Русская Европия, Россия при первых преемниках Петра I

      (Депеша от 21 июня 1741 г.) Странно бы было если русские после всего того, что им пришлось перенести от иностранцев при преемниках Петра, обожали бы иностранцев и мечтали бы иметь дело с Европой, которая всегда, в самые тяжелые периоды русской истории, начиная с нашествия татар, всегда пыталась использовать обрушившиеся на русский народ бедствия в своих корыстных целях.
      После захвата власти Елизаветой, прусский посланник барон Мардефельд попытался продолжать свое постоянное вмешательство во внутренние и внешние дела России.
      "Представитель прусских интересов, - замечает В. Бильбасов, привыкший в течении двадцати лет видеть русскую политику в руках немцев, Мардефельд не мог допустить, чтобы русский канцлер (речь идет о гр. Бестужеве-Рюмине. - Б. Б.) в равной же степени мог преследовать чисто русские интересы".
      Пытались выполнять роль политкомиссаров и французские резиденты Маркиз Шетарди и Лесток.
      Выгоды возведения Елизаветы на престол, Шетарди видел в том, что "можно было быть нравственно убежденным, что перетерпенное ею прежде, также как и любовь ее к своему народу, побудят ее к удалению иноземцев и к излишней доверчивости к русским... " Это он писал в апреле 1741 года, а 16 июня он писал, что "Если Елизавета будет на троне, то старинные принципы, любезные России, одержат, вероятно, верх. Быть может - и весьма было бы желательно не обмануться в этом - в царствование Елизаветы, при ее летах, старина настолько успеет укорениться, что Голштинский принц, ее племянник, всосет ее и привыкнет к ней в такой степени, что когда наследует корону, то будет в совершенно других началах".
      Будучи, как и все иностранцы, чрезвычайно низкого мнения о русском самодержавии и умственных способностях русского народа, как и все иностранцы Шетарди думал, что разгромленная Петром I Россия не сможет развиваться опираясь на начала своей культуры и неминуемо потеряет побережье Балтийского моря.
      При известии об успешности произведенного Елизаветой переворота, французский статс-секретарь Амело писал в Вену, Кастеллани:
      "Совершившийся в России переворот знаменует последний предел величия России. Так как новая Императрица намерена не назначать иностранцев на высшие должности, то Россия, предоставленная самой себе, неминуемо обратится в свое прежнее ничтожество".
      Только после долгой, упорной борьбы канцлеру Бестужеву-Рюмину удалось добиться отозвания барона Мардефельда, Шетарди и Лестока и постепенно добиться такого положения, что иностранные послы признали за русским канцлером право преследовать во внешней и внутренней политике чисто русские интересы.
      
      XVII. СМЕНА НЕМЕЦКОГО ЧУЖЕБЕСИЯ - ЧУЖЕБЕСИЕМ ФРАНЦУЗСКИМ
      
      Елизавета по своим привычкам была русской женщиной, любила ходить в церковь, щедро жертвовала на разоренные ее отцом церкви и монастыри.
      Нажим на православную церковь при ней начинает понемногу слабеть.
      В произнесенной проповеди ректор Московской Духовной Академии, Архимандрит Кирилл Флоринский, например, так характеризовал наступившее после смерти Петра I "освежение":
      "...Мы отягчены всеми надругательствами, страждуще гонимы, гонимы и мучимы, мучимы и вяжемы, вяжемы и уязвлены, отечества и правоверия лишаемы, дремлюще, благовоннолиственного сего видехом древа. Древо сие человекоядцы, птицы Остерман и Миних со своим стадищем начали было сеющи и терзати: обаче мы дремлюще не видехом, ниже чувствовахом доколе же сие сольное семя нас непригласи спящих; доколе дремлюще? доколе страдати имате?" Елизавета приказала вернуть из тюрем и ссылки и других пострадавших духовных лиц. Первую роль в Синоде начинает играть Архиерей Амвросий. Некоторым монастырям возвращаются отобранные у них угодья.
      В отношении раскольников Елизавета идет по ошибочному пути своих предшественников... При Елизавете был подтвержден указ Петра I о том, чтобы раскольники ходили в особых платьях, о взимании штрафа за ношение бороды, увеличенном налоге и т. д.
      Местные власти, как и раньше сжигают скиты, сопротивляющихся разгрому скитов старообрядцев расстреливают, путем грубых насилий, светские и духовные власти заставляют старообрядцев насильно отказываться от веры предков.
      Пошла по ложному пути своего отца Елизавета и в вопросе управления церковью. Архиереи Амвросий Юшкевич и Арсений Мацкевич подали ей просьбу о восстановлении патриаршества. Елизавета отказала. Взгляд на церковь, как на послушное орудие в руках государства остается в силе.
      В монастыри, как и при Петре I, продолжают посылаться сумасшедшие, малолетние преступники и отставные солдаты. То есть монастыри продолжают оставаться домами сумасшедших, домами инвалидов и колониями для малолетних преступников.
      Елизавета мало интересовалась государственными делами. "Когда она, с великим трудом решившись на переворот, получила престол, в ней развилось властолюбие, но не выросло желание трудиться над делами, узнать положение государства и самой деятельно руководить правлением." При Елизавете террор против русских и всего русского ослабел, но обожавшая своего отца, она не думала вернуться на путь строительства жизни в духе исконных русских традиций. Елизавету, по словам Платонова окружали люди, "которые не совсем умели, хотя и хотели, точно восстановить порядок Петра Великого".
      "Елизаветинский Сенат не стремился в управлений государством ни к каким крупным преобразованиям и не задавался никакими широкими проектами, ограничивались частными мерами по различным управления." Поэтому и в государственном строительстве и в церкви, и в культурном развитии, продолжали действовать чуждые идеи, заложенные Петром I. Надежды народа на прекращение чужебесия высших кругов общества не оправдались. Изменилось только направление чужебесия.
      После восшествия на престол Елизаветы, немецкое влияние сменяется французским.
      Приобретя французский характер, чужебесие приобрело только больший размах и большую заразительность. Ведь центром европейского атеизма и рационализма была именно Франция, в которой темные силы масонства лихорадочно подготавливали так называемую "Великую" французскую революцию.
      "Раз пробужденная любознательность требовала себе удовлетворения быть может даже с большей настойчивостью, чем в наше время, и жадно бросалась на всякую умственную пишу. Бесчисленное множество сочинений разного рода переводилось, печаталось и переписывалось людьми всякого звания. Все, что было тогда сколько-нибудь замечательного в числе произведений современной французской или немецкой литературы можно смело искать в русском переводе. Болотов, переводивший какое-то немецкое произведение в лагере, накануне битвы, и притом без всякой мысли об издании, может служить лучшим образчиком этих любопытных людей прошлого (XVIII) столетия." В. В. Зеньковский в своей любопытной книге "Русские мыслители и Европа", пишет - XVIII век дает нам картину такого увлечения Западом, что с полным правом можно говорить, что русская душа попала в "плен" к Западу. Еще первое поколение молодых людей, отправляемых заграницу оставалось чуждо Западу, но уже второе, вкусив его жизни, почти не захотело возвращаться на родину: уже тогда в сущности могла быть пущена в ход фраза, принадлежавшая Иванушке (в "Бригадире" Фонвизина):
      <Тело мое родилось в России, но дух мой принадлежит короне французской". По мере расширения знаний в Европе, по мере роста просвещения, культ запада не только не ослабевал, а становился все глубже и влиятельнее".
      В подтверждение правильности высказанного им выше мнения, Зеньковский ссылается на книгу А. Веселовского "Западное влияние в новой русской литературе", которым с свойственной им поразительной эрудицией, приведены многочисленные примеры духовной зависимости от Европы многих видных деятелей новой русской литературы.
      "В царствование Елизаветы воспиталось целое поколение этих поклонников философии, которые выступили на историческое поприще во второй половине XVIII века, известной под именем философского века.
      Средоточием этих новых людей был тогда, так называемый Молодой двор наследника престола Петра Федоровича." "Душой образованного кружка при этом дворе была супруга Наследника Екатерина Алексеевна, с другом своим княгиней Дашковой: та и другая были воспитаны во французском духе и с самых молодых лет пропитались идеями Беля, Монтескье, Вольтера и других французских знаменитостей." "За исключением немногих лиц, получивших более или менее солидное образование, на самом деле понимать философские идеи, русское дворянство отличалось очень недальним образованием: но большей части оно училось у разных французских проходимцев гувернеров, бывших в своем отечестве кучерами, поварами, парикмахерами, круглых невежд, которые ничего не могли сообщить своим питомцам, кроме презрения ко всему русскому и своего собственного и умственного и нравственного развращения." Побывав за границей владелец "Крещенной Собственности" заканчивал порчу своей души и по выражению Сумарокова, превращался "из напудренного человека в напудренную скотину".
      Философские идеи большинству были известны только понаслышке, только с чужих слов. Все свое хулилось, все иноземное было предметом преклонения. Все невежды старались прослыть философами и атеистами, как позже, после появления интеллигенции, старались заслужить самый высший чин - чин "критически-мыслящей личности", передачей души какой-нибудь новомодной европейской философии.
      "Вольнодумство широко распространилось в русском елизаветинском обществе, начиная с обеих столиц и кончая глухими провинциями. Больше всего им было заражено дворянство и особенно высший свет Петербурга.
      Отсюда оно проникло в низшие классы чиновников, даже купцов, мещан и прислуги. Кто не "вольтерьянствовал" (вольнодумствовал), тот считался отсталым и необразованным.
      Молодежь - ученики гимназий и университета - принялись искать свежего материала для переводов в популярных произведениях заграничной литературы. Переводились книги не только по заказу и для денег, но и просто из интереса к литературной работе. Больше всего, конечно, переводилось романов, но переводились и книги иного, более серьезного содержания." Н. Иванов правильно подчеркивает в своей книга "От Петра до наших дней", что чужеродные начала, внесенные Петром I в русскую стихию, продолжали развиваться в высших слоях русского общества и при его дочери, захватывая все новые слои и спускаясь в средние слои общества.
      Масонские идеи, вбитые Петром в русские головы, не умерли. Они были подхвачены Феофаном Прокоповичем, Татищевым и Кантемиром, развиты и углублены высшими слоями общества Елизаветинской эпохи".
      Автор "Руководства по истории русской Церкви" А. Доброклонский, дает масонствующей французской философии следующую характеристику:
      "То была философия рационализма, натурализма и материализма, пагубная для религии так же, как для нравственности и общественного строя. В лице своих представителей оно или совсем отвергало христианство, проповедуя деизм (Вольтер), или признавало за ним только политическое (Монтескье) и нравственное (Руссо) значение, не признавая вполне его догматического учения. отрицая веру в чудеса, откровение, божественность Христа и т. д.; в лице многих представителей не хотели ничего знать, кроме материи и ее движения (Гольбах и др.); вместо христианской морали, основанной на любви и самоотвержении, проповедовали или одно себялюбие (Гельвециус) с чувственными наслаждениями (Ла-Метри) или деятельность согласную с природой человека (Руссо); зло осмеивала духовенство, как невежественное сословие, препятствующее успехам цивилизации, ненавидела монашество с его подвигами воздержания; требовала полной терпимости для всякого рода религии".
      В России также, как и в Западной Европе, явилась мода на эту философию. В царствование Елизаветы Петровны уже воспиталось целое поколение ее почитателей. К ним принадлежали такие высокопоставленные лица. как граф М. Воронцов и Шувалов, кн. Дашкова и супруга наследника престола Екатерина Алексеевна.
      Эта философия имела успех, как среди русских масонов, так и среди европеизировавшихся слоев высшего русского общества.
      В конце царствования Елизаветы, под влиянием этой философии воспиталось уже целое поколение русских европейцев.
      Русский либеральный критик, значит западник, Овсяник-Куликовский был вынужден признать, что "всякая денационализация ослабляет умственную силу личности" и что "в XVIII столетии в великосветской среде, где усвоение французской духовной культуры было зачастую слишком поверхностным, а своей русской совсем не было, в результате выходили какие-то национальные выродки, лишенные моральной и интеллектуальной устойчивости". А потом прогрессивно настроенные писатели выдавали этих национальных выродков, результат проделанной Петром антинациональной революции, за результаты уродливой русской культуры.
      
      XVIII. ХАРАКТЕР РУССКОГО МАСОНСТВА В ПЕРВЫЙ ПЕРИОД ЕГО РАЗВИТИЯ
      "...При императрице Елизавете, - сообщает в своей записке о русском масонстве известный впоследствии масонский деятель Бобер, - масонство начало было распространяться в России, но члены его так опасались за себя и за свое хорошее дело, что собирались только изредка и совершенно втихомолку, и не в обыкновенном помещении, а иногда на чердаке отдаленного большого дома".
      Но это были необоснованные опасения. Дочь Петра Первого и не думала их преследовать. Масоном был фаворит самой Императрицы Ив. Ив.
      Шувалов. Духовным наставником И. И. Шувалова был работавший у него секретарем Генрих Чуди, член масонской ложи Шотландской системы.
      Имея такого покровителя русские масоны могли действовать совершенно спокойно. Так же, как и вольтерьянцы. А вольтерьянцы, это переходное звено к масонам, также имели высоких покровителей. Центр русского вольтерьянства находился в Малом дворе. Идейным руководителем этого центра являлась супруга наследника русского престола Екатерина, будущая императрица-"философ", известная в русской историографии под именем "Екатерины Великой".
      Духовная обстановка для распространения масонства складывалась самая благоприятная и оно в царствование дочери Петра I начинает быстро развиваться.
      В 1747 г. Н. Головни, находившийся на дипломатической службе в Пруссии и заподозренный в шпионаже в пользу Прусского короля, признался допрашивавшему его А. И. Шувалову, что он масон.
      "...Я признаюсь, жил в этом ордене и знаю, что графы Захар да Иван Чернышевы в оном же ордене находятся, а более тайностей иных не знаю, как в печатной книге о франкмасонах показано".
      В 1750 году в Петербурге работает масонская ложа "Скромность".
      В 1756 году существует уже несколько масонских лож. Но деятельность их не вызывает подозрений у правительства.
      Сохранилось донесение Олсуфьева начальнику Тайной Канцелярии А.
      И. Шувалову, в которой он перечисляет имена тридцати пяти лиц, состоящих в масонских ложах..
      Членами масонских лож состояли: Р. И. Воронцов, князь Семен Мещерский, трое князей Голициных, князь Щербатов, князь Дашков, князь С. Трубецкой, писатель А. Сумароков, офицеры гвардейских полков Преображенского и Семеновского, работавшие в Кадетском Корпусе:
      Мелиссино, Перфильев, Свистунов, Остервальд, Петр Бутурлин, Н.
      Апраксин, Иван Болтин и другие.
      Сообщая имена масонов М. Олсуфьев дает положительную оценку масонским ложам. По мнению Олсуфьева масонство ничто иное, "как ключ дружелюбия и братства, которое бессмертно во веки пребывать имеет и тако наметшихся их общества называемые просвещением оных удостаивает".
      Этот благоприятный отзыв Олсуфьева о масонах объясняется, может быть тем, что брат начальника Тайной Канцелярии А. И. Шувалов, Иван Шувалов, - фаворит Елизаветы, сам, как мы сообщали, был масонам. При таком стечении обстоятельств, давать отрицательный отзыв о масонах было не безопасно. А может быть и сам Олсуфьев был масоном.
      В России, - указывает Иванов, - масонство на первых порах получило характер забавы от нечего делать, стало простым "модным" развлечением, которым увлекалось общество.
      В масонских собраниях люди высшего круга, в котором прежде других распространилось масонство, видели лишь занимательные сборища с оригинальными обрядами, - сборища, в которых можно было время провести и людей повстречать. Людей иных, не-аристократических кругов привлекала к масонству, с одной стороны, возможность попасть в одно общество с аристократами и с сильными и влиятельными вельможами, с другой, надежда получить через масонские ложи повышение по службе так или иначе устроить свои дела и делишки, как писал Елагин. Словом, одних масонство привлекало потому, что оно было модным учением и интересной забавой, а других толкали в масонские ложи расчет и тщеславие.
      В пятидесятых годах XVIII века собрания масонов в России носили совершенно характер клубов с обычными клубными занятиями: бильярдом, карточной игрой и веселыми ужинами в "столовых ложах". Только торжественные приемы новичков и посвящения из степени в степень напоминали о масонстве.
      Да, на первых порах поверхностно европеизированное русское общество играло с масонством, как с новой игрушкой. Но это была очень опасная игра. Так дети часто играют с огнем, с огнестрельным оружием, с гранатой и бомбой, не подозревая, что эти игрушки могут искалечить их и принести в скором времени смерть.
      Действительность в России, искалеченной духовно Революцией Петра I, была слишком неприглядна, чтобы с ней могли примириться люди, желавшие благоденствия своей родине. Утвердившиеся в стране европейские формы крепостного права превратили большинство населения страны в полурабов.
      Дворцовые интриги и заговоры давали власть не законным наследникам, а случайным людям, что подрывало былое обаяние незыблемости основ монархической власти. Все это, конечно, не могло нравиться мыслящим людям. А так как эти мыслящие люди были воспитаны уже не в русском, а в европейском духе, то они и стали искать более "высоких истин" на западе. Искатели "истинной формы религии", "истинных путей к лучшему познанию Бога", масоны даже вели одно время идейную борьбу с представителями французского материализма. Этот факт всегда отмечается всеми исследователями русского масонства и историками православной церкви - Л. Знаменский в своем "Руководстве к русской церковной истории" пишет:
      "Весьма сильное противодействие среди русского общества вольнодумство встретило себе еще в масонстве, которое развивалось совершенно у нас параллельно вольтерьянству".
      Выступления против французского вольтерьянства (в которое вместе с материализмом органически входил атеизм), создало почву для сближения масонов с некоторыми представителями православного духовенства.
      "Масоны, - замечает П. Знаменский, - были в дружбе с духовенством, Платон (митрополит Платон в эпоху Екатерины II. - Б. Б.) был даже сделан покровителем Дружеского общества, но церковь все-таки не могла считать их своими, хотя против них и не высказывалась". П. Знаменский даже утверждает, что "религиозное направление лекций Шварца благотворно действовало на публику, предохраняя ее от модного неверия и возбуждая серьезные думы о священных предметах". Но если первая формулировка П.
      Знаменского верна для самого раннего периода развития русского масонства, то вторая и третья уже не верны.
      Лекции Шварца, главы русских Розенкрейцеров при Екатерине II, были пропитаны масонской мистикой. И поэтому они никак не могли предохранять общество от модного неверия, а наоборот, заменяя религиозную мистику масонской мистикой, подготовляли к усвоению "истин масонства". Неверно и утверждение Л. Знаменского, что масоны были дружны с духовенством и что церковь не выступала против них. С масонами были в дружбе только отдельные представители высшей церковной иерархии и отдельные представители рядового духовенства, а не православная церковь в целом. Несмотря на свое приниженное положение и неразработанность православного богословия, православная церковь в целом сторонилась масонов. Не высказывалась против масонов церковь не потому, что была с масонами в дружбе, а потому, что выступления против масонов были рискованны и грозили преследованиями со стороны сильных мира сего, увлекавшихся вольтерьянством и масонством. Православная церковь находилась между двух огней, обессиленной и униженной многолетними преследованиями со стороны государства, ей приходилось быть очень осторожной, чтобы не навлечь на себя новые преследования со стороны могущественных покровителей вольтерьянцев и их "противников" масонов.
      Великий провинциальный мастер для России, известный масон эпохи Елизаветы и Екатерины II Иван Елагин сообщает в своих воспоминаниях, что он вступил в Общество Вольных Каменщиков в ранней юности, когда масонские ложи имели в своем составе много лиц "из числа высших государственных сановников".
      В таких условиях вести борьбу с масонством было трудно. Масонами были многие из высших сановников, офицеры гвардейских полков, учителя и воспитатели Шляхетского Кадетского Корпуса, большинство профессоров созданных при Елизавете высших учебных заведений - Московского Университета и Академии Художеств. Молодежь, воспитывавшаяся в этих учебных заведениях, вводится воспитателями в круг идей вольтерьянства и масонства. Шляхетский кадетский корпус, в котором получали воспитание дети русской аристократии и русского дворянства, становится очагом масонского просвещения. В корпусе получили воспитание многие из видных русских масонов Елизаветинской и Екатерининской эпохи. В нем учились Болтин, Сумароков, будущий обер-прокурор Святейшего Синода П.
      И. Мелиссино, историки Болтин и М. М. Щербатов и другие.
      Воспитание, которое получала русская молодежь в Шляхетском корпусе и в Московском Университете - носило космополитический характер. Ничего русского в этом воспитании не было. Русские образованные люди с каждым поколением все дальше удалялись от русского миросозерцания.
      Сначала русскую молодежь масонство притягивало к себе своей таинственностью и возможностью сблизиться в масонских ложах с вершителями судеб государства и таким образом обеспечить себе хорошую карьеру.
      Иван Елагин признается в своих записках, что к масонам его влекло:
      "Любопытство и тщеславие, да узнаю таинство, находящееся, равенство с такими людьми, кои в общежитии знамениты, и чинами, и достоинствами, и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестили... Содействовали тому и лестная надежда, не могу ли через братство достать в вельможах покровителей и друзей, могущих споспешествовать счастью моему".
      Наивный характер зарождавшегося русского масонства не удовлетворил сначала Ивана Елагина. Он не обнаружил в русских ложах, по его словам, "ни тени какого-либо учения, ниже преподаний нравственных".
      Он видел только "предметы неудобоносимые, обряды странные, действия почти безрассудные; и слышал символы нерассудительные, катехизисы уму не соответствующие; повести общему в мире повествованию прекословные, объяснения темные и здравому рассудку противные".
      "С таким предубеждением проводил я многие годы в искании в ложах и света обетованного и равенства мнимого: но ни того, ни другого, ниже никакие пользы не нашел, колико не старался".
      Но позже Иван Елагин "узнал" в масонских идеях "истинный свет" и в царствование Екатерины II создал даже свою особую "Елагинскую" систему масонства, за что отличен был руководителями европейского масонства званием Великого Провинциального Мастера для России.
      При всей своей наивности масонство Елизаветинской поры достигает своей цели.
      Масонство объединяет в своих ложах всех идущих по пути "Великого Петра", всех преклонявшихся перед западной культурой и отвернувшихся от русской культуры, всех зараженные европейскими "прогрессивными идеями "и атеизмом. Масонство дает скороспелым русским "вольтерам" и безбожникам то, чего им не хватало до сих пор, чтобы активно влиять на духовную жизнь русского общества - организацию. Русское масонство объединяет всех, кто презирает искалеченную Петром I Россию и принадлежит душой западному миру.
      "Чем успешнее русский ум XVIII и XIX столетий усваивал себе плоды чужих идей, тем скучнее и непригляднее казалась ему своя родная действительность. Она была так непохожа на мир, в котором выросли его идеи. Он никак не мог примириться с родной обстановкой, и ему ни разу не пришло в голову, что эту обстановку может улучшить упорным трудом, чтобы приблизить ее к любимым идеям, что и на Западе эти идеи не вычитаны в уютном кабинете, а выработаны потом к политы кровью.
      Так как его умственное содержание давалось ему легко, так как да брал его за деньги, как бы брал все из магазина, то он не мог подумать, что идея есть результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав отвращение к родной действительности, русский образованный ум должен был почувствовать себя одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на которой он срывал философские цветки, была ему чужда, а та, на которой он стоял, совсем не давала цветов. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так пышно развилась в образованных людях нашего века." Увлечение французской философией и французскими политическими учениями приводят к сильному росту безбожия в высших кругах общества.
      Яркие свидетельства об этом мы находим в автобиографических воспоминаниях Д. Фонвизина.
      "В то же самое время, - пишет Фонвизин, - вступил я в тесную дружбу с одним князем, молодым писателем (1763 г.) и вошел в общество, о коем я доныне без ужаса вспомнить не могу. Ибо лучшее препровождение времени состояло в богохулии и кощунстве. В первом не принимал я никакого участия и содрогался, слыша ругательства безбожников: а в кощунстве играл я и сам не последнюю роль, ибо всего легче шутить над святыней и, обращать в смех то, что должно быть почтено. В сие время сочинил я послание к Шумилову, в коем некоторые стихи являют тогдашнее мое заблуждение, так что от сего сочинения у многих прослыл я безбожником. Но Господи! Тебе известно сердце мое; Ты знаешь, что оно всегда благоговейно Тебя почитало и что сие сочинение было действие не безверия, но безрассудной остроты моей".
      В другом месте своих воспоминаний Фонвизин показывает, как глубоко безбожие проникло в высшие слои европеизировавшегося высшего общества, обитавшего в "Северном Парадизе": "Приехал ко мне тот князь с коим я имел неприятное общество". Этот князь позвал Фонвизина к графу, имя которого Фонвизин не называет.
      "Сей граф, - сообщает Фонвизин, - был человек знатный по чинам, почитаемый умным человеком, но погрязший в сладострастие. Он был уже старых лет (следовательно, его юность прошла в царствование Петра I. - Б.
      Б.) и все дозволял себе потому, что ничему не верил. Сей старый грешник отвергал даже бытие высшего Существа." "...Ему вздумалось за обедом открыть свой образ мыслей, или, лучше сказать, свое безбожие при молодых людях, за столом бывших и при слугах.
      Рассуждения его были софистические и безумие явное..." Описанное выше относится к 1763 году, то есть происходило всего через два года после смерти Елизаветы. Такое "духовное" наследство оставила она Императрице-философу - Екатерине II.
      Подобная зараженность французской атеистической и рационалистической философии создало чрезвычайно удобную почву для распространения масонства разных направлений.
      
      XIX. УМОНЕИСТОВЦЫ ЕЛИЗАВЕТИНСКОЙ ЭПОХИ
      Сумароков, Болтин, Щербатов и многие другие подвизавшиеся в эпоху Елизаветы в области литературы, истории, философии и театра - в большинстве своем не имеют ничего общего ни с православием, ни с духовными традициями русской культуры. Все они вольтерьянцы, масоны или мистики европейского толка. Князь Щербатов определяет православие как суеверие, только как "народное умоначертание".
      Православие, по его мнению, есть источник народного малодушия, пугая народ гневом Божиим, оно препятствовало политической деятельности народных масс.
      Для историка Болтина допетровская Русь - царство религиозного обмана и религиозного суеверия, духовенство - источник народного невежества. Поклонение иконам, посты, вера в чудеса, молитва перед принятием пищи и другие религиозные обряды - все это для Болтина грубое суеверие, результат религиозного обмана народа духовенством.
      Сумароков в своих лже-классических пьесах пропагандирует атеистические идеи Вольтера и идеи Монтескье о "совершенном управлении государством": в своих напыщенных одах изображает русскую жизнь как "кладезь суеверия, ханжества, предрассудков и пороков". Его "поэзия" знает только одну краску - деготь". Так же, как позже Чаадаев, он не видит ни в прошлом России, ни в настоящем ни одного светлого пятна.
      Искалеченные европеизацией русские верхи он принимает за всю Россию и не находит для нее ни одного теплого слова.
      В последние годы жизни в творчестве Сумарокова проскальзывают мысли о законности и необходимости борьбы с самодержавием. Особенно выпукло эта тема развернута в его предпоследней трагедии "Димитрий Самозванец". Да и в большинстве других трагедий Сумароков всегда есть эпизоды, показывающие бунт против царей.
      Очагом пропаганды идей "просветительной французской философии" становится и возникший при Елизавете, русский театр. Он также, как история в руках князя Щербатова и Болтина, как поэзия в руках Сумарокова, становится орудием пропаганды идей французской просветительной философии, штурмовавшей веру в Бога и принципы монархической власти.
      
      XX. БОРЬБА С "ФАРМАЗОНАМИ" И ПРИЧИНЫ СЛАБОСТИ ЕЕ
      
      I
      В национально настроенных кругах русского общества деятельность масонов, или как их тогда называли "фармазонов", вызывала естественное подозрение.
      Оставшиеся верными русской православной культуре люди раскусили истинные цели масонства. В стихах "Изъяснение несколько известного проклятого сборища франк-масонских дел", масонам давалась такая оценка:
      "Проявились недавно в России франк-масоны И творят почти явно демонские законы, Нудятся коварно плесть различны манеры Чтоб к антихристу привесть от Христа веры".
      Масонов звали не только "фармазонами", но и "Антихристовыми рабами". В тех же виршах, отрывок из которых приведен выше, им давалась следующая характеристика:
      "Что же значит такое масон по-французски?
      Не что другое, "вольный каменщик "по-русски Каменщиком зваться, Вам, масоны, прилично, Вы беззакония храм мазали отлично.