Проклятая игра

      Она также сходила повидать Лилиан и собак в этой бездушной постройке за домом. Не то, чтобы она любила животных, она просто испытывала побуждение увидетьих, просто ради того, чтобы увидеть, посмотреть на замки и клетки, на щенков, играющих вокруг своей матери. Мысленно она уяснила расположение питомника относительно ограды и дома, обойдя его, на тот случай, если ей понадобится отыскать его в темноте. Зачем она это делала – она и сама не знала.
      В своих путешествиях она была осторожна, чтобы не увидеть Мартина, или Тоя, или, еще хуже, отца. Это было ее игрой, хотя ее конечная цель оставалась для нее загадкой. Может быть, она составляла карту местности, и поэтому ходила из одного конца дома в другой, проверяя и перепроверяя его географию, измеряя длину его коридоров, запоминая расположение комнат относительно друг друга. Какая бы ни была причина, это дурацкое занятие отвечало какому-то невыраженному требованию внутри нее, и когда это было сделано, это требование провозгласило о своем удовлетворении и оставило ее на время в покое. К концу недели она знала дом, как никогда до этого: она побывала в каждой комнате, за исключением комнаты отца, которая была запретной даже для нее. Она изучила все входы и выходы, лестницы и пролеты с тщательностью вора.
      Странные ночи; странные дни. «Не безумие ли это», – начинала задумываться она?

* * *

      На второе воскресенье – одиннадцатый день кризиса – Марти был вызван в библиотеку. Уайтхед был там и выглядел, возможно, каким-то усталым, но уж никак не сломленным этим ненормальным давлением, под которым он находился. Он был одет для прогулки: на нем было отделанное мехом пальто, в котором он был в первый день во время того символического визита в питомник.
      – Я не выходил из дома несколько дней, Марти, – провозгласил он, – и чувствую, пора проветриться. Я думаю, нам надо прогуляться, вам и мне.
      – Я захвачу куртку.
      – Да. И пистолет.
      Они вышли с заднего входа, избегая вновь прибывших делегаций, которые все еще заполняли лестницы и холл, ожидая аудиенции в святая святых.
      Был теплый день, 17 апреля. Тени от легких облаков пробегали по газонам беспорядочными группами.
      – Пойдем в лес, – сказал старик, идя впереди. Марти шел на почтительном расстоянии в паре ярдов позади, догадываясь, что Уайтхед вышел, чтобы проветрить голову, а не говорить.
      В лесу кипела жизнь. Новые побеги прорывались сквозь покров прошлогодних опавших листьев, бесшабашные птицы носились между деревьями, с каждой ветки доносились ухаживающие голоса. Так они шли несколько минут в произвольном направлении, поскольку Уайтхед почти не поднимал глаз от своих ботинок. Вдали от дома и дисциплины, груз забот давивший на него был более заметен. С опущенной головой он устало тащился между деревьями, безразличный к пению птиц и ударам ветвей.
      Марти наслаждался. Где бы они не шли, он уже был там раньше, когда бегал. Сейчас его шаги были медленными и все детали леса были видны. Путаница цветов под ногами, поганки, выпирающие из сырости между корнями, – все восхищало его. Он набрал коллекцию камней, пока шел, на одном был окаменелый след папоротника. Он подумал о Кэрис и о голубятне, и неожиданная тоска по ней охватила его сознание. Не имея причин, чтобы прогнать чувство, он позволил ему овладевать им.
      А разрешив, он поразился силе своего чувства к ней. Он чувствовал, что последние несколько дней его эмоции тайно работали внутри него, трансформируя легкий интерес к Кэрис в нечто более глубокое. Однако у него не было возможности разобраться в этом.
      Он поднял глаза от камня с папоротником и увидел, что Уайтхед ушел уже довольно далеко вперед. Отодвинув мысли о Кэрис в сторону, он ускорил шаг. Пассажи солнечного света и тени пробегали между деревьями, когда легкие облака, ранее цеплявшиеся за ветер, уступали место более тяжелым формированиям. Ветер холодел, в нем чувствовались явные признаки дождя.
      Уайтхед поднял воротник. Его руки были засунуты в карманы. Когда Марти подошел к нему, он встретил его неожиданным вопросом.
      – Вы верите в Бога, Мартин?
      Это было неожиданно. Неподготовленный к нему Марти смог сказать только: «Я не знаю», что было достаточно честным ответом.
      Но Уайтхед хотел большего. Его глаза поблескивали.
      – Я не молюсь, если вы это имеете в виду, – продолжил Марти.
      – Даже перед вашим судом? Скороговоркой для Всемогущего?
      В этих вопросах не было юмора или чего-то предумышленного. Марти снова ответил так честно, как мог.
      – Я не помню точно... Думаю, что тогда я наверняка что-то говорил, да. – Он остановился. Облака над ними закрыли солнце. – Ничего хорошего это мне не принесло.
      – А в тюрьме?
      – Нет, никогда не молился. – Он был уверен. – Ни разу.
      – Но ведь были же в Вондсворте богобоязненные люди?
      Марти вспомнил Хесельтина, с кем он несколько недель делил камеру в самом начале своего срока. Тюремный старожил, Тин провел больше лет за решеткой, чем на свободе. Каждый вечер он бормотал в подушку варварскую версию «Отче Наш», прежде чем заснуть: «Отче Наш, сущий на Небесах, да светится имя...»,не понимая ни слов, ни их значения, просто проговаривая молитву наизусть, как он делал это, возможно, каждый вечер в своей жизни до тех пор, пока речь не заходила о спасении – «не введи в Искушение и избавь от Лукавого, во веки веков. Аминь».
      Это ли подразумевал Уайтхед? Было ли в молитве Хесельтина уважение к Создателю, благодарность за Создание или, хотя бы, предвкушение Судилища?
      – Нет, – ответил Марти. – Не то, чтобы богобоязненные. Я имею в виду, какой смысл?..
      Тут было нечто большее, чем просто возникшая мысль, и Уайтхед ждал с терпением стервятника. Но слова торчали на языке Марти, отказываясь быть произнесенными. Старик подтолкнул их.
      – Почему нет смысла?
      – Потому что все это – несчастные превратности судьбы, правда? То есть, все это случай.
      Уайтхед кивнул едва заметно. Последовало долгое молчание, затем старик спросил:
      – Ты знаешь, почему я выбрал тебя, Марти?
      – Совсем нет.
      – Той никогда не говорил ничего тебе?
      – Он сказал, что я могу выполнить эту работу.
      – Ну многие люди советовали мне не брать тебя. Они считали, что ты не подходишь по многим причинам, о которых мы не будем распространяться. Даже Той не был уверен. Ты нравился ему, но он не был уверен.
      – Но вы все равно наняли меня?
      – Действительно.
      Марти стал находить эту игру в кошки-мышки небезопасной. Он сказал:
      – И теперь вы собираетесь сказать мне почему, так?
      – Ты игрок, – ответил Уайтхед.
      Марти показалось, что он знал ответ задолго до того, как он был произнесен.
      – Ты не попал бы в эти неприятности, если бы не должен был заплатить большие игорные долги. Я прав?
      – Более или менее.
      – Ты тратил каждое пенни, которое добывал. По крайней мере так утверждали твои друзья на суде. Растрачивал их.
      – Не всегда. У меня были большие выигрыши. Действительно большие выигрыши.
      Взгляд, который Уайтхед бросил на Марти, был острее скальпеля.
      – После всего того, через что ты прошел – все эти стрессы, которые мучили тебя, – ты все еще говоришь о своих больших выигрышах.
       –Я помню лучшие времена, как любой другой, – защищаясь, ответил Марти.
      –  Везло.
       –Нет! Я был хорош, черт возьми!
      – Везло, Марти. Ты сам только что так сказал. Ты сказал, что все это случайность. Как ты можешь быть хорош в том, что является несчастным стечением обстоятельств? Это же бессмысленно, разве нет?
      Он был прав, по крайней мере на первый взгляд. Но все было не так уж просто, как он стремился представить, не так. Все это было случайностью, он не мог спорить с этим основным утверждением. Но печенкой Марти чувствовал что-то еще. Что это было, во что он верил, он не мог описать.
      – Разве ты не это сказал? – настаивал Уайтхед. – Что это был несчастный случай.
      – Но не всегда было так.
      – Для некоторых из нас случайность на нашей стороне. Ты это имеешь в виду? Некоторые из нас держат палец... – указательный палец Уайтхеда описал спираль, – на колесе.
      Вращающийся палец остановился. Мысленно Марти завершил картину: шарик скачет от лунки к лунке и находит нишу, номер. Победитель триумфально визжит.
      – Не всегда, – сказал он. – Только иногда.
      – Опиши это. Опиши, как ты это чувствуешь. Почему бы нет? Что в этом плохого?
      – Иногда это так просто, ну знаете, как отнять сладости у ребенка. Когда идешь в клуб и фишки мелко вибрируют в руках, ты знаешь. Господи, ты точно знаешь,что не проиграешь.
      Уайтхед улыбнулся.
      – Но ты проигрывал, —напомнил он Марти с жесткой вежливостью. – Ты частопроигрывал. Ты проигрывал все, что у тебя было и даже больше.
      – Я был глуп. Я играл даже тогда, когда фишки не дрожали, когда я знал, что у меня полоса невезения.
      – Почему?
      Марти метнул на него сердитый взгляд.
      – Вы что хотите подписанной исповеди? – резко ответил он. – Я был жаден, вы это хотите сказать? Я любил играть даже когда у меня не было шансов на выигрыш. Я просто хотел играть.
      – Ради игры?
      – Да, если хотите. Ради игры.
      Невозможно сложное выражение появилось на лице Уайтхеда: в нем было сожаление, и ощущение ужасной потери, – и, более того, непонимания. Уайтхед – мастер, Уайтхед – Повелитель мира вдруг показал – совсем немного – еще одно, более доступное лицо – лицо человека, дошедшего до точки отчаяния.
      – Мне был нужен кто-то с твоей слабостью, – объяснил он и, внезапно, стал исповедующимся. – Потому что, рано или поздно, а я знал, что такой день, как сегодня, наступит, я должен буду попросить тебя рискнуть вместе со мной.
      – В чем рискнуть?
      – Все не так просто, как рулетка или карты, тогда я мог бы объяснить тебе все, не прося о простом доверии. Но это так сложно. И я устал.
      – Билл говорил...
      Уайтхед оборвал его.
      – Той оставил поместье. Ты больше не будешь видеть его.
      – Когда он уехал?
      – В начале недели. Наши отношения в течение некоторого времени уже разваливались. – Он заметил огорчение Марти. – Не беспокойся. Твое положение здесь так же крепко, как всегда. Но ты должен доверять мне абсолютно.
       –Сэр...
      – Не надо заверений в преданности, они утомляют меня. Не потому, что я не верю в твою искренность. Но я округе людьми, которые говорят то, что я хочу слышать. Именно так они могут держать своих жен в мехах и сыновей на кокаине. – Его рука в перчатке царапала бородатую щеку, когда он говорил. – Так мало честных людей. Той был первым. Иванджелина, моя жена, была второй. Но это оченьмало. Мне приходится доверять инстинкту, я должен плюнуть на все разговоры и следовать тому, что велит мне моя голова. А она доверяет тебе, Мартин.
      Марти ничего не сказал; он просто слушал, как голос Уайтхеда становится все тише и тише, а глаза, напротив, стали уже такими яркими, что от них мог бы вспыхнуть трут.
      – Если ты будешь со мной, если ты обеспечишь мою безопасность, не существует ничего, кем бы ты не мог стать или чего бы ты не смог иметь. Понимаешь? Ничего.
      Не в первый раз старик предлагал ему этот соблазн, но обстоятельства значительно изменились с того времени, как Марти появился в Убежище. Теперь нужно было рисковать большим.
      – Что самое худшее может произойти? – спросил он.
      Напряженное лицо расслабилось, только горящие глаза свидетельствовали о жизни.
      – Худшее? – переспросил Уайтхед. – Кто знает худшее? – Из пылающих глаз, казалось, вот-вот брызнут слезы – он сдерживал их. – Я видел такие вещи... И проходил мимо них. Никогда не думал... ни разу...
      Послышался стук дождевых капель, их мягкие удары сопровождали запинающуюся речь Уайтхеда. Все его умение вести беседу внезапно покинуло его. Но что-то – огромное что-то – должно было быть сказано.
      – Никогда не думал... что это когда-то произойдет со мной.
      Он прикусил язык, отметая головой собственную абсурдность.
      Ты поможешь мне? – вместо дальнейших объяснений спросил он.
      – Конечно.
      – Хорошо, – ответил он. – Увидим.
      Без слов он внезапно отвернулся от Марти и направился обратно к дому. Прогулка, очевидно, была закончена. Некоторое время они шли как и раньше – Уайтхед шел впереди, Марти следовал за ним в двух ярдах позади. Только перед тем, как показался дом, Уайтхед заговорил снова. На этот раз он не нарушил ритма своих шагов, а просто бросил вопрос через плечо. Всего три слова:
      – А Дьявол, Марти?
      – Что, сэр?
      – Дьявол. Молился ли ты когда-нибудь ему?
      Это была шутка. Может быть, слегка тяжеловатая, но в духе старика, чтобы не делать свою исповедь столь мрачной.
      – Ну так что?
      – Раз или два, – ответил Марти, изображая улыбку.
      Едва слова слетели с его губ, Уайтхед остановился, как вкопанный, предостерегающе подняв руку.
      – Т-с.
      В двадцати ярдах впереди, на их дороге, замерла лиса. Она еще не видела своих наблюдателей, но оставалось всего несколько мгновений, чтобы их запах достиг ее ноздрей.
      – В какую сторону? – прошептал Уайтхед.
      – Что?
      – В какую сторону она побежит? Тысяча фунтов.Спорим.
      – У меня нет... – начал Марти.
      – Против недельного жалования.
      Марти заулыбался. Что было недельное жалование? Он даже не имел возможности тратить его.
      – Тысяча фунтов за то, что она побежит направо, – сказал Уайтхед.
      Марти замешкался.
      – Быстро, парень...
      – Идет.
      При этом слове животное почуяло их. Ее уши прижались, голова повернулась и она их увидела. Мгновение она была слишком удивлена, видя их, затем пустилась наутек. Несколько ярдов она бежала от них прямо по тропинке, отбрасывая задними лапами жухлые листья. Затем, неожиданно, она бросилась под защиту деревьев, налево.В победе не было сомнений.
      – Отлично, – сказал Уайтхед, стягивая перчатку и протягивая руку Марти. Когда он пожал ее, она дрожала, как фишки в выигрышную ночь.

* * *

      К тому времени, когда они вернулись, дождь припустил сильнее. Приветственный шепот поднялся в доме. Очевидно Перл, не в силах больше выносить варваров в своей кухне, поддалась порыву и хлопнула дверью. Видимо поэтому обиженное сборище стало вести себя намного дисциплинированнее. Их бормотание снизилось до шепота, некоторые из них сделали попытку добраться до Уайтхеда, когда он вошел, но были резко остановлены. "Ты все ещездесь, Монро?" – сказал он одному из приближенных; другому, который ошибочно пытался привлечь к себе внимание кипой бумаг, он спокойно посоветовал «подавиться ими». Они достигли студии с минимумом потерь. Уайтхед отпер стенной сейф.
      – Полагаю, ты предпочитаешь наличными.
      Марти изучал ковер. Хотя он честно выиграл пари, оплата его смущала.
      – Наличными было бы лучше, – пробормотал он.
      Уайтхед отсчитал пачку двадцатифунтовых банкнот и протянул их ему.
      – Наслаждайся, – сказал он.
      – Благодарю вас.
      – Не благодари меня, – сказал Уайтхед. – Это был честный спор. Я проиграл.
      Воцарилось тягостное молчание, пока Марти убирал деньги в карман.
      – Наш разговор... – сказал старик, – строжайше конфиденциален, ты понимаешь?
      – Конечно. Я ис...
      Уайтхед поднял руку, останавливая его возражения.
      –  Строжайшеконфиденциален. У моих врагов есть агенты.
      Марти понимающе кивнул. Конечно, он понимал. Возможно, Уайтхед подозревал Лютера или Перл. Может, даже Тоя, который внезапно стал персоной нон грата.
      – Эти люди ответственны за теперешнее падение моих ходов. Все это тщательно спланировано. – Он передернул плечами, глаза его сузились. «Боже, – подумал Марти, – не хотел бы я быть на стороне противников этого человека».
      – Меня не беспокоят эти вещи. Если они хотят спланировать мой крах, пусть. Но я не хотел бы думать, что мои самые сокровенныечувства известны им. Понимаешь?
      – Они ничего не узнают.
      – Нет. – Он поджал губы, холодный знак удовлетворения. – Ты видишься с Кэрис, я слышал? Перл говорит, что вы проводите время вместе, это правда?
      – Да.
      Уайтхед вновь вернулся к отрешенному тону, который явно стал суше.
      – Она кажется нормальной в большинстве случаев, но, по сути, это видимость. Боюсь, что с ней не так все хорошо, и это будет продолжаться несколько лет. Конечно, ее смотрели лучшие психиатры, которых можно купить за деньги, но, боюсь, это ни к чему не привело. Ее мать вела себя также в конце.
      – Вы велите мне не видеться с ней?
      Уайтхед, казалось, был искренне удивлен.
      – Нет, совсем нет. Компания может оказаться полезной для нее. Но, пожалуйста, имей в виду, что она крайне беспокойная девушка. Не принимай ее речи слишкомвсерьез. Порой она сама не знает, что говорит. Ну что ж, пожалуй, все. Думаю, тебе лучше пойти и заплатить своей лисе.
      Он мягко рассмеялся.
      – Хитрой лисе.

* * *

      Два с половиной месяца, которые Марти находился в Убежище, Уайтхед был айсбергом. Теперь он чувствовал необходимость в пересмотре этого мнения. Сегодня он мельком увидел другого человека – неискусственного, одинокого, говорящего о Боге и молитве. Не только о Боге. Был еще последний вопрос, брошенный так беспечно:
      –  А Дьявол? Ты когда-нибудь молился ему?
      У Марти было чувство, что он держит в руках картонные кусочки игры, которые нужно сложить в одну картинку. Фрагменты дюжины сцен: Уайтхед, блистающий в своем окружении; Уайтхед, сидящий перед окном, уставившись в ночь; Уайтхед – всемогущий владелец своей империи; Уайтхед, спорящий, как последний пьяница, о том, куда побежит лиса.
      Последний фрагмент был самым загадочным для Марти. В том, что он чувствовал, был ключ, который мог соединить эти разрозненные образы. У него было престранное ощущение, что пари о лисе было предопределено. Невозможно, конечно, и все же, все же... Если предположить, что Уайтхед могв любой момент положить палец на колесо, тогда даже минимальная случайность того, куда побежит лиса – вправо или влево, – была подчинена ему. Знал ли он будущее прежде, чем оно произошло – может, поэтому дрожат фишки и пальцы? – или он сформировалего?
      Раньше он упустил бы все эти подробности. Но Марти изменился. Жизнь в Убежище изменила его, умолчания Кэрис изменили его. В сотнях вещей он был теперь более сложным, и часть его страстно желала вернуться к ясности белого и черного. Но он чертовски хорошо знал, что такая простота – ложь. Опыт строился на бесконечных неопределенностях – мотивов, ощущений, причин и последствий, – и если он выигрывал при определенных обстоятельствах, то должен был понять, как срабатывали эти неопределенности.
      Нет, он не выигрывал.Здесь не было выигрыша и проигрыша – по крайней мере, как он понимал это раньше. Лиса помчалась налево, и у него в кармане оказалась тысяча фунтов, но он не испытывал того воодушевления, которое бывало, когда он выигрывал на скачках или в казино. Просто черное перетекало в белое и наоборот, и пока он едва мог отличить одно от другого.

30

      В середине дня Той позвонил в поместье, поговорил с Рассерженной Перл, которая уже уходила, и попросил передать Марти, чтобы он позвонил ему в Пимлико. Но Марти не перезвонил. Той подумал, что либо Перл забыла передать Марти сообщение, либо Уайтхед каким-то образом вмешался и предотвратил звонок. Но какая бы причина ни была, он не поговорил с Марти и винил себя за это. Он обещал предупредить Штраусса, если дела пойдут совсем плохо. И вот этот момент наступил. Ничего значительного, возможно, беспокойство, которое испытывал Той, было рождено скорее инстинктом, нежели фактами. Но Ивонна научила его доверять своему сердцу, а не голове. В конце концов, все вот-вот должно было пойти прахом, а он не предупредил Марти. Может быть, оттого он плохо спал и просыпался с остатками отвратительных сновидений, мелькающих в его голове.
      Не каждый переживает молодость. Многие умирают рано, становясь жертвой собственной жажды жизни. Той не был такой жертвой, хотя очень рискованно приблизился к ней. Тогда он не знал этого. Он был слишком ослеплен видом тех новых заводей, в которые был введен Уайтхедом, чтобы понять насколько смертельно опасны эти воды. И он подчинялся желаниям великого человека с таким беспрекословным усердием, разве нет? Ни разу не усомнился он в своих обязанностях, какими бы преступными они не казались. Тогда почему он удивлен сейчас, когда после всех этих лет те же преступления, совершенные им так жестоко, молчаливо преследовали его? Вот почему он лежал сейчас в липком поту рядом со спящей. И войной, и одна фраза крутилась под его черепной коробкой:
       Мамулян придет.
      Это была единственная ясная мысль, которая у него была. Остальные – о Марти, об Уайтхеде – были смесью стыда и обвинения. Но это отчетливая фраза – Мамулян придет —стояла вне этого мусора неуверенности четкой точкой, за которую крепко держался весь его ужас.
      Никакие извинения не спасут. Никакое унижение не обуздает гнев Последнего Европейца. Потому что Той был молод и жесток и за ним был грязный путь. Однажды, когда он был слишком молод, чтобы понимать, он заставил Мамуляна пострадать, и угрызения совести, которые он испытывал сейчас, пришли слишком поздно – на двадцать-тридцать лет – и, в конце концов, разве он не жил все эти годы на доходы от своей жестокости?
      – О, Иисус, – сказал он, прерывисто дыша, – Иисус, помоги мне.
      Напуганный и готовый позволить себе быть напуганным, если это сможет утешить его, он повернулся и потянулся к Ивонне. Ее там не было. Ее половина кровати была холодной.
      Он сел, ничего не понимая.
      – Ивонна?
      Дверь спальни была приоткрыта и слабейшая из ламп наверху освещала спальню. В комнате был хаос. Они собирали вещи весь вечер и сборы еще не были закончены, когда они улеглись в час ночи. Одежда была свалена в кучу на комоде, в коридоре зевал открытый чемодан, его галстуки висели на спинке стула, как высохшие змеи, языками к полу.
      Он расслышал шум в коридоре. Он хорошо знал мягкую поступь Ивонны. Она вышла за стаканом яблочного сока или бисквитом, как она обычно делала. Ее силуэт появился в дверях.
      – С тобой все в порядке? – спросил он ее.
      Она пробормотала что-то похожее на «да». Он опустил голову обратно на подушку.
      – Снова проголодалась, – сказал он, закрывая глаза, – всегда голодная.
      Холодный воздух проник в кровать, когда она подняла простыню, чтобы скользнуть к нему.
      – Ты оставила свет наверху, – проворчал он, чувствуя как сон вновь наваливается на него. Она не ответила. Уже заснула, наверное: она была наделена благословенной способностью моментально уходить в бессознательное. Он повернулся в полутьме, чтобы взглянуть на нее. Она еще не храпела, но не была абсолютно тихой. Он прислушался более внимательно, его внутренности нервно сжались в комок. Она издавала какой-то жидкий звук – словно дышала сквозь тину.
      – Ивонна... ты в порядке?
      Она не ответила.
      От ее лица, которое было в нескольких дюймах от его, продолжали исходить шелестящие звуки. Он потянулся к выключателю лампы, по-прежнему не сводя глаз с темной массы головы Ивонны. «Лучше сделать это побыстрее», – подумал он, – пока мое воображение не обогнало меня". Его пальцы нащупали выключатель, сжали его и включили свет.
      В том, что он увидел перед собой на подушке, нельзя было узнать Ивонну.
      Он бормотал ее имя, когда, карабкаясь, пятился с кровати, не в силах оторвать глаз от мерзости рядом с ним. Как это оказалось возможным, что она смогла спуститься с лестницы и лечь в кровать, прошептав ему «да»? Огромная глубина ее раны, несомненно, убила ее. Никто не может жить с ободранной кожей и вырванным мясом.
      Она наполовину повернулась в кровати с закрытыми глазами, словно вращаясь во сне. Затем – ужасно! – она произнесла его имя. Ее губы не шевелились, как раньше, кровь замазала слово. Он не мог больше выносить этого зрелища, иначе он бы закричал, а это могло привлечь их – кто бы это ни сделал, – привлечь их с уже окровавленными скальпелями. Они, возможно, уже за дверью, но ничто не могло заставить его остаться в этой комнате. Только не с ней, медленно вращающейся в кровати и все еще произносящей его имя, пока она стягивала ночную рубашку.
      Шатаясь, он вышел из спальни в коридор. К его удивлению никто не поджидал его там.
      Наверху, на лестнице, он замешкался. Он не был слишком смелым, но и не был глупым. Завтра он будет оплакивать ее, но сейчас, когда она просто шла за ним, ничего нельзя было сделать – только предохранить себя от кого бы то ни было, кто сделал это. Кого бы то ни было! Почему он не позволяет себе назвать имя? Виноват был Мамулян – это был его почерк. И он не один. Европеец никогда не дотрагивается своими стиральными руками к человеческой плоти так, как кто-то сделал с Ивонной, – его брезгливость была легендарной. Но это был он – тот, кто дал ей эту полужизнь после того, как убийство было совершено. Только Мамулян был способен на это.
      И сейчас он мог ждать внизу, на самом дне мира, под лестницей. Ждать, как он долго ждал, пока Той не притащится вниз, чтобы присоединиться к нему.
      – Провались ты к Дьяволу, – прошептал Той темноте внизу и пошел (от ужаса он был готов бежать, но здравый смысл подсказывал ему иначе) по коридору к второй спальне. С каждым шагом он ожидал какого-нибудь движения врага, но ничего не последовало. Во всяком случае, пока он не достиг двери спальни.
      Тогда, когда он взялся за ручку, он услышал голос Ивонны позади него:
      – Вилли... – Слово было произнесено четче, чем до этого.
      В какой-то момент он засомневался в своем рассудке. Если он сейчас обернется, будет ли она стоять в дверях спальни такая же обезображенная, как подсказывала память; или это просто лихорадочный сон?
      – Ты куда? – потребовала ответа она.
      Внизу кто-то шевельнулся.
      – Вернись в постель.
      Не поворачиваясь, чтобы отклонить ее приглашение. Той толкнул дверь второй спальни, и как только он это сделал, он услышал, как кто-то стал подниматься по лестнице сзади него. Шаги были тяжелыми, их обладатель спешил.
      Не было ключа, чтобы, заперевшись, задержать преследователя, и не было времени баррикадировать мебелью дверь. Той пересек неосвещенную спальню в три прыжка, рывком распахнул французское окно и ступил на маленький, сваренный из железа балкон. Он крякнул под его весом. Он подозревал, что тот долго не выдержит.
      Сад внизу под ним был в темноте, но, на счастье, он знал, где лежал цветочный газон, а где – дорожка, вымощенная камнем. Не колеблясь – шаги за спиной становились все громче – он перелез через перила. Его мускулы взвыли от напряжения и еще сильнее, когда он, примостившись на внешней стороне, повис на руках, хватка которых могла в любую секунду ослабнуть.
      Шум в комнате, которую он оставил, привлек его внимание: его преследователь, обрюзгший головорез с окровавленными руками и яростными глазами, был там – подходил к окну, рыча от удовольствия. Той, как мог раскачался, надеясь не попасть на дорожку, которая, как он знал, проходила прямо под его обнаженными ступнями, и приземлиться на мягкую землю цветника. Было очень мало шансов хорошо выполнить маневр. Он отпустил перила, когда жирный подошел к балкону, и провалился назад в темноту; окно над ним удалялось, пока он не приземлился с повреждениями не большими, чем синяки, среди гераней, которые Ивонна посадила всего неделю назад.
      Целый, но шатающийся, он с трудом поднялся на ноги и побежал по залитому лунным светом саду к задним воротам. Они были закрыты на замок, но ему сравнительно легко удалось перелезть через них – адреналин придал ему сил. Звуков дальнейшего преследования не было слышно и, когда он бросил взгляд назад, то увидел толстяка, все еще стоявшего у окна и наблюдавшего за его бегством, словно у того не хватало инициативы последовать за ним. Испытывая тошноту от внезапного возбуждения, он побежал по узкому переулку, который шел позади садов, заботясь только о том, чтобы увеличить расстояние между собой и домом.
      И только когда он достиг улицы, лампы которой начинали гаснуть с рассветом, осторожно вползающим в город, только тогда он обнаружил, что он совершенно голый.

31

      Марти отправился спать счастливым человеком. Хотя еще оставалось многое, чего он не мог понять, многое, связанное со стариком – несмотря на его обещания все объяснить – в конце концов, все это было не его дело. Если Папа решил секретничать, пусть. Марти был нанят, чтобы присматривать за ним, и все выглядело так, что его хозяин удовлетворен выполнением его обязанностей. Результатом были те сокровенные мысли, которые старик доверил ему, и тысяча фунтов под его подушкой.
      От эйфории прошел сон – сердце Марти колотилось, казалось, в два раза быстрее, чем обычно. Он встал, влез в халат и попытался посмотреть что-нибудь по видео, чтобы изгнать из головы события дня, но боксерские ленты утомляли его, порнография тоже. Он побрел вниз в библиотеку, отыскал космическую пьесу с замусоленными страницами и проскользнул обратно в свою комнату, сделав крюк на кухню за пивом.
      Когда он вернулся, Кэрис была в его комнате, одетая в свитер и джинсы и босиком. Она выглядела осунувшейся, старше своих девятнадцати лет. Улыбка, которой она встретила его, была слишком отрепетированной, чтобы убеждать.
      – Ты не против? – спросила она, – я просто слышала, как ты ходил туда-сюда.
      – Ты вообщеникогда не спишь?
      – Не всегда.
      – Хочешь пива?
      – Нет, спасибо.
      – Садись, – сказал он, сбрасывая кучу одежды с одинокого стула. Однако, она расположилась на кровати, оставив стул для Марти.
      – Мне нужно с тобой поговорить, – сказала она.