Книга крови 4

      – Для чего столько экранов? – кисло спросил Карнеги. – Что, мне нужен стереопоказ?
      – У них там было три камеры, которые снимали одновременно, сэр. Фиксировали эксперимент одновременно с нескольких точек.
      – Какой эксперимент?
      Бойл жестом указал своему начальнику на стул. Подобострастен до предела, подумал Карнеги, не много же тебе будет от этого толку.
      – Все в порядке, – говорил Бойл лаборанту у видеоустройства. – Начинайте.
      Карнеги потягивал горячий шоколад, который притащил с собой. Этот напиток был одной из его немногих слабостей. Если машинка, которая его готовит, когда-нибудь сломается, он будет несчастным человеком. Он поглядел на три экрана. Неожиданно на них появились титры. «Проект Слепой Мальчик, – гласила надпись. – Секретно».
      – Слепой мальчик? – спросил Карнеги. – Что это? Или, вернее, кто?
      – Очевидно, это какое-то кодовое слово, – ответил Бойл.
      – Слепой мальчик, слепой мальчик, – повторял Карнеги, словно пытаясь вбить эти слова себе в подсознание, но прежде чем он как-то осознал их, все три экрана начали показывать разное. Хоть на них был изображен один и тот же объект – мужчина в очках с двойными линзами, лет под тридцать, сидящий в кресле, – но каждый монитор показывал эту сцену под различным углом. Один из них показывал объект в полный рост и профиль, другой – на три четверти и под углом сверху, а третий – спереди, и на мониторе были лишь голова и плечи мужчины, отснятые через стекло бокса спереди. Все эти три изображения были черно-белые, и ни одно из них не было нормально отцентрировано и сфокусировано. И действительно, уже когда пленки начали прокручиваться, кто-то все еще улаживал эти неурядицы. Объект о чем-то доброжелательно болтал с женщиной – в ней с первого взгляда можно было опознать погибшую, – прилаживающей ему на лоб электроды. О чем они говорили, уловить было трудно, потому что акустика камеры плохо действовала как на аппаратуру, так и на слушателей.
      – Женщина – это доктор Дано, – услужливо подсказал Бойл. – Жертва.
      – Да, – сказал Карнеги, внимательно наблюдая за экранами. – И сколько идут все эти приготовления?
      – Довольно долго. Большая часть разговоров не несет никакой информации.
      – Ну, давайте поглядим на то, что несет информацию.
      – Прокручивайте быстрее, – сказал Бойл. Лаборант подчинился, и фигуры на трех экранах задергались и завизжали, точно комедианты.
      – Погодите, – велел Бойл. – Немного вернитесь обратно! – Лаборант вновь сделал так, как он велел. – Вот! – сказал Бойл. – Остановитесь тут! А теперь пускайте с нормальной скоростью. – Действие возобновилось в нормальном темпе. – Вот где оно по-настоящему начинается, сэр.
      Карнеги уже прикончил свой горячий шоколад и опустил палец в густую массу на дне чашки, чтобы сбросить на язык последние капли. На экране доктор Данс приближалась к тому типу со шприцем, потом оттянула кожу у локтя и ввела что-то. Не в первый раз с тех пор, как он зашел в лабораторию Хьюма, Карнеги пытался угадать, чем они там на самом деле занимались. Было ли то, что отображалось на экранах, фармакологическим исследованием? Но сверхсекретность эксперимента, проводимого поздней ночью в опустевшем здании, заставляла предположить, что это было что-то иное. Да и эта надпись на экране – «Секретно!». То, что они сейчас наблюдали, было явно не предназначено для посторонних глаз.
      – Вам удобно? – спросил какой-то мужчина вне поля зрения камер. Человек в кресле кивнул. Очки с него сняли, и без них он выглядел слегка растерянным. Ничем не примечательное лицо, подумал Карнеги, этот тип, имени которого он до сих пор не знал, не был ни Адонисом, ни Квазимодо. Он слегка откинулся в кресле, и его жидкие, бесцветные волосы коснулись плеч.
      – Я в порядке, доктор Веллес, – ответил он тому, кто стоял вне поля зрения камер.
      – Вам не жарко? Вы не потеете?
      – Да нет, вообще-то, – слегка извиняясь, ответила морская свинка. – Я чувствую себя, как обычно.
      Похоже на то, подумал Карнеги и обратился к Бойлу:
      – Вы просмотрели эти ленты до конца?
      – Нет, сэр, – ответил Бойл. – Я подумал, что вы захотите проглядеть их первым. Я только дошел до инъекции.
      – Что-нибудь известно в больнице от доктора Веллеса?
      – Когда я звонил туда в последний раз, он все еще был в коматозном состоянии.
      Карнеги хмыкнул и вновь перенес внимание на экраны. Вслед за суматохой после инъекции, деятельность на экранах затихла. Камеры продолжали фиксировать близорукого субъекта, иногда ступор прерывался вопросами доктора Веллеса о самочувствии испытуемого. Он чувствовал себя все так же. После трех или четырех минут такого затишья, даже то, что испытуемый случайно мигнул, приобретало чуть ли не драматическое значение.
      – Сценарий-то скучноват, по-моему, – заметил лаборант. Карнеги рассмеялся. Бойл выглядел неловко. Еще две или три минуты прошли точно так же.
      – Все это не слишком обнадеживает, – сказал Карнеги. – Прокрутим побыстрее, а?
      Лаборант уже собирался подчиниться, когда Бойл сказал:
      – Подождите!
      Карнеги поглядел на своего помощника, раздраженный его вмешательством, а потом – опять на экраны. Там действительно что-то происходило: невыразительные черты испытуемого едва заметно изменились. Он начал улыбаться сам себе и утонул в кресле, словно погружал тело в теплую ванну. Его глаза, которые до этого выражали вежливое безразличие, начали медленно закрываться, а потом, вдруг, внезапно открылись. Когда это случилось, в них появилось выражение, которого до этого не было: голод, который, казалось, изливался с экрана в спокойствие кабинета инспектора.
      Карнеги отставил свой шоколад и приблизился к экранам. Когда он сделал это, испытуемый также встал и приблизился к стеклу бокса, оставив две камеры снимать пустое кресло. Однако третья все еще снимала – лицо, прижатое к оконному стеклу, и какой-то миг два человека смотрели друг на друга через преграду стекла и времени, казалось, взгляды их встретились.
      Теперь выражение лица у человека было раздраженным, и голод, казалось, вышел из-под контроля рассудка. Глаза его горели, он приблизил губы к окну и поцеловал его, язык коснулся стекла.
      – Что там происходит, во имя Господа? – спросил Карнеги.
      На звуковой дорожке появились голоса – доктор Веллес тщетно просил подопытного описать, что он чувствует, а Данс в это время громко называла показания различных считывающих приборов. Стало трудно расслышать, что там делается, поскольку неразбериха усилилась внезапным взрывом писка и щебета сидящих в клетках обезьян, но было ясно, что интенсивность процессов в теле подопытного повышается. Лицо его покраснело, на коже выступил пот. Он напоминал мученика на костре, когда под ним запалили хворост, – обезумевший от смертельного экстаза. Он прекратил французские поцелуи с оконным стеклом и сорвал электроды с висков и датчики с груди и запястий. Данс, теперь в ее голосе слышалась тревога, уговаривала его прекратить. Затем она пересекла помещение и вышла из поля зрения камер, как полагал Карнеги, к двери бокса.
      – Лучше не надо, – сказал он, словно вся эта драма разыгрывалась по его повелению и он приказом мог остановить трагедию. Но женщина не послушала его. Минуту спустя она появилась на дальних обзорах, поскольку вошла в комнату. Мужчина двинулся к ней навстречу, расшвыривая по пути оборудование. Она окликнула его – возможно, по имени. Если и так, то имя нельзя было разобрать сквозь щебет обезьян. – Вот дерьмо, – сказал Карнеги, когда рука испытуемого с размаху ударила сначала по той камере, которая вела съемку сбоку, потом – по той, что со среднего расстояния. Два монитора сразу ослепли. Лишь одна камера, установленная на уровне головы, в безопасности снаружи бокса, продолжала фиксировать события, но из-за близкого обзора нельзя было увидеть почти ничего – лишь случайные очертания движущихся тел. Вместо этого единственная камера почти насмешливо фиксировала, как по стеклу обзорного окошка бокса потекла слюна, заслонив убийство, которое происходило в недосягаемой близости.
      – Да что же они ему дали, Господи Боже! – сказал Карнеги, слушая, как где-то вне действия камеры пронзительные женские крики перекрыли визг обезьянок.

* * *

      Джером проснулся рано утром и чувствовал себя голодным и уставшим. Когда он отбросил простыню, то с изумлением уставился на себя: все тело было покрыто царапинами, а пах – ярко-красного цвета. Постанывая, он перекатился к краю кровати и какое-то время сидел там, пытаясь восстановить события вчерашнего вечера. Он помнил, как входил в лабораторию, но почти ничего – после этого. Несколько месяцев он был платной морской свинкой, жертвуя своей кровью, удобствами и терпением, чтобы добавить немного денег к своей более чем умеренной зарплате переводчика. Этот приработок ему устроил друг, который и сам занимался подобной работой, но если Фигли принимал участие в основной исследовательской программе, то Джером через неделю после своего зачисления, поступил в распоряжение докторов Веллеса и Данс, которые пригласили его – подвергнув предварительно серии психологических тестов – работать исключительно с ними. По некоторым признакам было ясно (хотя ему никогда специально об этом не говорили), что проект этот был секретным и требовал с его стороны полной преданности и сохранения тайны. Ему нужны были деньги, а то, что ему предложили, было гораздо больше чем суммы, выплачиваемые по основной программе Лаборатории, так что он согласился, хотя требуемое ими время посещения было неудобным. На протяжении нескольких недель он должен был посещать Исследовательский факультет поздним вечером и часто работал до утра, подвергаясь дотошным расспросам Веллеса по поводу его интимной жизни и чувствуя на себе сквозь стеклянную преграду внимательный взгляд Данс.
      Думая о ее холодном взоре, он почувствовал, как в нем что-то дрогнуло. Может, это потому, что он обманывал сам себя, поскольку ему казалось, что она смотрит на него с большей симпатией, чем это требуется от врача? Такие самоуговоры, внушал он себе, выглядят жалко. Он вовсе не был предметом женских мечтаний, и каждый день, когда он проходил по людным улицам, это убеждение лишь усиливалось. Он не мог вспомнить в своей взрослой жизни ни одного случая, когда женщина взглянула бы на него с интересом и не отвела взгляда, случая, когда она ответила бы на его восхищенный взгляд. Почему это так беспокоит его, он не знал, поскольку такая жизнь без любви, насколько ему известно, встречалась сплошь и рядом. И Природа была добра к нему, казалось, что, поскольку его обошел дар привлекательности, она свела к минимуму его половое влечение. Случалось, он неделями не вспоминал о своем вынужденном целомудрии.
      Иногда, слыша, как гудят трубы в ванной, он представлял себе, как может выглядеть его квартирная хозяйка, миссис Морриси, когда она принимает ванну; пытался вообразить ее крепкие, покрытые мыльной пеной груди, темную линию, разделяющую ягодицы, когда она наклонялась, чтобы пересыпать тальком пальцы ног. Но такие пытки, к счастью, были нечасты. А когда он подсоберет денежек, он купит приятное времяпрепровождение с женщиной, которую звали Анжела (он так и не узнал ее фамилии), с Греческой улицы.
      Теперь должно пройти несколько недель, прежде чем он сможет сделать это снова, подумал он. Что бы он там ни делал прошлой ночью, он еле мог двигаться из-за жутких синяков. Единственное приемлемое объяснение – хоть он ничего не мог вспомнить по этому поводу, – что его избили по пути из Лаборатории либо он зашел в бар и там с кем-нибудь подрался. Это и раньше иногда случалось. У него было одно из тех лиц, которые пробуждают в пьяницах агрессивное возбуждение.
      Он поднялся и побрел в маленькую ванную, примыкающую к его комнате. Очков не было на их обычном месте рядом с зеркальцем для бритья, и отражение в зеркале было странно размытым, но он мог видеть, что его лицо было так же расписано царапинами, как и остальные детали анатомии. Более того, над левым ухом был вырван клок волос, и на шее засохла кровь. Морщась от боли, он приступил к залечиванию своих ран и промыл их вонючим антисептическим раствором. Сделав это, он вернулся в свою спальню, которая одновременно служила гостиной, и пустился на поиски очков. Но обыскав все, он так и не смог их найти. Проклиная собственную глупость, он раскапывал свои вещи в поисках старой пары и наконец нашел их. У них было устаревшее увеличение – его глаза значительно ухудшились с тех пор, как он их носил, – но, по крайней мере, он начал различать окружающий мир, хотя и довольно смутно.
      На него нахлынула жуткая тоска, усиленная болью от царапин и мыслями о миссис Морриси. Чтобы разогнать ее, он включил радио. Послышался сладкий голос, предлагавший давно надоевший репертуар. Джером всегда презирал популярную музыку и ее поклонников, но теперь, когда он бродил по своей маленькой комнате, не желая натягивать жесткую одежду, поскольку царапины все еще болели, доносящиеся из радио песни вызвали у него нечто большее, нежели презрение. Словно он в первый раз услышал слова и музыку, словно всю жизнь он оставался глухим к вызываемым ими чувствам. Увлекшись, он забыл про свою боль и слушал. В песнях рассказывалась одна и та же бесконечная и захватывающая история – о любви, потерянной и обретенной, и потом потерянной уже навеки. Лирики заполняли радиоволны своими метафорами – большая часть их была банальной, но от этого трогала не меньше. О рае, о горящих сердцах, о птицах, колоколах, странствиях, закате, о страсти, похожей на безумие, на полет, на неописуемое сокровище. Песни не успокоили его своими нехитрыми чувствами, напротив, они пробудили его, зажгли, невзирая на бедную мелодию и банальный ритм, открыв перед ним целый мир, охваченный желанием. Он начал дрожать. Глаза из-за непривычных очков начали подводить его. Казалось, что на его коже сверкают огненные вспышки, а с кончиков пальцев сыплются искры.
      Он уставился на свои руки, но иллюзия лишь возросла. Он видел яркие полосы, точно ручьи огня, которые поднимались вверх по венам и умножались, пока он их разглядывал. Странно, но он не чувствовал беспокойства. Этот ветвистый огонь лишь отражал ту страсть, о которой рассказывали песни, – любовь, говорили они, носится в воздухе, скрывается за каждым углом и лишь ожидает, чтобы ее нашли. Он вновь подумал о вдове Морриси, которая жила в квартире под ним, как она занимается своими делами и вздыхает, без сомнения, как и он сам, ожидая своего героя. Чем больше он о ней думал, тем сильнее пламя охватывало его. Она не откажет ему – в этом убеждали его песни, либо же он должен настаивать, пока (в этом тоже убеждали его песни) она не уступит ему. И внезапно, когда он подумал об этом, огонь охватил его полностью. Смеясь, он оставил за спиной поющее радио и спустился вниз.

* * *

      Лучшая часть утра ушла на то, чтобы ознакомиться со списком испытателей, которых нанимала лаборатория. Карнеги ощущал ту неохоту, с которой сотрудники предоставляли перечень своих исследовательских тем, невзирая на весь ужас произошедших в лаборатории событий. В конце концов, вскоре после полудня они снабдили его поспешно составленным списком «Кто есть кто», в целом включавшем в себя пятьдесят четыре человека и их адреса. Ни один из них, как убедилась полиция, не отвечал описанию подопытного в эксперименте Веллеса. Доктор Веллес, как ему объяснили, совершенно очевидно, использовал средства лаборатории для работы над каким-то частным проектом. Хоть это не слишком поощрялось, но он и доктор Дано были старшими научными сотрудниками и могли сами распоряжаться как временем, так и оборудованием. Так что, похоже было, что человек, которого разыскивал Карнеги, вообще не входил ни в какие регистрационные списки лаборатории. Однако Карнеги не хотел сдаваться и велел размножить сделанные на основании видеозаписи фотографии и раздать их – вместе со списком имен и адресов – полицейским службам. Теперь от них требовалась лишь работа ногами да изрядная доля терпения.

* * *

      Лео Бойл пробежал пальцем по списку имен, который ему вручили только что.
      – Еще четырнадцать, – сказал он. Его водитель хмыкнул, и Бойл взглянул на него. – Вы ведь были напарником Макбрайда, верно? – спросил он.
      – Верно, – сказал Дули. – Его отстранили.
      – Почему?
      Дули нахмурился.
      – Ему всегда недоставало любезности, Вирджилу. Никак не мог освоить технику ареста.
      – Он резко остановил машину.
      – Это здесь? – спросил Бойл.
      – Вы же сказали номер восемьдесят. Это и есть восемьдесят. Вон там, на двери. Восемь. Ноль.
      – Сам вижу.
      Бойл вылез из машины и пошел по дорожке. Дом был довольно внушительным и делился на квартиры: звонков было несколько. Он нажал на звонок, рядом с которым была табличка «Дж. Тредголд» – фамилия из списка, – и ждал. Из пяти домов, которые они уже навестили, в двух никого не было, а обитатели остальных трех никак не напоминали преступника. Бойл несколько секунд подождал на ступеньках, затем вновь нажал на кнопку звонка. На этот раз он звонил дольше.
      – Никого нет, – сказал Дули с крыльца.
      – Похоже на то. – Но, когда он это говорил, Бойл заметил, как в прихожей мелькнула фигура. Ее очертания были размыты, поскольку просвечивали сквозь матовое стекло входной двери. – Погоди минутку, – сказал он.
      – Что там?
      – В доме кто-то есть, и он не отвечает. – Он вновь нажал на первый звонок, потом на остальные. Дули приблизился к двери, отмахиваясь от чересчур надоедливой осы.
      – Вы уверены? – спросил он.
      – Я заметил там кого-то.
      – Нажмите на другие кнопки, – предложил Дули.
      – Уже нажимал. Там кто-то есть, и он не хочет подходить к двери. – Он постучал по стеклу. – Откройте, – провозгласил он. – Полиция!
      Разумно, подумал Дули, хотя почему бы не воспользоваться громкоговорителем? Когда дверь, как и ожидалось, не отворилась, Бойл повернулся к Дули.
      – Там есть боковая калитка?
      – Да, сэр.
      – Тогда беги туда, да побыстрее, прежде чем он смоется.
      – Может, нужно связаться...
      – Давай! А я останусь тут. Если ты сможешь попасть через заднюю дверь внутрь, пройди сюда и отвори мне переднюю.
      Дули ушел, и Бойл остался у передней двери один. Он вновь начал названивать в звонки, а потом, поднеся ладони козырьком ко лбу, приблизил лицо к стеклу. В передней не было никаких признаков движения, так что, может, пташка уже улетела? Он вновь спустился с крыльца на дорожку и стал разглядывать окна, которые равнодушно взирали на него. Время, через которое Дули должен был появиться, уже истекло, но Дули не вернулся назад и не появился на крыльце. Не в силах больше оставаться на месте и нервничая, что благодаря выбранной ими тактике они потеряют подозреваемого, Бойл решил, следуя своему чутью, отправиться к задней двери дома.
      Боковая калитка была отворена Дули. Бойл прошел туда и, заглянув в окно, увидел пустую гостиную. Убедившись, что там никого нет, Бойл поспешил к задней двери. Она была открыта. Дули, однако, нигде не было видно. Бойл спрятал в карман список и фотографии и шагнул внутрь. Он боялся позвать Дули, потому что не хотел вспугнуть преступника, но тем не менее тишина выводила его из себя. Осторожно, точно кошка, он рыскал по квартире, но все комнаты были пусты. Около двери, ведущей из квартиры в прихожую, где он впервые увидел мелькнувшую тень, он остановился. Куда делся Дули? Он точно растворился в воздухе.
      Затем из-за двери раздался стон.
      – Дули? – осторожно спросил Бойл. Еще один стон. Он шагнул в прихожую. Туда выходили еще три двери, все они были закрыты. Вероятно, они вели в другие квартиры или в холл. На плетеной циновке у входной двери лежала полицейская дубинка Дули, словно владелец обронил ее в спешке. Бойл с трудом преодолел страх и ступил в прихожую. Стон раздался снова – на этот раз ближе. Он огляделся и увидел, что на ступенях ведущей на второй этаж лестницы лежал Дули. Он едва ли был в сознании. С него пытались сорвать одежду, и нижняя часть его дряблого тела была обнажена.
      – Да что тут происходит. Дули? – спросил Бойл, подходя к лестнице. Полицейский услышал его голос и попытался отодвинуться. Его затуманенные глаза в ужасе открылись.
      – Все в порядке, – заверил его Бойл. – Это всего лишь я.
      Бойл слишком поздно сообразил, что взгляд Дули уставился вовсе не на него, а на что-то скрытое за его плечом. И, когда он наклонился, чтобы поглядеть на то, что сотворили с Дули, кто-то прыгнул на него. Пошатнувшись и сыпля проклятиями, Бойл не удержался на ногах и упал. Он несколько секунд скребся по полу, когда его противник ухватил Бойла за пиджак и волосы и с силой поднял на ноги. Бойл сразу узнал уставившееся на него безумное лицо – залысины, слабый рот, голод, —но тут было и то, чего он не заметил раньше. Во-первых, мужчина был гол, точно младенец, хоть и более щедро наделен природой. Во-вторых, он был точно охвачен лихорадкой. Если даже воспаленный пах и явная эрекция не говорили сами за себя, то руки преступника, срывающие с Бойла одежду, достаточно ясно свидетельствовали о его намерениях.
      – Дули! – взвизгнул Бойл, когда его швырнули на пол прихожей. – Бога ради! Дули!
      Он замолчал, когда его ударили о стенку. Обезумевший мужчина тут же оказался за спиной Бойла, прижимая его лицо к обоям на стенке. Переплетения птиц и цветов замелькали в глазах у Бойла. В отчаянии, Бойл попытался отбиваться, но страсть придала мужчине силу безумца. Удерживая полицейского за голову одной рукой, он другой содрал с Бойла штаны и нижнее белье, обнажив ягодицы.
      – О, Боже... – бормотал Бойл, уткнувшись лицом в оборванный клочок обоев, – Господи, помогите же мне кто-нибудь...
      Но молитвы принесли не больше пользы, чем попытка сопротивляться. Его распяли у стенки, точно бабочку, пригвожденную булавками к дереву. Он закрыл глаза, по щекам его бежали слезы бессильного гнева. Насильник отпустил голову Бойла и изо всех сил прижался к его ягодицам. Бойл старался не кричать. Боль, которую он испытывал, не шла ни в какое сравнение с позором. Может, лучше, что Дули был без сознания и что испытанное им унижение он перенес без свидетелей.
      – Прекрати, – прошептал он, уткнувшись в стенку, но не напавшему на него, а своему телу, стараясь не искать в этом насилии удовольствия. Но его нервные окончания отозвались по-своему, точно заразившись лихорадкой, которой пылал напавший на него. И, невзирая на боль, какая-то постыдная часть в нем отозвалась на это насилие.
      На ступеньках пытался подняться на ноги Дули. Его поясница, которая была слабовата после автомобильной катастрофы на прошлое Рождество, сдала тут же, как только безумец швырнул его на ступеньки. Теперь же, когда он спускался, каждое движение отзывалось острой болью. Согнувшись, он добрался до основания лестницы, и с интересом уставился через прихожую. Неужели это Бойл, такой важный, такой высокомерный, а его отделывают, точно уличного мальчишку в поисках денег на дозу? Это зрелище на несколько секунд полностью поглотило Дули, пока он наконец не опустил вниз глаза и не увидел лежащую на коврике дубинку. Он старался двигаться осторожно, но безумец был слишком занят своим актом, чтобы обращать внимание на что-нибудь еще.
      Джером слушал, как колотилось сердце Бойла. Оно стучало громко, обольстительно и, казалось, все громче с каждым проникающим в Бойла толчком. Ему нужно было это сердце: его жар, его жизнь. Рука его схватила грудь Бойла и начала терзать плоть.
      – Отдай мне свое сердце, – сказал он. Это было похоже на строчку одной из песен. Бойл заорал в стенку, когда его насильник вгрызся ему в грудь. Он видел фотографию женщины в лаборатории, открытая рана в ее теле явственно предстала перед его мысленным взором. Теперь этот маньяк вновь собирается совершить то же самое зверство. «Отдай мне свое сердце». Страх на грани рассудка придал ему новые силы, и он снова начал бороться, вывертываясь и отбиваясь от противника, которого, однако, несмотря на то что Бойл вцепился ему в волосы и выдрал клок, никак нельзя было сбить с ритма. В отчаянии Бойл попытался просунуть руку между стеной и своим телом и запустить ее между ног, чтобы прищемить ублюдка. Пока он пытался это проделать, на насильника напал Дули, обрушив ему на голову град ударов своей дубинки. Это нападение дало Бойлу некоторую свободу. Он изо всех сил прижался к стенке, мужчина, чья рука была скользкой от крови, ослабил хватку. Бойл вновь дернулся, и на этот раз ему удалось полностью освободиться. Тела распались – Бойл обернулся, раны его кровоточили, но были неопасными, и наблюдал, как Дули гнался за насильником, лупя его дубинкой по голове, покрытой жирными, белокурыми волосами. Тот не слишком оборонялся – его горящие глаза (до этого мига Бойл слабо воспринимал эту метафору) по-прежнему были устремлены на объект страсти.
      – Убей его! – сказал Бойл тихо, когда мужчина под градом ударов начал усмехаться. – Переломай ему все кости.
      Даже если бы у прихрамывающего Дули хватило духу исполнить это приказание, то возможности у него все равно не было. Его труды были прерваны голосом, донесшимся из коридора. Из квартиры, которую оглядывал Бойл, появилась женщина. Она тоже оказалась жертвой этого мародера, если судить по ее состоянию, но было явно, что появление Дули в квартире помешало намерениям насильника, прежде чем он успел причинить ей серьезный вред.
      – Арестуйте его, – сказала она, показывая на усмехающегося мужчину, – он пытался меня изнасиловать.
      Дули приблизился, чтобы схватить пленника, но у того были совсем иные намерения. Он уперся ладонью в лицо Дули и толкнул его к входной двери. Плетеный коврик под ногами полицейского поехал, и тот чуть не упал. Когда ему удалось восстановить равновесие, Джером был уже далеко. Бойл сделал слабую попытку остановить его, но спущенные штаны помешали ему, и Джером вскоре уже поднимался по лестнице.
      – Вызови помощь, – приказал Бойл Дули. – И побыстрее.
      Дули кивнул и открыл переднюю дверь.
      – Наверху есть выход наружу? – спросил Бойл у миссис Морриси. Та покачала головой. – Ну, тогда мы, кажется, загнали этого ублюдка в ловушку, – сказал он. – Давай, Дули!
      Дули похромал вниз по дорожке.
      – А вы, – сказал он женщине, – прихватите что-нибудь, что может служить оружием. Что-нибудь понадежней. – Женщина кивнула и вернулась туда, откуда пришла, оставив Бойла около открытой двери. Мягкий ветерок высушил пот на его лице. В машине около дома Дули вызывал подкрепление.
      Слишком скоро, подумал Бойл, скоро сюда приедут полицейские автомобили, человека наверху поймают и поведут давать показания. А когда он будет в тюрьме, то Бойл лишится возможности взять реванш – закон нетороплив, а он, жертва, будет лишь наблюдателем. Если он, Бойл, хочет сохранить хоть остатки мужского достоинства, то как раз сейчас для этого было время. Если же он промедлит, если он застрянет тут, внизу, пока его ягодицы печет огнем, он никогда не избавится от того ужаса, который почувствовал, когда его собственное тело предало его. Он должен действовать сейчас – он выбьет усмешку с этой омерзительной хари раз и навсегда, – или омерзение к самому себе будет сопровождать его всю жизнь, пока не подведет память.
      Выбора у него не было. Без дальнейшего промедления он поднялся с корточек и начал подниматься по ступеням. Уже когда он достиг промежуточной площадки, он сообразил, что не взял с собой оружия, однако он знал, что если спустится, то момент будет упущен. Так что, приготовившись умереть, если это понадобится, он продолжал свой путь.
      В верхнем коридоре была открыта лишь одна дверь, и из нее доносились звуки радио. Внизу, в безопасности, раздавался голос Дули – тот сообщал, что он вызвал подкрепление. Не обращая внимания на эту помеху, Бойл шагнул в квартиру.
      Там никого не было. За несколько секунд Бойл проверил кухню, крохотную ванную и жилую комнату – все они были пусты. Он вернулся в ванную, окошко которой было отворено, и высунул голову. Оттуда вполне можно было соскочить в траву, на которой и виднелся отпечаток человеческого тела. Насильник выпрыгнул. И исчез.
      Бойл проклинал свою медлительность и вконец опечалился. По внутренней поверхности бедра побежала теплая струйка. В комнате рядом радио распевало любовные песни.

* * *

      На этот раз Джером ничего не забыл. Он помнил свою встречу с миссис Морриси, которой помешал Дули, потом последующий эпизод с Бойлом, и все это лишь служило пищей тому огню, который пылал в нем. Теперь, в свете этого пламени он ясно отдавал себе отчет в совершенных им преступлениях. Он помнил с чудовищной ясностью лабораторию, инъекцию, обезьян, кровь. Он вспоминал свои действия, однако они не пробудили в нем никакого ощущения вины. Все моральные последствия, все угрызения совести перегорели в огне, который с новым пылом сейчас лизал его плоть.
      Он укрылся в тихом тупике и привел себя в порядок. Одежда, которую он ухитрился прихватить с собой, сбегая из квартиры, была наспех подобранной, но, по крайней мере, он не будет в ней привлекать излишнего внимания. Пока он застегивал пуговицы, все тело его, казалось, протестовало против этой внешней оболочки и он пытался совладать с той бурей, которая гудела у него в голове. Однако пламя, которое пылало в нем, не утихло. Каждая его жилка, казалось, трепетала и отзывалась окружающему миру. Деревья вдоль дороги, стена за спиной, даже выщербленные камни под его босыми ногами – все вызывало в нем возбуждение и, казалось, тоже воспламенялось тем же огнем. Он усмехнулся этому разгорающемуся пожару, и охваченный огнем мир усмехнулся ему в ответ.
      Возбужденный сверх меры, он обернулся к стене, к которой до этого прислонился. Солнце светило прямо на нее и камень нагрелся, а от кирпичей шел одуряющий аромат. Он целовал их грязные лица, руки его ласкали каждую трещину и выбоину. Бормоча нежную чушь, он расстегнул молнию, нашел удобную выемку и наполнил ее. В мозгу его пробегали живые картинки: запутанная анатомия, мужчины и женщины в неразделимом единстве. Даже облака над его головой пылали огнем и дыхание его прервалось. Но экстаз... Он будет длиться вечно.