Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сталин

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Барбюс Анри / Сталин - Чтение (стр. 7)
Автор: Барбюс Анри
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Вот мы видим его в действии, видим, как он упорядочивает современное человечество, раздираемое жадностью, завистью и ненавистью; победоносно завершает вековое смутное, неопределенное стремление разбросанных по земле масс к лучшей жизни. В варварском хаосе нашей переходной эпохи, нашего средневековья – все отчетливее выделяются непобедимые лозунги предвестников новой жизни, людей, которым принадлежит слава открытия нового мира.

IV

1917-1927

Первые камни

Итак, вследствие «своеобразного сочетания исторических условий», первой страной, «вступившей на путь социализма, оказалась Россия, страна экономически и культурно отсталая, хотя в ней и был мощный революционный передовой отряд». Одним прыжком перескочить через картонную республику; через пестрый ворох буржуазных формул, принятых в демократических монархиях и монархических демократиях, – в теории это было прекрасно. А на деле?

Захватив власть, пришлось пускать ее в ход, – и притом немедленно, без малейшей передышки. Огромная государственная машина, перешедшая из рук злобного, обожравшегося шута, после короткой нерешительной задержки в мертвом болоте Временного правительства, – в руки революционеров-творцов, людей пламени и расчета, должна была во что бы то ни стало продолжать свое движение по обширнейшей из стран нашей планеты; со старой жизнью было покончено, новая еще не существовала.

Три колоссальных проблемы: империалистическая война, гражданская война, политическое и хозяйственное устройство страны. Первая из этих проблем не была по-настоящему разрешена даже после Брест-Литовска, даже после прекращения военных действий между «союзниками» и Германией, ибо если главные силы бывших врагов официально вышли из игры, то гражданская война, последовавшая за революцией, была основательно приправлена интервенцией.

Что надо было делать? – Все. Жить день за днем, класть камень за камнем. И притом – все сразу. Одновременно и организовать революцию, и отражать контрреволюционные лавины на всех границах, со всех сторон света, и переделывать бывшую российскую империю, невежественную земледельческую страну (80 % крестьян, 70 % неграмотных), разоренную, измученную, окровавленную бывшую империю – в великое государство с социалистическим строем (единственным в своем роде, отличным от всех) и передовой экономикой (не менее и даже более мощной, чем в других странах).

Вернемся еще раз к тем дням победы, дням великого начала. Каков был общий баланс, инвентарь страны, взятой большевиками? Чем были остатки России в ноябре 1917 года, в час, когда в Смольном институте Ленину сообщили, что над Зимним дворцом развевается красное знамя и что знамя это стало центром мира?

Империалистическая война 1914 года обошлась России в 40 миллиардов золотых рублей и стоила ей целой трети трудового населения; работа промышленности и транспорта снизилась против 1913 года в пять-шесть раз. Гражданская война, раздиравшая бывшую империю почти на всей ее территории, обошлась в 50 миллиардов золотых рублей. Фабрики и заводы были превращены в развалины, огромная часть общественного имущества – тоже. Поля были вспаханы снарядами, половина годных для посева земель пустовала. Административный аппарат, народное просвещение, все области государственного управления были дезорганизованы небывалым потрясением и злобой внутренних врагов. Красная армия не имела ни винтовок, ни сапог, ни хлеба. Новому государству предстояло попасть в кольцо блокады и бойкота, а в тот момент оно отбивалось от вооруженного нападения держав. Вглядимся как следует в это грабительское нападение, в эту предательскую, замаскированную войну, славными вожаками которой были гг. Клемансо, Пуанкаре, Ллойд-Джордж, – патентованные палачи народных революций, душители, тюремщики, вешатели народов, старые тигры, старые лисы, старые хищники, победоносно руководившие подавлением всех освободительных движений, вызванных войной 1914 года. Вглядимся в то, что «всеми уважаемый Черчилль», – как недавно напомнил Сталин, – назвал «нашествием 14 государств».

Армия белого авантюриста и царского опричника Колчака получила от французского правительства 1700 пулеметов, 30 танков, десятки орудий. В наступлении Колчака принимали участие тысячи англо-американских, 70 000 японских, около 60 000 чехословацких солдат.

Шестидесятитысячная армия Деникина была целиком снаряжена и вооружена Англией. Она получила 200 000 винтовок, 2000 орудий, 30 танков. Сотни английских офицеров служили в деникинской армии инструкторами и консультантами.

Во Владивостоке союзники предприняли десант в составе двух японских дивизий, двух английских батальонов, 6000 американцев, 3000 французов и итальянцев.

На гражданскую войну в России Англия потратила 140 миллионов фунтов стерлингов и (расход для международных авантюристов менее обременительный) – 50 000 солдат.

С 1918 по 1921 год Англия и Франция не переставали убивать русских граждан и разорять Россию. Отметим на полях лишь следующий факт: еще в конце 1927 года над восстановлением разрушений, произведенных визитом западной цивилизации в одном только нефтяном районе Кавказа, трудилось 450 инженеров и 17 000 рабочих. Разрушения, произведенные в России чудовищной интервенцией европейских держав и Америки, исчисляются приблизительно в 44 миллиарда золотых рублей.

Вспомним, что еще в 1921 году, – три года спустя по окончании войны, – французский адмирал Дюмениль, обосновавшийся в России, открыто покровительствовал врагам советского правительства[9]. Вспомним, что президент Французской республики г. Мильеран (который мог бы быть также президентом всех ренегатов мира) и другой президент Французской республики г. Думерг (старый первосвященник, еще недавно грабивший французов, изливаясь в иеремиадах и одновременно протягивая фашистам свою левую – демократическую – руку) – эти господа решились на то, чего все-таки не позволили себе ни Англия, ни Турция: они официально признали Жордания и Чхенкели, выгнанных из Грузии, – одного как главу, другого как посла этой страны. Вспомним, что официальная Франция, претендующая на звание лояльной и демократической страны, признала Колчака и собиралась признать Врангеля преемником царя.

Вспомним, что белогвардейцы сконцентрировались во Франции, что они устроили там вооруженное государство в государстве, что французские власти, изгоняющие иностранных рабочих за участие во всякой манифестации, не носящей правительственного или религиозного характера, фабрикующие специальные законы, чтобы изгонять иностранных рабочих также и без всякой причины, – попустительствовали белогвардейцам, открыто развертывавшим во Франции всевозможные организации и военные формирования. Эти царские наемные убийцы устраивали вооруженные парады под Триумфальной аркой, – и они же направили руку белого убийцы Горгулова (президент Думер был, по мнению белогвардейцев, недостаточно враждебен по отношению к Советскому Союзу). Что касается врангелевцев, то они пользуются самым сердечным гостеприимством на Балканах, особенно в Югославии, где они в полном вооружении и даже в мундирах ждут благоприятного момента, чтобы двинуться в поход за святое дело восстановления реакции. (Совсем недавно Югославия упрекала Венгрию в том, что та содержит на своей территории школы убийц; вряд ли она имеет право на подобные упреки. В лучшем случае она могла бы упрекнуть Венгрию в том, что та конкурирует с нею).

Раз уж мы заговорили об этом, коснемся в своем очерке и нескольких последующих лет, чтобы яснее была картина возмутительных систематических посягательств, на которую теперь у нас стыдливо накидывают покрывало. Как будто история – благовоспитанный салон, где лучше не говорить о таких грязных вещах, чтобы не довести почтенное общество до тошноты.

Вредительство в возрождающейся промышленности, которую с такими сверхчеловеческими усилиями поставил на ноги Советский Союз, было возведено в степень международной организации, где принимали участие важные господа, – офицеры, инженеры, агенты, дипломатия и полиция великих держав. Сколько подпольных махинаций, сколько тайных заговоров! У меня до сих пор рябит в глазах от массы фотографий и документов, которые мне лично довелось увидеть. На протяжении долгих лет не было такого уголка Советского Союза, где, слегка только поискав, мы не открыли бы бацилл английского, французского, польского, румынского шпионажа и вредительства, тесно связанных с белогвардейской чумной заразой. И кое-что от этого еще остается. Те самые люди, которые в обессиленной, только что освободившейся России взрывали мосты и остатки заводов, которые сыпали наждак в машины и выводили из строя последние паровозы, – в 1933 году подсыпали толченое стекло в продукты, которыми торговала рабочая кооперация, а в декабре 1934 года подослали одного из своих агентов, чтобы он выстрелом сзади убил Сергея Кирова – в Ленинграде, в самом Смольном. В Советской стране еще до сих пор раскрываются змеиные гнезда, выводки убийц и террористов, пробирающихся в советские пределы из Финляндии, из Польши, из Латвии, где они кишмя кишат. И преступления всех этих гадов, подстрекаемых «истиннорусской» белогвардейской прессой и другими организациями профессиональных убийц, лицемерно комментируются в благонамеренной широкой печати.

Что же сказать о свирепых Рокамболях из Интеллидженс Сервис, покрывающей весь мир сетью британского шпионажа, которая стоит миллионы фунтов стерлингов, – этом интернационале шпионов, провокаторов, развратителей, взломщиков и убийц. Приведем первый попавшийся пример ее наглой и ядовитой пронырливости. В предисловии к переводу одного из докладов Сталина г. Жорж Валуа, член «Аксион франсэз», ныне разошедшийся с этой организацией, рассказывает (совершенно не представляя себе, какой вопиющий факт он публикует ради того, чтобы доказать, будто Ленин был о нем хорошего мнения), что один агент Интеллидженс Сервис пробрался на заседание советского правительства в самый центр высшей руководящей организации, что этот агент послал отчет английскому правительству, это последнее передало его французскому правительству, а оно (в лице г. Пуанкаре) сообщило содержание отчета главе французских роялистов и великому визирю претендента на французский трон, г. Леону Додэ, – таким образом, с этим документом ознакомился и Жорж Валуа, входивший тогда в «Аксион франсэз».

Всеобщая потребность в дискредитации социалистического государства, моральная необходимость облить грязью этот живой вызов империализму, – все это породило настоящий потоп лжи и клеветы. Мы не станем копаться в этой куче нелепых и мерзких выдумок. Это заставило бы нас выйти за пределы книги. Отметим только, как нечто более серьезное, чем эти идиотские сплетни (от которых все же что-то остается в сознании современников), существование в Центральной Европе великолепно организованных контор и мастерских для фабрикации сенсационных антисоветских фальшивок, имеющих целью дискредитировать новое государство в глазах правительств и общественного мнения великих держав. Этот факт общеизвестен; впрочем, он торжественно подтвержден с трибуны Палаты общин одним крупным деятелем (который не имел другого выхода). Фальшивое «письмо Зиновьева» очень сильно повлияло на развитие англо-советских отношений. Другой фальшивкой воспользовался палач Болгарии Цанков, чтобы, спекулируя на призраке красной опасности, получить от держав-победительниц (для побежденной страны!) разрешение увеличить армию для кровавой расправы с народом.

Само собою разумеется, великий прецедент полного преображения царской России перепугал реакционеров, особенно реакционеров так называемого демократического типа (на этот раз они, поистине, сбросили маски). Но все же можно удивляться, что столько искренних французских либералов заняло по отношению к революционной России такую же позицию, какую в 1789 году Англия занимала по отношению к революционной Франции. Можно удивляться, что столько людей выдающегося интеллекта сохраняют царственную тупость перед лицом общественных событий такой глубины и размаха. (И это называется у нас идейным прогрессом).

Какое странное впечатление производили среди всей этой ненависти, среди этого развала, среда всех этих проклятий голоса, подобные, например, голосу никому тогда неизвестного журналиста Буллита: настанет день, когда все люди нашего времени будут оцениваться в зависимости от того, насколько они понимали и поддерживали великую борьбу Красной России.

Да, настанет такой день. А пока что…

«Я мог бы вам рассказать некоторые факты из жизни рабочих в 1918 году, – говорит Сталин, – когда целыми неделями не выдавали рабочим ни куска хлеба, не говоря уже о мясе и прочих продуктах питания. Лучшими временами считались тогда те дни, когда удавалось выдавать рабочим Ленинграда и Москвы по восьмушке фунта черного хлеба, и то наполовину со жмыхами. И это продолжалось не месяц и не полгода, а целых два года».

В таком положении находились люди, окруженные со всех сторон капиталистическим зверинцем и вынужденные драться во всех пунктах и на все стороны. Надо было делать все. Нет, больше: все переделывать заново. Это вдвое труднее.

В момент, когда власть была в руках, но руки были еще заняты белогвардейцами и интервентами, могло показаться благоразумным сделать кое-какие временные уступки, чтобы как-нибудь смягчить ужасающую экономическую разруху. Экономика была тяжело больна, и потому не следовало ли пойти на ту или иную комбинацию, позволяющую добиться постепенного подъема путем известного использования старого механизма, наличного буржуазного аппарата? Уладить самое неотложное, обеспечить только обороноспособность – и жизнь, – а потом уж завершить политическое строительство и взяться за экономическую переделку страны. Такой выход напрашивался сам собою.

Да, экономически он напрашивался, но политически был недопустим. Так могли бы поступить только торопливые мелкие дельцы, но не социалисты – строители нового мира. Да, это имело видимость здравого смысла. Но революционная мудрость выше такого здравого смысла. Она видела дальше. Она видела, что в тот момент пойти на компромисс – значило бы сунуть руку в колесо машины, которая затянет целиком. И она решила, что даже в таком отчаянном положении надо, прежде всего, добить политические и социальные остатки прошлого, раз и навсегда сломать старый аппарат и ни в коем случае, ни с какой стороны не приспосабливать в нему новое общество. Иными словами – мы сами почти уничтожены, но мы должны уничтожать дальше! Это решение было гениально в своей смелости и имело естественным результатом драматическое развитие событий.

Ведь буржуазия просто не могла себе представить, что ее время уже прошло. Власть капитализма прорвана на огромном пространстве всего старого материка? Этот факт не умещался в буржуазном сознании. И, действительно, никто, кроме революционных бойцов, в революцию не верил. Воззвания правительства, столь отличающегося от всех прочих правительств, так резко рвавшего со всеми царизмами прошлого, со всеми царизмами (или их либеральными суррогатами) настоящего, наталкивались на скептицизм и инертность … «Даже газетчики, и те не хотели брать всерьез основные революционные мероприятия рабочего правительства … – говорилось на IV конгрессе Коминтерна (1922), – каждая фабрика, каждый банк, каждая контора, лавка, приемная адвоката – были крепостью против нас …».

Таким образом, жгучий вопрос спасения революции вставал вновь во всей остроте. Революция должна была показать свое лицо, показать свою силу. Разгром русской буржуазии не был еще завершен. Победа еще не была целиком в руках победителей.

Итак, несмотря на все трудности, довести революцию до конца! Полностью разгромить буржуазию, сжечь все мосты (разрушать – значило и созидать). Взять в свои руки и экспроприировать все целиком: торговлю, промышленность, – все!

Это значило: сознательно осложнить и обострить обстановку боя, почти наверняка умножить нищету, потребовать от населения таких усилий, которые, казалось, превосходили все человеческие возможности, – и, в частности, вызвать недовольство среди крестьян. И все же там, где узкие, посредственные политики, конечно, поспешили бы пойти на компромисс, который в конечном счете только укрепил бы буржуазию, – люди Октября сломали все. Непомерно было разрушение, – но они пошли еще дальше в окончательном разрушении старого. Защищая себя, развертываясь вглубь, революция не оставляла камня на камне.

В рядах партии ощущалось беспокойство; известные колебания проявлялись даже в руководящей верхушке. Пример: бывший крупный промышленник Уркварт предлагает взять в концессию отнятые у него уральские заводы. Каменев и Зиновьев (приступ паники!) считают нужным пойти на уступку. Сталин – против, Ленин – тоже против, но он взвешивает. Вызвали Бела Куна, работавшего тогда на Урале, чтобы он ознакомил Центральный Комитет с настроением местных рабочих и служащих. Они относились к концессии отрицательно; концессия была для Уркварта лишь средством снова сесть на коня, а республике несла не столько выгоду; сколько ущерб ее независимости. На совещании, где должен был решиться вопрос, Зиновьев и Каменев всячески пытались добиться выступления Сталина против концессии, сторонниками которой они были (чтобы затем разбить его, – позже они в этом сами признались). Но Сталин отказался говорить, пока не будет заслушано мнение уральцев. Это мнение было изложено Бела Куном, – и в результате концессия провалилась. Соблазнительная приманка была отвергнута.

После яростного разрушения буржуазного механизма был введен «военный коммунизм», – хозяйственный порядок, при котором использовалась лишь часть экономических возможностей, имевшихся у государства: «грубый централизованный аппарат для того, чтобы извлечь из промышленности, расшатанной войной, революцией и саботажем, самые необходимые продукты для Красной армии и для городов, которым угрожала голодная смерть».

Нужен был хлеб, – пришлось «взять все излишки у крестьян». Система государственного нормирования потребления, режим «осажденной крепости».

Итак, последними толчками Октябрьского землетрясения все остатки власти буржуазии были действительно и до конца уничтожены, отброшены в прошлое, – примерно в то же время, когда были выкинуты за пределы страны основные силы белогвардейцев и интервентов. На развалинах хозяйства остались только революция и мир. Но экономическая жизнь агонизировала, промышленность и торговля катились вниз. Присоединилась стихия: в наиболее плодородных областях. России разразился один из самых ужасных неурожаев последнего времени, вызванный исключительной засухой. Крестьяне, добровольно или по принуждению кое-как обеспечивающие снабжение невиданной войны, были запуганы, недоверчивы, а зачастую и враждебны. Кое-где происходили восстания (1921 год).

А колоссальная поддержка, на которую так надеялись, которую так жадно высматривали каждый день на горизонте, – мировая революция – не приходила. Что же делал международный пролетариат? Он проявлял некоторую активность, но безрезультатно; или же, как в Венгрии, терпел поражение, – правда, его вернули к вековому рабству только штыки Антанты; а германский пролетариат, на который возлагалось всего больше надежд, был расстрелян (правда, пулеметами г. Клемансо).

Надо было справляться самим, и людям 1919 года – солдатам II года Республики – пришлось убедиться в том, что советское государство вынуждено строить свое хозяйство собственными силами.

Военный коммунизм изживал себя, и потому необходимо было немедленно найти какую-то новую переходную форму экономики – на тот период, пока политическая борьба на Западе и во всем мире тоже неизбежно принимала переходную форму частичных требований и единого фронта.

В таких условиях советское государство сочло возможным спокойно сделать то самое, на что оно два года назад не соглашалось никакой ценой: от методов военного коммунизма оно перешло к методам торговли – ввело новую экономическую политику (нэп).

У нас на Западе нэп поняли неправильно, а многие ошиблись в нем, и очень грубо (например, г. Эррио). Вообразили, будто нэп – это поспешное отступление большевиков: они, мол, сначала необдуманно увлеклись национализацией, а потом увидели, что она нежизнеспособна. Ничуть не бывало: как уже говорилось выше, большевики считали, что доведение не вполне завершенной революции до конца есть, для организаторов большого размаха, совершенно правильный путь. Они отлично знали, что, действуя таким образом, они увеличивают затруднения и обостряют экономическую разруху. Но только до конца расчистив политический плацдарм, они сочли возможным допустить известные уступки в области экономики. «Разница между революционерами и реформистами, – говорил в то время один человек, не всегда говоривший таким образом (Троцкий), – состоит в том, что революционер допускает реформизм лишь после захвата власти пролетариатом». Формула молодой советской власти была такова: «Если надо, мы будем делать уступки, но только тогда, когда мы станем хозяевами, не раньше».

И вот по отношению к крестьянам «изъятие хлебных излишков» (система чрезвычайно взрывчатая) было заменено продовольственным налогом, причем была разрешена свободная торговля излишками. Было приведено в порядок денежное обращение. Приняты меры к укреплению рубля. Государственные предприятия перешли на хозяйственный расчет. Ставки заработной платы были приведены в соответствие с квалификацией и производительностью труда. И, так как в руках государства оказалось столько предприятий, что управлять всеми оно само не могло (национализированы были все предприятия), то некоторые из них были на известных условиях сданы в аренду частным предпринимателям.

После перехода к этой политике (1922), когда большевиками, как мы видим, было сделано немало уступок, положение восстановилось по следующим основным линиям. Государственные железные дороги (63 000 километров рельсового пути, 800 000 рабочих и служащих) уже достигли трети довоенного грузооборота. В деревне 95 % пахотной земли, по закону принадлежавшей государству, находилось в хозяйственном пользовании (т. е., в сущности говоря, – несмотря на установленные сроки и некоторые повинности, – «во владении») крестьян, обложенных натуральным продовольственным налогом. Урожай к тому времени достиг трех четвертей довоенного, и крестьяне сдали триста миллионов пудов продналога. Все промышленные предприятия принадлежали государству, но из их числа государство оставило в своих руках лишь 4000 (правда, с миллионом рабочих), а другие 4000 предприятий (мелких, с общим числом рабочих в 80 000 человек) были сданы в аренду. В области внутренней торговли формировался и развивался частный капитал. На его долю приходилось 80 % всего оборота внутренней торговли. Внешняя торговля осталась монополией государства и давала четверть довоенного ввоза и одну двадцатую довоенного вывоза.

Рынок был восстановлен, но сдвиг вправо осложнял политическое положение рабочего государства. Наряду с «социалистическим укладом» возникал теперь (особенно в деревне) и новый «капиталистический уклад». Надо было серьезно защищаться.

В намечавшейся борьбе орудием в руках пролетариата являлись важнейшие производительные силы страны. На рынке государство одновременно было самым мощным собственником, покупателем и продавцом, кроме того в руках пролетариата была политическая власть (и прежде всего – налоговый аппарат, который представлял собою очень важное орудие в борьбе между государственной промышленностью и частной). На стороне буржуазии – умение, навыки и связи с иностранным капиталом. (Доклад на IV конгрессе Коминтерна).

Начинался поединок совершенно исключительного значения, – поединок, связанный с неисчислимыми последствиями социального и морального порядка. В аграрной России и для той, и для другой стороны основной целью было завоевание крестьянского рынка. Крестьянство, беднейшая, эксплуатируемая часть которого помогала развитию революции, в то время относилось к революционерам недоверчиво: землю они отдали крестьянам, но хлеб брали себе. Русский крестьянин, практичный, но близорукий, уже выказывал признаки серьезного сопротивления. В деле смычки с деревней нэп сыграл огромную роль: он открыл до известной степени дорогу частной инициативе и частным интересам, введя новый порядок, не имевший ничего общего с прежними грубыми реквизициями, вся тяжесть которых ложилась на деревню.

Большевики, – люди, о которых меньше всего можно сказать, что они не видят будущего, – отлично понимали, что вся судьба социалистического государства зависела от производственно-экономических отношений между городом и деревней (ведь и сама-то революция могла осуществиться только потому что крестьянство в целом приняло ее, – частично поддерживая, а частично сохраняя нейтралитет). Но, открыто и ясно провозглашая это и даже намечая некоторые вехи великого и необходимого союза, новые хозяева временно откладывали большие планы тяжелой промышленности, электрификации и т. д., а также задачи планомерной организации хозяйства и великих государственных работ. Необходимо было укрепить революцию, а для этого пройти через период скромных планов, произвести насущный ремонт, подготовить пути. По мере возможности охватывали деревню кооперативной сетью и открыто заявляли, что страна находится на дороге от капитализма к социализму, хотя и «несравненно ближе к отправной точке, чем к цели».

В Москве торжественно провозглашали: государство дает промышленные концессии и заключает коммерческие сделки лишь постольку, поскольку ни то, ни другое не может подорвать основ его экономики.

Помните ли вы, милостивые государи и милостивые государыни, какие усмешечки и даже хохот вызывали подобные заявления в благомыслящих кругах? Люди, упрямо говорившие: «Верьте большевикам!» – находились в довольно неприятном положении. «Хе-хе, вот и докатились ваши ужасные революционеры! – потешалась мещанская мудрость. – Ясно, это первый шаг назад, это возврат к добрым, старым капиталистическим порядкам. Начало конца всех этих сумасшедших социалистических экспериментов!»

Когда в 1921 году в Италии состоялась встреча между Чичериным и представителем Франции г. Кольра, этот последний грубо оборвал речь народного комиссара по иностранным делам и заявил ему; что большевики, доведшие экономику своей страны до полной разрухи, не имеют права рассуждать о проблемах экономической политики. Не имея чести быть лично знакомым с г. Кольра, я все же утверждаю, что он – дурак. Его вульгарное суждение могло бы иметь хоть какое-нибудь значение, хоть какой-нибудь смысл лишь в том случае, если бы, взяв страну в свои руки, большевики могли сразу применить свои экономические методы, – а ничего подобного не было! Но глупости говорил не один г. Кольра. (Пока не стало ясно, «кто смеется последним», – многие торжественно изрекали нелепости, которые мы еще пришпилим им на спину).

«Государство не позволит подрывать основы своей экономики». Не трудно, конечно, понять, что наши западные консервативные республиканцы, наши политические фокусники просто представить себе не могут, чтобы были на свете политики, строго выполняющие свои обещания, идущие своей дорогой. Это еще что? Должно быть, очередное чудачество этих восточных оригиналов! Быть может, в конце концов, они переделают свою политику на свой лад. Но, во всяком случае, когда эти честные люди громко и твердо заявили: «Мы не позволим себя надуть», – они сказали правду. И они поступили еще честнее, заранее предупредив о своих намерениях.

«Докатились?..» Нет, г. министр, нет, г. барон, ни до чего они не докатились. И вот ваши буржуазные физиономии уже начинают карикатурно вытягиваться. Прошло немного лет, и всякий смог убедиться, что большевики полностью осуществляют свои намерения, вновь берут в руки все предприятия, постепенно сокращают долю частного капитала – и из того периода хозяйственного строительства, который отмечен названием «нэп», выходят безусловными победителями. Компромисс между капитализмом и социализмом, между частным и общественным хозяйством, – это вынужденное сожительство, – был действительно кратковременным: зарево нэпа, ослепившее мировой капитализм, оказалось на деле недолговечным заревом горящей соломы, а сам нэпман уже превратился в пережиток, годный только для театральной сцены, где он является красочным типом отжившей исторической эпохи.

Таков оппортунизм, таково его значение. Величие Ленина и его ближайшего соратника, работавшего рука об руку с ним среди зыбкого хаоса, – в том, что они были проникнуты духом реалистического оппортунизма. Если вас спросят: «хорош оппортунизм или плох?», – не отвечайте. Ответить на этот вопрос вы не можете. Оппортунизм, – это слово я, конечно, беру не в том отрицательном смысле, в каком оно часто употребляется, а в смысле общем, – может быть и плох, и хорош. Он может подготовлять победу; он может подготовлять и поражение. Пользоваться тем, что он может дать, – должно; пренебрегать этим – преступно. Случаются такие обстоятельства, когда сектантская прямолинейность оказывается лишь боязнью ответственности. Когда все кругом трещит и валится, бывает очень удобно оставаться непоколебимо стопроцентным и хранить чистоту своих риз. В других же случаях надо обладать тиранической непримиримостью, – отступать нельзя. Надо уметь быть честным; когда долг принимает сложные формы, – для того, чтобы выполнить его до конца, не всегда достаточно одной доброй воли. В 1921 году название оппортунистов в дурном смысле слова заслужили не те социалисты, которые поддерживали нэп, а те, которые восставали против него. Ибо они жертвовали будущим ради настоящего, тогда как подлинное содержание понятия «оппортунизм» состоит в том, чтобы жертвовать настоящим ради будущего. Оппортунизм Ленина и Сталина, – как и всех великих стратегов, – это шаг назад, два шага вперед. Но у неумелых и напуганных людей, у спотыкающихся социалистов, сознательно или бессознательно ищущих в оппортунизме прикрытия, оппортунизм – это шаг вперед, два шага назад.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16