Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тайная военная разведка и борьба с ней

ModernLib.Net / Историческая проза / Батюшин Николай Степанович / Тайная военная разведка и борьба с ней - Чтение (стр. 13)
Автор: Батюшин Николай Степанович
Жанр: Историческая проза

 

 


Кажется в Перемышле этого господина сменил другой человек, и тогда я окончательно решил, что это следящие за мной филеры. На станции Тржебинье мне пришлось ждать несколько минут скорого поезда Вена — Варшава. Взяв в руки чемоданчик, я стал прогуливаться по платформе, встречаясь с господином, вылезшим со мной из вагона. Мне казалось, что он старался толкнуть меня, дабы устроить скандал, начать составлять полицейский протокол и пр. Я, инстинктивно бросив прогулку, подошел к стенке станционного здания и, прислонившись к ней, стал терпеливо ожидать прихода Венского поезда.

Через день по моем возвращении в Варшаву была получена расшифрованная полковником Стоговым телеграмма Главного управления Генерального штаба, извещающая со слов полковника Марченко о моем аресте во Львове. Пришедшая на другой день «Slowo Polske», а затем немецкие, венские и берлинские газеты так приблизительно описывали мой мнимый арест: «Уже давно австрийские власти обращали свое внимание на усилившуюся особенно в последнее время работу русских шпионов, которых у нас было немало арестовано. Но все это была мелкота, главная же щука — руководитель их Генерального штаба полковник Батюшин все ускользал. Неожиданно он однако появился во Львове. Наша однако полиция неотступно и тайно за ним следила, ища удобного момента его арестовать, что и случилось на вокзале во Львове, когда взволнованный полковник Батюшин брал себе билет, чтобы ускользнуть от полиции. Но здесь подошел к нему полицейский агент и объявил его арестованным. Полковник хотел было оказать сопротивление, но агент показал ему свои полномочия и полковник Батюшин сдался. При нем найдено очень много уличающих его доказательств. Следствие ведется очень энергично. Ожидается очень интересное дело». Это сенсационное известие было подхвачено нашей левой печатью, и немало труда стоило мне и моей жене, чтобы успокоить наших родственников, выражавших сочувствие в таком большом горе.

Это клеветническая газетная кампания нужна была австрийским властям, чтобы обратить внимание на столь «опасного шпиона». Отголоски этого предупреждения имели место в самом начале Великой войны, когда распространились слухи о моем аресте австрийцами в Галиции, что по словам Ренге их обрадовало. Лишь впоследствии оказалось, что это была ошибка.

Я подробно остановился на своей поездке по Австро-Венгрии, чтобы показать не только приемы наружного наблюдения, но и передать очень неприятные переживания наблюдаемого, острота коих к тому же увеличивается полной неизвестностью о своей участи.


VI. Ликвидация шпионского дела и производство дальнейших арестов и обысков в порядке контрразведки до передачи дела судебному следствию.


Роль эксперта в военно-шпионском деле на предварительном следствии и на судебном разбирательстве; примеры трений при передаче дела судебным властям: с прокурором петроградской Судебной палаты Завадским при передаче дела Рубенштейна и с прокурором киевской Судебной палаты Крюковым при передаче дел киевских сахарозаводчиков: Абрама Доброго, Израиля Бабушкина и Иовеля Гопнера и причины их. Примеры: дело отца и сына Г. как классический пример разработки дела; дела типогравщика Р., Мясоедова, Рубенштейна, германской службы поручика Д. как образцы разработки только при содействии внутренней агентуры; австрийской службы полковник Редлъ и германского Генерального штаба полковник фон Ш., как примеры разработки только при содействии наружного наблюдения.

Основой для установки плана ликвидации дела, то есть определения лиц, у коих надлежит произвести обыски и аресты, служит схема наружного наблюдения за заподозренным в военном шпионстве лицом. Перед ликвидацией должна быть произведена немалая работа — расшифровать при помощи внутреннего наблюдения все клички, а равно при содействии наружной полиции точно установить адреса и занятия лиц, которые их носят. Все эти данные обозначаются другими, обыкновенно красными чернилами на полях схемы. Беглого взгляда на схему достаточно, чтобы сразу же определить узлы свиданий, то есть лиц чаще всего друг с другом встречавшихся, у коих и надлежит в первую очередь произвести обыски, и арестовать их в зависимости от найденного у них уличающего материала или оставить на свободе. Может быть также придется поступить и с особенно интересными в служебном или общественном отношении лицами, хотя бы свидания с ними наблюдаемого были и не так часты.

Ликвидация дела должна быть произведена в один день, а если возможно и в один час, дабы помешать преждевременному разглашению этого факта. В этих же видах и дальнейшие обыски и аресты в зависимости от результатов произведенной уже ликвидации должны быть совершены в возможно непродолжительном времени. Надобно пока пользоваться сравнительной свободой действий контрразведки в административном порядке, так как все действия судебных властей скованы буквой закона.

Быстрый просмотр отобранных по ликвидации материалов сразу дает картину состава преступления и его квалификацию, почему и дальнейшее расследование должно вестись в рамках тех статей Уголовного уложения, под которые подходит это преступление. По мере хода дела должны быть посвящены в него тот следователь по особо важным делам, который будет вести это дело, и прокурор Судебной палаты, как наблюдающий за следствием орган. Здесь то очень часто могут быть трения в лучшем случае из-за слишком формального отношения прокурорского надзора в столь тонком деле как шпионство, главной базой коего являются косвенные улики и убеждение судей, а не прямые улики. Должен сказать, что за мою почти десятилетнюю практику перед Великой войной у меня никогда не было расхождений в оценке этих улик с высшими чинами варшавской Судебной палаты. Далеко этого не могу сказать про высший прокурорский надзор петроградской и киевской Судебных палат.

Перед окончанием расследования по делу Рубенштейна я несколько раз говорил о нем с прокурором петроградской Судебной палаты Завадским, причем вначале он скорее был склонен найти в деяниях его состав преступления хотя бы уже потому, что у него при обыске был найден секретный документ штаба 3-й армии, о котором штаб Северного фронта за подписью его начальника генерала Данилова (Юрия) дал заключение, что документ этот в интересах обороны государства должен был храниться в тайне от иностранных государств и, следовательно, никоим образом не мог находиться у Рубенштейна. Впоследствии Завадский уклонился от принятия дела Рубенштейна. Пришлось тогда обратиться к эвакуированным варшавским судебным властям, которые не только приняли к производству это столь нашумевшее дело, но даже арестовали опять Рубенштейна шестого декабря 1916 г. по Высочайшему Повелению условно освобожденного из-под ареста на поруки. Мало того скоро они нашли у Рубенштейна и шифр для сношений. Я думаю, что Завадский действовал в этом деле под влиянием революционной пропаганды, так как после революции он сразу же стал товарищем председателя Чрезвычайной Следственной Комиссии. Такое деяние трудно было допустить со стороны высшего представителя судебной власти и ока правосудия столицы.

Еще большие терзания пришлось испытать при передаче вышеописанного дела киевских сахарозаводчиков: Абрама Доброго, Израиля Бабушкина и Иовеля Гопнера, повинных в незаконном вывозе во время войны в Персию одной трети годового нашего производства рафинада в район противника. На допросе меня следователем по особо важным делам киевского Окружного суда Новоселецким прокурор киевской Судебной палаты Крюков, не оспаривая самого вывоза сахара-рафинада, потребовал от меня доказательств, что это делалось по предписанию германских властей. Конечно такого документа я представить не мог, и дело в конечном результате было прекращено, причем Государь Император наложил на этом деле приблизительно такую резолюцию: «Освободить, и если они в чем-либо виноваты, то пусть своей дальнейшей деятельностью заслужат себе оправдание».

Лишь вышедший уже после революции труд секретаря Распутина Арона Симановича «Распутин и евреи» разъяснил истинную причину прекращения этого дела. Арестованный Иовель Гопнер обещал дать Симановичу за свое освобождение сто тысяч рублей, в счет каковой суммы он и дал ему десять тысяч рублей, обещав уплатить остальное по его освобождении, чего однако не сделал. За это Симанович, будучи на освобожденной от большевиков территории юга России, привлек его к ответственности через одесский Окружной суд. Симанович в этом случае действовал через Распутина, а последний воздействовал на министра юстиции Добровольского, чем только и возможно было объяснить исходотайствование помилования этим крупнейшим спекулянтам.

Не меньше тяжелых переживаний приходится на долю эксперта по шпионским делам на предварительном судебном следствии и на судебном разбирательстве. Я выступал экспертом на всех шпионских делах, имевших место на территории Варшавского военного округа в промежуток времени с 1905 по 1914 гг. Эксперт в шпионских процессах играет главную роль, ибо на его показаниях как принявшего присягу специалиста строит свои обвинения прокурор. Естественно, поэтому все стремления защитника направлены на то, чтобы свести на нет все утверждения эксперта. В особенно тяжелом положении я чувствовал себя как эксперт на судебном разбирательстве дела германской службы поручика Д. При осмотре вещественных доказательств особенное внимание обращал на себя сделанный им фотографический снимок Сызранского моста, единственной тогда переправы на среднем течении реки Волги, служившей связью между богатейшими районами Западной Сибири. Защитник в доказательство своего утверждения, что мост этот не представляет такой важности, которую приписывает ему эксперт, представил суду купленную им открытку с изображением этого моста. Я чувствовал себя в тяжелом положении, из которого выручил меня прокурор В. Д. Жижин, задав мне вопрос, — одинаковое ли значение имеет снимок на открытке, сделанный неизвестным аппаратом с неизвестного расстояния и под неизвестным углом, или же снимок, где все эти данные известны. Когда после процесса я обратился к защитнику с укором за его казуистику, то он на это ответил, что в шпионском процессе единственная лазейка для защитника опорочить, насколько это возможно, показания эксперта, не давая ему возможности быть безаппеляци-онным судьей.

Вспоминаю я и другой случай, доставивший мне большое удовлетворение. Это было на судебном разбирательстве дела капитана германского Генерального штаба фон Ш. Моя роль заключалась лишь в дешифровке условных названий войсковых частей гарнизона Ново георгиевской крепости, которые значились в его записной книжке. На вопрос председателя суда, что он может сказать по поводу моей экспертизы, капитан фон Ш. по офицерски ответил, что он ничего возразить против меня не имеет. Нужно было видеть в тго время физиономию защитника, у которого этим заявлением было выбито из рук главное орудие защиты. Я думаю — это редкий, если не единственный случай в практике суда по шпионским делам.

Свою экспертизу я обычно делил на две части. В первой общей части я старался, оставаясь на букве закона, расширить понятие о шпионстве, превратив его из базы в точку отсчета для обвинения. Во второй же части я детально разбирал вещественные доказательства, подтверждая нахождение в них тех тайн, которые в интересах обороны государства должны быть секретом для противника. Эти экспертизы, данные мною по целому ряду дел, настолько были интересны, что производивший следствие по шпионским делам варшавского Окружного суда Орлов не раз просил меня издать их в назидание потомству. Так я и не собрался сделать этого до Великой войны.

Выше были изложены основы ведения контрразведки, причем было указано, что для правильно поставленной разработки шпионского дела нужно как внутреннее наблюдение, то есть работа тайных агентов или секретных сотрудников, так и наружное наблюдение. Сплошь однако и рядом приходится разработку дела благодаря капризам действительности основывать на внутреннем освещении, не прибегая к наружнему наблюдению, и обратно. Образцом правильно веденной разработки шпионского дела является дело отца и сына Г., интересное еще и по тем остроумным приемам, к которым прибегал старик Г. для выпытывания секретов огромной важности.

Выше было упомянуто, секретным сотрудником в этом деле явился тот писарь штаба Варшавского военного округа, у которого старик Г. сначала попросил что-то перепечатать ему на машинке, а затем просил доставлять ему копии секретных военных документов. Еще много ранее того штабу Варшавского военного округа удалось получить секретное описание германского Генерального штаба наших крепостей. Документ этот был переведен на русский язык, издан типографским путем и разослан для ознакомления войск с теми скудными данными, которыми располагал наш противник относительно наших крепостей. С этого описания была отбита копия на пишущей машинке и вручена старику Г. как наш секретный документ через указанного писаря.

При обыске у старика Г. найден не только этот документ, но в потаенном месте за привинченной мраморной доской умывальника вся переписка с немецким руководителем тайной разведки и список сто вопросов не только организационного, но и чисто оперативного свойства. Будучи арестован, старик Г. чистосердечно признался в своей вине, ссылаясь на тяжесть своего материального положения, и поведал о тех приемах, к которым он прибегал для получения ответов на поставленные ему руководителем немецкой тайной разведки вопросы.

В числе их был вопрос о том, что из себя представляет кадровая батарея 48-й артиллерийской бригады. Дело в том, что в Варшавском военном округе были расположены 46-я, 47-я, 48-я и 49-я пехотные резервные бригады из четырех двухбатальонных полков каждая, скрытая же артиллерия, вышеупомянутой кадровой батареи, имелась лишь в 40-й пехотной резервной бригаде. Эту неясность и должен был разъяснить старик Г., не знавший даже, где была расквартирована эта батарея.

Как— то едучи на площадке трамвая в Варшаве, он разговорился со своим соседом, артиллерийским солдатом со странной шифровкой на погонах, в коей фигурировала и цифра 48. Оказалось, что это как раз и есть интересующая старика Г. батарея, расположенная в городе Радимин Селдецкой губернии. В этой батарее имелся, по словам этого солдата, отличный оркестр балалаечников.

Старик Г. решил воспользоваться собранными этим путем сведениями, чтобы побывать в городе Радимине как гость батареи. В скором после этого времени супруга командующего войсками Варшавского военного округа давала большой благотворительный бал, на котором старик Г. решил устроить выступление этого оркестра. Немедленно же он пишет письмо командиру этой батареи об этой своей затее, ставя при этом лишь два условия для участия оркестра батареи на балу: безвозмездность его услуги и обязательность личного ознакомления с игрой оркестра.

Польщенный столь заманчивым приглашением командир батареи просит старика Г. в офицерское собрание на обед и даже высылает за ним экипаж. За обедом с оркестром балалаечников в офицерском собрании старика Г. сажают между командиром батареи и старшим ее офицером. Улучив момент, старик Г. спрашивает последнего о странности наименования батареи. Ничего не подозревающий старший офицер ее спокойно разъясняет Г., что в военное время каждый взвод батареи разворачивается в батарею, то есть кадровая батарея превращается в четырехбатарейную бригаду.

Вернувшись в веселом расположении после вкусного обеда в обществе, которое по словам Г., ему и во сне не снилось, он пишет письмо супруге командующего войсками и устраивает в конце концов бесплатное выступление упомянутого оркестра на устраиваемом ею вечере к удовольствию ее самой и командира батареи.

Не менее находчив был старик Г. при разрешении и второго поставленного ему вопроса — предполагается ли открытием военных действий вторжение масс нашей конницы в пределы Германии. Старик Г. сначала и не знал, как приступить к разрешению этого вопроса. Часто бывая в своей кирхе в Варшаве, он естественно знал о тех распрях, которые были около нее из-за председателя церковной общины. После одного из воскресных богослужений старик Г. подходит к часто посещавшему эту кирху начальнику кавалерийской дивизии генералу Р. и представляется ему как старый магистр фармации. Благообразный с большой белой бородой, вид старика Г. невольно расположил этого генерала в его пользу. Начав разговор с церковных распрей, старик Г., льстя генералу, предложил ему для спасения положения занять должность председателя церковной общины. Генерал согласился, что дало Г. возможность посещать дом генерала по делам выборов.

В одно из таких посещений старик Г. затронул в разговоре вопрос о только что имевшей место катастрофе с дирижаблем «граф Цеппелин». Развивая эту тему, старик Г. незаметно перешел на войну 1870-1871 гг., когда «граф Цеппелин», вторгшись со своим разъездом во Францию, едва не попал в плен. После этого старик Г. стал описывать те ужасы, которые ожидают Германию со вторжением в ее пределы массы русской конницы. «От этого мы теперь отказались», — заявил генерал.

Для того же, чтобы быть в курсе дела варшавской крепости, старик Г. не остановился даже перед созданием у себя на квартире в Варшаве маленького клуба для офицеров гарнизона этой крепости, особенно для тех, которые жили изолированно на отдельных ее фортах. Хотя находившаяся под боком Варшава и тянула их к себе своими соблазнами, но это было им не по карману.

Старик Г. устройством у себя на квартире места свидания этих офицеров, где они могли за скромную плату не только выпить рюмку водки, но даже и сыграть в карты, шел на встречу их небольшим требованиям. Естественно офицеры эти, не стесняясь, вели разговоры, большей частью на злободневные военные темы, давая тем желанную пищу пытливому уму старика Г.

Не всегда однако является возможность вести одновременно и внутреннее и наружное наблюдения за подозреваемом в военном шпионстве лицом. Тогда центр тяжести разработки дела ложится только на одно из них, в большинстве случаев на внутреннее наблюдение. Большим затруднением является также установка военного наблюдения на театре военных действий особенно вблизи боевого фронта, в большинстве случаев обнаженного от населения. Здесь волей-неволей приходится вести разработку дела при помоши внутреннего наблюдения, то есть при содействии сексотов. Например, при разработке дела Мясоедова, оперирующего в районах действующей армии, установка наблюдения за таким человеком, к тому же знающим приемы политического сыска как он, было бы равносильно провалу всего дела. Пришлось приставить к нему сексота в виде личного его секретаря, опытного чиновника Департамента полиции, главное назначение коего заключалось в перлюстрации получаемых Мясоедовым с оказией писем, содержание которых и послужило одной из главных против него улик.

Не сразу однако вошел к нему в доверие этот секретарь. Жил он в Ковно, в смежной с Мясоедовым комнате. Как-то вечером секретарь писал письмо своей невесте и, не докончив его, вышел во двор. Немедленно же он услышал направлявшиеся к его столу шаги Мясоедова, начавшего читать его письмо. Подсмотрев за этим в замочную скважину, секретарь через несколько дней проделал то же самое, причем в письме невесте расхвалил до небес своего начальника. Повторилась та же история и на другой после этого день. Отношения Мясоедова к своему секретарю резко изменились в лучшую для последнего сторону, и с той поры он вошел в доверие своего начальника. Так по крайней мере говорил об этом этот секретарь.

Дело Мясоедова началось с письменных показаний раненого в боях Самсоновской армии в августе 1914 года поручика 23-го пехотного Низовского полка К. Его, оставшегося на поле сражения, подобрали немцы, а затем как мнимого шпиона командировали в Россию с следующими задачами: разрушить мост через Вислу в Варшаве, подкупить коменданта Ново георгиевской крепости, убить Великого Князя Николая Николаевича и пр. Так как в его рапорте имелись данные относительно расквартирования германских западных частей в Восточной Пруссии, а также сведения об укреплении расположенных там виадуков и мостов, что вполне соответствовало действительности, то не было оснований не верить и показаниям поручика К. относительно Мясоедова как работавшего в пользу Германии шпиона. По приказанию Ставки контрразведывательное отделение Северо-Западного фронта приступило к разработке этого сложного и очень запутанного дела. В самом начале его приезжал в штаб Северо-Западного фронта в Седлец жандармский полковник по видимому с ведома Сухомлинова с предложением своих услуг помочь разработке дела. Так как оно около месяца находилось без движения в штабе 4-й армии в Петрограде, и однако к разработке его видимо боялись приступить «Страха ради иудейска», то штаб Северо-Западного фронта просил Ставку или убрать этого жандармского полковника, или пусть сама Ставка ведет разработку этого дела. Ставке пришлось уступить.

В ночь на 19 февраля 1915 г. дело это было ликвидировано, причем обыски были произведены в Ковно, Петрограде, Вильно, Киеве, Одессе, Либавс, Двннске, Варшаве и пр. Все арестованные были направлены в Варшавскую тюрьму, дабы на театре военных действий надежнее изолировать арестованных от внешнего мира. Мера эта оказалась нелишней, так как сразу же начались систематические нарушения правил свидания с арестованными, за что варшавскому тюремному инспектору, не взирая на его высокий чин Действительного Статского Советника, пришлось менее чем в 24 часа оставить свое место по приказанию главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерал-адыотанта Рузского. Эта решительная мера сразу же возымела действие, напомнив правительственным агентам об их долге на войне.

О грандиозности этого дела можно судить потому, что весь отобранный, на нескольких притом языках, у арестованных материал переписки достигал 62 пудов, то есть одной тонны. Среди нее был один интересный документ 10-Й армии секретного характера, при которой заведующим тайной разведкой в иоганнисельбургском районе и состоял Мясоедов -«Адреса 19 января (1915 г.)». Про него в книге арестованного по делу Мясоедова Фрейната «Правда о деле Мясоедова и др.» говорится, что это был «листок бумаги с указанием расположения в указанный день отдельных частей 10-й армии» (стр. 50). На самом деле это было расположение входивших в состав 10-й армии дивизий, то есть документ огромной важности. Мясоедов так и не мог объяснить, для чего понадобился ему этот документ, полученный незаконным при этом путем. Если бы он доставил нам такой же документ относительно германской армии, действовавшей против нашей 10-й армии, то вероятно его не постигла бы столь печальная участь, ибо знать точное расположение противника — значит наполовину его победить.

Среди отобранных у Мясоедова бумаг была настолько интересная его переписка с генералом Сухомлиновым, что начальник штаба Северо-Западного фронта генерал Гулевич приказал положить ее на дно секретного ящика разведывательного отделения этого штаба и «никому не показывать». Переписка эта послужила впоследствии основанием для начала дела генерала Сухомлинова.

Большой интерес в смысле технической разработки дела представляет собой процесс вольнонаемного типог-рафшнка типографии штаба Варшавского военного округа Р. Дело это начато по предложению его хорошего знакомого, который за крупную сумму денег обязался предать Р. в руки правосудия как шпиона. Дело это велось сключительно путем внутреннего освещения вышеупомянутым сексотом. Р. был арестован на пути за границу, причем у него были отобраны исправленные корректурные оттиски, обыкновенно бросавшиеся в сорную корзину, секретного военнно-статисти чес кого описания территории Варшавского военного округа.

К разряду этих же дел, разработанных при содействии лишь внутренней агентуры, относится в свое время много нашумевшее дело директора Русско-Французского банка Д. Л. Рубенштейна. Устанавливать за ним наружное наблюдение было бесполезно, настолько он был ловок. При обыске, например, у него был найден дневник установленного за ним Департаментом полиции наружного наблюдения. Он был в хороших отношениях с директором этого Департамента генералом Климовичем; да вообще у него были очень хорошие знакомства в высших сферах. Накануне, например, обыска у него обедал министр внутренних дел Протопопов. Его очень хорошо знала А. А. Вырубова. Про Распутина, которому доставал любимую им мадеру, и говорить нечего. Ввиду этого разработка дела Рубенштейна представляла огромные трудности не в техническом отношении, а главным образом благодаря его связям в Петрограде.

При обыске у него был найден секретный документ штаба 3-й армии. Вероятно у него было бы найдено несравнимо большее количество секретных документов, если бы он не был предупрежден о готовящемся у него обыске человеком, близко стоящим к председателю Совета Министров Штюрмеру, что выяснилось лишь впоследствии.

Кроме того расследованием было выяснено, что Рубенштейн зарабатывал до 40 процентов прибыли с заказов на оборону путем выдачи возглавляемым им банком гарантий, бравшим эти заказы частным заводам и предприятиям. Результатом этой лихвенной наживы была несвоевременность поставок предметов обороны и несоответствующее притом их качество, чем наносился ущерб армии.

Образцом разработки шпионского дела при помощи одного лишь наружного наблюдения является дело австрийской службы полковника Редля. Неполучение в Вене долго лежавшего присьма «до востребования» со вложением в него русских денег заставило австрийцев установить наружное наблюдение за его получателем. По-видимому оно его упустило, настолько он быстро получил это письмо и уехал на наемном автомобиле в гостиницу. Другого автомобиля на бирже не было, почему офицеры и не могли последовать за ним. Обыскав отвезший полковника Редля автомобиль, филеры нашли футляр от перочинного ножика, который и был предъявлен одним из них полковнику Редлю. Последний, смутившись, признал футляр за принадлежавший ему, чем себя и выдал.

В отличие от активной тайной разведки пассивная не делится мной на контрразведку мирного и военного времени, так как фактор объявления войны почти что не отражается на мирных приемах ее работы во время войны. Последнее обстоятельство должно лишь ускорить эту работу, насколько возможно содействуя быстрому очищению оперативного и тылового районов от подозреваемых в военном шпионстве лиц. Если при этом не будет найдено достаточно улик для начала судебного процесса, то лица эти во всяком случае должны быть удалены в глубокий тыл государства на все время военных действий. В этом отношении наше «Положение о полевом управлении войск» 1914 года давало широкие права особенно главнокомандующим фронтами.

Столь строгие меры приходится иногда применять даже к части населения государства, когда центробежные ее стремления угрожают интересам государства. Иногда же приходится это делать в отношении целой профессии. Во время Великой войны пришлось, например, выслать из Риги специальными даже поездами дам-профессионалок легкого поведения в глубокий тыл, так как город этот, перегруженный ими, находился в переходе от передовых позиций и представлял уже собой опасность в смысле охраны военных тайн. В самом деле посещение офицерами разных притом войсковых частей и учреждений этих дам, поддержание письменных с ними сношений, оставление иногда офицерами своих точных адресов для личных их посещений -все это при умелом использовании неприятелем могло нарисовать картину расположения наших войск на широком притом фронте.

Заключение. Мои юнкерские годы.

В предыдущих своих лекциях я старался на примерах объяснить значения активной и пассивной тайных разведок и теоретически обосновать технику их ведения. При этом я далек был от мысли сделать из каждого слушателя курсов искусного руководителя тайной разведки. Как на медицинском факультете, где тоже идет вопрос о жизни человека, необходима широко поставленная клиническая практика, так и настоятельным дополнением этих лекций должны быть практические занятия по тайной разведке. Но даже это не может дать тех плодов, которые принесет с собой одна лишь жизненная практика, сделав соответствующий отбор. Здесь более чем где либо применимо изречение, что история конницы есть история ее начальников. Вот почему имена выдвинувшихся на ниве тайной разведки лиц должны перейти в историю как полковник Николаи, генерал Ронге и др. особенно при увеличивающемся с каждым почти днем значении тайной разведки вообще в государственной жизни народов.


«Что прошло, То будет мило».


Мое пребывание в 1890-93 гг. в Михайловском артиллерийском училище мне дорого не по одному тому, что меня отделяет от него почти полвека жизни; если бы я родился второй раз и вторично пришлось выбирать себе училище, то я непременно пошел бы в училище, которое заложило во мне не только серьезные основы военного дела, но главное воспитало сознательного солдата.

В этом училище очень умело соединялось широкое научное образование на математической, главным образом, основе со стремлением расширить путем самообразования горизонты своих питомцев и во всех других отношениях. Отголоски прежних времен, когда говорят бывали в стенах училища свободомыслящие юнкера, к моему времени вылились в предоставлении юнкерам своего рода автономии — в смысле подбора газет и журналов для читальной комнаты, составления программ для музыкальных вечеров в лагере и пр.

«Читалка» на самом деле была тем священным, всегда переполненным местом, где соблюдалась благоговейная тишина, дабы дать возможность в перерывы от зубрежа «проглотить» газету или углубиться в серьезное чтение ежемесячников.

Основательно были поставлены в училище и строевые занятия, так как необходимо было не только научить обращаться с орудием, но и ездить верхом, возить орудие, то есть управлять парой лошадей; не только маршировать, но и уметь делать гимнастику, фехтоваться и даже танцевать. Танцам в мое время придавалось немалое значение и на них обыкновенно присутствовал даже начальник Артиллерийской академии и училища генерал-лейтенант Демьяненков.

Комично было видеть будущих ученых артиллеристов и профессоров в вихре вальса «в два па» под звуки немудрен-ного оркестра и периодическое прихлопывание в ладоши балетмейстера Троицкого. Со многих из них действительно несколько потов сходило от столь непривычных для них упражнений. Уклониться однако от танцев не было никакой возможности из-за очень строгого контроля. Даже в этом, хотя и вынужденном схождении крайностей, видно было мудрое стремление к всестороннему развитию юнкера.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15