Эпсилон Эридана

— Ну да, тут какая-то планета имеется, — недоуменно сказал Пип. — Приходится признать.

— А что случилось с вашим транспортником?

— Яхтой. «Абракадабра» — это моя яхта. Была. И очень неплохая, смею заметить.

— И что же случилось с яхтой?

— Эх! Рассыпалась. Слушайте, у вас все пиво в такой мелкой таре?

— Как — рассыпалась? Ни с того ни с сего?

— Что значит — ни с того ни с сего? «Абракадабра» была крепкой посудиной. Знаете, есть поверье, что ни с того ни с сего звездолеты не рассыпаются. Посмотрел бы я на ваш крейсер хваленый в том канале!

— Вы попали в какой-то канал?

— Ну да. Как в... Вроде как это... Наткнулся. Такой блин-бац вышел! Гляжу, тарелки попадали. Ну, ползком пробираюсь, конечно. Сифон пролетел, пузыри кругом. Дурацкая история! Послушайте, я чуток захмелел, хотя это и не заметно. С утра ни крошки, представляете? Завтрак, он же на камбузе остался. А камбуз — того. Тоже рассыпался. С завтраком. Явный перебор, конечно. Мешает тебе яхта — о'кей. Ладно, рассыпай. А еду чего портить? Первый раз колбасу в космосе наблюдал. Хрен что поймешь. Икскъюз ми, леди. Так. Чья тут койка? Я, пожалуй, вздремну.

Он улегся на так и не убранную раскладушку Хосе и немедленно воплотил свой замысел в жизнь. Полюбовавшись некоторое время сном небритого мужчины, Ио вызвала «Вихрь».

— И что мне теперь делать с этим бонвиваном? — спросила она.

— А ничего. Пусть отдохнет товарищ. От Сириуса прибежал, устал ведь. Следующим рейсом отправите к нам. В сопровождении офицера Кнорра, который, кажется, несколько забыл о дисциплине.

— По-моему, вся наша история начинает смахивать на анекдот, — сердито заявил Кнорр.

— Не очень, — сказала Маша. — Мы тут просмотрели архив. В Регистре Сириуса действительно числится яхта «Абракадабра». Имя владельца — Сэмюэл Джордж Пип. Ну как, смешно?

— Его нужно лишить лицензии! — свирепо сказал Кнорр.

Сэмюэль Пип на секунду перестал храпеть.

— Еще чего...

Дневник командира звездолета

18 сентября, поддень

Итак. Рональд еще раз оказался прав. Канал может действовать в обратную сторону. Генрих, которого не покидает состояние перманентной ошарашенности, принес расчеты. Получается, что в пространстве труба расположена не линейно. В нашем обыденном пространстве невозможно провести прямую линию, соединяющую Кронос, Гемингу, Сириус и Кампанеллу. А вот спираль — пожалуйста. На всякий случай я спросила, что же это может означать.

— Скрученность нашей Вселенной в пространстве высшего порядка.

Я позволила себе иронию.

— Всего лишь?

— Сначала следует рассматривать самые простые предположения, — простодушно ответил Угрюмов.

— Так что же, кампанеллян надо искать у Сириуса?

— Можно и у Синуса. Потому что их надо искать везде.

Ему явно не мешает освежить прическу. Юмор у него есть, только изрядно подзабыт.

ДАЛЬНЯЯ КОСМИЧЕСКАЯ СВЯЗЬ.

ШТАБ ОКС — ВСЕМ СУДАМ И КОРАБЛЯМ.

В серных кавернах планеты ФЕЛИКСИТУР, системы КРОНОС, обнаружена внеземная жизнь на доцивилизованном этапе развития. Запрещается любая высадка на ФЕЛИКСИТУР всем, за исключением специальных экспедиций ОКС. Сообщение подлежит ретрансляции.

Вице-адмирал Энно КАМИМУРА.

9. ЖЕНЩИНЫ

В жизни есть особое удовольствие, о котором в суматохе часто забывают. Это — удовольствие проникшего во все клеточки тепла, наслаждение дышащей кожи, томно расслабленных мышц, умиротворенного состояния духа, прозрачности сознания и медленной ясности ума. Наслаждение вдвойне восхитительное, если есть с кем его разделить.

Милдред и Маша наслаждались в полной мере, завернувшись в махровые простыни. За их спинами остывала сауна. Поскрипывали плетеные шезлонги. Слышались ветер, шелест леса, шум волн, набегающих на берег. Пахло хвоей и озоном, как после грозы. При закрытых глазах вполне могло показаться, что все происходит на Земле, где-нибудь в окрестностях Байкала, либо Большого Невольничьего Озера. Но стоило приподнять веки, как взгляд упирался в стены, причем одна из них представляла собой мерцающий черный прямоугольник с голубым диском в верхнем углу.

Мягкий свет Кампанеллы слегка разбавлял темноту комнаты, не позволяя забыть, что в действительности все происходит очень далеко от обоих озер. Даже если «Вихрь» немедленно разбудил бы свои машины, то, с учетом неизбежных потерь времени на разгон и торможение, у Солнца пройдет не менее двенадцати с половиной геолет, прежде чем экипаж крейсера сможет вернуться домой.

Первоначально Эпсилон Эридана рассматривался всего лишь в качестве промежуточного пункта, «оттолкнувшись» от которого корабль должен был отправиться к еще более отдаленной звезде, поэтому все улетавшие на нем готовились к долгой разлуке с Землей. Но никто не был готов встретить тайну так скоро, на Кампанелле, никто не мог предвидеть столь огромной ответственности. Очень значительная ее часть легла на Машу. Между тем ничто так быстро не утомляет, как чувство ответственности. И не просто утомляет, а опустошает, изнашивает организм. Восстановление сил в этих случаях требует большой умелости, даже искусства. Самое сложное — отключить мозг от проблем. Есть средства эффективные, но грубые, вроде алкоголя, удел не слишком развитых личностей. Милдред избрала более благородное.

Что касается тайны, то ее ждали, на нее надеялись, из-за нее, по большому счету, и отправлялся в рейс «Звездный Вихрь», команда которого состояла исключительно из добровольцев, отобранных к тому же из большого числа желающих. Вот только действительность сильно превзошла все ожидания. По сравнению с масштабом случившегося расстояние между Солнцем и одной из ближайших звезд выглядело пренебрежимо малым. Это несоответствие порождало психологическое напряжение, которое усиливалось с каждой новой неудачей.

Как и любой руководитель коллектива, Маша прекрасно знала, что усталость снижает шансы на успех общего дела. Знала это и Милдред. Но она не только знала, но и кое-что предприняла, начав с руководителя экспедиции.

— Включить шум дождя? — спросила Милдред.

— Он навевает меланхолию.

— Меланхолия помогает восстановлению нервной системы.

— Не надо, и без того хорошо. Давно так не отдыхала. Спасибо тебе за заботу.

— Это еще не все.

— Что, продолжение следует?

— Надеюсь, я угадала, — улыбнулась Милдред. — Быть может, и угодила.

Вкатился столик с коктейлями.

— О! И что тут?

— Пробуй.

Маша взяла бокал и потянула через соломинку терпкий напиток.

— М-мм. М-магия.

— Хочешь лимона?

— С удовольствием.

Маша откусила ломтик и закрыла глаза, прислушиваясь к ощущениям. Удовлетворенно кивнула и быстро взглянула на начальницу аналитического центра.

— Милдред, а чего хочешь ты? Ведь чего-то ты хочешь?

— Хочу чтобы ты расслабилась. Боеспособность крейсера от этого только выиграет.

— Уже получилось. Но, возможно, это не все, что ты хочешь.

Милдред рассмеялась.

— Не веришь в бескорыстие? Увы мне!

— Почему же, верю. Тут дело в другом. Просто привыкла, что каждый разговор требует от меня определенного решения. Боюсь, что не скоро избавлюсь от этой привычки. Профессиональная вредность, извини.

— За что? Профессиональная вредность лучше вредности профессионала.

Маша улыбнулась.

— Спасибо. Рада, что ты понимаешь. Каждый день нужно переговорить с таким количеством людей... Постоянно боюсь чего-то не успеть, что-то упустить.

— Да вроде успеваешь.

Маша не согласилась.

— Нет. Я-то вижу. Честное слово, не пойму, почему мне доверили такой пост. По характеру я вовсе не лидер, скорее затворница.

— Возможно, как раз поэтому. Ты не нависаешь.

— То есть?

— Ну, настоящий лидер берет власти столько, сколько может унести. Применение власти доставляет ему удовольствие. Тебе же власть не столько приятна, сколько обременительна, поэтому ты довольствуешься лишь минимумом, без которого невозможно исполнение обязанностей. И даже, по-моему, несколько меньшим.

— Это плохо?

— Я бы не сказала.

— Вот как! Почему?

— Это позволяет раскрыться окружающим. В итоге мы можем использовать способности каждого вопреки недостаткам характера. А их много, способностей каждого, гораздо больше, чем у любого самого гениального вождя. От руководителя требуется прежде всего способность определять, чьи способности в данный момент самые нужные. Разве не так?

— Да, разумеется. Еще раз о преимуществах парламентаризма... Но есть и очень существенный минус — мы теряем в скорости принятия решений. Пока со всеми согласуешь...

— Быстрое решение — не всегда лучшее решение. Чаще даже — наоборот. Знаешь, мне кажется, что времена лидеров вообще канули. И слава Богу! Лидер — он же в значительной степени кумир, если не идол. А кумиры всегда обходились дорого, причем в конечном счете оказываясь ненужными. Вспомни хотя бы остров Пасхи. Система парламентаризма была рискованной в мало просвещенном обществе, когда не знали меры в ущемлении одних социальных групп за счет других. Но не в наше же время!

— Слушай, ты так хорошо все понимаешь. Почему не командуешь «Вихрем»? Нет, серьезно?

Милдред усмехнулась.

— Понимать мало. Я, как говорили староангличане, совсем другой чайник рыбы. Я власть люблю. И испытание славой не выдерживаю.

— Ты? В самом деле?

— Увы. Наверное, дикие африканские гены прорываются. От меня уже четыре мужа сбежало. Это я говорю только об официальных.

Маша оценивающе глянула на Милдред.

— Да, их надо было сильно напугать.

— Ну, пугались они не слишком. Один даже меня поколотил.

— А ты? — с неистребимым женским любопытством спросила командир звездного крейсера.

— Я? Да тоже есть что вспомнить. Чувства увивают разум похлеще, чем плющ беседку, причем комбинации возникают самые замысловатые, заранее не угадаешь.

— Отчего и любовные игры такие занятные.

— О! Конечно. То кругами ходишь, ткешь паутину, мотылька караулишь. А то, глядишь, само как обрушится, как накатит, да как хватанет, — поди разбери, где чьи ноги. Тогда — все, хочется рабства. Чтобы тебя... Бывают моменты, бывают. Но потом понемногу все тает, куда-то просачивается. Начинаешь замечать, что мужчин кругом вообще-то много, хочется пройти все еще разок, добыть нового восторга. Ну, сама знаешь.

— Как не знать. Мне особенно нравится момент, когда мужчина понимает, что замечен. Ах, какие стойки они делают!

Маша поднялась из шезлонга и показала, какие стойки. Милдред едва не захлебнулась коктейлем.

— Предупреждать надо! — кашляя, упрекнула она.

— А еще чего тебе надо? — спросила Маша. — Ну все-таки? Говори, я сейчас добрая.

Милдред осторожно улыбнулась.

— Еще хочу, чтобы ты не отказывалась от вибромассажа.

— Тебя подослали из госпиталя!

— Не без того. Видишь ли, от Гильгамешки информация поступает. Индекс психического здоровья... все такое. Извини, при военном положении наш центр обязан следить и за этим показателем тоже. Особенно — у руководителя экспедиции.

— Хорошо, сдаюсь. Завтра же отправлюсь на процедуры. Но, дорогая моя, не будь я немного циником, не сделали бы меня капитаном. Не верю, что ты затянула меня в баню только с одной целью. Ну? Я права?

Милдред вздохнула.

— Как-то так в жизни устроено, что циники всегда правы. А достается романтикам. Тем не менее плох тот циник, который не мечтает стать романтиком.

— А! Наконец-то. Признание?

— Если угодно. Да, корысть у меня имеется.

— Итак?

— Мне нужно побывать там. — Милдред качнула бокал в сторону Кампанеллы.

— Не понимаю, в чем проблема.

— Побывать одной, без охраны.

— Вот как. И где именно тебе нужно побывать?

— Сейчас покажу.

В Южном полушарии планеты возникло размытое пятно. Выпятившись, оно заполнило всю стену и превратилось в панораму холмистой местности, покрытой еще не старым, лет на двести пятьдесят, но уже вошедшим в силу секвойным лесом. Меньшая, чем на Земле, сила притяжения Кампанеллы позволила деревьям вырасти очень стройными и достичь высоты, удивительной даже для этих великанов растительного царства.

С минуту Маша рассматривала деревья. Лес был красив, очень красив, просто великолепен, но ничего сверхъестественного в нем не замечалось.

Продержавшись некоторое время, изображение померкло. Вместо леса вновь возникло звездное небо с голубым диском, так безумно напоминающим земной. Только рядом с ним не хватало пепельно-серой Луны. Естественным спутником Кампанелла не обладала.

— Каково решение? — спросила Милдред.

Маша долго посасывала соломинку.

— Кроме тебя у нас больше нет интравизоров, — обронила она.

— Понимаю.

— И тем не менее настаиваешь?

— И тем не менее настаиваю.

— Ты так осуждала Рональда.

— Я ошибалась, — с готовностью признала Милдред. — Извини.

— Ладно, все в прошлом. Но я не знаю цели.

— Цель есть.

— Слушаю тебя.

— Каждый раз мы узнаем новое, только проявив активность. Согласна?

— Не совсем. Спокойно наблюдая с орбиты, мы тоже многое узнаем. Но, проявив активность, как ты говоришь, узнаем больше нового, причем принципиально нового. И получается это гораздо быстрее, как-то скачкообразно. Во всяком случае, так получалось уже несколько раз. В этом смысле ты права.

— Да, ты выразилась точнее, — согласилась Милдред. — Но несколько раз — уже система. Маша, за активность нас поощряют. Поощряют информацией. То есть как раз тем, что мы и должны добыть.

Милдред на минуту смолкла, стараясь понять, какое впечатление произвели ее слова. Маша размышляла.

— Хочешь сказать, пришел твой черед?

— Думаю, что так.

— Каждый раз за информацию мы расплачиваемся. И не чем-нибудь, а людьми. Поэтому я все же обязана знать, что ты задумала.

— Да, конечно. Вполне справедливо.

Милдред пошевелила пальцами. В углах стенного экрана заклубился молочный туман. Поглощая звезды, он дополз до Камланеллы. Планета скрылась. На стене, точка за точкой, формировался портрет длинноволосого мужчины с яркими голубыми глазами.

— А ведь красив, правда? — спросила Милдред.

Маша кивнула. Потом искоса глянула на собеседницу опытным женским оком. Но Милдред и не собиралась утаивать. Тряхнув просохшими волосами, она стянула их в большой узел на затылке и озорными глазами посмотрела на Машу.

— Да, ты поняла правильно. Теперь наш робинзон разговаривает.

— И ты знаешь, почему он уцелел?

— Знаю.

Маша хотела что-то спросить, но передумала. Милдред это заметила и пришла к ней на помощь.

— Мне с ним было хорошо. «Орешевцы» отмыли его на совесть. В общем, насилия над собой я не совершала.

— Ты уверена?

— В том, что было хорошо?

— Нет. В том, что знаешь, почему он уцелел.

— Я — да. А для остальных хочу получить исчерпывающее доказательство. Поэтому и отпрашиваюсь.

— Теперь понятно. Почему в лесу, среди этих секвой?

— Там вероятнее всего следующее появление макулы. Кое-что мы уже способны предсказывать.

— Браво. Молодцы. Первая приятная новость...

Маша поднялась и подошла к Кампанелле, словно надеясь увидеть на ней нечто такое, чего нельзя заметить из кресла.

— Тебя явно беспокоят предчувствия, — сказала Милдред.

— А тебя не беспокоят?

— О! Всегда. Им несть числа.

— Какие сейчас?

— Я могу сыграть роль детонатора.

— Детонатора? Чего именно?

— Конкретно не знаю. Но будет много и всякого.

— Макулы?

— Вот это — непременно. Как же без них?

Маша поставила бокал.

— Хорош коктейль...

— Другие не получаются.

— Как у Рональда.

— Да.

— Просто эпидемия авантюр!

— Маша, предчувствия юридической силы не имеют.

— А последствия?

— Ты же отпустила Рональда.

— Не совсем то. Я не успела его остановить, так точнее.

— На этот раз не соглашусь.

— Почему?

— Улетая для погружения в Зеленый океан, Рональд уже знал, что не вернется. А ты чувствовала, что он знает. Ты же его любишь. Не могла не чувствовать. Я угадала?

— Да.

— Мы понимаем друг друга?

— Да, — неохотно ответила Маша.

Милдред заглянула ей в глаза.

— Устала принимать решения?

— Ох, не спрашивай.

— Относись легче. Все больше вырисовывается один вывод.

— Какой?

— Да похоже, что мы — объект эксперимента, в котором летальный исход нежелателен. Так что, кто куда полетел, в какое время, из каких побуждений, кто его отпустил, ну и так далее, — все это особого значения не имеет.

— Хотелось бы верить.

— Вот и верь. Рональд действительно жив, а это о многом говорит.

— Но что может дать ТВОЙ эксперимент?

— В случае успеха мы получим средство от макул. Не уверена, что их так уж отчаянно следует бояться, но результат встречи должен зависеть не только от них, я полагаю. Исчезать или не исчезать мы имеем право решать по собственному усмотрению. Лично я, кстати, делать этого пока не намерена.

— Это — если у тебя получится.

— Если не получится, передам привет Рональду.

Маша подошла к столику и поставила пустой бокал.

— Знаешь, у человеческой психики есть одно свойство. Когда мы наталкиваемся на преграду, которую не можем преодолеть, тотчас начинаем искать положительные стороны в создавшемся положении. Ну и находим.

— Разве это плохо?

— Как сказать. Даже если плюсов нет, мы их придумываем для успокоения. Вот смерть мы все же не победили, только отодвинули. Поэтому продолжаем верить в то, что, быть может, смерть — еще не конец.

— Почему бы нет?

— Убедительных доказательств не знаю.

— А я не знаю убедительных опровержений.

— Вряд ли мы разрешим этот спор сегодня. Давай вернемся к нашим макулам.

— Давай. Рональд жив. Ты мне веришь?

Маша надела халат.

— Я отвечу тебе утром. Хочу поразмыслить.

Милдред в очередной раз усмехнулась. Когда Маша вышла, она связалась с Мбойе и заказала флигер на восемь ноль-ноль следующего дня.

* * *

Милдред не стала отвлекать какой-нибудь из шнелльботов от патрулирования. После гибели кораблей Нолана и Балларда на оставшиеся три «Гепарда» и без того легла большая нагрузка. Да и нет смысла осторожничать, если собираешься играть роль приманки. А еще ей не совсем по-взрослому хотелось получить удовольствие от власти над послушной и чуткой машиной. Кто знает, доведется ли еще...

Милдред усмехнулась и хлопнула перчаткой по подлокотнику. Жизнь... Эх, жизнь хороша, и почти не надоела. Казалось бы, раз так, то и живи себе, вращайся в привычном круге, давай мужчинам повод делать те самые стойки, которые так удачно может показывать Маша, ан нет, надо было сначала покинуть Землю, а теперь вот еще и отправляться в секвойный лес... Между тем сама она вовсе не уверена в безопасности эксперимента.

Как же мы заражены любопытством! Почему удовлетворение именно этого инстинкта столь важно для человека, особенно для женщины? Почему так тянет переступить черту, заглянуть за угол? Заглянуть и, вполне может быть, — обжечься? Сколько раз уже бывало такое, а угомона все нет и нет. Что за жизнь без любопытства? Так, вода дистиллированная. Мало кого устраивает диета без специй. Вот из этого и вырастает щекочущая неизбежность. Можно пройти мимо одного таинственного хода, миновать другой, третий, но рано или поздно свернешь с колеи. Путь человека действительно предопределен, предопределен соотношением страха и любопытства. Фатум — это скорее не роковое стечение внешних обстоятельств, которые представляют собой лишь условия реализации, а особенности генотипа, который формирует характер. От него, родимого, не убежишь.

Милдред вздохнула и еще раз хлопнула перчаткой — прямо по клавише. Из пола послушно выросли педали, раскрылся пульт, выдвинулась ручка управления.

— Флигер активирован, — доложил софус.

Милдред тут же запустила двигатель и решительно утопила педаль акселератора.

— Лихо стартует, — сказал Мбойе. — Молодец девчонка.

Маша взглянула на него с сожалением.

— Неужели заметил?

— Лучше всего возможность осознается тогда, когда она упущена.

— О нет! — воскликнула Маша. — Надеюсь, что с Милдред это не так.

Старший офицер понял свой промах и обескураженно отвернулся. Широченные плечи Мбойе поникли. Маша знала, что ему сейчас было бы гораздо легче на месте Милдред, чем на своем собственном. Но покидать «Вихрь» Александер не имел права, будучи главным координатором кипучей деятельности, постоянно царившей на борту звездолета.

Флигер тем временем приближался к планете. Разминувшись со встречным грузовым паромом, Милдред прибавила скорости. Тормозиться, по-видимому, она собиралась в самый последний момент, перед входом в атмосферу.

— К чему такая спешка? — не оборачиваясь, спросил Мбойе.

— Чтобы не дать времени сомнениям.

— А у нее бывают сомнения?

— Алекс, ты меня удивляешь.

— Нет, правда? Она всегда такая цельная... как кристалл. С эдакими твердыми гранями. Я и подходить опасался.

— Атомы кристалла тоже колеблются.

— Прямо психология, — проворчал Мбойе. — Химическая.

— Обхожу рефлектор, — доложила Милдред. — После этого ныряю.

Естественной луны у Кампанеллы нет, но существует искусственный тонкий диск из металлизированной пленки, натянутой на легкий каркас. После катастрофы это орбитальное зеркало осталось без присмотра и, предоставленное само себе, начало вращаться. От этого на ночном небе Кампанеллы луна регулярно то вспыхивала, то гасла.

Выбирая наиболее короткий путь, Милдред пролетела мимо диска в тот момент, когда его отражающая поверхность была обращена в сторону «Вихря». На мгновение силуэт флигера обрисовался с болезненной резкостью. Он напоминал летучую мышь фантастических размеров.

— И это называется научным подходом, — желчно сказал Кнорр. — Кладем очередную голову в чью-то пасть, а потом включаем секундомер.

Ему не ответили.

— По жизни за каждый факт! — с болью выкрикнул планетолог. — Не верю, что проглоченные макулой остаются живыми. Где доказательства? Нет материала для статистической обработки простейшим критерием Фишера-Стьюдента. Одни грезы Милдред. Не верю!

Ему опять не ответили. Не потому, что думали иначе. Многие подозревали то же самое, но как раз ничего другого придумать и не могли. Вот только эмоций не демонстрировали.

* * *

Это величественное дерево европейцы впервые увидели на берегах Калифорнии в 1769 году. Монументальное растение, достигавшее ста тридцати метров высоты, не могло не поразить воображения жителей Старого Света. Много лет ему не могли подобрать достойного наименования. Сначала нарекли красным деревом, но это название не отражало величия растения. Староангличане предложили назвать его веллингтонией, в честь своего герцога, одолевшего Наполеона, а староамериканцы — вашингтонией, в честь своего президента, одолевшего староангличан. Но исторически закрепилось название, предложенное австрийским ботаником Стефаном Эндлихером в честь еще одного выдающегося, хотя и менее известного человека — великого вождя ирокезов. Быть может, это название закрепилось не потому, что вождь Секвойя тоже умел воевать, в его время это было так же необходимо, как и жить, и если бы вождь индейцев не владел искусством войны, он никак не прожил бы семидесяти трех лет, но потому, что кроме этого, на досуге, вождь Секвойя придумал алфавит племени чироков. Ни герцогу, ни президенту такого сделать не удалось, и в их честь назвали совсем другие растения. Тоже, впрочем, хорошие.

Отец Милдред долго проработал смотрителем заповедника секвой в той самой Калифорнии, на Земле. От него она унаследовала любовь к этим могучим деревьям и обширные знания о них. Трудно было не заинтересоваться растениями, возраст которых на два-три века превосходит возраст египетских пирамид. Наиболее старые из земных секвой имеют собственные имена и стволы в десятки человеческих обхватов.

В том, что главный эксперимент жизни Милдред приходилось проводить между секвойями, легко просматривался перст судьбы, проявление того самого фатума. Покинув флигер, она бездумно брела между высоченными стволами, с удовольствием вдыхая сквозь открытое забрало шлема свежий, вкусный воздух, насыщенный запахами детства. Лес был полон звуков — шорохов, шума крон, стука падающих шишек. Огромных, величиной с голову взрослого мужчины. Из-за них приходилось постоянно посматривать вверх, чтобы эксперимент не закончился раньше времени.

К шуму леса добавлялись звуки шагов одинокого человека. Дождя здесь не случалось давно, и под многослойными подошвами космических сапог, способных защитить и от страшной жары, и от жуткого холода, сухо потрескивали веточки. В шлеме включилось радио.

— Пока ничего не заметно, — сообщила Маша.

Ее голос прозвучал неожиданно. Милдред невольно вздрогнула.

— Ты не передумала? — спросил шлем.

Милдред показалось, что ее скафандр подвержен недостойному страху.

— Нет, не передумала, — ответила она с неприязнью.

Маша замолкла.

— Не переживай, — мягче сказала Милдред. — Все будет нормально.

Она решительно двинулась дальше и вскоре взошла на холм, покрытый цветущей арникой.

Здесь, на Кампанелле, не только деревья, но и травы вырастали очень большими. Стебли арники имели высоту почти полтора метра. Их чашечки были полны пыльцы, но ни одно насекомое не копошилось в лепестках и не гудело в воздухе. Тщательность работы макул вызывала невольное уважение.

В каждом кубическом метре почвы самого обыкновенного леса обитают мириады живых существ — червей, членистоногих, миксомицетов, простейших, не говоря уж о микроскопических грибках и бактериях. Но из почв Кампанеллы они практически исчезли. Такой результат получен везде, где изучали пробы грунта. И это было даже удивительнее, чем исчезновение значительно более крупных и сравнительно малочисленных людей.

Милдред почувствовала запоздалую тревогу. А что, если она ошибается? Вдруг придется оставить этот мир? До сих пор макулы допустили одну-единственную небрежность, позволив уцелеть Саймону. Да и небрежность ли это была, не скрывался ли за ней расчет? Во всех действиях макул, несомненно, просматривалась целенаправленность, одно из кардинальных качеств разума. Значит, могли быть и ловушки.

— Нет, — сказала Милдред.

— Что? — тут же откликнулась Маша.

— Нет, я не передумаю.

Поднимая облачка цветочной пыльцы, она вышла к самой макушке холма и оглянулась. Две могучие секвойи справа и слева обрамляли вид на поляну, где она оставила флигер. Хвост машины высился над кустарником шагах в четырехстах. Различался он почему-то нечетко, будто смазанный маревом.

— Милдред, внимание, — тихо предупредила Маша. — Начинается.

Первые изменения были малозаметными. Просто промежутки между соседними кустами как бы растаяли. Нижняя часть поляны приобрела вид этюда, наспех набросанного акварельными красками. Отдельные мазки в нем сливались, нерезко переходя друг в друга. Но эти мазки дрожали, колебались, как в полосе разогретого воздуха над старым асфальтовым шоссе в жаркий день.

Макула на этот раз проявляла себя необычно, обходясь безо всякой черноты. Но в том, что появлялась именно макула, Милдред не сомневалась. Больше нечему появляться на больной планете.

Зона размытости начала перемещаться. Ветви кустов, стволы секвой, цветущая арника быстро таяли в направлении холма, на котором стояла Милдред. Вернуться к флигеру было уже невозможно. Оставалось выполнить задуманное до конца. Вспомнилась школьная латынь: alea jacta est. Жребий брошен.

Милдред достала из кобуры миниатюрный инъектор, взглянула вверх, где высоко за синью атмосферы плавал крейсер с таким количеством переживающих за нее людей, еще раз глубоко вдохнула душистый воздух и выстрелила себе в шею. Страх исчез. Уже падая, она успела заметить волну шевеления под ногами. Но это ее уже не волновало. Препарат отключил чувства, а потом — сознание.

* * *

Если люди очень сосредоточены на чем-то одном, в остальном они могут поступать довольно нелепо. В сумрачном зале мерцали десятки экранов, но почти все дежурные офицеры сгрудились у одного из них, расположенного на пульте Маши.

Мощная оптика орбитального спутника позволяла видеть в секвойном лесу не только упавшие шишки, имевшие порядочные размеры, но и пересчитывать тычинки цветов. На месте посадки прекрасно различались смятые кусты, сам смякший их флигер с блеклыми в дневном свете позиционными фонарями, а в противоположном конце поляны, на вершине буйно цветущего холма, — изящная фигурка в легком скафандре. Хрупкая, беззащитная...

— Расчетные аномалии отмечены, — доложил Гильгамеш.

— Милдред, внимание, — сказала Маша. — Начинается.

Макула вспучилась под правым крылом флигера. На этот раз она проявлялась в новой, иллюзорной форме почти прозрачной массы, лишь слегка преломляющей свет. Каким-то образом она определила, что флигер пуст, после чего пришла в движение.

— Меньше секунды, — определил старший инженер. — И как точно она всплыла на месте посадки!

Каким-то образом макула определила, где находится Милдред. Ускоряясь, прозрачная масса потекла к холму. Макула не была совсем уж бестелесной — кусты, которые она обтекала, шевелились, изгибались, а после выпрямлялись. Ее температура вовсе не приближалась к абсолютному нулю, как в прошлый раз, а всего лишь на несколько градусов отличалась от температуры воздуха. На листьях и траве она не оставляла повреждений или каких-то иных следов.

— Мягкая форма макулы? — высказал предположение Такео.

— Чтобы не морозить растительность?

— Вполне возможно.

— Никакое это не явление природы, — с вызовом бросил Кнорр. — Типичное творение разума. Кто-нибудь готов спорить?

Ему не ответили. Все были поглощены тем, как вела себя макула. В отличие от своих предшественниц, «мягкая» форма двигалась заметно медленнее, прошло не меньше пяти секунд, прежде чем она достигла подошвы холма.