Золотой киль

– Вы идите. А я подожду здесь и подброшу вас потом на верфь Пальмерини.

Это был очередной удар. Видимо, Меткаф не придал особого значения тому, что знает о нашем местонахождении. Все становилось настолько неопределенным, что я растерялся. Как только мы вошли в приемную врача, Франческа спросила:

– Это что, тот самый Меткаф? Он показался мне приятным человеком.

– Он такой и есть, – ответил я. – Но лучше не попадаться на его пути – переедет.

Я морщился от мерзкой пульсирующей боли в спине.

– Черт возьми, что же теперь делать?

– Ничего, в сущности, не изменилось, – резонно заметила Франческа. – Мы же знали, что они появятся. Теперь они здесь, только и всего.

Замечание было точным.

– Мне жаль, что я ударил вашего мужа.

– А мне нет, – просто ответила она. – Мне только жаль, что вы сами пострадали. У вас могут быть неприятности.

– Ничего не будет, – сказал я мрачно. – По крайней мере, пока он в руках Торлони. Не могу только понять, какой интерес Меткафу с Торлони вытаскивать меня из беды. Не вижу никакого смысла.

Врач освободился и принял меня. Осмотрев спину, он сказал, что порвано сухожилие, и стал пеленать меня, как ребенка. Перевязал и руку, пострадавшую от зубов Эстреноли.

Когда мы вышли от врача, Меткаф окликнул нас:

– Садитесь, я отвезу вас на верфь.

При таких обстоятельствах причин отказываться не было, и мы забрались в машину. Когда мы тронулись, я как бы невзначай спросил:

– Как ты узнал, что мы остановились на верфи Пальмерини?

– Я знал, что вы ходите где-то в этих водах, поэтому и спросил у капитана порта, не появились ли вы на горизонте, – добродушно ответил Меткаф. – Он мне все и рассказал.

Звучало правдоподобно. И если бы мне ничего не было известно о других источниках информации, я даже поверил бы ему.

– Я слышал, у вас что-то с килем стряслось, – сказал Меткаф. Это был удар ниже пояса.

– Да-а… я попробовал новый метод крепления киля, но, похоже, из этого ничего не вышло. Возможно, придется снимать киль и крепить его заново.

– Желаю удачи, – сказал он. – Будет обидно, если он отвалится, когда вы будете в море. Перевернетесь мгновенно!

Разговор удовольствия мне не доставлял. Со стороны он, может, казался обычной болтовней двух яхтсменов, но с Меткафом никогда нельзя быть ни в чем уверенным до конца.

К моему крайнему облегчению, он переменил тему.

– А что у тебя с лицом? Еще одна потасовка?

– Свалился с горной вершины, – отшутился я.

Он сочувственно почмокал губами.

– Хал, мой мальчик, тебе надо быть поосторожней. Мне не хотелось бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Ну, это было уже слишком.

– Откуда такое сострадание? – съязвил я.

Он удивленно повернулся ко мне.

– Не люблю, когда колотят моих друзей, особенно тебя. Знаешь, ты ведь довольно симпатичный парень. – Он обратился к Франческе: – Не так ли?

– Да, мне тоже так кажется, – согласилась она.

Поворот в разговоре удивил меня.

– Как-нибудь переживу, – проворчал я. Меткаф уже выруливал к воротам верфи. – Не впервой.

Мы с Франческой вышли из автомобиля, и Меткаф спросил вдогонку:

– Хал, не хочешь показать свой новый способ крепления киля?

Я хмыкнул:

– Мой Бог, я же профессиональный конструктор и никому не демонстрирую свои неудачи.

Если он может вести непринужденную двусмысленную беседу, то почему я не могу. Он улыбнулся:

– Мудро с твоей стороны. До встречи!

Я подошел вплотную к машине – подальше от ушей Франчески.

– Что будет с Эстреноли?

– Ничего особенного. Гвидо доставит его к хорошему врачу: который умеет держать язык за зубами, тот подправит его, потом Гвидо забросит его в Рим, на прощанье хорошенько припугнув. По-моему, Эстреноли не из храброго десятка, а наш Гвидо может сильно напугать, когда захочет. И на этом все кончится.

Я отошел от машины слегка успокоенный. Я боялся, что Эстреноли сбросят на дно залива в бетонной упаковке, а мне не хотелось иметь на совести чью-то смерть, даже его. Я обернулся:

– Спасибо. Думаю, еще увидимся. Вряд ли можно избежать встречи… в таком маленьком городишке, как этот, не так ли?

Он включил двигатель и медленно поехал, улыбаясь мне в боковом окне.

– Ты хороший парень, Хал. Не позволяй никому обойти себя.

И он уехал, оставив меня гадать, что, черт возьми, он имел в виду.

* * *

Обстановка в ангаре была напряженной. Пока мы шли по территории верфи, нам встретилось много незнакомых людей – друзья Франчески. Когда мы вошли в ангар, Пьеро бросился к нам с вопросом:

– Что случилось в клубе? – Голос его дрожал от волнения.

– Ничего не случилось, – ответил я. – Ничего серьезного.

Поодаль я увидел незнакомого человека невысокого роста, со светлыми острыми глазками.

– Что за черт, кто это?

Пьеро обернулся:

– Это Кариачети, ювелир, не обращай на него внимания. Что же произошло в клубе? Ты вошел, за тобой мадам, позже – этот Меткаф и Торлони, а потом ты и мадам вышли с Меткафом. Что происходит?

– Не волнуйся, все в порядке. Мы столкнулись с Эстреноли, и мне пришлось его осадить.

– Эстреноли? – удивился Пьеро и взглянул на Франческу. Она кивком головы подтвердила мои слова. – Где он сейчас? – спросил он свирепо.

– Торлони забрал его.

Для Пьеро это было слишком непонятно. Он опустился на козлы и уставился в пол.

– Торлони? – тупо повторил он. – Что ему нужно от Эстреноли?

– Черт его знает! Вся эта история – одна из дьявольских игр Меткафа. Ясно одно: я влип с Эстреноли, и Меткаф временно изолировал его, а почему он это сделал – не сказал.

Пьеро поднял глаза.

– Говорят, ты вел себя с Меткафом, как с другом. – В его голосе слышалось подозрение.

– А почему бы и нет? Какой смысл враждовать с ним? Если хочешь знать, как все было, спроси Франческу – она все видела.

– Хал говорит правду, – сказала Франческа. – Он правильно вел себя с Меткафом. Хотя Меткаф здорово провоцировал его, Хал держал себя в руках. Кроме того, – она слегка улыбнулась, – Меткаф, похоже, из тех людей, которых трудно ненавидеть.

– Но совсем не трудно ненавидеть Торлони, – проворчал Пьеро, – а Меткаф – его друг.

Разговор зашел в тупик, поэтому я сменил тему:

– А где Курце и Уокер?

– В городе, – ответил Пьеро. – Мы знаем, где их искать.

– Думаю, им лучше вернуться, – сказал я. – События могут развернуться быстро, надо решать, как действовать дальше.

Он молча встал и вышел. Я обратился к маленькому ювелиру:

– Синьор Кариачети, как я понимаю, вы прибыли взглянуть на драгоценные камни?

– Именно так, но мне не хотелось бы задерживаться.

Я вернулся к Франческе.

– Вам лучше сосредоточить внимание Кариачети на драгоценностях. Не исключено, что у нас не так много времени.

Она пошла вести переговоры с Кариачети, а я уныло смотрел на киль, которому не хватало почти двух тонн веса. Положение было трудное, и я был в отчаянии. Чтобы закончить киль, понадобится восемь дней напряженнейшей работы, еще день – чтобы поставить и закрепить его, еще один – чтобы снять оболочку из стекловаты и спустить «Санфорд» на воду. Десять дней! Станут ли Меткаф и Торлони ждать так долго?

Вскоре вернулась Франческа.

– Кариачети ошалел от изумления, – сообщила она, – никогда не видела такого счастливого человека.

– Приятно, что хоть кто-то счастлив, – угрюмо заметил я. – А вся наша затея – на грани, катастрофы.

Она накрыла мою руку своей:

– Не кляните себя, никто не мог бы сделать больше, чем вы.

Я присел на козлы.

– Мне кажется, что дальше дела пойдут еще хуже, – сказал я. – Уокер напьется до омерзения именно тогда, когда будет нужен, Курце начнет бросаться как бешеный бык, а я упаду и переломаю себе кости.

Она обняла руками мою забинтованную лапищу.

– Никогда ни одному мужчине я не говорила таких слов: вы человек, которым я восхищаюсь!

– Только восхищаетесь? – осторожно спросил я.

Я заглянул ей в лицо и увидел, что она покраснела. Быстро убрала свои руки и отвернулась.

– Иногда вы меня очень раздражаете, мистер Халлоран.

Я встал.

– Еще недавно вы называли меня Хал. Я ведь говорил вам, что друзья зовут меня Хал.

– Конечно, я ваш друг, – медленно произнесла она.

– Франческа, я хочу, чтобы вы стали мне больше, чем другом. – От растерянности она притихла, и я положил руку ей на талию. – Мне кажется, я люблю вас, Франческа.

Она повернулась ко мне, и я увидел, как она улыбается сквозь слезы.

– Вам только так кажется, Хал. Вы, англичане, люди холодные и осторожные. А я знаю, что люблю вас.

Вот тут во мне все оборвалось, а в темном ангаре внезапно посветлело.

– Да, я люблю тебя. Но я не знал, как сказать тебе об этом, не знал, что ответишь ты…

– Я скажу: браво!

– Мы будем хорошо жить, – сказал я. – Кейп чудесное место… Да что там, перед нами весь мир!

Неожиданно она погрустнела.

– Не знаю, Хал, не знаю, ведь я замужем…

– На Италии свет клином не сошелся, – нежно сказал я, – есть другие страны, в которых развод не считается грехом. Люди, придумавшие закон о разводе, были мудрецами, нельзя же обрекать на пожизненную каторгу с таким человеком, как Эстреноли.

Она покачала головой:

– Здесь, в Италии, в глазах церкви развод по-прежнему считается грехом.

– Значит, Италия и церковь не правы. Я так считаю, даже Пьеро так считает.

Она спросила:

– Моему мужу что-нибудь угрожает?

– Не знаю, но Меткаф пообещал, что его доставят назад в Рим под охраной.

– И все? Торлони не убьет его?

– Думаю, нет. Меткаф сказал, что нет… Я верю Меткафу. Он, может, и прохвост, но я ни разу не поймал его на лжи.

Она кивнула.

– Я ему тоже верю. – Она немного помолчала. – Как только я узнаю, что Эдуардо в безопасности, я уеду с тобой в Южную Африку или в другое место. За границей я получу развод, и мы будем вместе, но Эдуардо должен быть жив и здоров, я не хочу брать на душу и этот грех.

– Не беспокойся, я поговорю с Меткафом.

Взгляд мой упал на киль.

– Но это дело придется довести до конца. Я ведь связан им со множеством людей – с Курце, Уокером, Пьеро, с твоими друзьями, я не могу все бросить. И дело не только в золоте. Ты понимаешь?

– Понимаю, – ответила она. – В твоей жизни должно было произойти что-то страшное, чтобы ты пошел на это.

– У меня была жена, которая погибла из-за такого же пьяницы, как Уокер.

– Я ведь ничего не знаю о твоей прошлой жизни, – сказала она задумчиво. – Как много мне предстоит узнать. Твоя жена… ты очень любил ее. – Она не спрашивала, она утверждала.

Я рассказал ей немного о Джин, побольше – о себе, и мы забыли о времени, тихонько открывая друг другу свои души, как это свойственно влюбленным.

Но тут вошел Курце. Ему не терпелось узнать причину паники. Для человека, который так не хотел отрываться от работы, он был слишком возмущен тем, что его лишили мимолетных радостей.

Я ввел его в курс последних событий.

– Почему Меткафу вздумалось помогать нам? – озадаченно вопрошал он.

– Не знаю и выяснять не собираюсь, – ответил я. – Он может сказать правду, а правда может оказаться хуже наших опасений.

Курце, в точности как я, кинулся осматривать киль.

– Как минимум, еще восемь дней, чтобы закончить отливку, – сказал я.

– Magtig, – взорвался он, – теперь уже никто не оторвет меня от работы. – Он снял пиджак. – Приступаем немедленно.

– Тебе придется поработать часок одному, – сказал я. – У меня назначена встреча.

Курце открыл рот, но промолчал, наблюдая, как я с трудом влезаю в пиджак. Франческа помогла мне натянуть его на толстую повязку, выпиравшую из-под рубашки.

– Куда ты собрался? – спросила она тихо.

– Повидаться с Меткафом. Хочу добиться полной ясности.

Она кивнула:

– Будь осторожен.

У выхода я столкнулся с Уокером.

– Что с тобой? – спросил я. – Можно подумать по твоему виду, что ты потерял шиллинг, а нашел шесть пенсов.

– Какой-то мерзавец обчистил мои карманы, – зло сказал он.

– Много пропало?

– Пропал мой по… – Он запнулся, как будто передумал. – Пропал бумажник.

– Я бы на твоем месте так сильно не переживал, – сказал я. – У нас, того гляди, все золото пропадет. Иди к Курце, он тебе расскажет.

Уокер недоумевающе посмотрел мне вслед.

* * *

Я зашел в контору Пальмерини и попросил разрешения воспользоваться его автомобилем. Он ничего не имел против, и я отправился к стоянке яхт на его маленьком «фиате». Там я быстро отыскал фэамайл, обратив внимание, что со стороны яхт-клуба его не видно. Вот почему я не засек его раньше! Крупке драил медную отделку рулевой рубки.

– Привет, – сказал он, – рад тебя видеть. Меткаф говорил мне, что ты в городе.

– Он на борту? Я хочу повидать его.

– Подожди минутку, – бросил Крупке и нырнул вниз. Он почти сразу вернулся: – Говорит, чтобы ты спускался.

Я спрыгнул на палубу и пошел за Крупке в кают-компанию. Меткаф лежал на диване и читал книгу.

– Что привело тебя ко мне так скоро? – спросил он.

– Мне надо тебе кое-что сказать. – Я посмотрел в сторону Крупке.

– О'кей, Крупке, – сказал Меткаф, и тот вышел.

Меткаф открыл шкафчик, достал бутылку и два стакана.

– Выпьешь?

– Спасибо.

Наполнив стаканы, он, не разбавляя, поднял один:

– За тебя.

Мы выпили, и Меткаф спросил:

– В чем проблема?

– Ты говорил, что Торлони позаботится об Эстреноли, это правда?

– Конечно, Эстреноли сейчас у врача.

– Я просто хотел удостовериться и попросить тебя непременно передать Торлони, что, если Эстреноли не доберется до Рима живым и здоровым, я удавлю его собственными руками.

Меткаф сделал большие глаза.

– Ого! – воскликнул он. – Видно, кто-то напоил тебя тигриным молочком. Что это ты так забеспокоился о его безопасности?

Он пристально посмотрел на меня, потом вдруг засмеялся и щелкнул пальцами.

– Ну конечно же, это графиня накрутила цыпленка!

– Ее в это дело не впутывай.

Меткаф смущенно улыбнулся:

– О, эти молодые, никогда не знаешь, чего от них ждать.

– Заткнись!

Он вытянул перед собой руки в притворном ужасе.

– Ладно, ладно. – И снова засмеялся. – Ты сам чуть не убил Эстреноли. Ударь ты сильнее – и он был бы уже покойником.

– Я не мог убить его.

– За это я не поручусь, – сказал Меткаф. – Он все еще не пришел в сознание. Эскулап вправил ему челюсть, но говорить он не сможет еще месяц.

Он снова наполнил стаканы.

– Хорошо, я прослежу, чтобы в Рим он прибыл не в худшем, чем сейчас, виде.

– Мне нужно подтверждение от самого Эстреноли, например, в виде письма из Рима по почте с датой отправки не позднее недели.

Внешне Меткаф оставался спокойным.

– Не слишком ли много требуешь? – спросил он вкрадчиво.

– Это необходимо, – упрямо сказал я.

Он пристально вглядывался в меня.

– Кто-то пытается сделать из тебя настоящего мужчину, Хал, – наконец проговорил он. – Ладно, пусть будет по-твоему.

Он подтолкнул ко мне стакан через стол.

– Видишь ли, – сказал он задумчиво и тихо, – на твоем месте я не стал бы задерживаться в Рапалло, а наскоро бы приладил киль и смылся. С таким человеком, как Торлони, лучше не иметь дел.

– У меня нет никаких дел с Торлони, я видел его сегодня в первый раз.

Он кивнул:

– О'кей, если тебя устраивает такая игра, пожалуйста, дело твое. Но смотри, Хал! Ты только что ставил мне условия, и я их принял, поскольку Эстреноли меня не интересует, а ты мне вроде приятель, да, может, я и сам согласен с твоими условиями. Но не пытайся давить на Торлони, он отчаянный малый – съест тебя и не подавится.

– Я не трогаю Торлони до тех пор, пока он не трогает меня. – Я допил стакан и поднялся. – Увидимся еще.

Меткаф усмехнулся:

– Наверняка. Как ты сказал, в таком маленьком городке трудно разминуться.

Меткаф проводил меня на палубу, и, возвращаясь на верфь, я всю дорогу размышлял о нем. Вроде бы разговор получился откровенный, но не совсем – в общем, поведение Меткафа стало для меня еще более непонятным. Он ведь сказал именно то, что думал: смывайся, пока Торлони из тебя котлету не сделал. А я пытался понять, какова роль Меткафа, что заставляет его предупреждать меня, ведь Торлони – его человек. Но это не умещалось в моей голове.

Когда я вернулся на верфь, работа в ангаре шла полным ходом, как будто никогда и не останавливалась. Я увидел ставшую привычной картину: плавится золото, излучая яркий свет, Курце наклоняется над формой и выливает туда жидкий металл.

Подошла Франческа, и я сказал ей:

– Я обо всем договорился – ты получишь известие от Эдуардо через неделю.

Она вздохнула:

– Иди поужинай. Ты еще не ел.

Поблагодарив, я пошел за ней в домик.

Глава VII

Золотой киль

Мы работали, Боже, как мы работали!

Вспоминая ту неделю, я переношусь в темную мастерскую с мелькающими на фоне разноцветных вспышек тенями. Мы плавили и лили золото по шестнадцать часов в сутки, когда руки уже отказывались служить, а глаза воспалялись от яркого свечения печей. Мы падали поздно ночью в постель и засыпали, не донеся голову до подушки, часы сна казались мгновенными, и снова надо было вставать к этому проклятому конвейеру, который я сам придумал.

Мне стали ненавистны и вид золота, и прикосновение к нему, и даже его запах – да, во время плавки появлялся характерный запах, – и я мечтал о том времени, когда мы снова выйдем в море, и мне не о чем будет беспокоиться, кроме шквалов и береговых укрытий. Я бы скорее согласился оказаться в маленькой лодке один на один с ураганом в Вест-Индии, чем еще раз пережить такую неделю!

Но работа подходила к концу. Масса золота в форме увеличивалась, а груда слитков уменьшалась. Мы делали больше двухсот пятидесяти плавок в день и подсчитали, что опережаем составленный график на полдня. Двенадцатичасовой выигрыш во времени – не так много, но от него зависели наша победа или наше поражение.

Меткаф и Торлони вели себя на удивление тихо. За нами наблюдали – точнее, наблюдали за верфью, и все. Несмотря на подкрепления, высланные Торлони в Рапалло, и несмотря на тот факт, что он лично прибыл руководить операцией, против нас не предпринимали никаких открытых действий.

Я ничего не мог понять.

Франческа сохраняла бодрость и в такой обстановке. Она успевала вести хозяйство, получать донесения и давать указания нашей разведывательной службе. И хотя из-за напряженной работы у нас не было времени побыть вдвоем, ее маленькие знаки внимания – прикосновение руки или улыбка, посланная тайком, – давали мне силы работать.

Через пять дней после нашей встречи с Меткафом она получила письмо, которое, прочитав, сожгла, и я видел по выражению ее лица, что письмо причинило ей боль. Она подошла ко мне и сообщила, что Эдуардо в Риме.

– Значит, Меткаф выполнил обещание, – сказал я.

Легкая улыбка мелькнула на ее губах.

– И я свое выполню… – И серьезно добавила: – Завтра надо показаться врачу.

– У нас нет времени, – нетерпеливо ответил я.

– Постарайся найти, – настаивала она. – Очень скоро тебе придется управлять яхтой, ты должен быть здоров.

В разговор она втянула Курце.

– Она права. Не можем же мы зависеть от Уокера!

Еще одна забота! Уокер менялся на глазах. Он стал угрюмым и необязательным, впадал в ярость и без причины ссорился со всеми подряд. Золото портило его медленно, но верно, действуя сильнее, чем алкоголь…

– Давай, парень, отправляйся к врачу, – сказал Курце и робко улыбнулся. – Это из-за меня тебе досталось. Если бы я получше укрепил тот проход!.. Иди, я позабочусь, чтобы работа без тебя не пострадала.

Впервые Курце признал свою вину, и я почувствовал к нему уважение. Но вот моя ободранная рука сочувствия у него не вызывала, он утверждал, что настоящий мужчина должен уметь драться, не причиняя себе вреда.

Итак, на следующий день Франческа повезла меня к врачу. Он присвистывал, причмокивал, осматривая меня, бинтовал и наконец с удовлетворением заметил, что процесс заживления идет быстро, но надо показаться ему на следующей неделе в это же время. Я пообещал приехать, хотя знал, что в это время мы уже будем держать курс на Танжер.

Когда мы вернулись в машину, Франческа сказала:

– А теперь поедем в гостиницу «Леванте».

– Мне нужно на верфь.

– По-моему, тебе не мешает выпить, несколько минут ничего не изменит.

Мы отправились в гостиницу, зашли в бар и заказали выпивку. Франческа повертела в руках бокал и неуверенно сказала:

– Есть еще кое-что… есть еще причина, почему я привезла тебя сюда. Мне хотелось, чтобы ты встретился тут кое с кем.

– С кем же? Кто здесь может быть?

– Мой отец живет в этой гостинице сейчас. Хорошо бы тебе встретиться с ним.

Для меня ее предложение было полной неожиданностью.

– Он знает о нас?

Она покачала головой.

– Нет. Я рассказала ему о золоте и драгоценностях. Он очень рассердился, и не знаю, что он собирается делать. О нас с тобой я ничего не говорила.

Похоже, мне предстоял трудный разговор. Ситуация уж очень необычная: будущий зять должен услышать от старого человека, что он вор, а потом попросить у него руки дочери, которая к тому же замужем за другим.

И я сказал:

– Мне давно хотелось познакомиться с твоим отцом.

Мы осушили бокалы и поднялись в номер. Отец Франчески сидел в кресле, укрытый до пояса шерстяным одеялом; когда мы вошли, он открыл глаза. Я увидел совсем седого дряхлого человека, борода его больше не топорщилась, волосы стали тонкими и редкими. Перед нами сидел усталый старик с погасшим взглядом.

– Это мистер Халлоран, – представила меня Франческа.

Я подошел ближе:

– Очень рад познакомиться с вами, сэр.

В глазах его зажглись искорки.

– Неужели? – сказал он, не замечая моей протянутой руки, и откинулся в кресле. – Значит, вы и есть тот самый вор, который вывозит золото, принадлежащее моей стране?

Я почувствовал, как мне сводит судорогой скулы, но возразил спокойно:

– Очевидно, вы не знаете законов своей страны, сэр.

– О! Быть может, вы просветите меня, мистер Халлоран?

– Эти ценности подпадают под статью закона об утраченной собственности, – сказал я. – В соответствии с итальянским законом, первый, кто заявит на них права, становится их владельцем.

Он задумался, потом отреагировал:

– Возможно, вы и правы, допускаю, но в таком случае, к чему вся эта конспирация?

– Большие ценности имеют притягательную силу. Стервятники уже слетелись, и, несмотря на конспирацию, нам приходится трудновато.

Он прищурился:

– Не думаю, чтобы приведенный вами закон так уж подходил к данному случаю, молодой человек. Ведь эти ценности не назовешь утраченными – они отбиты у немцев с помощью оружия. Какой материал для судебного процесса!

– Даже если мы выиграем процесс, все наши деньги уйдут на судебные издержки, – сухо заметил я.

– Впрочем, поступайте как знаете, – сказал он, – но мне это не нравится, особенно, что мою дочь втянули в подобное дело.

– Ваша дочь была втянута и в худшие дела, – сказал я, зная, что поступаю жестоко.

– Что вы имеете в виду? – требовательно спросил он.

– Брак с Эстреноли.

Он вздохнул и откинулся на спинку кресла, искорки, что плясал в его глазах, потухли, и перед нами снова был угасающий старик.

– Да, знаю, – устало произнес он, – позорная сделка. Я должен был запретить, но Франческа…

– Я должна была это сделать, – заявила она.

– Но вам больше не придется терзаться из-за него – теперь он от вас отстанет.

Граф снова оживился:

– А что с ним случилось?

Франческа слегка улыбнулась и сказала:

– Хал сломал ему челюсть.

– Неужели! Неужели вы это сделали?! – Граф кивнул мне. – Подойдите сюда, молодой человек, садитесь поближе. Вы действительно ударили Эстреноли? Но за что?

– Мне не понравились его манеры.

– Многим не нравятся манеры Эстреноли, но никто до сих пор не пытался вразумить его таким образом. И здорово ему досталось?

– Один мой друг говорит, что я чуть не убил его.

– А! Жаль… – двусмысленно высказался Граф. – Но будьте осторожны, он сам влиятельный человек и имеет влиятельных друзей в правительстве. Вам надо поскорее уехать из Италии.

– Я сделаю это, но не из-за Эстреноли. Думаю, он сейчас достаточно напуган и для меня не опасен.

– Человек, который справился с Эстреноли, заслуживает моей благодарности… и моего глубочайшего уважения.

Франческа встала рядом со мной и положила мне на плечо руку.

– Я тоже собираюсь уехать из Италии, – сказала она. – С Халом.

Граф долго смотрел на нее, потом опустил голову и уставился на свои костлявые руки, сложенные на коленях.

– Поступай так, как лучше для тебя, моя девочка, – тихо сказал он наконец. – На родине ты ничего, кроме несчастья, не узнала, возможно, чтобы стать счастливой, тебе нужно жить по другим законам. – Он поднял голову. – Вы позаботитесь о ней, мистер Халлоран?

Я кивнул, не в силах говорить.

Франческа подошла к отцу, встала перед ним на колени и взяла его руки в свои.

– Мы вынуждены уехать, папа, ведь мы любим друг друга. Ты благословишь нас?

– Разве можно благословлять то, что считается греховным, девочка? Но, надеюсь, Бог мудрее служителей церкви и Он поймет. Так что я вас благословляю вас, и вы должны верить, что Бог тоже благословит.

Франческа склонила голову, плечи ее вздрагивали. Граф взглянул на меня:

– Я был против брака с Эстреноли, но она пошла на это ради меня. Такой уж здесь закон – подобные сделки нельзя расторгнуть.

Франческа вытерла глаза и сказала:

– Папа, у нас мало времени, а я должна сказать тебе еще кое-что. Кариачети – помнишь, маленького Кариачети? – будет заходить к тебе и приносить деньги. Ты должен…

Он прервал ее:

– Мне не нужны эти деньги!

– Папа, выслушай. Эти деньги не для тебя. Их будет много, и ты должен брать какую-то часть на свои нужды, но остальное надо раздать. Дашь денег Марио Прадели, у которого младший ребенок родился больным, дашь Пьетро Морелли – ему не на что послать сына в университет. Раздай деньги тем, кто воевал вместе с тобой, тем, кого, как и тебя, ограбили коммунисты, тем, кто просто нуждается в помощи.

– Моя доля золота теперь принадлежит Франческе, – сказал я. – И она может распоряжаться ею по своему усмотрению. Вырученные за золото деньги тоже можно раздать.

Граф надолго задумался.

– В конце концов из вашего дела может выйти что-то хорошее. Ладно, я приму деньги и распоряжусь ими так, как вы говорите.

– Пьеро Морезе поможет тебе, он знает, где живут твои старые товарищи, – сказала Франческа. – А меня здесь не будет, я отплываю с Халом через несколько дней.

– Нет, – сказал я, – ты останешься. А я потом вернусь за тобой.

– Я уеду с тобой, – настаивала она.

– Прошу, останься пока здесь. Я не хочу, чтобы ты плыла с нами на «Санфорд».

Вмешался Граф:

– Слушайся его, Франческа. Он знает свой долг, и, может быть, твое присутствие на яхте помешает ему выполнить его.

Все в ней бунтовало, и уступила она неохотно. Граф сказал ей:

– Франческа, я хочу поговорить с Халом… наедине.

– Я буду внизу.

Граф подождал, пока она уйдет.

– Вы производите впечатление человека порядочного, мистер Халлоран. Так отозвался о вас Пьеро Морезе, когда говорил со мной прошлой ночью по телефону. Каковы ваши намерения?

– Я намерен жениться на вашей дочери, – ответил я. – Сразу же после ее развода.

– А вы понимаете, что при таких обстоятельствах она никогда не сможет вернуться в Италию? Что такой брак будет считаться здесь двоемужеством?

– Я знаю… и Франческа тоже знает. Но вы же сами сказали, что в Италии она ничего, кроме горя, не узнала.

– Это верно, – вздохнул он. – Мать Франчески умерла, когда она была еще крошкой, перед войной. Моя дочь выросла в партизанском лагере в разгар гражданской войны, с ранних лет она узнала людей разных – и героев, и предателей. Оттого и выросла непохожей на других. Кому-то ее жизненный опыт покажется горьким, но в ней самой горечи нет. Ее большое сердце готово сострадать всему человечеству – и мне не хотелось бы видеть его разбитым.

– Я люблю Франческу, – заверил я его. – И не разобью ей сердце, во всяком случае, умышленно.

– Как я слышал, вы конструктор кораблей и судостроитель?

– Не кораблей, а маленьких лодок.

– Понимаю. После разговора с Пьеро я решил побольше узнать о вас, так что один мой друг навел кое-какие справки… Оказывается, у вас высокая профессиональная репутация.

– Возможно, в Южной Африке, но я понятия не имел, что меня знают здесь.

– На вас даже как-то ссылались, – продолжал он. – Скажу прямо: мне понравилось то, что я узнал о вас. Нынешняя авантюра не в счет. Я не верю в ее успех… Но, если вам будет сопутствовать успех, поверьте, вы получите заколдованное золото – в ваших руках оно обернется жухлыми листьями. Приятно знать, что на своем профессиональном поприще вы преуспеваете.

Он подоткнул вокруг ног одеяло.