Тина и Тереза

Джоан ни разу не встречала препятствий, не терпела поражений, и столь легко завоеванные крепости очень скоро становились неинтересны. Джон Россет слыл душой общества — в доме часто бывали гости, и Джоан, игравшая в таких случаях роль хозяйки, неизменно становилась королевой и главным украшением вечера. Отец гордился ею и любил тем сильнее, что Джоан напоминала ему рано умершую жену. Видя толпу женихов и радуясь успеху Джоан в обществе, он тем не менее не желал расставаться с дочерью: без нее большой, роскошный дом стал бы пустым.

Сама Джоан тоже пока не помышляла о замужестве. Но однажды в один из зимних вечеров, в день своего семнадцатилетия, она встретила человека, один единственный взгляд которого сразу ее заворожил. Этот человек не был в числе приглашенных, он случайно оказался в доме — принес отцу какой-то срочный пакет. Джоан встретилась с ним в вестибюле, куда вышла охладиться после танцев и поправить волосы. Этот человек, мелкий служащий в компании ее отца, не походил ни на кого из прежних знакомых мисс Россет. Он затмил всех тех, кто гораздо лучше одевался и по происхождению стоял на десять ступенек выше. Он был загадочно-красив и чем-то притягивал к себе, не так, как влечет тонкий запах незнакомых духов, а так, как манят непонятные звуки в ночи, как влекут входы темных пещер и неоткрытые земли. Она постаралась завладеть его вниманием, и он ответил холодноватой вежливостью, едва ли не на грани приличия. У него была необычная внешность и неизвестный девушке акцент: по-видимому, молодой человек не являлся коренным американцем. Джоан заговорила с ним, сказала, что у нее день рождения, и предложила выпить бокал шампанского. С удивлением глядя на хорошенькую девушку в белом шелковом платье и золотых украшениях, он попытался отказаться, но она настаивала. Сама сбегала наверх, принесла два бокала и блюдце с пирожными… Она болтала с ним, присев на край дивана, она не видела и не слышала ничего вокруг, не помнила ни об отце, ни о трех десятках гостей, толпившихся в гостиной; перед нею был только он — человек, внезапно возникший в ее жизни всего на один вечер, после чего исчезнет, вероятно, навсегда. Сердце Джоан дрогнуло, и она поклялась себе не допустить этого. Она пригласила бы незнакомца в гостиную, представила гостям, танцевала и говорила бы только с ним, но знала, что это невозможно. Он не согласится, да и отец вспылит, если узнает, что она беседует, как с равным, с каким-то ничтожеством, хотя этот юноша держался так, словно был выше по рождению и уму их всех вместе взятых — и Джоан, и Джона Россета, и гостей.

Остаток вечера девушка провела в лихорадочном волнении и затаенной печали, а пару часов спустя, забравшись в свою постель, наконец поняла, что безумно влюбилась.

На следующее утро Джоан, ничего не сказав отцу, принялась выяснять, где можно найти Лоренса Пакарда — этим именем назвался вчерашний таинственный незнакомец. Он действительно работал в компании отца, в отделе, занимающемся перепиской с иностранными фирмами. Через неделю девушка отыскала его имя в списке постояльцев второклассной гостиницы и солнечным утром, собрав все свое мужество, отправилась с визитом. Ошеломленный неожиданным вторжением, молодой человек не знал, что и сказать, но никакой радости с его стороны Джоан не заметила. Они немного поболтали за чашкой кофе в ресторанчике за углом. Джоан старалась вытянуть из Лоренса что-нибудь о его происхождении, но молодой человек отвечал уклончиво. Он был беден, не имел никаких связей и до недавнего времени перебивался случайными заработками. Услышав об этом, Джоан недвусмысленно намекнула о своих возможностях (все-таки она дочь главы компании!), что вызвало у собеседника ироническую улыбку. Девушка видела отсутствие интереса к своей персоне, но решила не сдаваться. Ею двигала любовь и отчасти самомнение. Разве она не хорошенькая? К тому же дочь состоятельного уважаемого человека, тогда как он… Но смотреть на него свысока Джоан не могла, да, похоже, никто не мог, точнее, Лоренс никому такого не позволял. Сила его взгляда казалась непревзойденной. При этом он не производил впечатления человека высокомерного, а, скорее, несколько отстраненного от окружающего мира. Он на все и на всех смотрел не свысока, а как бы со стороны. Джоан ощущала исходивший от него магнетизм, даже когда он молчал и не делал ничего. Девушке так и не удалось ничего узнать о его увлечениях и образе жизни — Лоренс всякий раз незаметно уходил от ответа. Он, очевидно, желал, чтобы эта встреча стала последней и Джоан оставила его в покое, но она не собиралась этого делать.

Девушка могла бы одолжить ему денег, попытаться помочь в продвижении по службе, но ему не были нужны ее подачки. Она узнала, что он, оказывается, гораздо образованнее ее. Джоан спросила, чем он занимается на службе, и Лоренс ответил: «Перевожу иностранную корреспонденцию». «Вы что, знаете языки?»— Она была сильно удивлена. «Да, — сказал Лоренс, — французский, немецкий, испанский». — «Вы учились в университете?!» — «Нет, это было домашнее образование».

Во всех отношениях он был человеком-загадкой. Джоан беззастенчиво преследовала его. Понимая это, мучилась от стыда, но ничего не могла с собой поделать. Всякий раз, возвращаясь домой, давала себе слово больше не ездить к Лоренсу и всегда нарушала обещание. Лоренс никогда не искал встреч с Джоан, это делала только она. Она, порядочная девушка из хорошей семьи! Боясь отца, Джоан придумывала разные предлоги для ухода из дома, чем еще больше осложняла свою жизнь. Между тем ее любовь к Лоренсу становилась все нестерпимее, все сильнее… Джоан сделала все, чтобы его соблазнить. Ясно дала понять, что готова пожертвовать своей добродетелью ради любви, надевала слишком открытые платья, сама без приглашения входила в его спальню — словом, вела себя как… После Джоан всегда было стыдно вспоминать о том, как она себя вела. Стремясь заполучить Лоренса любой ценой, не дорожила честью, как было должно девушке такого положения и круга, и в конце концов лишилась ее в один из вечеров. Позднее Джоан признавала: Лоренс Пакард вел себя куда достойнее и держался до последнего, хотя был мужчиной. Почему он не прогнал ее раньше? Очевидно, потому, что был совсем одинок в этом городе и успел незаметно для себя привязаться к Джоан, единственному человеку, который тянулся к нему и искренне его любил.

После случившегося девушка не испытала радости — только растерянность и страх. Джоан вдруг почувствовала себя странным образом зависимой от Лоренса, от его воли и поступков, от его мыслей, ход которых невозможно было предугадать. Она так и не услышала ожидаемых слов любви, более того, он был расстроен, даже зол оттого, что не сдержался. Он молчал, судя по всему обдумывая, что, в плохом и в хорошем смысле, может дать ему эта связь. Джоан сама навязалась ему, и он имел право бросить ее, не особо терзаясь совестью. С другой стороны, он мог жениться на ней и потребовать у ее отца солидный куш. Последний вариант как нельзя лучше устроил бы Джоан, но, как видно, претил самолюбию Лоренса. Когда на следующий день Джоан, не выдержав, поехала к возлюбленному, ей казалось, что Лоренса не будет на месте, он исчезнет неведомо куда, сбежит… К этому прибавился страх: вдруг о ее поступке узнает отец? Рано или поздно ему придется узнать… Джоан разрыдалась, упав в объятия встретившего ее Лоренса, и тот, к своей досаде, утешил ее способом, древним, как мир. Это положило начало их связи, длившейся затем более полугода, связи, которая не приносила настоящей радости никому из них.

Джоан понимала: Лоренс ее не любит. Она искала встреч с ним, а он — никогда. Спустя шесть месяцев она знала о нем не больше, чем в первый день знакомства, и гадала, чем живет его душа. Он оказался очень страстным любовником, но страсть непонятным образом сочеталась с холодностью, точно в теле его был огонь, а в сердце — лед; и Джоан чувствовала, чем все кончится, когда она ему окончательно надоест: он уедет, оставив ее наедине с позором и болью. Каждый раз, вернувшись от возлюбленного, девушка плакала до утра, не в силах заснуть. Она побледнела, похудела. Хотела даже отравиться, но ей недостало решимости. Джоан забросила поклонников, подруг, позабыла о светских развлечениях. Отец, к несчастью, надолго уехал и ни о чем не знал.

Джоан была неопытна и не сразу поняла, что беременна. Целых полгода не было никаких последствий, да она с самого начала мало о них задумывалась. А теперь ее тошнило по утрам, целыми днями хотелось спать, все валилось из рук. Девушка не знала с кем посоветоваться: матери у нее не было, подруг она растеряла, отец еще не вернулся. Джоан пожаловалась единственному близкому человеку — Лоренсу, и тот пришел в ужас: он догадался о причине ее недомогания. Расспросив подробнее, с каменным лицом заметил: «Боюсь, нам придется пожениться».

Джоан, которую остро резануло это «придется» и «боюсь», тем не менее обрадовалась. Чувствовать себя одинокой, брошенной в таком положении было бы невыносимо. И потом… кажется, сбывалась ее мечта! Доселе Джоан и не мыслила, что Лоренс когда-нибудь сделает ей предложение.

На очереди было неизбежное объяснение с вернувшимся из поездки отцом. Узнав новость, Джон Россет глухо произнес: «Кто?» А потом: «Он согласен жениться на тебе?» Джоан ответила утвердительно, и отец велел привести Лоренса в дом.

Эту кошмарную сцену девушка запомнила на всю жизнь. Она стояла за дверью кабинета и слышала, как отец назвал Лоренса негодяем, прохвостом, смазливым чертом, ничтожеством и еще бог весть какими словами, на что молодой человек с холодным бешенством заметил: «Поосторожнее с выражениями, а то я могу отказаться от того, что собираюсь сделать! Посмотрим, что скажет ваше благопристойное общество, когда Джоан родит внебрачного ребенка!» «Нет! — вскричал Джон Россет. — Ты женишься на ней! Женишься, или я разломаю твою жизнь на куски, сотру тебя в порошок, вышвырну из города и из страны! Думаешь, я позволю тебе окончательно погубить мою дочь?!» Джоан в отчаянии кусала губы: два бесконечно любимых ею человека на глазах превращались в непримиримых врагов. «Этого я вам никогда не прощу!»— с угрозой произнес Лоренс, а когда выходил из кабинета, довольно внятно прошептал: «Пошел ты к черту со своей страной, паршивый янки!»

Джоан тоже досталось. «До чего ты дошла! — кричал Джон Россет. — Как ты посмела! Я должен унижаться, упрашивать какого-то проходимца жениться на тебе, вынужден отдавать свою дочь неизвестно кому! Ты что, слепая, не видела — он же не белый! Ты понимаешь, что сделала со своей жизнью — все отвернутся от тебя, нигде не будут принимать, а твоего безродного мужа-полукровку — тем более! А ребенок, которого ты родишь?! Что его ждет?!» Да, Джоан знала, вернее, поняла до конца только теперь. Лоренс… В нем действительно чувствовалась примесь неведомой крови, он не был чистокровным белым и не мог быть принят в приличных домах Сан-Франциско, несмотря на все свои достоинства, образованность и воспитание. Кто были его загадочные предки, о которых он отказывался говорить? Не негры, не мексиканцы, не индейцы… Но так или иначе то, что придавало его облику особую, выразительную красоту, было его клеймом. «Как ты посмел тронуть ее, дрянь, — кричал Джон Россет, — она же белая, а ты…»

Джоан плакала от стыда, умоляя отца простить ее. Хорошо еще Лоренс не сказал правду о том, как она себя вела. Впрочем, отец, конечно же, не поверил бы. Его крошка Джоан, его дочь, умница и красавица… Как с ней случилось такое? Разумеется, во всем виноват этот мерзавец, решивший выбиться в люди с помощью выгодного брака. Джон был безмерно потрясен, почти уничтожен.

Впоследствии (еще до рождения Мелиссы) Джон Россет пришел к выводу, что нужно было поступить совсем наоборот: ни в коем случае не выдавать Джоан замуж за Лоренса, отправить куда-нибудь подальше, а когда родится ребенок, отдать младенца на воспитание или в хороший приют. Так поступали все, кто хотел избежать публичного скандала. Конечно, это нанесло бы глубокую травму Джоан, да и Джона терзали бы угрызения совести, но честь дочери была бы спасена и репутация семьи Россетов не пострадала.

Джоан и Лоренс спешно и без лишней огласки обвенчались и отбыли в свадебное путешествие в Европу. «С глаз долой», — как сказал отец. Никакого удовольствия от поездки Джоан не получила: она плохо себя чувствовала, вдобавок Лоренс был холоден, как лед, и почти не разговаривал с нею.

Вернувшись, супруги сняли домик на побережье. Лоренс оставил прежнюю службу и нашел место в компании по торговле недвижимостью, как подозревала Джоан, не без тайного участия ее отца: несмотря на все свои антипатии, Джон не хотел, чтобы его дочь голодала, а явной помощи Лоренс никогда бы не принял.

Джон Россет, глубоко оскорбленный случившимся, игнорировал молодоженов, не навещал их и не приглашал к себе. Знакомые и родственники были шокированы: такая девушка, как Джоан, могла сделать замечательную партию, а вместо этого решилась на поистине невиданный мезальянс! Подруги и бывшие поклонники отдалились от Джоан, родственники и близкие знакомые отца ломали головы над тем, принимать ли у себя молодую чету. Разве что из уважения к мистеру Россету, который, по всему видно, являлся в этой скандальной истории потерпевшей стороной.

Молодые нанесли положенные визиты, но светское общество держалось холодно по отношению к Лоренсу, и он отвечал тем же. Окончательную точку в отношении к Джоан и ее супругу поставила весть о рождении ребенка, к изумлению и возмущению света, всего через шесть месяцев после свадьбы.

Джоан хорошо помнила этот день. Ей было страшно, одиноко и больно, она сильно кричала… Боялась, а временами, напротив, — хотела умереть. Джоан лежала в затемненной спальне на промокших, измятых простынях, и рядом не было ни одного близкого, родного человека. Когда стало совсем плохо, она, не выдержав, попросила доктора позвать Лоренса. Он вошел, присел на край постели и, взяв ее холодную, влажную руку в свою, принялся ласково успокаивать. А потом погладил спутанные волосы Джоан и поцеловал ее в искусанные губы. Джоан почувствовала — он искренне жалеет ее, переживает, и заплакала от счастья. Впервые она видела Лоренса таким ласковым и нежным и жадно ловила его взгляд, полный не холода и мрака, а тепла и света, понимания и человечности. Потом он вышел, но молодая женщина слышала за стеной его неровные, взволнованные шаги и улыбалась от радости. Муки души кончились, а вскоре завершились страдания телесные — Джоан родила дочь, здоровую, смугленькую, черноволосую малютку. Она спросила Лоренса, как он хотел бы назвать девочку. Он ответил: «Все равно», но потом поправился: «Назови как тебе нравится». Джоан нарекла новорожденную Мелиссой, в честь своей покойной матери — муж не возражал.

Молодая женщина быстро поправлялась, и ей казалось, что жизнь теперь пойдет по-другому. У них с Лоренсом родился ребенок, это сблизит их, сделает настоящей семьей, отношения наладятся… Но все было не так просто.

После рождения внучки отец пошел на мировую: навестил Джоан, принес богатые подарки. С тех пор часто приглашал дочь в гости, а несколько месяцев спустя начал склонять к переезду домой — ему было одиноко без своей любимицы, к тому же он, неожиданно для себя, страстно полюбил Мелиссу. «Живи здесь вместе с малышкой, — говорил Джон Россет. — Наплевать на пересуды, я дам тебе все, что пожелаешь, и никогда больше не упрекну». А затем, видя упрямство дочери, повторял: «Глупая девочка, ему не нужен ни ребенок, ни ты. Брось унижаться, разведись. Ты же красавица и умница, единственная наследница моего состояния, кто-нибудь непременно посватается к тебе! Забудь прошлое, найдешь хорошего мужа, человека нашего круга, а не какого-нибудь там выродка-полукровку!» Молодой женщине было тяжело слушать такое, она любила и мужа, и отца и разрывалась между ними. К тому же, что самое страшное, Джоан все чаще начинало казаться, что отец прав. Один лишь раз Лоренс явил ей другой облик — любви, подлинного внимания, заботы и нежности, а после дверь его души захлопнулась и он стал прежним: замкнутым, холодновато-вежливым и равнодушным. Появление Мелиссы не изменило Лоренса в главном: он по-прежнему воспринимал свой брак с Джоан как вынужденную, непоправимую ошибку.

Впрочем, Джоан не теряла надежд. Она взяла на себя все заботы о ребенке, не забывая при этом о своей внешности: следила за лицом, фигурой, старалась модно одеваться — словом, стремилась понравиться мужу, завоевать в конце концов его любовь. Ни одного неосторожного слова, неизменная улыбка на лице… Она сломала свой характер и, Бог свидетель, чего ей это стоило! Порою, вспоминая ту задорную, своенравную девчонку, какой была когда-то, она рыдала в три ручья и спрашивала себя: «А стоит ли любовь этого человека таких огромных жертв?»

Жили они не богато, но и не бедно. Наняли служанку в помощь Джоан, купили хорошую мебель. Лоренс никогда не возражал против того, чтобы жена покупала наряды, но ни разу их не похвалил. Чтобы как-то оживить и скрасить вечера, Джоан решила приобрести пианино. Лоренс удивился: «Разве ты играешь?» «Да, — сказала Джоан, — я училась немного». «Хорошо, покупай». Он остался безразличен к ее игре, более того, когда жена садилась за инструмент, обычно под каким-нибудь предлогом покидал гостиную. Конечно, Джоан была посредственной пианисткой, но в прошлом поклонники всегда хвалили ее игру. Молодая женщина начинала впадать в отчаяние. Иногда думала: «Может, у Лоренса есть другая?» Однажды, не выдержав, сказала об этом вслух и получила полный сарказма ответ: «Благодарю покорно, мне довольно истории с вами». Джоан разрыдалась.

Мелисса, такая живая, бойкая, прелестная девочка, тоже мало интересовала Лоренса. Джоан задавала себе вопрос: может, причина в том, что их первенец девочка, а не мальчик? Ведь мужчины всегда мечтают о сыне. Она была готова, надеясь, что появится мальчик, родить еще одного ребенка, но Лоренс больше не хотел иметь детей. Он так и сказал жене.

Он часто засиживался по вечерам в своем маленьком кабинете над какими-то бумагами: в таких случаях Джоан, не дождавшись мужа, засыпала одна. У Лоренса была своя жизнь, свои тайны. Иногда Джоан казалось, что его снедает непонятная тоска по кому-то или по чему-то. Случалось, в воскресенье они гуляли по побережью, и тогда Лоренс печально и задумчиво глядел вдаль, на катящийся навстречу океан. Очевидно, его мечты не осуществились, жизнь повернула не в то русло. Кого он в этом винил? Судьбу? А может, ее, Джоан? Молодая женщина многое отдала бы за то, чтобы проникнуть в глубь переживаний любимого человека.

Отсутствие любви — вот что отдаляло Лоренса от жены. Он молчал, но Джоан ясно читала его мысли, те, единственные, что он не пытался скрыть: «Ты следовала за мною, как тень, но я с самого начала не нуждался в тебе, и тебе это было известно. Я знал, что ты невинна, и не хотел вступать с тобой в связь, но ты все сделала для того, чтобы это случилось. Когда ты попала в беду, я поступил как джентльмен — женился на тебе, чего ты и добивалась, несмотря на то, что знала, что будет, если ты выйдешь за меня. Ты получила все, что хотела, а теперь оставь меня в покое». Слыша его безжалостный внутренний голос, Джоан опускала голову.

Она не получила главного — его любви! Если б он когда-нибудь привлек ее к себе со словами нежности, если б его глаза засияли от искренних, ярких и светлых чувств, но увы…

Один из ящиков бюро в кабинете Лоренса всегда был заперт — в нем хранились какие-то бумаги. Не раз в отсутствие мужа Джоан пыталась открыть ящик и не могла. Ей казалось, что его содержимое пролило бы свет на тайны души этого странного человека.

Джоан запуталась в жизни, она страдала. Ей хотелось вырваться куда-нибудь, хоть ненадолго, поэтому она очень обрадовалась, получив приглашение тетушки Мейбл, и сразу же решила ехать. К ее огорчению, Лоренс пришел в небывалое раздражение и выступил против. «Тебе нечего делать в Австралии!»— заявил он. Джоан растерялась. «Поехали вместе!»— звала она. Но он наотрез отказался.

В конце концов вмешался Джон Россет: после очередной порции взаимных оскорблений Лоренс в ярости согласился отпустить жену «куда угодно, хоть в преисподнюю».

На следующий день Джон Россет посадил Джоан, которая едва сдерживала слезы, Мелиссу и Бетани на корабль, отплывающий к берегам Австралии.

ГЛАВА II

Обычно Тина легко вставала по утрам, но сегодня ей хотелось поспать, понежиться в своей белой, чистой постели. Она прикрыла озябшие плечи, а потом и вовсе укрылась с головой. Кто знает, может, есть какая-то прелесть в том, чтобы быть одной, чувствовать себя отделенной и отдаленной от всех, независимой, самой распоряжаться своими желаниями, никого не винить в неудачах и ни с кем не делить радости. Быть хозяйкой самого ценного, что существует на свете, — своего времени и своей души, — того, что вряд ли станет дорого кому-то другому. Возможно, когда она накопит денег, уедет от миссис Макгилл, поселится в тихом, спокойном месте… А если одиночество станет невыносимым, позовет к себе мать или возьмет на воспитание ребенка. Есть же на свете несчастные, брошенные дети или те, родители которых умерли.

Нет, конечно, она не выдержит в одиночестве. Одинокими могут жить только те, кто имеет что-то для души, какой-нибудь скрытый источник, внутренний свет, не дающий им потеряться во мраке однообразной вереницы дней. Такие, как Конрад О'Рейли с его таинственно-прекрасной музыкой. Тина вздохнула. Опять помимо воли приходят мысли о нем. И с самого утра. Скверно! Заслышав в гостиной шаги миссис Макгилл, девушка встала и принялась неспешно расчесывать волосы — в утреннем свете они казались белесыми, точно полосы легкого предрассветного тумана над тихой озерной водой. Она гнала от себя нежданно пришедшие мысли, потому что боялась слез, которые с утра принесли бы волны печали и затопили весь нынешний день. А Тине предстояло провести его в обществе Джоан.

Одевшись, Тина вышла на крыльцо. Что-то неуловимое было разлито в воздухе: неподражаемо-тонкий аромат, точно от неизвестно кем пролитых духов, чудесное веяние свежести. Сияние солнечных лучей казалось столь мягким, словно не имело единого источника, будто свет излучали сами предметы. Холмы, кустарники, травы были покрыты светящейся пеленой, точно позолотой. Иногда, особенно поздней осенью, в этих краях пейзаж напоминает обглоданную кость: кругом оголенные горы, пустоши, заросли колючего терновника и нависшее над землей полотнище сумрачных небес. Тина всегда страдала от враждебности, будь то мимолетный неласковый взгляд незнакомого человека или немилость природы. Душа девушки желала света, она не умела сливаться с тьмой.

Между тем в доме поднялась утренняя суета, несколько непривычная для его постоянных обитателей. Тина слышала, как Джоан извинялась перед миссис Макгилл за то, что встала поздно, хотя на самом деле не было еще и восьми. Девушка улыбнулась: верно, старая дама позволила себе какое-нибудь замечание. Через некоторое время Тина увидела гостью. Джоан казалась прелестной в розовом капоте; ее пушистые волосы рассыпались по плечам, а обнаженные до локтей руки, не знавшие ласки солнца, были на диво нежны и белы.

На завтрак подали овсянку и сладкий чай. Джоан, изображая строгость (через которую постоянно прорывалась улыбка), воевала с сидящей у нее на коленях Мелиссой; девочка не хотела есть кашу, сердито отталкивала ложку и руку матери. Миссис Макгилл, обычный ритм жизни которой был нарушен с самого утра, наблюдала за всем этим без тени удовольствия, но Тина в обществе гостьи из Сан-Франциско чувствовала себя как нельзя лучше.

Сан-Франциско! И Париж, и Монреаль и Мадрид… Города, которые, кажется, существуют лишь в воображении да на страницах книг. Даже недалекий Сидней… Впрочем, в Сидней она, Тина Хиггинс, обязательно когда-нибудь съездит. Подумав об этом, девушка вдруг почувствовала нечто странное: на нее повеяло близкими переменами, притаившимися за готовой исчезнуть стеной. Приходит время — туман спадает и обнажается горизонт. А потом человек обычно видит дорогу.

После завтрака Джоан удалилась завершать свой туалет и причесывать Мелиссу, а Тина осталась наедине с миссис Макгилл.

— Приготовь завтра утром кофе со сливками, — несколько раздраженно произнесла хозяйка, — за океаном другие вкусы. И подавай миссис Пакард завтрак к восьми.

— Хорошо, мэм, — отвечала Тина, еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.

После полудня, когда солнце, окончательно пробившее брешь в туманах осени, широко и ярко залило округу, Тина, Джоан и Мелисса гуляли по нетронутым, сочным, купающимся в светлой росе лугам, внимая мнимому спокойствию природы.

«Что бы ни думала миссис Макгилл, — размышляла Тина, — жизнь людей, даже в мелочах, — хаос, который не исправить вовек. А в природе порядок, невозмутимость, неизменность во всем. Даже когда льют дожди, небо сотрясает гром и по земле проносятся ураганы, даже это восстание стихии не нарушает незыблемости Вечности».

Тина взглянула на спутницу. Красиво спадающие складки сиреневого платья Джоан казались застывшими, а завитки волос молодой женщины, напротив, шевелились, неустанно перебираемые ветром. Наклонившись к Мелиссе, женщина что-то шептала, и девочка искренне и нежно улыбалась в ответ.

Поговорив с дочкой, Джоан обернулась — отсвет любви мягко ложился на ее спокойное лицо.

— Вы такая счастливая! — неожиданно для себя произнесла Тина и тут же пожалела о своих словах: что она, в сущности, знает о жизни этой женщины?

Джоан, натянуто улыбнувшись, выпрямилась во весь рост.

— Я выгляжу такой?

— Да, — ответила Тина и, боясь, что ее поймут превратно, добавила:— У вас есть ребенок…

Молодая женщина вытерла о платок испачканные травой руки и, немного помолчав, сказала:

— Конечно, в этом я счастлива… Каждый в чем-то счастлив, но в чем-то — нет. Полностью ни того, ни другого, наверное, не бывает. Ведь так?

Тина кивнула.

— Вот вы…— начала Джоан и остановилась.

Девушка поняла. Конечно, молодой женщине интересно знать, отчего она, Тина Хиггинс, живет здесь, почему ведет такой образ жизни. Миссис Макгилл считала Тину девушкой, еще не знавшей любви, и Джоан, видимо, думала так же. Может, сказать правду? Нет, не стоит.

— Я счастлива покоем, который здесь нашла.

— И… это все?

— Да.

Джоан пристально смотрела на собеседницу живыми карими глазами. Тина стояла посреди солнечного света, но вся точно в объятиях теней: иногда нечто внутреннее, просачиваясь наружу, становится сильнее внешнего, зримого.

— Но вы красивая, молодая… У вас есть родные?

— Мама, сестра.

— И вы ни о чем не мечтаете?

Тина улыбнулась простодушному удивлению, прозвучавшему в голосе Джоан.

— Я одна из многих, миссис Пакард, и такая же, как все.

— Чем же вы тогда счастливы: тем, что жизнь проходит мимо вас? Что время высасывает из вас годы, а с годами силы?

«Да, — подумала Тина, — она права. Никто не меняется вдруг, это происходит постепенно, как смена времен года, и если мы теряем что-то, то замечаем это далеко не сразу».

— Я же не старуха, мне всего двадцать лет. — Сказав это, девушка подумала о том, что временами ощущает себя старше своего возраста. — Я нашла тихую гавань и намерена пробыть в ней столько, сколько понадобится для того, чтобы все обдумать и решить, как построить дальнейшую жизнь. Несмотря на кажущуюся простоту, это удивительное место, здесь бег времени замедлен, и даже если заняты руки и мысли, душа все равно свободна. Я кажусь вам блаженной в своей отрешенности от мира?

— Нет… Да вы, наверное, на самом деле и не такая… Иначе, возможно, ушли бы в монастырь. В Австралии есть монастыри?

— Не знаю. Не удивлюсь, если нет. Здесь люди не того склада.

— О да! — Джоан улыбнулась, вспомнив слова миссис Макгилл. — Люди земли, а не неба. Им не до того, чтобы смотреть наверх!

Она взглянула на небо, и Тина подумала, что в такой миг человек всегда светел и чист, даже если душа его исполнена проклятий, ибо небеса способны отделять устремленный на них взор от всего остального, извлекать из него, пусть помимо нашего желания, но по воле Создавшего нас, свет раскаяния, любви и добра.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — мягко возразила девушка, — как раз «люди земли» ближе к Богу, им легче смириться, принять все на веру, тогда как те, другие, склонны сомневаться, бунтовать, разочаровываться. Они редко бывают в ладу сами с собой, с окружающим миром и часто противоречат Всевышнему.

— А вы какая?

— Не знаю. Только чувствую: вечное уединение для меня не выход. Если я когда-либо и касалась рукою небес, то ногами все равно всегда стояла на земле.

Джоан внимательно выслушала, а после с участливым видом взяла девушку за руку.

— У вас что-то случилось? В прошлом?

Тина заметила: она спрашивала как человек, знающий настоящую цену внутренним переживаниям, а возможно, даже горю.

«Вот именно, — подумала девушка, — в прошлом».

— Случилось. Но это даже помогло мне… Я лучше узнала себя и людей.

— Несчастная любовь? — прошептала Джоан.

— Я не знаю, — искренне призналась Тина, — несчастная или счастливая.

— Расскажите! — Большие карие глаза Джоан смотрели с мольбой. Это не было пустым любопытством, за просьбой скрывалось большее — желание сквозь призму чужого несчастья глубже осознать и понять свою собственную трагедию.

У Тины давно не было подруги, у Джоан тоже, и обе женщины почувствовали сильную потребность сблизиться, поговорить по душам.

Рассказать? Вот так сразу раскрыть душу незнакомой женщине? Но почему бы и нет!

Не расположенная к полной откровенности, Тина умолчала в своем рассказе о некоторых подробностях, но все же… Она словно вернулась туда, в Кленси, на четыре года назад, и с каждым произнесенным словом ее нынешняя меланхолия растворялась в воспоминаниях, которые, как это часто бывает, казались даже более яркими, чем была прежде сама действительность. Девушка сказала Джоан, что молодой человек, которого она полюбила, солгал, признаваясь в ответных чувствах, и нарушил обещание написать ей письмо.

— А куда он уехал?

— В Америку. Я узнала, что пароход едет от Сиднея до Сан-Франциско.

— Сан-Франциско! — воскликнула Джоан. — Тина! Я могу попытаться помочь! Как имя этого человека?

— Боюсь, он не вашего круга, миссис Пакард.

— Прошу вас, Тина, называйте меня по имени… О, это неважно! Мир потрясающе тесен, я много раз убеждалась… Так как его зовут?