительных органов уклоняться не станете?

– Упаси господь!

– И это приятно. А теперь скажите-ка, пожалуйста, с чего это вам, рабочему человеку, взбрело напиваться с утра?! Вроде ведь не праздники, не выходной… Нехорошо получается!

– Грешен… – вытирая нос рукавом, всхлипнул ткач. – Да ить я ж сам с утречка к вам в отделение бежал, об судьбе дочкиной беспокоился. А тут, как на грех, балаган этот на площади! Ну и… вот…

– Рассказывайте, рассказывайте, – как можно равнодушнее попросил я. Левое ухо Яги стало красным и мелко задрожало – верный признак живейшего интереса. А бабкину интуицию никогда нельзя сбрасывать со счетов…

* * *

Это было уже что-то… Нет, в деле резки кос и похищения девушек мы не продвинулись ни на шаг, но появилось хоть какое-то направление для дальнейших поисков. В общем, сумбурно и поминутно краснея, задержанный объяснил, что с пути его сбили проклятые скоморохи.

Дескать, перехватили прямо на улице, затащили в шатёр, силой влили в глотку пол-литра государевой водки и, насыпав на закуску горсть конфет в карман, выпроводили восвояси. Причём сами не пили ни капли! Идти в нетрезвом виде в отделение гражданин Брусникин не посмел, боясь меня огорчить. (Я от их душевной простоты скоро седеть начну раньше времени…)

Баба Яга тихо хихикала в кулачок, сказать, где этот тип врёт, мог бы и пятилетний ребёнок. На вопрос, с чего это заезжие циркачи впали в такую благотворительность, он внятно ответить не смог. Мне кажется, дядечка вполне мог орать о своём «горе» на всю улицу, а сердобольные акробаты, естественно, не отказали угостить разнесчастного родителя. Это, знаете ли, как-то более понятно. Там же, у цирка, он встретил достопамятного дьяка Филимона Груздева, в пять минут подвергся активной промывке мозгов и, преспокойненько отправившись с новым другом к себе домой, терпеливо дождался визита сотрудников милиции. Кстати, зайти к ним я сам обещал…

Разумеется, ничего такого криминального ни в чьих действиях нет, по-человечески всё вполне объяснимо. Но в целях профилактики я сделал ткачу ещё одно грозное внушение и отправил к жене и детям.

– Так… дуру-то мою искать будут? – уже с порога робко обернулся он.

– Ищем и продолжаем искать. Определённые подвижки есть. Следствие будет держать вас в курсе.

Когда мы остались одни, бабка очень серьёзно спросила:

– Чей-то ты там, сокол, про подвижки врал… Может, я опять упустила улику какую ни есть?

– Издеваетесь?

– Господь с тобой, да рази ж я посмею, – искренне открестилась Яга, что-то высматривая в окошке. – Ты глянь, навроде парнишечка наш в дорогу дальнюю собрался. Надо бы выйти попрощаться, чай, не на один день ценного сотрудника теряем…

Митяй, собранный и снаряжённый, как на край света, не преминул устроить отдельный спектакль из самого факта своего отъезда. Для начала он в обнимку попрощался с каждым из наших стрельцов, Еремеева вообще облобызал троекратно, а для нас с Бабой Ягой традиционно заготовил целые речи:

– Отец родной, Никита Иванович! Вот те крест – не забуду вашей любви да ласки! Ежели б у кого другого жил, ходил бы битым, а под вашей рукой нежною – тока холился да лелеялся… За науку личную, что на меня тратили, как вернусь, ноги вам мыть стану да ту воду пить заместо чаю духмяного! Вы ж мне сердце своё отдали, я вам душу открыл, и нет ныне в Митьке беспутном местов для вас сокрытных! Дозвольте ж облобызать щёчки ваши лишний раз на прощание…

– Без поцелуев! – едва овладев голосом, хрипло просипел я, красный, как кустодиевская купчиха.

Болтливый изверг не обиделся, трогательно пожал мне руки и переключился на Ягу:

– Бабуленька-красатуленька! А ить без присмотру вашего материнского я в городе большом в единый день от голоду обе ноги протянул бы. Без наставлений ваших напутственных, без поучений жизненных, без советов ежеутренних, по часу кряду передыху не знаючи, ох и скучно б было моё существованьице! И щенком был, и петухом оборотистым, и каких ещё бед с руки вашей на мою башку тока не сыпалось… Да рази ж забавы ради али нрава вашего психического?! Нет! Токмо в заботе об поумнении моём пёкшися! Дайте хоть обниму, а то кто ж на старости лет-то позарится?

Мы все инстинктивно пригнулись, понимая, что сейчас будет взрыв и в деревню к матушке поедут Митькины обгорелые сапоги. Но, видимо, Яга после таких слов впала в столбняк полнейший, и нахал ушёл безнаказанно. Стрельцы помахали ему шапками от ворот, а Еремеев тихохонько увёл бабку в терем, успокоиться…

Я хотел уточнить, не поставит ли она новую систему охраны, но передумал, в голову пришла гораздо более интересная идея. Негодяев ведь можно отвадить и другими способами, не обязательно прибегая к колдовству. Гвоздей, например, набить или стекла колотого насыпать… Шучу, простите, глупая шутка получилась. Мы сюда не членовредительством заниматься поставлены, а правомочным задержанием хулиганствующих граждан. Стекло и железки острые – это нетуманно, вполне достаточно натереть доски салом. Эх, полковника Чорного на меня нет, его бы обморок хватил от такого святотатства!

Я подозвал двух ближайших стрельцов и популярно объяснил план действий. Парни удивились, но, слазив на козырёк, спорить не стали, разве что предложили заменить сало более действенным смальцем. Иначе якобы мы с крыши замучаемся котов приблудных прогонять – они нам всё сало до досок слижут…

Потом меня вызвали за ворота: один из наших ребят доложил, что на Колокольной площади дьяк Филимон очередную проповедь устроил. Как всегда, на любимую тему: «Милиция – не от бога, православные, и нет при ней стыда!» Причина выступления – освобождение под залог до суда двух, тех самых, конокрадов, что пытались свести у нас Сивку-бурку. Помните, в каком виде их Митяй в пыточный приказ доставил? Бочонок пилить пришлось, иначе бы вообще не извлекли бедолаг гуттаперчевых…

Да, вовремя мы сотрудника нашего на деревню сплавили, он в юридических тонкостях плохо разбирается – набил бы жулью хари по второму разу и грехом бы не счёл! Надо попробовать ещё раз поговорить с государыней, всё-таки мы не в Европе, и демократия по Явлинскому к добру не приведёт…

Сходить, что ли, дьяка послушать, пока не побили? Его, разумеется, не меня же! Или к отцу Кондрату заглянуть, поинтересоваться, как там новобрачная вдовица со стрелой в ягодице? Я усмехнулся ярким воспоминаниям… Потом ещё постоял немного под тёплым весенним солнышком и решительно развернулся обратно, в терем. Буду сидеть и думать! А мысли в голове – ни одной… То есть те, которые есть, в деле о похищенных девушках никуда нас не продвигают. Может быть, ещё раз в цирк зайти, развеяться?

– Садись, Никитушка, попечалуемся вместе, – гостеприимно предложила Яга, подвинувшись на лавке. Бабка крепко обнимала недовольно попискивающего Василия и украдкой смахивала скорбные старческие слезинки.

– Эй, что это вы? Зачем? Ну, всё бывает, справимся как-нибудь, плакать-то к чему?

– Ми-теньку-у жалко-о…

– С чего вдруг?! – не сразу нашёлся я. – Да мы его час назад еле-еле выпроводили!

– Ить совсем молоденький… мальчонка-то, – раскачиваясь из стороны в сторону с ритмичностью китайского болванчика, запричитала Яга. – Ить один-одинёшенек пошёл, злобой людскою травленный, друзьями брошенный, в ссылку-изгнание супротив воли своей подставленный!

– Бабуля, но…

– А вот ежели его, сиротинушку, в пути обидит кто?!

– Э-э… ну… мн… мы, вообще, об одном и том же Митьке говорим?

– Дак это он тока с виду медведь причёсанный, лбом сваи забивает, ногтем поле пашет, оглоблей в носу ковыряет… Душа-то у него нежная, всяк прохожий плюнуть норовит!

– Не преувеличивайте, самоубийц у нас мало…

– Да что ж ты такой бессердечный, Никитка?!

Мокрый от бабкиных слёз кот вылупился на меня умоляющими глазами, отчаянно сигналя о тактической капитуляции, мол, «соглашайся со всем, а то она меня с горя окончательно придушит…». Я махнул рукой, абсолютно не имея желания ни с кем спорить, и вышел обратно во двор.

Несущие службу стрельцы доложили, что особенных происшествий нет, дьяк вроде бы с чего-то навернулся (а может, и получил-таки!), балаган крутит уже по два представления в день, народ о похищениях наслышан, но воли чувствам пока не даёт. В любом случае с этим делом надо как-то поспешить, если Яга пришла в себя, то пора совет держать. А может, в баньку? Баня здесь всегда на первом месте. Сходить, попариться, расслабиться кваском да чаем, а там уж…

В ворота постучали, и на двор отделения бочком шагнул наш добрый знакомец Савва Новичков. Под мышкой оригинальный иконописец держал нечто большое, плоское, укутанное в мешковину.

– Здравствуйте вам! Вот, картинку обещанную занёс.

– Очень приятно, – крепко пожав ему руку, улыбнулся я. – Заходите в терем, нашей домохозяйке как раз требуется добавить положительных эмоций.

– Непременно добавим, у меня тут, если позволите, одна вещица крупная, а к ней эскизы в четырёх изображениях будут. Пусть бабушка ваша сама цветовую гамму выберет.

– А картина, она… реалистичная? – на всякий случай уточнил я.

– Как бог свят! – даже перекрестился доброй души художник. – Не кубиками, не пятнышками, а по природе срисовано, без искажениев, с пониманием.

Между нами говоря, мне, наверное, стоило бы сначала посмотреть живописное полотно прямо во дворе. Но, во-первых, неудобно как-то… всё-таки подарок не мне, а Яге. Во-вторых, пакет был перевязанный, и томить хорошего человека на пороге невежливо, ещё бы и стрельцы набежали полюбопытствовать…

Мы прошли в горницу. Бабка, всё ещё с красными от чувств глазами, обрадовалась и потянулась за самоваром. Мрачный, как трезвый алкаш, кот сидел под скамьёй, с ненавистью вылизывая шерсть. Сострадательный Новичков тут же запустил руку в карман, одаривая домашнего любимца тремя-четырьмя конфетками. Василий презрительно скривился, но шарики взял, будет по полу гонять, когда никто не видит…

– Ну, разворачивай, давай уж покажи, чем решил старуху порадовать, – жалостливо попросила Баба Яга, в нетерпении ёрзая по скамейке.

Савва прислонил картину к стене и, распаковав, торжественно объявил:

– Вот, пожалте смотреть. Всё, как просили, с правдивостью и на богословскую тему: «Адам, искушаемый Евой!», с гаммою уж опосля определимся…

Я почувствовал, что краснею. Картина была… ну… предельно реалистичная, хотя правильнее было бы сказать, «чересчур»… Бабку откачивали в четыре руки…

* * *

– Нет, ну с моей, любительской точки зрения Адам как раз получился очень выразительным, очень… Сразу видно, что процесс искушения в полном разгаре! И то, что автор абсолютно отказался от изображения традиционных фиговых листочков, тоже правильно. Тут, знаете ли, тогда уж пальмовый лист надо… – раздумчиво излагал я сидящему на столе Новичкову. Яркий художник настолько опередил своё время, что в настоящий момент возразить не мог по причине резкого изменения своего физического вида. Поэтому лишь раздувал горло и утвердительно квакал…

– Всё одно, Никитушка, пущай даже мужик и хорош, но… Хотя, поверь старухе, не всё размерами решается, – прихлёбывая чай, просветила спокойная, как мамонт, бабка. – Вот прародительница Ева куда как более удалась! Что с переду, что с заду – есть где чему порадоваться… Да вон, кстати, Матрёна-торговка по молодости точно такая была – её завсегда наперёд перевешивало!

– Так, значит, картину всё-таки оставляем? Без обсуждения эскизов…

– Ну а как же! Чай, старался человек, супротив себя шёл, ни те кубиков, ни брызгов, ни ляпов, ни лишних ног. Тока не обессудь, а висеть она у меня в комнатке будет, – окончательно определилась Яга и, подумав, добавила: – Изображением к стенке!

– Тогда, может быть… – Я указал пальцем на большущую жабу, скромненько таращащуюся за сахарницей.

– Тока со стола его сними. И это… извинись уж потом за меня, сгоряча я…

Извиниться я не успел – расколдованный Новичков удрал от нас с непостижимой скоростью, взяв ворота с разбегу, даже не коснувшись лаптями. Любой олимпийский чемпион удавился бы от зависти! По крайней мере, наши стрельцы пробовали потом повторить – ни у кого не получилось.

Моя домохозяйка после двух стрессов и гремучей разрядки чувствовала себя помолодевшей и свежей. Мои предложения о поимке преступников на крыше восприняла с энтузиазмом, а вот действия с использованием смальца не одобрила. Вроде бы нет нужды зря доски портить, проще заклятие наложить. Правда, под это дело могут попасться и безвинные кошки, и глупые воробьи, а при особо ярком результате даже терем спалить можно запросто. Охранное колдовство – штука весьма деликатная, будь всё проще – бабка гребла бы деньги лопатой, «заколдовывая» купцам склады да лабазы. В общем, на сегодня договорились поэкспериментировать с моим «скользким» планом, но если злодеи не попадутся, то завтра отмывать крышу буду сам.

Под вечер припёрся какой-то невзрачный чин из приказных, доложил, что государю поступила жалоба от купца Обмылкина на «нерадение служебное и голоса искажение постыдное, хоть на двор не выходи!». Горох требует завтра быть с отчётом, значит, опять решил поизображать суровое начальство. Зайду, зайду, мне, может быть, и самому помощь понадобится, надо всерьёз определиться с этим «выпуском до суда». Если так пойдёт, в Лукошкино начнут съезжаться преступные элементы со всего мира, как в «зону наибольшего благоприятствования».

После чая Баба Яга наконец поделилась своими соображениями:

– Мыслишка тут одна мне покою не даёт, почему девицы-то пропали? А потому как шлялись невесть где, воли родительской супротив. Ну, положим, Дунька ткацкая от тумаков отеческих на улицу слиняла. Дочь купеческая, Глафирушка, видать, в тепле да вседозволенности капризность собственную проявить соизволила. Вот вам и результат – остались от дур косы одне!

– Хм, поучительно… И к чему вы клоните?

– Да к тому, что свидетелей-то нет. А ить ежели вдуматься, так всенепременно должны были быть! Ну, сам посуди, хоть город у нас и столичный, а всё ж таки не столь большой, чтоб двух девиц великовозрастных ровно бык на ходу занюхал. В одну ноздрю вошли, в другое место облачком вылетели… Нет, сокол участковый, вот хошь что со мной делай, а видели люди, как девки пропали! Видели, да тока внимания энтому факту придать не призадумались…

– Так не бывает, – не согласился я. – За всё время моей службы рядовые лукошкинцы показали себя народом понимающим, а в профилактике правонарушений – гражданами крайне сознательными. Уж кто-нибудь непременно бы сообщил!

– Ежели на улице лихие люди будут красавиц безвинных руками лапать да в мешок совать, народ сего злодейства никак не потерпит. Сами разберутся, милиции не дожидаючись. Тут я с тобой и спорить не стану… А вот коли не всё так откровенно было?

– Намекаете на то, что они «исчезли» по собственной воле?

– Всяко бывает, – развела руками Яга. – Бредни романтические могли в башку вдарить, книжек вредных могли начитаться (вона какие вещи Кнут Гамсунович переводит – один мат на языке!) али и вовсе тайком обвенчаться да сбежать! Чай, священники-то не выдадут…

– Так, – пометил я в блокнотике, – значит, завтра с утра поговорить на эту тему с отцом Кондратом. Он у нас человек обстоятельный, знать должен, а помочь – обязан. Какие ещё будут предложения?

– Ты у нас всему отделению голова, сам думай давай!

– Не знаю, у меня особенных версий нет. Разве что… – договорить не удалось, наш содержательный диалог был бесцеремонно прерван диким кошачьим воплем! Кто выше подпрыгнул, я или Яга, наверняка сказать не берусь, хотя готов уступить пальму первенства даме. Из-за печки, пошатываясь португальским боцманом, вышел опупевший кот Василий. Иного прилагательного я не нахожу! Глаза бабкиного любимчика пульсировали зелёным с красными искорками, язык свешивался набок, как у призового сенбернара, а хвост стоял колом.

– Батюшки светы, это что ж такое деется?! – сипло выдавила наша незаменимая эксперт-домохозяйка.

Василий сконцентрировал на ней взгляд, глупо хихикнул и пошёл по кругу в ритме ирландского степа. На мой, непрофессиональный, взгляд – явное помешательство налицо!

– Васенька, кровиночка моя, ягодка пушистая, да ты трезв ли? Никита?! Ох, Никитка-а…

– Бабушка, я ему не наливал!

Котик ещё раз взвыл столь гнусаво и противно, что у меня волосы дыбом встали. А чёрный псих, косо семеня, бросился мне на грудь, пытаясь сладострастно лизнуть в шею. Блин, мало Митьки, так теперь ещё и кот целоваться лезет! Может, от меня пахнет как-то не так…

– Вы что ж энто тут удумали, охальники?! – Баба Яга, категорически не желавшая разуть глаза, схватилась за веник. – Вот я вас ужо обоих! И ты, участковый, мне Васеньку не подставляй, у меня рука тяжёлая…

Чтобы хоть как-то прекратить массовый психоз, я, ничуть не стыдясь, позвал на помощь. Подоспевший Еремеев с двумя стрельцами включились в общее безобразие и кое-как навели порядок, запаковав кота в смирительную рубашку. Бабка поскандалила для вида, но успокоилась быстро, сама понимая, что переборщила.

Ну и вечерок выдался… Динамика событий прогрессирует безоглядно, шагу ступить не даёт – везде в приключения вляпываемся, по самую щиколотку. А тут ещё со двора раздались крики, грохнули выстрелы стрелецких пищалей – и я рванул из горницы на третьей скорости.

– Какого чёрта пальба, идиоты?!

– Дак по шпиону же, что с крыши свалился!

– Представлю к награде, молодцы! – дежурно похвалил я, хотя на деле, как оказалось, преступнику удалось бежать.

Каким образом злоумышленник оказался на крыше, караульные стрельцы объяснить не могли, но смалец сделал своё дело. Здоровенный сквернословящий незнакомец (якобы практически голый!) рухнул вниз, лбом о крыльцо (треснувшую ступеньку мне показали!). Но, несмотря на явную серьёзность ушиба, человек лихо вскочил на ноги и шутя повторил рекорд Новичкова, перепрыгнув через ворота. Кое-кто из наших ребят успел пальнуть вслед, и по крайней мере одна пуля точно нашла цель…

– В колено я ему угодил, батюшка сыскной воевода! На том и крест целовать готов, да тока он, антихрист, на руки стал и ногами кверху побег! Да резво так, мы и пищали перезарядить не успели…

На всякий случай я отрядил шестерых стрельцов в погоню: если рана свежая, можно попытаться проследить капли крови. Хотя в темноте и проблемно, но пусть хоть факелы возьмут. Сколько просил Ягу разрешить завести при отделении хорошую служебно-розыскную собаку, та упиралась руками и ногами. Дескать, пока её Васеньке драгоценному по двору гулять вольготно желается, никаких кобелей тут и близко не будет! А ведь можно было через того же Кнута Гамсуновича раздобыть в Немецкой слободе такую породистую овчарку. Эх, да что теперь…

Детально осмотрев место происшествия, мне удалось обнаружить ещё одну косу. Или преступники не знали, что Митяй покинул город, или эта «кровавая» улика предназначалась уже мне. На сей раз коса была рыженькая, тощая и невзрачная, с серо-голубой застиранной ленточкой. Опять двадцать пять, как неприятно-то…

Вернувшись в дом, я застал бабку за откачиванием верного кота какими-то настойками. Толстомордый Василий валялся пузом кверху, как беременный тюлень, а Яга, неторопливо читая заклятия, вливала что-то из пузырёчка в воронку, вставленную ему меж зубов. Моей помощи вроде бы не требовалось, я молча положил новую косу на стол и отправился к себе наверх.

Если придут родственники пропавшей девушки, меня непременно разбудят. Если же нет, то… утро вечера мудренее, порассуждаем после завтрака. А пока спать, бай-бай, – добрые дяденьки милиционеры тоже нуждаются в отдыхе, и желательно полноценном. И вот на этот раз петух пусть только крякнет утром – убью…

* * *

Как и ожидалось, петух совершил непростительную глупость: ошалев от безнаказанности и оформив за меня акт моей же капитуляции, он взлетел аж на самый подоконник и наглейшим образом обеспечил полный подъём в четыре утра! Не говоря дурного слова, я встал, потянулся и совершенно безоружным шагнул к окну. Наверное, в последний момент по моей улыбке он почувствовал неладное и почти успел раскрыть клюв, но…

Одним молниеносным движением пальца я толкнул оконную раму, и петуха кубарем снесло за забор. Вверх взлетел пук перьев, а злобное кукареканье и птичий мат были слышны до самого обеда. Вот честно, положа руку на сердце, скажу – за участие в борьбе против Кощея я был готов простить ему всё. Но, согласитесь, этот камикадзе с гребешком набекрень ни в какую не хочет мира!

В горнице было непривычно пусто. Бабка исчезла неизвестно куда, кот Василий тоже где-то шляется, в сенях одиноко стоят старые Митькины лапти… На столе ни записки, ни пышущего самовара, ничего, кормить участкового завтраком – некому. На дворе застенчиво мялись караульные стрельцы, меня приветствовали чрезмерно радостно, что уже наводило на некоторое подозрение.

– А где наша домохозяйка?

– Это… бабушка Яга которая?

– Нет, другая, – чуточку удивился я. – Можно подумать, у нас их тут батальон, юбками свистя, с ухватами наперевес носятся… Естественно, Яга!

– Они уйти изволили, – опустив глазоньки, стыдливо признал один. – Вона у Брыкина пищаль стрелецкую забрали, да и пошли себе… неторопливо эдак, с осознанием.

– Как же вы ей табельное оружие дали?! – для профилактики повозмущался я. Попробовали бы они ей не дать!…

Парни это тоже понимали, но для порядка извинились:

– Она ж к нам вежливо, по-человечески, тихо эдак: «Дай-кось пищалю, внучок, мне по делу сходить надобно. Да не печалься, возверну в целости. А коли не дашь, родименький, то (далее ряд образных и ярко запоминающихся физиологических оборотов)… и ходить тебе в сём облике до старости!» Брыкин у нас самый впечатлительный, он враз и отдал.

– Ладно, доложите обо всём Еремееву. А куда направилась бабка?

– Вроде как священную месть вершить, – неуверенно переглянулись стрельцы.

– Я спрашиваю «куда?», а не «зачем?»! Что она пищаль не в качестве костыля использует – это и пеньку понятно. Яга когда в таком настроении, полгорода постреляет на фиг! Ну думать же надо хоть иногда!