Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Бухтины вологодские завиральные

ModernLib.Net / Отечественная проза / Белов Василий Иванович / Бухтины вологодские завиральные - Чтение (стр. 2)
Автор: Белов Василий Иванович
Жанр: Отечественная проза

 

 


      Нервы сдали
      Конешно, с одной стороны, коза - животина очень экономная. С другой стороны, и Виринею тоже можно понять. Как человека. Уж больно эти козы любят блудить. Чуть что, и несут на них жалобы. Лезут везде, и особо туда, куда нельзя. Куда льзя, туда никогда и не лезут. Что за скотина?! Помню, только сядешь газету почитать (я уже тогда сидел в бригадирах), только сядешь, выберешь время, глядь, уж бегут: "Кузьма Иванович, твоя коза озимь щиплет!" Была бы озимь своя, наплевать. А озимь колхозная, коза своя. Да ведь еще и бригадир-то ты! Ну ладно. Это было после, а я говорю, как было до этого. Думаешь, почему мы козу завели? А потому, что с коровой совсем согрешили. Не стало никакого терпенья, нервы сдали. Всем была корова добра и доила по пуду. Бывало, подойдет ко крылечку, все понимает, только не говорит. Пока отдельно пасли, все шло хорошо. Как только стали пасти всех коров вместе, начала портиться. Избаловалась, дисцип-лины не признает. Бодаться выучилась, рога то и дело ломает. Скакать привыкла чуть не до князька. Начала перенимать худые привычки. Бывало, только подоишь (хвост я к ноге привязывал, обходился после без кирпича), только подоишь - молока полный подойник. А она, шалава, что делает? Она заднюю ногу поднимет да в подойник-то и обмакнет. Еще и побулькает в молоке-то. Ногой-то. Вот до чего дело дошло! "Нет, девушка! - думаю.- Так у меня ты скоро отвертишься. Первую партию вон уж на мясопоставку угонили". Все! Решенье мое твердое. Заодно и от молоко-поставки ослободят. Эту сгонили на государство, купили другую. О двух сосках. Бородатую.
      Нет худа без добра
      После этого у нас с Виринеей что ни день, то арабский конфликт. Почала меня точить: "Все люди как люди, од-не мы с козой маемся".- "Виринея! Поимей совесть, не говори не дело".- "Чево не дело, чево не дело?" Молчу. Ругается. Составляю план своих действий. Складу-ка я ей новую печь! Может, и остановится. Печь сделал на совесть. Первый день вроде поуспокоилась, на второй совсем хорошо. На третий - хуже прежнего, начала точить с новой силой. А к этому времю все тараканы от свата Андрея перебежали к нам на квартеру. Как узнали, что печь у меня новая, теплая, так один по-за одному к нам. Худа без добра не бывает. Жена на полатях ночует. Я внизу за печью. Как только начинает меня точить, я потихоньку да помаленьку валенки обую, да ко двери, да прямиком к свату Андрею. Дома Виринея меня точит. Тараканы за печкой усами шевелят, шабаркаются. Она и думает, что это я живой, точит и точит. А меня нет. Она точит. Все тараканы через неделю обратно! Утром возвращаюсь от свата, гляжу - рыжие бегут. На преж-нюю квартеру. Кто где, прямо по снегу. Друг дружку перегоняют, толкаются. Я кричу: "Чего мало погостили?" Домой прихожу - изба чистехонькая.
      Что-то, паря, у меня худые пошли бухтинки-то. Нескладные. Про тараканов вроде не все сказал. А чего - вспомнить никак не могу. Памяти мало стало. Говорил я тебе, что память-то у меня вместе с угаром вышла? С тараканами делов было больше, это я хорошо помню. Вот только забыл в точности, какие случаи. Ну ладно, шут с ними. С тараканами-то.
      Пошли как новенькие
      Про войну не буду и сказывать. Все равно никто не поверит. Ведь что за народ нынче! Бухтины гнешь - уши развесили. Верят. Начнешь правду сказывать - никто не слушает. Вот и тебя взять. Чего ухмыляешься-то? Правда, она что ость в глазу. Сидишь втемную, зажмуря глаз,- не больно. Как только глаз откроешь - колется, хоть ревом реви. Так и сидим, никому глаза открывать неохота.
      На войне я до самой Праги шел цел-невредим, на Праге вышла оплошка. Шарахнуло. Домой отпустили - ноги разные, одна короче другой. На пять сантиметров. Иду со станции с клюшкой, переваливаюсь. Сел покурить. Мать честная! Гляжу - сват Андрей. Тоже вроде меня, ступает на трех ногах. "Здорово, сват!" - "Здорово!" - "Тебя куда?" - "В левую. А тебя?"-"Сам видишь, заехало в правую". Сели, поразговаривали. Сиди не сиди, а домой надо. Пошли. Оба хромые, ничего у нас не подается. У его левая нога короче, у меня правая. "Сват,- говорю,- а ведь нам эдак домой к ночи не попасть"."Не попасть". Идем дальше. Сват говорит: "Знаешь чего?" - "Чего?" - "А давай ногами менять. Я тебе свою окороченную, ты мне свою длинную. Мы потому тихо идем, что ноги разные у обоих". Я подумал, подумал, махнул рукой: "Давай!" Сменялись. Я ему свою ядреную, он мне свою хромую. У обоих хромоты как не бывало. Костыли и клюшки полетели в канаву. И пошли мы как новенькие. "Ну,- говорю,- и голова у тебя, сват! Еще хитрей стала, после войны-то. А у меня,- говорю,- вроде и остатный умишко из головы выдуло. Ведь мог бы сменяться еще в поезде, мало ли нашего брата, хромоногих-то".
      Домой пришли как раз к самоварам.
      Не в строку лыко
      В мирные дни у нас с Виринеей пошла на свет свежая ребятня. Откуда, дружок, что и взялось! Иной год по два-три. Первое время я в сельсовет ходил, записывал каждого четко и ясно. После и записывать отступился, принимаю на домашний учет. Один раз оглянулся назад-то, так меня в жар и кинуло. "Виринея,- говорю,- остановись! Остановись, Виринея! Я за себя не ручаюсь, могу умереть в любой момент. Дело не молодое". От моих указаний никакого толку. Все идет по прежнему графику. Пробую убедить с позиции силы - для себя еще хуже. Против меня все права, все уложенья кодекса. Ну!.. Шесть пишем да семь в уме, не знаю, что и делать. Сват Андрей придет, начнет пересчитывать: "Первый, второй, третий... Стой, Барахвостов, одного нет! Не знаю только, девки аль парня". Отвечаю: "Посчитай еще, с утра были все на месте. У меня с этим делом строго".- "Одного нету".- "Должен быть, возьми глаза в руки. Ты,- говорю,- всю жизнь живешь по своей арифметике"."Это по какой?" - "А по такой! У тебя вон всего двое, да и те довоенного образца. А ведь харчи-то были не чета нонешним". Тут уж свату Андрею крыть нечем. Соглашается. "Пожалуй,- говорит,- правда. Ты, Кузьма Иванович, молодец. А вот ведь медаль-то выдали одной Виринее, разве ладно? Уж ежели она мать-героиня, дак и отца не надо бы обижать". Я, конешно, умом-то с ним соглашаюсь, а сам не уступаю: "Нет, сват, неправильные твои слова. Может,говорю,- мущина-то был в этом деле не один, а с помощниками. Откуда правительству знать? Есть,- говорю,- и такие, любители на чужом горбу в рай заехать. А уж насчет медалей-то я знаю много всего кое-чего".
      Да. Перед сватом-то я, конешно, свою марку держу. А как дойдет дело до зимы... Ох, товарищ, это прямо беда! Без бухтин, говорю, не в строку лыко. Лето-то еще ничего; босиком да на поднож-ном корму - вроде и ничего. А как полетят белые мухи... Ну, ешкин нос, вспоминать неохота, шабаш! Шабаш, паря, шабаш! Виринея! Ставь-ко, матушка, самовар, жареной воды выпьем. Три раза с утра пили? Ничего, попьем и четыре. Неси пироги! Все до последнего! Из шкапа, из печи, из погребца и с повети - все харчи волоки! Хоть теперь поедим.
      ТЕМА ТРЕТЬЯ
      (На ту же тему, что и вторая)
      Без мяса не живал
      Кто скажет, что Барахвостов худой мужик? Нету таких в нашей деревне и не будет. Может, где в других деревнях и есть, а в нашей нету. Нет, Барахвостов мужик не худой. И спорить нечего. Хвастаться не люблю. Ежели желаешь, расскажу лесные бухтины. До этого шли полевые, теперь пойдут лесные. Лес - первый друг каждого человека. Вот и у меня тоже вскорости началась новая лесная эпоха. Осенью дело, сижу подшиваю валенки. В избе несметный содом. Штурм Берлина. Мои гвардейцы шумят, пищат на разные голоса. Все шубы вывернуты, табуретки кверху ногами. Вдруг слышу новый голос. Спрашиваю: "Виринея, а это кто?" - "Ох, этот кабы сдох!" Сама ведро схватила да в хлев. Я зову: "Кабысдох, Кабысдох, а ну-ко беги поближе!" Не выходит. "Ребята, волоки!" Мои санапалы рады стараться. Выволокли из-за печки нового зверя. Гляжу - лапы ухватом, глаза разные. Одно ухо висит мертвым капиталом. "Откуда? - говорю.- Чей будешь?" Мои мазурики кричат: "Ничей! Ничей!" Спрашиваю своих штрафников: "Кабысдох аль Ничей, говори точней?" Зашумели: "Кабысдох! Кабысдох!" - "Ну вот, так сразу и говори". А он хвостом мелет, лапами топотит. Породы, конешно, не разобрать, а глаза вострые. "Чем,- спраши-ваю,- кормиться будем?" Молчит. Ладно, говорю. Сделаем на первый случай ошейник. К лету, смотрю, вырос. Ростом не больно велик, а слово чувствует. Восторгу и лаю лишковато, зато свой. Собака в доме есть - ружья нет. Покупаю в сельмаге берданку. Кабысдох проворнее час от часу. Научился обчищать соседские лошники*. Подкладыши оставлял, а свежие яйца волокет домой. Правда, без внутренностей. Сват Андрей по деревне жалуется: "Яишницы не хлебал с Октябрь-ской. Для чего шесть штук кур держу?"
      * Лошник - место, где по утрам одна за другой садятся домашние куры, чтобы снести очередное яйцо.
      Терпи, сват, еще не то будет! Бери пример с меня, покупай берданку. Утром, бывало, только свистну, Кабысдох тут. До лесу идем нога в ногу. Дальше - я вперед, он обратно в деревню. "Кабысдох, Кабысдох,- кричу,- ты что? Разве дело - бросать хозяина?" Шпарит домой, не оглядывается По лесу хожу один.
      Врать не хочу, спервоначалу ходил зря. Домой носил одни грибы. Лесная сноровка появилась намного позже.
      Птица или там зверь, оне ведь что? Оне тебе тоже не лыком шиты. Одне летают, другие бегают. Так я, дружок, приноровился тетер-то привязывать к пенькам. Веревочек изо льна насучил. Пойдешь напривязываешь, оне и пасутся вокруг пеньков. Клюют ягоды. А на другой день ходишь, да только постреливаешь. С подходу, не торопясь. Верное дело. Припасу немного шло, и устанешь не шибко. Без мяса не живал.
      Повезло
      А сват Андрей и тут позавидовал. Купил ружье четырнадцатого калибру. С рук. В лес идем вместе со сватом. Мой Кабысдох увидел, что нас двое, осмелился тоже.
      Пришли в лес. Кабысдох у пенька справил свое дело, обнюхался. Я говорю: "Кабысдох! Пора жить по-сурьезному. Ищи!" Хвостом вильнул и сидит. Глядит прямо в нос хозяину. "Ну чего? Сказано - ищи!" Тявкнул, подпрыгнул и опять сидит. Глядит. Сват Андрей встал и говорит: "Пустое дело. Ничего ему не внушить".- "Как так?" - "А так. Не понимает ни уха ни рыла". Котомку за плечи, пошел сват в своем направленье. Я сижу на валежине. Закурил табаку: "Ну, что,- говорю,- станем делать? Так и будем жить зимогором? Нет, брат, я тебя кормить не намерен..."
      Вдруг - заяц. Через кочки и лядины перемахивает и прямо на нас. Мой Кабысдох на зайца никакого вниманья. Сидит, будто и дело не его. "Беги,говорю,- хоть поздоровайся! С зайцем-то!" Хвостом виляет, глазами мигает. "Ну,- думаю,- ты и дурак! Только тебе и дела, что воровать яйца. Больше ты ни на что и не гож. Иди домой! Иди, иди и не останавливайся!" Я ружье на кочку положил, за зайцем побежал сам. Ноги-то были не то что теперешние. Гоню его, косого, гоню и чувствую, что все пары сейчас кончатся. Кислороду в обрез. Остановился, кричу зайцу-то: "Давай, паря, отдохнем, больше не могу!" Отдохнули маленько, оба отпышкались. При моей семье много сидеть некогда. Встал. "Посидели,- кричу,- и хватит! Время дорого, надо бежать!" Побежали. Заяц от меня кругами, а я приноровился да пошел напрямую. Не заметил, как обогнал. Гляжу - нет зайца-то. Оглянулся, а он сзади меня, шпарит по моему следу. И тут - что ты думаешь?- тут мой Кабысдох увидел такое дело - и на меня! С лаем!
      Вот ведь, сучий сын, скотина! Облаял по всем правилам. Гонит меня и гонит, чуть не за пятки меня. Я впереди бегу, кобель за мной, а заяц идет по нашему следу. Вот так, думаю, охота! Хорошо хоть снегу нет! (Дело было по чернотропу.) Ну да рассуждать головой - не тот момент. Бегу. Заяц за мной, а мой же кобель меня травит. Что делать? Пошел я тоже кругами, начал след запутывать. Кое-как да кое-как со следа Кабысдоха сбил. Очухался в какой-то болотине. Притих. Еле отдышался, а после выбирался полдня. Из болотины-то. Пошел за ружьем. Встречаю свата Андрея. Ну, думаю, теперь не сгину. Рассказал ему, как было дело. Сват сперва не поверил. После вместе со мной охает: "Ну, Барахвостов, тебе еще повезло! Заяц, видать, молоденький, не больно проворный. Им,- говорит,- надо было тебя гонить-то не к болоту, а ближе к поскотине. Там бы тебе и капут, на ровном-то месте".
      Вот, брат, какие судьба иной раз повороты делает. И самому дивно. Мой Кабысдох домой явился раньше меня, будто ничего и не было. На таких собачаров и надеяться нечего. Только хлеб едят, да в глаза глядят, да хвостом юлят. Сами того и гляди обманут.
      Купим новую
      Вот ведь не поверишь, а все равно расскажу. Был у меня один знакомый медведь. Истинно говорю. Каких только знакомых у меня не было, за жизнь-то. Этот был самый памятный. В какой мы с ним дружбе жили! Гостились одно время. Самостоятельный был, покойная головушка, век не забыть. Не веришь? Э, брат, в нашем лесу и не то можно увидеть. Бывают и почище события. Люди говорят: "Ты, Барахвостов, весь изоврался. Вомелы*. Ни одному твоему слову верить нельзя, у тебя что ни слово, то и бухтина".- "Хорошо,- говорю.Согласен". Я тоже не святой, иной раз немножко прибавишь и от себя. Промашки бывают, не скажу. Число, бывает, перепута-ешь, за имена тоже не ручаюсь. А в основном и главном - сущая правда. Бывало...
      Да. Так вот насчет медведя. Осенью ходил я на лабаза**. Один. Мой Кабысдох заболел, объелся пареной брюквой. Одну зарю сижу, другую. Сидишь, сидишь да и про медведя забудешь. Птичек слушаешь. Помню, с лабазов слез, пошел домой с песнями. Чекушку ополовинил. Иду по пустоши, пою. Вдруг навстречу медведь. "Стой! - кричу.- Шаг влево, шаг вправо считается побег!" Он поглядел да как начал в меня плевать! Я одной рукой вытираюсь, другой наставляю ружье. Ружье оказалось незаряженным. Медведь меня маленько помял, отступился. Вспотел. Ружье за дуло схватил да как даст о березу! Берданка вдребезги. Сам пошел в лес. Я сижу на дороге, в траве щупаю. Оборвал, охломон, все пуговицы. Кричу ему: "Стой, не ходи! Давай посидим в открытую!" Не слушает, идет все дальше, только треск стоит. Я опять: "Воротись! - говорю.- У меня есть маленько, вроде не вся пролилась". Слышу - сучки трещать перестали. Видать, сделал остановку. "Ей-богу, немножко осталось!" Слышу - идет обратно. Подошел, сел задним местом около меня. Все еще глядит в сторону. Я ему чекушку подал, он выпил прямо из горлышка. Лапой машет, от хлеба отказывается: мол, хорошо и так, без закуски. Я остаток допил, спрашиваю: "Вот ты всю зиму спишь, не кушаешь. Хлеба тебе не надо. Как это у тебя ловко выходит? Мне бы со своими так выучиться". Лапой, как человек, отмахнулся: мол, завидовать нечему, всю зиму крючком. Тоже не сладко "Не куришь?" - спрашиваю. Мордой мотает отрицательно. Я опять за свое: "Открой секрет. Семья,- говорю,- большая, на всю зиму завалились бы, любо-дорого". Он встал, подошел к березе. Собрал от ружья все щепочки. Дуло там, накладку. Вижу - щепочку к щепочке прикладывает. Говорю: "Шут с ней, наплюнь! Купим новую". От дороги подальше отошли, сидели до темной поры, в магазин бегал два или три раза.
      * Вомелы - очень сильно, иногда сверх всякой меры и своих же возможностей.
      ** Лабаз - стог или дерево, куда от страху залезают охотники, караулящие медведя. Обычно зверь не приходит, либо они накрепко засыпают и спят до утра. Бывают, однако, и такие случаи, когда дело заканчивается кровопролитием.
      Миша-хыщник
      С этим медведем одно расстройство. Трезвый, медведь как медведь. Муху не обидит, не то что там корову или теленка. А как выпьет... Сам знаешь, останавливаться не умеем. Сперва вроде немножко, чуть разговеешься, после черепяшечку дернешь дополнительно. Ну а потом пошло-поехало. Все тормоза отказывают, от восторга души поим всех подряд. Сами принимаем всякие новые образы. Шапки теряем. Говорим все что надо и не надо. После каемся.
      Тот медведь пил всю осень, до самого снегу. Берлогу искать не стал, от зимней спячки наотрез отказался. "Миша,- говорю,- подумай ты головой! Войди в чувство, остановись! Вон у тебя уж и глаза посинели, глядят не в ту сторону. Похудел весь, морда опухла. Долго ли до греха? Попа-дешь в больницу. Либо и совсем на дороге замерзнешь". Рыло вниз опустит, молчит. Соглашается. А что толку? Люди пошли совсем бессовестные, спаивают медведя нарошно. Сушняку воз наломает* - ему стопочку для начала. А после, с пьяным-то, делай что хочешь. Дрова ломает, считай, бесплатно. Ну, зиму он кое-как перекантовался, дожили до весны. Он подрядился в пастухи за сорок трудодней в месяц, на своих харчах. Сперва коровы его боялись, убегали в деревню. После попривыкли, дело пошло. Я ему барабанку выстрогал да две колотавочки. Барабанить выучился дородно. Бывало, по лесу идешь, слушаешь. Любо сердцу. Лето пропас чин чином. А зимой-то что медведю делать? Зимой ему положено спать. Этого спать отучили.
      * Несомненно, этот сюжет позаимствован Барахвостовым у писателя Константина Коничева.
      Отчетный год у нас все время после Нового году. Пошел, сердешный, по миру собирать милостыни. В избу зайдет, у дверей встанет, кое-как перекрестится. Сперва по своему колхозу ходил, потом вышла бумага, чтобы всех нищих ловить и сдавать в сельсовет. Чтобы не тунеядст-вовали и всяких слухов по народу не разносили. Он и ударился в другую округу. Да так и пропал, больше я его не видал. Говорят, видели где-то на волоку. Потом прошел слух, что он спать лег да уснул чередом, в берлоге. А будто бы из центра прикатили охотники-любители. Окружили его со всех сторон. Шестнадцать лбов. С огнестрельным вооружением, и все на одного медведя. В газете была заметка "Уничтожили хыщника". Это Мишка-то хыщник? Уж я, грешный человек, тогда и поматюкался...
      Уха
      Говорят: рыба да рябки, потеряй деньки. Что верно, то верно. Пока в этом деле найдешь слой, проходит большое количество дней. Всякая рыба имеет свою линию судьбы и свой подчерк жизни. Взять тех же ершей. Нынче их прозвали по-новому - хунвейбины. Раньше эту шпану тоже называли двояко. Лезут везде, куда ни сунься. Большие их тысячи и мельёны шастают по самому дну. Едят чужую икру и зародышей. Все скользкие и колючие. Иной раз пролежит на воздухе целый день. Все, думаю, этот сдох навек. В воду опустишь, а он и мертвый щеперит перья. Отмокнет и пошел ныром в самую глубь. Воскрес, каналья! А ведь много часов лежал на свежем воздухе. Другой бы давно протух, этот стал еще настойчивее.
      Сорога - та против ерша не устоит по всем пунктам. Хоть и хитра, а глупое место, клюет по-дамски. И хочется и колется. Червяка отщипывает по кусочку. С виду блестит, а телом слаба. Сорогу по клеву узнать очень просто, как и окуня. Этот фулиган и дурак. Налетает без разговору. Крючок заглатывает в самое нутро брюха и летит дальше. В это время его волокут наверх.
      Так вот, братец, я хоть и сделал себе хорошую уду, а ловил по своему новому способу. Как? А так. Пока с удой-то сидишь, борода вырастает на полвершка. Весь итог - котелок ухи. Так я сократил все привычные сроки. Наша река летом пересыхает. Остаются глубокие рыбные омута. Я каменья к берегу накатаю, огонь растоплю до самого неба. Каменья эти все докрасна накалю, потом колышком в омут знай спихиваю. Пару, жару, конешно, много. Каменья-то шипят, по дну разаются. Ну, да ничего, терплю. Омут с рыбой за полчаса вскипятишь, за народом в деревню сбегаешь. Хлебают да крякают. Меня нахваливают: "Ай да Кузьма Иванович! Ай да Барахвостов! Вишь, опять что для народа придумал!" Бывало, целое лето кормишь всю деревню. Коллектив для меня на первом месте. Ели уху ежедневным образом, еще и оставалось. Остатки, правда, съедали сами, сразу же. Кабы рыбнадзор не такой строгий, варили бы уху до сегоднего лета.
      Волчья подкормка
      Народ меня всегда уважал. Большой и маленький. Которое - за бухтины, которое - так. Один сват всю жизнь упрямится, на людях моего авторитету не признает. Двое сойдемся - нет мужика обходительнее. А при народе глаза в землю. Не глядит, только пышкает, вроде бы обижается. А на что обижаться-то? Я не виноват, что у меня голова по-другому устроена. Как погляжу - сразу вижу, чего делать.
      Бывало, в наши колхозные угодья пришли откуда-то волки. Напустились беда! Что ни день, то овцы нет. А то и двух. Никакого от них спасу, патрашат* как супостаты. Руководство - ко мне: "Барахвостов, выручай! Не знаем, что делать. Ежедень по две головы списываем, государству убыток!" "Дайте подумать".- "Чего думать? Думать некогда".- "Ладно. Срочно соберите артельное собранье!"
      Собрались все в одну избу. Беру первое слово: "Безобразничают? Да, безобразничают. Зорят? Да, зорят. Вопрос: почему зорят? Потому зорят, что жрать хочут. Бескормица. В поскотине зверю что есть? Нечего. По голове в день списываем".
      Предлагаю установить для волков подкормку. Резать по четыре ярушки в день и выдавать волкам бесплатно. Сказал, сел, носовым платком лоб вытер. Вижу, проголосовали единогласно. Только сват воздержался. Решили записали. Стали каждый день резать по четыре овцы и возить в лес. Волки буянить враз перестали. В лесу стало спокойно. До того стало спокойно, что и мой Кабысдох осмелел, бегал до ближней речки. Нет, что ни говори, без меня бы пропали. В колхозе-то. Намаялись бы.
      * Патрашить - то же самое, что и варзать
      Любо-дорого
      В каждый прорыв - Барахвостова. Бывало, чаю сядешь попить - бегут. Посылали больше ребятишек: "Дядя Кузя, зовут!" - "Кто?" - "Требуют".- "Да куда требуют-то?" - "В конто-ру". Все бросаю, иду. В конторе накурено не больно и мало. Дым ходит поэтапно, от пола до потолка. Здороваются об ручку. Стул подставляют, воды из графина наливают. "Так и так, Кузьма Иванович, вожжей нет".- "Чево?" - "В район выехать - вожжей нету".- "Дайте подумать". А чего думать? Была бы смекалка - додумались бы и сами. Прошу выделить рабочую силу, трех жонок. Утром до свету иду с жонками в лес, обирать с кустов паутину. Паутины насобираем, бечевок из ее напрядем. Из бечевок навьем веревок. Поезжай куда хошь, любо-дорого!
      Приходит из центра директива насчет поголовья. План поголовья не выполняем из года в год. Что делать? Зовут Барахвостова. Говорю: "Ладно. Выручу". Опять же в лес. Лосей назаманиваю, открываю лосиную ферму. Дополнительно. Доим, сдаем на мясо. Планы во все годы перевыпол-няем. Только и стоит: рога у лосей опилить! Сену - экономия, грубым кормам - само собой. Коровам стало нечего делать, телиться разучились.
      Весна подходит. Удобрения выкупить - денег нет. В кассе - безвоздушное пространство. Тырк-мырк, опять к Барахвостову. Я деревню поднимаю. Берем ведра, фляги и топоры. Лес - под боком. Берез наподрубаем, соку нагоним. Срочно везем во флягах в райцентр. Открыли свой ларек с вывеской "Березовое ситро" колхоза такого-то. Меня - главным директором. Утром замок открою, Кабысдоха от скобы отвяжу, фартук надену. Начинаю торговать. Сорок две копейки кружка. Мужики с похмелья пьют, похваливают. Крику этого: "Без очереди не выдавать!" Милиция конная. Толкаются. Казенные напитки никто не берет. Жалобы в типографию. Дело доходит до Москвы. Раз - и прикрыли! Говорят, перебиваем дорогу общей торговле. Ну, да не больно и обидно. Ситро все кончилось. Последнюю флягу распотчевал начальству, денежки пересчитал и домой! Только меня и видали.
      Деньги сдавал в кассу все, до копейки. За хорошую работу колхоз выдал премию. Берданку и патронташ.
      ЧЕТВЕРТАЯ ТЕМА
      (О том, как Кузьму Ивановича выбрали в бригадиры и чем всё это кончилось)
      Первая попытка
      Наша деревня часто оставалась без бригадира. Регулярно. Почему? Установить трудно. Причины были всякие и разные. Этот в леспромхоз уедет, этот сопьется. Многих переводили на повышенье, другие умирали совсем. Снимали и за непочтенье родителей. Сперва руководство переходило из рук в руки. Потом дожили до тупика: в бригадиры выбирать некого. Собираем общее бригадное. Бабы разнесли тайну колхозного правленья задолго до собранья: Барахвостова в бригадиры! Чувствую и сам, что гроза поворачивает на меня.
      Первая попытка. Я что делаю? Я на собранье не иду, забираюсь в пустой погреб. Знаю такой закон: без наличия личности голосовать не имеют права. Сижу. Собранье тоже сидит, ждет Бара-хвостова. Час сидим, два сидим. Три сидим. Я начал задремывать. Летом в погребе прохладное дело. Тихо и сухо. Вдруг приходят прямо на дом. Виринея хоть и подговорена заранее, а все равно тревожно. Слышу разговор: "Где хозяин?" - "Сама не знаю, с утра мужика нет! Видно, на охоту уполз".- "А почему берданка, колхозная премия, на гвоздю?" Баба подрастерялась. (Где дак оне уже больно востры). Народ к ней с приступом: "Подавай мужика!" - "В избе дак нету".- "Как - нет? Берданка тут, и он тут. Вот и фуражка тоже тут!" - "Где?" - "Да вон фуражка-то, вон!" Я не стерпел, кричу: "Мать-перемать, эта не та фуражка! Эта фуражка праздничная, а та фуражка вот эта. На мне которая! У Барахвостова, слава богу, фуражек хватает!"
      Не надо было сказываться! Из погреба подняли на руках: "Кузьма, мы тебя выбрали в брига-диры!" - "Не имеете права".- "Кузьма Иванович, единогласно!" - "Выношу самоотвод, голосованье недействительно".- "Принимай бригаду!" Вижу - не выкрутиться. Попался. "А кто печи класть будет?" спрашиваю. "Печи класть можно по совместительству". Всё. Аргументы кончились. На лавку сел, голову вот так руками зажал. Что делать? В минуту опасности? Делаю последние легкие вздохи: "Товарищи колхозники, меня на эту должность нельзя".- "Почему?" - "У меня болезнь, привез из Германии, после войны. Не хотел говорить, сами вынудили". Притихли. "Какая болезнь-то?" "Нельзя мне с коллективом, болезнь заразительная".- "Как названье ? " "Названье,- говорю,- этот... эта... ну, хавос. Хавос сердца".- "Хавос?" "Да. Передается через карандаш и бумаги". Вижу - подействовало! Расписал все по порядку, где и как эту болезнь подхватил, как вся наука много лет против нее действует и ничего сделать не может. Повздыхали бабы, да и отступились. В бригадиры выбрали свата Андрея.
      По новой системе
      Сват не глупей меня, долго не насидел. Сняли за провал весенне-кукурузной кампании. Выплывает вторично моя многострадальная кандидатура. С хавосом теперь дело не выгорело, потребовали справку от местной медицины. (Кто свата округ пальца обведет, тот трех дней не проживет.) Увидел меня и говорит: "Нынче ты, Барахвостов, не отлытаешь. Хватит тебе дезертировать-то. Выберем. Погляжу, чего запоешь".
      Махнул я на все рукой. Принял должность по акту, говорю на собранье: "Вот что, бабы и граждане! Ежели поставили, дак у меня чтобы слушаться и пустяками не заниматься! Будем поднимать бригаду!"
      В каждом деле надо находить главное звено и центр притяженья: первым делом завел документацию. Толку мало. Установил штрафовальную таблицу и распорядок дня. Сдвигов нет. Организовал наглядную - никаких перемен к лучшему! Что за притча? Иду на риск и принимаю такое решение: постепенно все рабочее поголовье людей перевести на должности. Ежели человек на должности, у него другая ответственность и новый угол подхода. Решаю: всех людей до сенокоса перевести в начальство, другого выхода нет. Сказано сделано. Перестройка заняла меньше трех недель, всю деревню быстро перевел на новую систему практики. Рядовых колхозников нет ни одной души. Смотрю народ не узнать! Шкала материального уровня сразу шагнула вверх: сельпо не успевает завозить лисапеды. Избы подрубаем, крыши перекрываем. Ребят рассылаем по институтам, самым грудным - детские ясли. На каждого члена семьи - сберегательная. Очень хорошо пошла жизнь в деревне моей бригады! Люди со мной и раньше здоровались, теперь от теплых слов нет отбою. Идешь по делам. Останавливают прямо на улице: "Кузьма Иванович, благодарим!" "Не моя, товарищи, заслуга, не моя". Один сват мной недоволен. Глядит быком. "Так-то,- говорит,- и я бы мог, дело нехитрое".- "Не бы,- говорю,да не кабы, так на шестке росли бы грибы. Тебе-то, сват, кто мешал головой думать?" Свату сказать нечего. Окурок в землю затопчет, пойдет домой.
      На первом месте
      Конешно, личная жизнь в бригаде пошла лучше, не скажу. Колхозники-то мной довольны. А как быть с верхним начальством? Продукцию-то давать мы совсем перестали, планы подъема висят в мертвом воздухе. Ее благородие, королева, на полвершка из земли вылезет, дальше хоть тащи ее за уши.
      А все ж таки я тебе скажу честно. Бригада все время держала первое место. Переходящий вымпел из рук не выпускали: три года лежал в моем шкапу. Каким способом? Очень просто. В соревнованье голова нужнее всего. Я, бывало, наряд сделаю, баб распределю. Сам иду по соседс-ким бригадам. Под видом неотложного дела. Соседские пашут, ты - к ним. Товарищи, дайте закурить! Где одна цигарка, там и две; где две, там третьей не миновать. Стекаются. Пока курим, я какую-нибудь жиденькую бухтинку и расскажу. Народу станет больше, я бухтинку поволожнее. Все скопятся, пускаю тяжелую артиллерию. Лошади дремлют, плуги в земле. Народ слушает. Я заливаю бухтины, одна другой чище. Люди на лужке то в покатушку, то сидят смирно, от изумле-нья шеи вытянули. Как журавли. А мне это и надо, бригада не моя. Лошади дремлют, плуги в борозде. Весенний день год кормит.
      Солнышко за полдень, а я еще не почал с картинками. Лошади оглядываются, солнышко к земле. День долой, суседушки пальцем не ворохнули. Вечером схватишься да бежать: "Ох, так-перетак, засиделся! Извините, пожалуйста!" Утром наряд сделаешь, идешь в противоположную сторону. Так и ходишь все вёшное.
      Мои бабы - худо ли, хорошо - понемножку тюкают, шабаркаются. Суседи сидят, мои бухтины внимательно слушают. Бригада Барахвостова вырывается вперед.
      Передовики в любой кампании. Грамот навыдавали - обоев покупать не надо. Картин живописи тоже не требуется. Не изба, а музейная редкость.
      Пошла, матушка!
      Ни у кого не растет, у меня королева первый сорт. Барахвостов найдет слой. В любом невыгодном положенье.
      Что делали? Э, брат, много кое-что делали. Было делов с ней, мокрохвосткой, врать не хочу. С кукурузой-то.
      Первая беда налетела в виде грачей. Жрут королеву, носами из земли выковыривают. Пускаю в ход своего Кабысдоха. Этот знает, что делать. В поле день и ночь мерзнуть не будет ни за какие деньги. Заприметил двух грачей, самых старых и самых важных. Кабысдох на одного лает, а другому сам лапами помогает королеву из земли выгребать. Один грач при помощи Кабысдоха голодный как волк, другой ходит по пашне сытый. Разодрались. Грачи-то. За одного заступились одне, за второго другие. Пошла в поле катавасия, Кабысдох дело сделал. Ах, молодец кобель! Хоть и жулик! Грачи разделились на две партии. Вижу, клюют день и ночь друг дружку. Этим не до королевы. Зону стычки перенесли в лесные угодья. Крик, шум - только перья летят! Кормятся чем попало, а борьбу не останавливают. Кукуруза на два вершка выросла, дальше заупрямилася.

  • Страницы:
    1, 2, 3