Обитель подводных мореходов

      "О чём они?.. - подумал Егор. - Меж собой, надо полагать, отношения давно уже выяснили. Выходит, обо мне с Катей?.. Но это будет бесконечная тема, на всю жизнь..."
      Как только Тимофей Фёдорович, кажется, ни о чём так и не договорившись, отправился на прежнее место, Светлана Игоревна поманила Егора. Катя украдкой пожала ему локоть, как бы подбадривая.
      Непрядов подошел к тёще с двумя бокалами шампанского, не слишком торопясь, подчеркивая тем самым свою независимость и выдержку.
      - Что ж, Егор, пора бы нам познакомиться поближе, - сказала она, принимая бокал с видом оказываемого одолжения, горделиво.
      Они чокнулись. Непрядов сделал пару глотков и выжидающе глянул на Светлану Игоревну.
      - Да вы, как вижу, совсем не пьёте, - бросила она как бы между прочим. - Святым духом живёте?
      - Не совсем. Иногда в море приходится и спирта глотнуть, чтобы из самого дух не вышел, - и добавил, простецки улыбаясь: - Вообще-то, с детства обожаю кипячёную воду...
      - Пейте сырую, она полезнее. Это я вам как врач говорю. - Светлана Игоревна со значением шевельнула бровью. - Первый штрих к вашему портрету готов.
      - Я должен представить остальные?
      - Мне легче их самой домыслить. Впрочем, я знаю о вас гораздо больше, чем вы представляете.
      - Со слов Кати?
      - Не только. Тимофей Фёдорович счёл нужным кое-что высказать о вас. У него, как всегда, есть мнение...
      - И вы его разделяете?
      - А как бы вы думали?
      - Думаю, что - да.
      - Ошибаетесь. Я Кате верю больше, чем ему. А Катя верит вам. Считайте меня своей союзницей, другом, - она щёлкнула пальцами. - И давайте на брудершафт. Разве любимому зятю не нужна любящая тёща? - она негромко засмеялась, вскидывая руку с шампанским. Отпив глоток, Светлана Игоревна по-родственному, запросто чмокнула Егора в щёку и перешла на "ты".
      - Не сочти мой вопрос слишком банальным, но скажи, - что нравится в жизни тебе больше всего? Чем полна душа твоя?
      - Морем, - ответил Егор, не переставая чувствовать себя подопытным кроликом и потому постоянно напрягаясь.
      - Какое же тогда место отводишь ты своей жене?
      - Самое главное, море и Катя для меня едины.
      - Ты чётко отдаёшь себе отчёт в том, как будет складоваться ваша перелётная птичья жизнь?
      - Пока в общих чертах. Но я верю в нашу любовь - она и подскажет, как нам быть.
      - Не слишком-то определенно, хотя, хотя... Кем ты мыслишь в будущем нашу Катю, помимо того, что она артистка?
      - Адмиральшей, - вырвалось у Непрядова с невольной усмешкой. - Вы разве хотите рядом со мной видеть свою дочь в каком-то ином качестве?
      - Браво, Егор! - она расхохоталась, откидывая голову с высокой, причудливой причёской. - А ты всё же не так прост, как пытаешься казаться.
      - Тогда можно и мне вопрос?
      - Да, да, пожалуйста, - согласилась она, успокаиваясь и трогая руками волосы.
      - Почему вы расстались с Тимофеем Фёдоровичем? Чем он для вас плох?
      - Однако, Егор... - удивилась она.
      - Из-за этой самой птичьей жизни? - подсказал Непрядов.
      - Нет,- категорически отрезала Светлана Игоревна. - Скорее потому, что он дурак.
      У Егора даже слов не нашлось, что на это сказать.
      - Ну, не в полном же смысле, - смягчила она свой приговор. - Я просто не люблю камбалу за её двойную окраску и однобокий взгляд на мир вещей и явлений, - и она торопливо продолжала, как бы упреждая Егоров вопрос. Нет-нет, совсем не потому, что он циркач. Среди них немало людей интеллигентных, интересно мыслящих, ярких... Ты не находишь?
      - Нахожу. Но только совсем не в том разрезе... Тимофею Фёдоровичу ни в уме, ни в таланте никак не откажешь.
      - В таланте - может быть, я просто в его деле плохо разбираюсь. Во всём остальном каждый из нас пускай останется при своём мнении, - она отступчиво улыбнулась. - А знаешь ли, какие семьи бывают самыми счастливыми? - и покачала в разные стороны ладонью, будто заранее отклоняя все Егоровы ответы. - Да те самые, в которых муж и жена либо равно умны, либо равно глупы - как вы с Катей, - и уточнила: - По-моему, у вас обоих и ума и глупости поровну - вот потому-то вы можете быть надолго счастливы. Но потом, когда всё же возобладает рассудок, старайтесь выглядеть друг перед другом чуточку недотёпами. Тогда перед вами не возникнет неразрешимых проблем и противоречий семейной жизни, как у нас с Тимофеем Фёдоровичем. Беда в том, что я до сих пор что-то ещё для него значу, но не он - для меня...
      - И вы счастливы со своим новым мужем?
      - Да. Представь себе - счастлива, как только может быть счастливой женщина моих лет. Спросишь, за что люблю своего Виктора Фомича? Верно, за то самое, за что Катя любит тебя - второго такого нет и никогда не будет. Как видишь, даже на самый сложный вопрос можно найти простой и понятный, как сама истина, ответ. У нас хорошая, крепкая семья. Вот только общих детей нет. Но Виктор Фомич считает, что и Кати с нас довольно - он любит её, даже боготворит, как если б это была его родная дочь. Знай: мы теперь обоим вам рады и всегда будем ждать вас у себя в Ленинграде. Я хочу, чтобы и там, а не только в Укромовке, был бы у вас родной дом, - и под конец шепнула, приблизив губы к Егорову уху. - Внука хочу.
      - Вас понял, - согласился Егор, избегая ворожащего тёщиного взгляда.
      Непрядов вернулся на своё место рядом с Катей, испытывая в душе смешанное чувство обожания и настороженности к её матери. Подумал, что с такой сильной, волевой женщиной никакого компромисса быть не может: однажды с ней придётся либо смертельно разругаться, либо стать друзьями на всю жизнь.
      Егору не терпелось поскорее остаться с Катей наедине. Бушевавшие весельем гости начали порядком тяготить. Да и бесконечные дежурные поцелуи, чтобы всем стало "сладко", делались какими-то заученными, показными, точно свершались перед зрителями на театральных подмостках. Но редкая деревенская свадьба не принимает затяжной характер, как в позиционной войне, когда жених с невестой оказываются как бы загнанные в тесный окоп и потому стеснённые в своих действиях.
      Самой догадливой оказалась бабка Устинья. С выражением на сморщенном, сердитом лице крайней исключительности своих родственных обязанностей, она принялась в Егоровой комнате стелить диван и взбивать пуховые подушки.
      Егор и Катя постарались незаметно выбраться из-за стола, когда их на какое-то время оставили в покое. Они затворились в своей комнате до самого утра, и уж ничто на свете не могло помешать их долгожданному уединению. Гости долго ещё шумели и веселились, только Егору с Катей до них не было теперь никакого дела.
      21
      Настала их первая, самая таинственная и счастливая ночь. Уже сказаны самые заветные слова. Они проваливались в чарующую, сладкую бездну своего супружества. Это был чудесный сон наяву, который страшно было хоть чем-то ненароком спугнуть.
      Под утро шум в горнице понемногу стих. Старинный дедов дом окутала тишина. Лишь выла расходившаяся за окном пурга, да чуть позванивал в углу сиротливый сверчок. Егор лежал на спине, стараясь не шевельнуться, и слушал как чудесную музыку легкое Катино дыхание. Она спала, уткнувшись ему в плечо. Непрядов пребывал в каком-то расслабленном, умиротворенно-спокойном состоянии, когда достигнут предел желанного и уже ничто в жизни не может стать лучше того, что есть и что должно быть всегда...
      Егор шелохнулся. Катя вздохнула, просыпаясь. Почувствовав Егора, она улыбнулась и ещё теснее прижалась к нему. Егор же притворился, что спит. Стараясь не потревожить его, Катя лёгкой змейкой скользнула с дивана и на цыпочках, чтобы не скрипеть половицами, подошла к окну. В комнате было жарко. Добрая печь, белым боком своим протиснувшаяся сквозь стену, остывала не скоро. Катя приоткрыла форточку, впустив свежее морозное дыхание ночи. Она долго глядел сквозь подёрнутые инеем стёкла во двор, о чём-то думая. Хотелось подсказать ей: "Не простудись, родная, накинь хотя бы платок..." Только не было сил шевельнуть языком. Грациозный Катин силуэт проступал в лунном свете каким-то чарующим, призрачным видением. Она уже не стыдилась перед ним своей обнажённости, и это было ему приятно. "Как хороша она, как совершенна... - думал Непрядов, через прищур глаз любуясь своей юной женой. - Если природа способна творить чудеса, то уж, верно, лучше Кати никогда и ничего не выдумала. Да неужели сама не понимает, не чувствует, какое она чудо!.."
      Егор тихонько позвал ее. Вздрогнув, Катя обернулась и погрозила пальчиком: нехорошо притворяться и подглядывать... Она прыгнула к нему под одеяло и обняла. Они застыли в блаженном оцепенении, чувствуя друг друга едва не до кончиков волос. Так продолжалось несколько минут... или целую вечность.
      - О чем ты думаешь? - шёпотом спросил Егор, касаясь губами её волос.
      Катя долго не отвечала, словно не желая расставаться со своей тайной.
      - Мне приснился сон, - призналась, наконец, - будто мы вдвоём работаем под куполом, в огромном и пустом пространстве. Представляешь, кругом нет ни души, только мы вдвоём. И свершилось то самое, о чём на манеже всегда мечтаю, к чему стремлюсь - быть предельно раскованной и свободной, не чувствовать земного притяжения. Ведь иногда так хочется избавиться от лонжи... Кажется, отцепи только её и - взлетишь...
      - Не вздумай, котёнок, и на самом деле отцепить, - забеспокоился Егор. - Даже ангелы крылья ломают...
      - Я не сломаю, - успокоила она, - я заговорённая.
      И Егор почувствовал её удовлетворённую, тихую улыбку.
      - Но всё же, всё же, - предупредил он, тревожась за любимую.
      - До чёртиков не хочется, чтобы ты уезжал, - с грустью призналась она, меняя тему разговора.
      - Ты боишься, что мы долго не увидимся?
      - Боюсь, - призналась она. - Не за себя - за тебя боюсь... из-за твоего проклятого моря.
      - Оно доброе. Я вас обоих на всю жизнь люблю.
      - Как, уже соперница?! - деланно возмутилась Катя. - Не потерплю!
      Они оба засмеялись, теснее прижимаясь друг к другу. Это была их ночь, и она стоила того, чтобы потом целый год мучиться в разлуке, предвкушая повторение заветного свидания.
      На другой день гости начали разъезжаться. Первым заторопился в дорогу Вадим, а следом за ним отправились на станцию и Катины родители. У всех нашлись какие-то неотложные дела и заботы.
      О собственном отъезде Непрядов до поры старался не думать. На какое-то время Катя заполнила все его мысли. Целых три дня были они вместе: душа в душу, рука об руку, глаза в глаза... Встав на лыжи, подолгу кружили по заснеженным полям и перелескам. Катались вместе с Олёнкой на санках, лихо съезжая с пригорка к пруду. А по вечерам, как водится, чаёвничали в компании с Фролом Гавриловичем. Дед налюбоваться не мог ими обоими. Глаза его светились каким-то огромным внутренним удовлетворением, точно в своей долгой жизни он достиг предела желаемого. За столом он по-стариковски мудрствовал, поучая молодых, находя в этом истинное наслаждение. Катя внимала его отвлечённым проповедям серьёзно и даже чуть испуганно. Егор же посмеивался глазами: "Кажется, мог бы кое о чём поспорить, но так уж и быть, не сегодня..."
      - Ведь что такое святое таинство семейных уз? - резонёрски вопрошал дед, развалясь в кресле и поглаживая густую бороду. - Это, прежде всего, лебединая верность друг другу до самого последнего мгновенья, до предсмертного вздоха, венчающего неизбежный конец жизненной стези. Впрочем, у Непрядовых верность всегда была в крови, такими уж мы рождаемся и такими умираем. Семья, она ведь, как и родина, должна быть неразменной.
      "Всё верно, - размышлял Егор, слушая деда. - Между нами не может быть никакого обмана, потому что всё у нас впервые... И так будет всю жизнь".
      22
      Перемены в жизни Егора случались разные. Об одних он догадывался и в душе заранее был к ним готов, другие же обрушились как снег на голову, вовлекая в круговерть событий и не давая опомниться. Всё что угодно мог предположить, только не отстранение Жадова от командования лодкой и назначение на его место Виктора Теняева. Егор этому известию так обрадовался, что не мог скрыть своего восторга, представляясь новому командиру по случаю возвращения из отпуска.
      Виктор Ильич, казалось, ничуть не изменился, взойдя на командирский мостик. По отношению к подчинённым Теняев не сделался менее требовательным, строгим, как не стал и менее доброжелательным, простым и доступным. Это был всё тот же Виктор Ильич, которого в экипаже знали, побаивались и любили. С его назначением в экипаже как-то сама собой исчезла прежняя напряжённость, которая во многом исходила от прежнего командира. Впрочем, Жадова старались забыть, не поминая ни добром, ни худом. Лишь прошёл как-то слух, что его перевели на другой флот с понижением в должности: случившееся ЧП для него не прошло бесследно. Подплав тем и хорош, что его могучий организм самоизлечивается глубиной. Со временем неминуемо отторгается всякое инородное тело. Давлением нормальных человеческих отношений оно выталкивается на поверхность, и течение жизни плавучим мусором прибивает его к берегу.
      Пока Непрядов находился в отпуске, неотложных дел в его заведовании накопилось с избытком. Лодка только что вышла из ремонта, и предстояло в спешном порядке сдавать курсовые задачи, чтобы поднять вымпел к началу весенней навигации. Занятия и тренировки следовали почти непрерывно, а в промежутках надо было успеть многое другое, без чего в море тоже никак не обойтись. Егор дотошно проверял, как после основательной переборки ведут себя механизмы и приборы, выколачивал на складе запчасти, которых вечно не хватало по отсечной описи. Корректировкой штурманских карт приходилось заниматься уже в личное время, засиживаясь в канцелярии далеко за полночь и взбадривая себя крепко заваренным чаем. Здесь же в комнате падал на свою койку и засыпал мертвецким сном, довольный всем, что успевал за прожитый день сделать. Вновь у него служба шла как полагается: работу не искал и от работы не бегал. Дела же на корабле всегда найдутся, сколько ни делай их.
      Теняев дал почувствовать Непрядову, что во всём доверяет ему, как это было при Дубко. И Егору не терпелось уже как-то проявить себя то ли на берегу, то ли в море - лишь бы Виктор Ильич убедился, как ценят его командирское доверие. Егор не сомневался, что примерно так же о Теняеве думали во всём экипаже. Разве что мичман Скогуляк явно жалел о случившейся перемене. Ему не взбрело в голову ничего лучшего, как подать рапорт с просьбой перевести его якобы по состоянию здоровья на берег. Толик Стригалов на радостях посулил даже вещи его "бесплатно" снести, как только узнал, что Теняев без колебаний удовлетворил эту просьбу.
      В тот год весна не торопилась, застряв где-то на полпути от подогретого Сахарой Средиземного моря до окоченелой Балтики. На календаре значилась середина марта, а береговой припай всё ещё прочно схватывал ошвартованные у пирса корпуса лодок. В море туман, - как бельмо на глазу незрячего. Тяжелые тучи надёжно зашторили весеннюю синь. Лютый норд-ост временами гнал от скандинавских скал слепящие снежные заряды и плевал ими в лица моряков, работавших на погрузке. Отощавшее за зиму чрево теняевской подлодки жадно насыщалось боезапасом для торпедных аппаратов, топливом для дизелей и провиантом для камбуза. Со дня на день синоптики обещали перемену погоды и улучшение видимости.
      Пока на лодку не прибыл новый помощник, Непрядову поручили следить за ходом погрузки. На него свалилась прорва забот, о которых он прежде имел весьма относительное представление. Пришлось то и дело мотаться между лодкой и береговой базой, выколачивая у прижимистых интендантов необходимый запас свежих простыней, наволочек, хозяйственного мыла, ветоши. Всё это полагалось разместить по разным закуткам, несмотря на упорное сопротивление старших по отсекам, уверявших, что у них и без того все шпации забиты до предела.
      Егор даже с облегчением вздохнул, когда по трансляции дали команду "корабль к бою и походу приготовитъ". Решил, что всем его мучениям приходит конец и можно будет вновь заняться привычными штурманскими делами.
      Правда, все волнения с лихвой компенсировались известием, что пришёл приказ о досрочном присвоении Непрядову звания старшего лейтенанта. Об этом ему сообщил вернувшийся из штаба Теняев и первым от души, крепко пожал своему штурману руку. В море Егор выходил уже с ощущением на своих плечах приятной тяжести третьей звёздочки.
      Перед самым отходом, когда были уже выбраны дополнительные концы и лодка удерживалась у пирса на двух швартовых, на борт прибыл сам комбриг. В меховом кожаном пальто и огромных яловых сапогах Казаревич выглядел настоящим исполином. Он будто заполнил собой всё пространство и без того тесного ограждения рубки. Комбрига сопровождал флагштурман капитан второго ранга Струмкин, слывший в бригаде большим оригиналом и аккуратистом. Курчавая бородка и старательно подстриженные усы придавали его сухощавому бледному лицу аристократическую выразительность, однако служили постоянной мишенью для острот. Впрочем, Непрядову на этот раз было не до шуток. Он догадался, что "борода" прибыл по его душу. И не ошибся. Пока перед выходом комбриг наставлял командира лодки, Струмкин учинил Егору дотошный расспрос о готовности боевой части. Сделал несколько замечаний, но в целом остался доволен состоянием штурманских дел.
      Глянув на часы, комбриг решительно бросил Теняеву:
      - Отходим, командир.
      - Новый помощник ещё не прибыл, - напомнил Теняев. - Прикажете, Антон Григорьевич, подождать?
      - А никого не надо ждать, Виктор Ильич. Я так полагаю, своими силами обойдётесь. Считайте, что помощник выбыл из строя - это вам первая вводная. Действуйте.
      - Штурман, - тотчас сообразил Теняев, - исполнять обязанности помощника! - и пояснил, - наряду со своими штурманскими.
      - Есть, - удивлённо отозвался Егор.
      - Ничего, парень крепкий, - поддержал комбриг, как бы поручительствуя, - за двоих вполне выдюжит. Ну а не справится - кавторанга поможет.
      - Справлюсь, - отрезал Егор, не допуская никаких условностей.
      23
      Работая электромоторами на винт, лодка задним ходом отвалила от пирса. Тесня корпусом ледяную шугу, она осторожно развернулась посреди гавани в просторной полынье и нацелилась форштевнем на узкий проход в ледяном припае, всё ещё державшемся у берега. Впереди, расчищая дорогу, двинулся ледокольный буксир. Он басовито и настойчиво гукнул, как бы поторапливая медлительную лодку. Через несколько сот метров ледяное поле кончилось и пошла чистая вода.
      Задача перед экипажем стояла обычная: по предварительным данным найти в море отряд боевых кораблей "противника" и "уничтожить" практическими торпедами главную цель. Было известно, что конвой состоял из торпедолова, изображавшего эсминец охранения, и большой самоходной баржи, которой выпала честь представлять солидный многотоннажный транспорт, именуемый "главной целью". Необычность всего действа состояла лишь в двух дебютах: Теняев впервые самостоятельно выступал в качестве командира корабля, а Непрядов в роли его помощника.
      До точки погружения предстояло довольно долго идти в надводном положении. Поначалу погода баловала - синоптики всё же не подвели. По-весеннему задиристый ветерок лишь слегка шершавил воду, и лодка спокойно держалась на ровном киле.
      Пока берег просматривался, Егор почти непрерывно пеленговал выступавшие ориентиры и вёл прокладку со всей тщательностью, на которую только был способен. К месту погружения хотелось прийти с точностью снайперского выстрела в десятку.
      Присутствие на корабле большого начальства не слишком его стесняло. Во всяком случае, чувствовал он себя гораздо увереннее, не испытывая на себе, как прежде, подозрительных взглядов Жадова. Егор действовал не слишком торопливо, весело и напористо, вполне успевая за двоих. Обязанности помощника представляли полную свободу перемещения в пределах прочного корпуса. Отрываясь от штурманских забот, он обходил боевые посты и придирчиво поглядывал, как моряки несут вахту. Так ещё совсем недавно делал и сам Теняев, пока счастливая судьба не вознесла его на командирский мостик, наделив ответственностью более высокого ранга.
      В тесноте проходов и выгородок моряки встречали Непрядова уважительными взглядами, наверняка полагая: "хоть на один выход, да со своим "помогалой", а вот вернёмся в базу и ещё неизвестно, кого там пришлют на его место..." К пришельцам со стороны в экипаже всегда относились настороженно. Требовалось время, чтобы матросский рентген просветил бы новичка, поставив его характеру и привычкам свой безошибочный диагноз. А старлея Непрядова в команде знали таким, каков он есть: в своей работе не хуже других толк знает, зазря никогда не придирается и ни перед кем не выставляет себя больше, чем есть на самом деле, с ним хорошо служить, этот - свой.
      До точки погружения не прошли и половины пути, как погода начала портиться. Весенняя Балтика принялась выказывать свой капризный характер, угрожая штормом. Неоглядное поле мрачной ледяной воды задышало, задвигалось. Меж валами всё круче падала бездна. Запахло промозглой сыростью. Не могло быть и речи о том, чтобы погрузиться на глубину и идти к месту встречи с кораблями "противника". У "малютки" не так уж велика ёмкость аккумуляторных батарей, чтобы перед атакой позволить себе растрачивать запас подводного хода. Каждый лишний "вольтик" будет на счету, как только настанет время отрываться от преследования.
      Надвинув на уши кожаную ушанку и наглухо задраив молнией тёплый меховой альпак, Непрядов просунулся широкими плечами в шахту рубочного люка. Громыхая тяжёлыми сапогами по мокрым перекладинам отвесного трапа, выбрался наверх.
      На ходовом мостике было неуютно и зябко. Солёные брызги долетали до самого ограждения рубки, обдавая лица вахтенных промозглым холодом. Ещё недавно море за бортом чудилось раскрытой книгой со множеством интересных страниц, которые ветер неторопливо пошевеливал, пробегая по строчкам волн. Творилось великое извечное действо, смысл которого был ясен и чист, как горизонт. Теперь же море, подобно несчастнейшему человеку, лишилось рассудка. В его замутнённой дали ничего нельзя было разобрать. Ветер люто крепчал. Вражьей ратью наваливались непроглядные тучи, обрушивая на лодку шрапнель снежных зарядов. И воображаемая книга теряла уже всякий смысл. В неистовом грохоте волн страницы трепало и переворачивало с такой беспорядочной поспешностью, что невозможно уже было в этом просоленном фолианте добраться до сути происходящего.
      Даже время вырвалось из-под контроля. Прошла целая вечность, прежде чем закрякал ревун, давая команду на срочное погружение. Теняев, как положено, сошёл с мостика последним, наглухо задраив над головой массивную крышку рубочного люка. Еле успел довернуть маховиком кремальеру, как хлопнули клапана вентиляции и с облегчённым вздохом Балтика ворвалась в цистерны плавучести. Лодка провалилась на глубину, сразу же избавив людей от надоевшей качки.
      Весь вечер и всю ночь оставались в квадрате предполагаемой встречи с отрядом надводных кораблей, хотя всем было ясно, что едва ли такая встреча в семибальный шторм вообще могла состояться. Скорее всего, баржа с торпедоловом оставались где-нибудь под прикрытием берега - небольшие островки с удобными бухтами лепились на карте неподалёку от размеченного полигона. Не предвидя никаких важных событий, Теняев распорядился вахте заступить по-походному. Вторая смена тотчас завалилась на койки: в первом отсеке в обнимку с промасленными торпедами, в пятом рядом с ещё не успевшими остыть дизелями. Офицеры улеглись во втором отсеке на кожаных диванах, а крохотная командирская каюта была предоставлена в распоряжение комбрига. Можно было только удивляться, как огромный Казаревич умудрился там поместиться.
      Непрядов расположился по соседству с Толиком Стригаловым, голова к голове. В затемнённом отсеке было весьма прохладно, изо рта валил пар. И поэтому каждый норовил напялить на себя всё, что возможно по вещевому аттестату. Рослому Егору на коротковатом диване приходилось не очень-то удобно, длинные ноги упирались в переборку. Стоило лишь слегка попытаться их распрямить, как теменем он подпирал взъерошенную шевелюру Толика. Минёр сердито ворчал и грозился сбросить Непрядова в трюм, если тот не перестанет "бодаться". Егор невозмутимо советовал ему постричься наголо, чтобы таким образом сделаться ещё короче. Вскоре обоюдная подначка им надоела и оба утихли.
      Перед тем как погрузиться в сон, Непрядов какое-то время ещё размышлял. В целом он был доволен прожитым днём. Он делал работу, которая ему нравилась, чувствовал себя в силах даже на нечто большее, что могли бы ему поручить. Не на этой старой "малютке", которая отживает свой век, а на подводном корабле более современном и быстроходном, способном решать боевые задачи более крупного масштаба. Впрочем, он умел быть благодарным и за то, что имел. К тому же "малютка" была теперь частью его личной, непрядовской биографии, началом всех начал службы в подплаве. Егор старался воспринимать свою лодку с одухотворённой влюбленностью, по человечески сочувствуя ей, как много повидавшему на своем веку, больному и усталому ветерану. Вот и механик, будто заботливый доктор, всё чаще печётся о недужных внутренностях своей пожилой пациентки. Корабль - ведь он только с виду железный, на самом же деле он, как и человек, не вечен, так же изнашивается и устаёт за прожитые годы. Он может страдать внутренними болезнями механизмов и систем, атеросклерозом трубопроводов, астматической одышкой дизелей. Но засыпая, Егор утешался мыслью, что не вечно же ему служить на одном месте. Когда-нибудь соберёт свой чемодан - только его здесь и видели...
      Проснулся Егор оттого, что где-то над самым ухом зазвякали посудой. Он догадался, что уже утро и вестовой накрывал на стол. Ему не хотелось выбираться из-под тёплого суконного одеяла, под которым хорошо пригрелся. Но вспомнил, что от обязанностей помощника его пока ещё не освободили. Ради долга приходилось пожертвовать несколькими минутами блаженного сна. Не дожидаясь побудки, Непрядов вскочил, отбросив нагретое его телом одеяло. К своему стыду обнаружил, что комбриг, флагманский штурман и командир лодки давно уже на ногах. Судя по всему, даже успели напиться чаю. И Непрядов, рассердившись скорее на самого себя, бесцеремонно растолкал всё ещё спавшего торпедиста.
      - Ох, Егор Степанович, нельзя тебе над людьми большую власть давать, бубнил Стригалов, плескаясь над раковиной ледяной водой. - Ты предрасположен к деспотизму, как созревший огурец для засолки на закусь. Родному брату поблажки не дашь.
      - Братьев и сестёр не имею, - с ухмылочкой балагурил Егор, вытирая мокрое лицо полотенцем. - За границей не жил, к суду не привлекался...
      - А на губе сидел, - съехидничал Толик.
      - Зато у тебя всё это ещё впереди, - посулил Егор, - если хотя бы один твой торпедёр будет после подъёма валяться в койке.
      Решив, что позавтракать ещё успеет, Непрядов отправился по отсекам проверять лодку.
      Ревун хрипло пробасил, когда Егор успел отдраить крышку лаза в соседний отсек. Сообразив, что конвой обнаружен, в центральном он очутился как раз вовремя, чтобы оценить мгновенную реакцию экипажа на сигнал тревоги. Стальное нутро лодки дрогнуло, будто по нему пропустили заряд высокого напряжения. На какие-то секунды возникла привычная суматошная толкотня, когда ещё полусонные люди, задевая друг друга в тесноте проходов, ошалело устремились к боевым постам, а потом всё разом стихло.
      Лишь нервное гудение сельсинов в автомате торпедной стрельбы, да ритмичные щелчки лага, чечёткой выбивавшие на циферблате показания глубины. Могучий комбриг уже сидел на своём излюбленном месте, в самом углу отсека, скалой возвышаясь на рундуке. В зубах привычно держал спичку. Он не расставался с ней, как только лодка погружалась - была у него такая слабость.
      Непрядов принимал доклады о боевой готовности отсеков, сидя на высокой разножке и прильнув ухом к надраенному до блеска раструбу переговорного устройства. Взглядом на всякий случай косил в сторону переборки, где висел отсечный хронометр. Как никогда хотелось, чтобы норматив готовности корабля был бы перекрыт хоть на секунду.
      - Есть третий... есть пятый, - нетерпеливо и жёстко бросал Егор в переговорку. - Шестой! Вы что там, заснули?
      Получив последнюю информацию, соскочил с разножки и доложил Теняеву о полной готовности корабля. Тот лишь кивнул в ответ, не отрываясь взглядом от планшета, на котором были уже нанесены исходные данные для атаки. Егор заметил, что Виктор Ильич на зависть держался уверенно и спокойно, словно эта самостоятельная атака была для него далеко не первой. В его непринуждённой, раскованной манере движений угадывался какой-то весёлый артистизм. На лице ни единый мускул не дрогнет. Зато в глазах блеск охотничьей страсти, когда курок взведён и палец чувствует упругую податливость спускового крючка. Подумалось, что Жадов нашёл бы сейчас повод для порядка попсиховать. А Теняев спокойно утвердил себя на командирском месте, и вся команда будто обрела вместе с ним второе дыхание.
      Непрядов действовал за помощника и за штурмана, стараясь всюду успеть и ничего не упустить из виду. Прокладывал на планшете пеленга, которыми акустик щедро снабжал, управлялся с номограммами стрельбы, корректируя исходные данные для атаки.
      Всей мощью своих электромоторов лодка рвалась наперерез конвою. Стальной корпус её с еле уловимой нервной дрожью пронзал толщу воды, распугивая стайки жировавшей салаки. Хуторнов, этот ушастый вундеркинд, умудрялся каким-то сверхчутьём и её распознавать в шуме и потрескиваниях, доносившихся из динамиков. Вроде бы, всё получалось как всегда, и только не давала покоя навязчивая мысль, что комбриг или флагштурман в любую минуту могут вмешаться, когда он, Егор Непрядов, всё-таки не сдюжит за двоих, где-то оступится и вся атака пойдет насмарку.
      Но вскоре Егор успокоился. Казаревич вместе со Струмкиным старались держаться незаметно. Они о чём-то негромко переговаривались, бок о бок восседая на рундуке с ветошью в углу отсека и всем своим видом давали понять, что никаких причин для беспокойства нет, атака развивалась нормально.