Скверный маркиз

– И вид у них будет весьма глупый, уверяю тебя, когда им придется оказывать знаки уважения мне, маркизе Райд! Им тогда придется лебезить передо мной и притворяться, что все мои поступки достойны их восхищения, хотя в душе они будут сгорать от зависти и ненависти ко мне, что приходится так унижаться!

Немного помолчав, Орелия неожиданно взяла пальцы Кэролайн в свои.

– Дорогая моя, не надо портить свой характер, ты же всегда была милой и добросердечной, но когда ведешь такие вот разговоры, то кажешься совсем другой, такой, какую я никогда прежде не знала, – вкрадчиво проговорила она с чувством. – Ты же никогда не злилась, никогда не была такой ожесточенной. Да, ты была несчастной – но это совсем другое. Больше всего я желала бы, чтобы ты стала счастливой по-настоящему, действительно счастливой!

Кэролайн в ответ сжала пальцы Орелии и, выдержав паузу, во время которой та затаила дыхание, не прерывая сестру, очень по-детски, очень тихо ответила:

– Я постараюсь, Орелия, я очень постараюсь, но, понимаешь, мне иногда кажется, что у меня в груди нет сердца. Я его где-то потеряла. Вместо него внутри у меня пустое место. Но я не собираюсь оплакивать эту потерю, хочу смеяться, хочу быть веселой.

– Ну, конечно, все это так, только не позволяй своему желанию изменить твою истинную натуру.

– Постараюсь, чтобы до этого не дошло, – почти прошептала Кэролайн.

Слова сестры ее искренне тронули, она готова была сказать еще что-то, но не дала воли чувствам раскаяния и воскликнула, внезапно переменив настроение, что было ей так свойственно и так знакомо Орелии:

– Наряды, Орелия, наряды! Вот о чем нам надо теперь хорошенько подумать!

– Но ты сейчас не сможешь тратить на них много денег, – со вздохом возразила Орелия, – даже на приданое. Ты же знаешь, что сказал адвокат: тебе предстоят платежи по закладным на усадьбу.

Кэролайн рассмеялась и беспечно махнула рукой:

– Вот уж чего я не собираюсь делать, так это тратить на приданое те крохи, что мне оставил папа!

– Но как же ты… – начала было Орелия, но вдруг перебила себя, пораженная внезапным подозрением, и воскликнула: – Ты… ты же не хочешь сказать, что собираешься просить денег у маркиза, ты же понимаешь, что это… верх неприличия?!

– Ну конечно, ты и сама это должна понимать, я не собираюсь просить у маркиза деньги, прежде чем стану его женой, но вполне естественно, чтобы муж оплачивал долги жены.

– Кэролайн, так нельзя, ты не должна прибегать к разным недостойным уловкам.

– Но я могу и прибегну! – строптиво отвечала ей Кэролайн. – Маркиз так богат, он даже и не заметит, если я истрачу сейчас несколько тысяч фунтов на свои свадебные оборки. Не собираюсь же я идти к алтарю в простом холстинковом платье под насмешки всех этих бонтонш.

– Нет, нехорошо, так нельзя, – безнадежно печально уронила Орелия.

– Не беспокойся, милочка! – стала утешать ее Кэролайн, почувствовав глубину страдания своей наивной кузины. – И кстати, ты от этого только выиграешь: я же отдам тебе все мои старые платья! И, хотя они потребуют большой переделки, ты намного ниже меня, значит, в них ты будешь выглядеть изумительно, как в моем синем дорожном плаще, который мне никогда не нравился! И в этом моем капоре!

– Да, плащ и капор просто замечательные… И я очень благодарна тебе, Кэролайн, я действительно не могла бы показаться в Лондоне в моих старых капоре и плаще, – пролепетала в ответ Кэролайн. Ей совсем не хотелось разговаривать сейчас о нарядах, но что поделаешь?

– Ну, разумеется, не могла бы! – часто закивала кудряшками Кэролайн, и ее темные шелковисто блестящие локоны убежденно запрыгали вокруг ее личика, которое, едва речь пошла о нарядах, привлекательно разрумянилось. – И я тоже не желаю стыдиться при виде тебя. Да и если ты, моя кузина, будешь неказисто одета, люди подумают, что я тоже бедна!..

– Но я и сама могу сшить себе несколько платьев, – заверила ее Орелия, – и как это я не подумала раньше об одежде для Лондона? Скажи-ка мне, что сейчас особенно модно?

– О, это одна из любимейших моих тем для разговора! Слушай внимательно и запоминай! В моде теперь гладкие тонкие ткани – муслин, батист, креп, кисея… Такие платья можно украсить каймой из лент или цветов. Фасон напоминает античный, и надо красиво двигаться, чтобы изъяны фигуры не бросались в глаза. Но нам с тобой это не страшно – ну какие у нас изъяны фигуры? Мы красивы, как богини с Олимпа, и я, и ты… И уж не нас с тобою учить двигаться… А завязывать кашмирскую шаль – они сейчас очень модны! – я тебя научу, это не очень просто, но очень важно, если ставишь перед собой цель затмить всех на балу или домашнем приеме. Вообще, надо ориентироваться на Древний Восток или Рим, или что-нибудь греческое.

– А на ногах что сейчас модно носить – я имею в виду на балу?

– Сандалии, душа моя… Туфельки, похожие на сандалии, без каблучка. Я же тебе говорю – в моде античность, как раз ты ее очень любишь, все эти драмы, трагедии!.. И чтобы нога была открыта до щиколотки. – Кэролайн взахлеб рассказывала обо всем, что касается моды – с таким удовольствием, как будто отведывала нового кушанья и смаковала кусочки, разгадывая рецепт. Щеки ее раскраснелись, глаза живо поблескивали. Она немного жестикулировала, изображая руками в воздухе особенности фасона и легкость ткани.

– Ах, сколько всего нового для меня ты сейчас говоришь! Я о многом просто не слышала, даже не думала ни о чем таком…

– А я вообще не представляю, о чем ты могла думать, живя в Мордене. Любой поглупеет, проживи он там несколько месяцев, ни с кем не общаясь, разве только в гости зайдет местный пастор… – Кэролайн недовольно скуксилась, скривив алые губки, но через секунду ее заливистый смех снова огласил комнату.

– Да нет, там вовсе не скучно, и, уверяю тебя, дядя Артур следил, чтобы у меня всегда было чем заняться! В имении такая библиотека! Мы очень о многом с ним говорили… Мне всегда было с ним интересно! И я ему помогала во всем, что он делал! – улыбнувшись, возразила Орелия в свое оправдание.

– Возилась с его старыми, пыльными, скучными бумагами? – фыркнула в ответ Кэролайн. – Бедный папа! Кто когда-либо их прочитает? Но, милочка моя, не думай ты обо всем этом! Я намерена сделать так, чтобы ты имела успех, и при всей твоей несветскости ты же должна понимать, что в высшем обществе Высокий Тон – не причуда, не выходки взбалмошной молодежи, а насущная необходимость.

– Ну, тогда мне прямо сейчас следует вернуться в нашу деревню, – опять улыбнулась Орелия.

– Предоставь все мне. Уж я что-нибудь придумаю, а пока начни переделывать платья. Я их тебе отдаю. И не возражай мне, пожалуйста! Потому что, будь в том уверена, надевать я их никогда больше не стану!

– Кэролайн, почему? Да они почти все неношеные! – горячо запротестовала Орелия. – Ты так расточительна, а мне так много не надо! Уверяю тебя. Я обойдусь тем, что у меня есть!

– Ну да, ты обойдешься, я в этом не сомневаюсь… и еще поделишься с кем-нибудь… Да и что у тебя есть? Все старое и немодное! И, с другой стороны, ты что же, думаешь, в моем новом положении в глазах общества я стану надевать что-нибудь больше одного-двух раз? Как же… Да если меня увидят в той же одежде на третий раз – это уже моветон… Это дурно! Дурной тон! Пойми, милая моя деревенщина! – И она звонко чмокнула сестру в щеку. Орелия ничего на это не ответила, и Кэролайн вдохновенно продолжила: – Да, ты намного ниже меня и, к сожалению, гораздо более худенькая, но, по счастью, гораздо легче забрать лишнюю ткань в швы, чем выпускать ее. Пока мы не подыщем тебе действительно что-нибудь замечательное и все новое, ты и в прежних моих нарядах будешь выглядеть очень и очень миленькой.

– А я чувствую себя в них как-то непривычно, талия теперь не на месте, где-то под самой грудью… – уныло пожаловалась Орелия.

– Но в Париже сейчас начинается мода на тугую шнуровку, и вот увидишь, через год все наши прямые из-под груди силуэты совершенно выйдут из моды, – пророчески заметила Кэролайн, – так что мы всех поразим, когда появимся в Лондоне в своих новых приталенных туалетах уже сейчас. Впереди моды! Мы всех сразим наповал! На нас сразу же все обратят внимание!

– Ох… Вот уж не хотела бы я стать объектом всеобщего внимания, – тихо ответила кузине Орелия, но Кэролайн ее уже не услышала, пустившись в воспоминания о комплиментах, которыми ее осыпал один французский красавец, когда она появилась на балу в Тюильри в одном из тех платьев, что она щедрой рукой отдала сейчас бедной Орелии. И действительно, при виде такой красавицы не один джентльмен оборачивался ей вслед…

Так было и сейчас, когда Кэролайн в своем красном бархатном, отделанном горностаем, а Орелия – в гиацинтово-синем плащах появились на улице, словно только что сошли со страниц «Дамского журнала». Однако если Кэролайн могла мгновенно привлечь взгляды своей пышной и пламенеющей красотой, то Орелия с ее воздушным очарованием и удивленным взглядом широко расставленных глаз могла надолго запечатлеться в мужской памяти. Одно дело было сказать, что ее не слишком-то интересуют наряды, и совсем другое – приехать в Лондон и сознавать, что она выглядит, по крайней мере, достаточно модно одетой, когда экипаж наконец остановился у Райд Хауза на Парк-лейн.

Сначала Орелия удивилась и даже немного испугалась, когда Кэролайн сообщила ей, что жить они будут в маркизовом особняке.

– Но, право, это не совсем корректно, если учесть, что ты помолвлена с его сиятельством, – засомневалась Орелия.

– Маркиз пригласил в гости свою бабушку, вдовствующую герцогиню Уонтедж, чтобы она взяла меня под свое покровительство, а особняк такой большой, что в доме могут легко разместиться несколько десятков гостей, не причиняя друг другу каких-либо неудобств.

– Я и не думаю, что ты можешь доставить маркизу какое-то неудобство, – мягко возразила Орелия. – Просто может показаться странным, что ты живешь под его крышей до свадьбы.

– Его сиятельство – сам себе закон, а я не могу вообразить ничего глупее, если бы мы сняли какой-нибудь дом для нас двоих – и всего лишь на месяц. Нам не по средствам такая расточительность.

– На месяц! – воскликнула Орелия.

– Не удивляйся, миленькая. Ты же понимаешь, чем раньше кольцо окажется у меня на пальце, тем больше я буду уверена, что мне очень повезло и я и правда взяла в плен маркиза Райда.

– А ты подозреваешь, что его сиятельство может отказаться от брачных уз? – спросила потрясенная Орелия.

Ей было отлично известно, что если мужчина из общества сделал предложение и уже помолвлен, то это равнозначно тому, как если бы он дал слово чести, такое же священное и нерушимое, как обязательство вернуть карточный долг! Ни один благородный джентльмен не может бросить невесту, как бы ему этого ни хотелось, и ни при каких обстоятельствах.

– Нет, я, конечно, не боюсь, что маркиз откажется на мне жениться после всего, что он мне говорил. И, думаю, в «Газетт» уже напечатано объявление о нашей предстоящей свадьбе, надо будет посмотреть, кстати… Но в то же время всякое может быть: несчастный случай или смерть, мало ли что… – И, немного помолчав, Кэролайн внезапно призналась: – У меня появилось какое-то странное, скребущее ощущение. Мое счастье кажется мне таким невероятным, что я должна держаться за него обеими руками, а то оно ускользнет…

– Как золото фей, – слегка улыбнулась Орелия, тронутая откровением Кэролайн.

В детстве она всегда искала сказочное неуловимое золото, которое феи якобы прячут в лесах и тем самым заманивают глупых и жадных путешественников.

– Совершенно верно, – согласилась Кэролайн, – но золото фей исчезает при одном лишь прикосновении рук человеческих, а мое золото – настоящее, а только такое мне и нужно, и я твердо решила им завладеть.

В голосе Кэролайн снова прозвучала какая-то жесткая нотка, и Орелия печально вздохнула, однако, увидев Райд Хауз, она в какой-то мере поняла, почему кузина так жаждет стать владелицей этого замечательного здания.

Дом, сложенный из серого камня и увенчанный орудийными башенками, был огромен. Окна фасада смотрели на Гайд-парк. За домом был разбит большой сад, и перед глазами кузин уже промелькнули яркие цветочные клумбы, кусты белой сирени и золотистые ветви акаций. И непременные в Англии гортензии – синие, белые, розовато-сиреневые, кусты их поднимались выше человеческого роста. И чайные розы. Английский сад не предполагает симметрии и должен выглядеть заросшим и якобы неухоженным, однако только здешние садовники знают, насколько это не так… Особенно привлекали взгляд в саду Райд Хауза огромные деревья – их раскидистые ветви протягивались во все стороны, пытаясь охватить как можно больше пространства, каким был наполнен сад с его тенью и солнечными в ясную погоду большими полянами, однако и в дождь такой сад смотрелся волшебно.

Ландо остановилось у величественного подъезда с колоннами, к ним вышли слуги и сопроводили их в дом.

Потолки в Райд Хаузе были высокие, с прекрасной лепниной, стены холла украшали старинные, очень дорогие картины. Орелия узнала среди них многие – здесь были и работы кисти несравненного, столь стремительно ворвавшегося в мир живописных салонов Фрагонара, хотя в частных собраниях, в частности в этом, могли быть искусные копии с его шедевров, и знаменитые портретные работы Гейнсборо… В картинах Орелию привлекало, как правило, чувство цвета и тонкое ощущение реальности, а не сюжет, хотя психологизм Рембрандта заставлял ее цепенеть, когда бы она ни увидела какое-либо из его непревзойденных по использованию светотени полотен… Но что удивительно, вся английская школа живописи восемнадцатого века изображала мир в неких таинственных темных красках и полутонах, смысл которых ей очень хотелось бы разгадать. Вот и сейчас ей сразу же захотелось остановиться в холле и подольше постоять у тех картин, о которых они беседовали с дядей Артуром… Ей живо вспомнились эти беседы, и сердце ее сжала щемящая грусть – никогда уже это не повторится. Жизнь ее не станет такой, как прежде.

Но они шли дальше по дому. Мебель Райд Хауза, переходившая в наследство от поколения к поколению, могла бы стать драгоценным достоянием музея. Здесь царила атмосфера такого торжественного спокойствия, что Кэролайн невольно умерила щебет, и в сопровождении слуги они молча вошли через мраморный холл в просторный салон, выходивший окнами в сад, прямо на большую поляну, в дальнем конце которой синели кусты гортензии и вдоль другого края которой бугрились клумбы с розовыми пятнами веселых петуний. В салоне тоже все было так красиво, что дух захватывало, но Орелия видела сейчас только старую даму, которая при их появлении покинула кресло, стоящее возле камина.

Лет даме было около восьмидесяти, но она все еще не утратила следы былой красоты. Черты ее когда-то называли классическими, а белоснежные волосы над изящной линией лба все еще были роскошно густыми. Казалось, ее окутывала аура прежнего победоносного очарования. Дама была одета во все белое, и этот цвет, как потом узнала Орелия, герцогиня предпочитала всем другим. Ее шею, ниспадая на грудь, обвивало несколькими рядами матово мерцавшее жемчужное ожерелье, на руках сверкали браслеты с бриллиантами, и два кольца с огромными рубинами отягощали своей, уже чрезмерной, тяжестью тонкие старческие пальцы. Рядом с герцогиней стоял маленький негритенок, обмахивая ее опахалом из страусиных перьев.

Кэролайн присела в низком поклоне, и герцогиня, словно припомнив что-то, удивленно сказала, выстроив фразу несколько старомодно:

– Мне стало известно, Кэролайн Стэнион, что я должна поздравить вас и моего внука по случаю предстоящего вам счастья.

– Благодарю вас, мэм, – отвечала ей Кэролайн, – я вам благодарна также за согласие оказать покровительство и гостеприимство моей кузине и мне. Мы счастливы остановиться в Райд Хаузе. Это для нас будет гораздо удобнее, чем снимать какое-нибудь не слишком комфортабельное жилье именно сейчас, когда заканчивается весна и наступает лето.

– А я предвкушаю возможность сопровождать вас повсюду, – продолжила герцогиня. – Мне так надоело жить в сельской местности и наслаждаться только петушиным пением и кудахтаньем кур! Ну, для разнообразия еще коровы и запах навоза…

– Не могу поверить этому, мэм, – рассмеялась Кэролайн, – ведь его сиятельство мне рассказывал, что вы часто бываете в Лондоне и всегда проводите здесь бальный сезон.

В глазах герцогини блеснула искорка:

– Значит, мой внук плетет для вас небылицы, а теперь представьте мне свою кузину.

– Это Орелия, мэм, – послушно ответила Кэролайн, – мы вместе воспитывались. Как можете видеть, мы составляем явный контраст, однако не только внешне, но своими характерами также.

Орелия почувствовала на себе цепкий взгляд герцогини, ясный и проницательный, несмотря на возраст. Казалось, герцогиня оценила все особенности ее внешности.

– А чего вы, дитя, ожидаете от своего пребывания в Лондоне? Замужества?

– Нет, мэм, совсем не этого, мне просто доставляет удовольствие сопровождать кузину Кэролайн.

– Ну, думаю, нам будет нетрудно найти и для вас подходящую партию. С вашей внешностью и, действительно, при таком интригующем контрасте, о котором говорит Кэролайн, не сомневаюсь, что скоро этот дом будут осаждать назойливые поклонники. – Внезапно ее взгляд посуровел: – Но предупреждаю, я буду очень строга. Ни один не подходящий для брачных уз молодой повеса не будет допущен в этот дом. Кэролайн, ваша кузина тоже должна сделать завидную партию.

– Но именно это я и твержу ей, мэм. Орелия должна выйти замуж, и, надеюсь, с вашей помощью мы сумеем найти ей привлекательного и вместе с тем подходящего мужа.

– Такого же подходящего, как мой внук? – чуть-чуть насмешливо осведомилась герцогиня.

– Сомневаюсь, что вообще может найтись такой же человек, как он, или в чем-то на него похожий, – ответила Кэролайн с напускным простодушием, – ведь его сиятельство совершенно в своем роде неподражаем, не правда ли?

– Я тоже всегда так думала… Он, по его собственному признанию, чрезвычайно увертлив, и я должна поздравить вас, Кэролайн: вы взяли крепость, для столь многих оказавшуюся неприступной.

– Мне очень повезло, наверное… Но к тому же я была, возможно, лучше других вооружена.

Орелия слушала этот обмен любезностями в каком-то немом замешательстве. Казалось, обе женщины – одна такая старая, другая еще столь молодая – умело фехтуют шпагами, и циничная умудренность в их взглядах, ирония, звучащая в голосах, были гораздо выразительнее их слов.

В эту минуту дверь распахнулась, вошел джентльмен, и Кэролайн, радостно вскрикнув, побежала ему навстречу, простирая руки, а перья страуса на ее капоре пришли в сильнейшее волнение – так быстро она устремилась к вошедшему.

– Ну, значит, вы добрались благополучно, – послышался глубокий, низкий голос, и сердце Орелии едва не остановилось – у нее не было сил вздохнуть.

«Этого не может быть, это невероятно! Какое фантастическое совпадение», – подумала она, в сущности, сразу узнав того, кто вошел сейчас в гостиную герцогини: это он, тот самый джентльмен, оградивший ее от приставаний двух молодых охотников, тот, кто вверг ее тогда в необычайное, волшебное оцепенение. Однако он, очевидно, ее не узнал – и Орелия перевела дыхание: теперь надо было взять себя в руки, ничем не выдавая своих чувств. Он вряд ли хоть раз вспомнил о ней после того, как уехал, а если это не так, то помнит лишь девушку в старом дорожном плаще, которую принял, наверное, за сельскую, ничем не примечательную жительницу, не стоящую внимания столь сиятельного джентльмена, как он сам. Да, он забыл ту, которую снисходительно тогда поцеловал, и вовсе ее не узнает теперь в модно одетой девице в щегольском парижском плаще и французском же капоре – в его собственном салоне. И почти сверхъестественным усилием воли Орелия заставила себя казаться спокойной, пока, под руку с Кэролайн, джентльмен, которого она и не чаяла увидеть снова, медленно шел ей навстречу. Нет, она-то, конечно, ничего не забыла, ни этого красивого лица с его таким запомнившимся ей цинично-саркастическим выражением, ни слегка насмешливой улыбки, ни лениво полуопущенных век, и никогда-никогда не забудет. А сейчас он уже так близко…

Подойдя к герцогине, он поднес ее руку к губам, прежде чем поцеловать ее в щеку.

– Простите, бабушка, я должен был приехать пораньше, чтобы представить вам Кэролайн, но меня задержали.

– Карты, лошади, женщина? – быстро перечислила герцогиня, и опять в ее глазах блеснула лукавая искорка.

– На такие вопросы обычно не отвечают, но вам я отвечу: лошадь. Вы разочарованы?

– Это зависит от того, кто всадник, – возразила герцогиня, и маркиз рассмеялся. А потом повернулся к Орелии. Она попыталась взглянуть на него, но не смогла, и темные ресницы лишь подчеркнули бледность ее лица, когда она присела в поклоне.

– Это моя кузина Орелия, – услышала она слова Кэролайн, – я тебе рассказывала о ней, Дариус, и то, что папа завещал ее мне как источник добра и долг совести.

– И этим он взвалил на тебя чрезвычайно тяжкую ответственность.

В голосе маркиза снова прозвучала уже знакомая Орелии ирония. Выпрямившись, она взглянула на него, но не уловила ничего необычного в его взгляде, а поклонился он ей довольно сухо и формально. Он ее не узнал – решила Орелия, – а может быть, уже просто забыл девушку, которую поцеловал. Эта мысль принесла ей и облегчение, и почему-то ее опечалила. Начался разговор о Лондоне и о планах маркиза для Кэролайн на этот вечер. Орелия молчала, но остро чувствовала присутствие хозяина дома. Но как же она могла мечтать, что снова когда-нибудь встретится с джентльменом, который стал первым человеком в жизни, коснувшимся ее губ своими губами! Она украдкой поглядывала на него и очень растерялась, когда он неожиданно к ней повернулся.

– Надеюсь, мисс Стэнион, время в Лондоне вы проведете не без удовольствия. Мы очень постараемся, чтобы это было именно так и чтобы этот визит вам запомнился, тем более что нас вовсе не затруднит сделать это для вас.

– Благодарю… милорд, – запинаясь, отвечала Орелия. Она сразу же почувствовала, что ее появление маркиз воспринимает как некую шутку, курьез, словно под оболочкой модной одежды, даже если он забыл об их первой встрече, он все равно видит только малопримечательную деревенскую жительницу.

Кэролайн, конечно, была права: дом был настолько велик, что любое, даже самое многочисленное, общество могло здесь сколько угодно развлекаться, не причиняя никаких неудобств хозяевам, и Орелия в последующие два дня в этом убедилась. Маркиза она видела только изредка. Он возил Кэролайн в парк кататься, и в первые два вечера после ее приезда в Лондон они с Кэролайн обедали у родственников, куда ни герцогиню, ни Орелию не пригласили. Большую часть времени она проводила очень приятно – в посещении магазинов. Раньше она и вообразить не могла, что мода так стремительно меняется, что фасоны могут быть столь фантастически прекрасны, а туалеты так изумительно сшиты и столь же изумительно дороги, но не унывала, оптимистически надеясь на возможность скопировать некоторые наряды Кэролайн. Увидев, однако, парадный туалет, который кузина собиралась вскоре обновить, Орелия поняла всю невозможность этого и приготовилась с благодарностью принять в дар платья, настоятельно предлагаемые ей кузиной, хотя и сама могла сшить себе несколько простых утренних платьев из муслина. По этой причине она однажды не отправилась вместе с герцогиней и Кэролайн в их рейд по магазинам, решив остаться дома и скроить себе платье, одно из самых простых по фасону. Принеся рулон ткани в гостиную на первом этаже, предоставленную им с Кэролайн как персональное святилище, где кузина отвечала на приглашения и писала благодарственные письма, Орелия уже совсем было приготовилась начать кройку, но вспомнила, что оставила рабочую шкатулку в салоне, где показывала герцогине вышивку, начатую еще до отъезда в Лондон. Орелии очень хотелось заменить старые накидки на кресла в Мордене, которые до того выцвели, что уже невозможно было разглядеть рисунок на них. Увидев вышивку, герцогиня восхищенно воскликнула, но как раз в эту минуту вошел слуга, объявляя о пришедших с визитом, и Орелия спрятала вышивку за диван, а потом забыла ее достать. Сейчас, спускаясь за ней в салон, она увидела в холле молодого человека. Его сапоги, брюки и даже пальто были сплошь забрызганы грязью, шляпа продавлена, а галстук, не первой свежести, совсем развязался, так что весь его вид был поразительно неуместен в роскошном и величественном Райд Хаузе. К тому же, как показалось Орелии, молодой человек, подозрительно покачиваясь, едва стоял на ногах. Дворецкий поспешил ему навстречу:

– Мистер Руперт, – воскликнул он, – что с вами?

– А где… мой дядя? – нечленораздельно, однако требовательно, заплетающимся языком пробормотал молодой человек.

– Сейчас его сиятельства нет дома!

– Но мне… необходимо его… видеть… немедленно…

Сказав это, молодой человек рухнул на пол как подкошенный, словно на краткий диалог с дворецким ушли все его силы, какие в нем еще оставались.

– Он болен! – И Орелия поспешила к упавшему.

Дворецкий опустился на колено возле него:

– Все в порядке, мисс, но, наверное, мистер Руперт сильно перебрал по части напитков. Если не ошибаюсь, он прямиком из Оксфорда.

– Из Оксфорда?

Два лакея подняли бесчувственное тело и потащили его к лестнице, а Орелия снова поднялась к себе. Из Мордена она привезла с собой набор сухих трав, которыми пользовала больных в деревне. Она сама выращивала эти лекарственные растения в старинном аптечном саду, заложенном еще в царствование Генриха VIII, и сама сушила их, зная, как они помогают при лечении лихорадки и недугов, связанных с отравлениями, особенно алкоголем, причем в любом возрасте – иным крепким мужчинам после длительных посиделок в пабе требовалась серьезная помощь, особенно если предметом споров и разговоров были такие острые проблемы, как необходимость строительства железных дорог, подобных той, которую недавно построили в Уэльсе – для пассажиров. С одной стороны, передвижение ускоряется, но дорога должна пролегать по урожайной земле, по пастбищам, через деревни, которые неизбежно пострадают, а многие их жители потеряют доходы… Очень горячие споры разгорались в пабах по этим вопросам!

Сейчас, невольно вспоминая все это, Орелия приготовила питье, смешав для этого отвар мяты перечной – две части, лавра благородного – две части, цветы горицвета весеннего и корня любистока – по одной части того и другого, добавила в напиток две полных ложки меда и понесла чашку в спальню, куда, как она успела заметить, и направлялись лакеи. Орелия знала, кто сей молодой человек: герцогиня уже рассказывала ей о своем правнуке, Руперте Харрингтоне, родители которого давно умерли, а маркиз стал его опекуном.

– Дариус обожал свою сестру, – поведала тогда герцогиня, – но племянник для него обуза и доставляет только одни неприятности.

Орелия сочувственно, однако без особого интереса выслушала рассказ, но теперь, глядя на бледное молодое лицо с темными кругами под глазами, она вдруг прониклась жалостью к юноше, хотя и понимала, чем вызвано его недомогание. Было что-то почти детское в том, как разметались на белой подушке его темные волосы, как он что-то неразборчиво, бессвязно бормотал.

– Вряд ли мистер Руперт станет это пить, мисс, – заметил дворецкий, увидев Орелию с чашкой в руке.

– Но надо заставить его выпить этот настой. Мистер Руперт протрезвеет и почувствует себя намного лучше.

– Очень хорошо, мисс.

Дворецкого ее слова, конечно, не убедили, но, приподняв молодого человека, он посадил его на постели.

– Ну, ну, мистер Руперт, – увещевающе проговорил он, – эта добрая молодая леди кое-что принесла, и вы пойдете на поправку.

– Я желаю… видеть… дядю!

– Я сразу же доложу его сиятельству, что вы здесь, как только он вернется, и вам самому будет способнее с ним разговаривать, если вы это проглотите!

– Вот… именно… проглочу… Мне есть хочется… Я чертовски голоден! – воскликнул Руперт Харрингтон.

– Но сначала выпейте лекарство, – попросила Орелия.

– Питье… питье тоже… подойдет…

Он взял чашку и осушил до дна, даже не попробовав сначала на вкус, и коротко рассмеялся:

– А я надеялся… на что-нибудь… покрепче… а это просто мутная бурда…

– Вы уже достаточно отведали напитков покрепче, – мягко укорила Орелия. – А теперь постарайтесь заснуть, и когда проснетесь и ваша лихорадка пройдет, то и поесть сможете.

Руперт снова откинулся на подушки, и она тронула рукой его лоб.

– Ладно, пусть… будет по-вашему, – хрипло ответил он, – я жутко… устал, сил… нет… спорить…

– Ну тогда и спите, – тихо повторила Орелия.

Когда через час она опять вошла в его комнату, Руперт Харрингтон уже проснулся после крепкого сна.

– Какого черта я валяюсь в постели? – спросил он, увидев Орелию.

– Вам… стало плохо по приезде сюда. Вы были в пути всю ночь?

– Да, и… пил по дороге.

– Так я и думала, и если вы будете благоразумны, то проведете в постели весь день.

Он был уже вполне трезв и говорил связно, однако выглядел очень больным: совсем осунулся и побледнел, глаза потускнели, запали в глазницы и придавали лицу страдальческое выражение. И взгляд у него был какой-то затравленный, словно он чего-то очень страшился или что-то вызывало его бурный протест. Всю эту безотрадную смесь чувств Орелия прочитала на его лице.

– Что же вы делаете с собой, глупый мальчик? – опять упрекнула она его. И тут у нее на секунду появилось чувство, словно перед ней в постели лежит один из тех деревенских подростков, которых она часто лечила, – совсем упустив из виду, что сей оксфордский не оперившийся птенчик считает, наверное, себя модным джентльменом, с кем надо говорить почтительно и уважительно. Однако Руперт в действительности ничего подобного не выказывал и не сердился. Совсем напротив, он потянулся к ее руке и судорожно пожал ее.

– Но мне надо повидаться с дядей, мне обязательно надо его убедить, что я не смогу больше продолжать…

– Продолжать что?

– Учебу в Оксфорде! Я больше этого не вынесу! Все ужасно, говорю вам. Они меня заставили вчера пойти с ними… Я не хотел и отказывался, но они сами пришли ко мне, повалили на пол и стали насильно вливать в глотку вино… Я знал, что все это будет ужасно, заранее знал…