Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Отец и сын: Николай I - Александр II

ModernLib.Net / История / Балязин Вольдемар / Отец и сын: Николай I - Александр II - Чтение (стр. 3)
Автор: Балязин Вольдемар
Жанр: История

 

 


Знал об этом и Николай, в начале своего царствования сочувствовавший идее осторожного и медленного освобождения крестьян. Было решено начать это дело с упорядочения положения государственных крестьян, живших на казенных землях, плативших ренту и подчинявшихся не помещикам, а государственным чиновникам. Государственные крестьяне к 1837 году составляли около 40 % всего земледельческого населения России, и было их более 8 млн (без учета детей и женщин).
      В 1837 году было создано Министерство государственных имуществ во главе с П. Д. Киселевым, которое должно было улучшить состояние государственных крестьян, упорядочить сбор налогов, создать сеть школ и больниц, распространить агротехнические знания и на этой основе при опоре на сельскую общину поднять продуктивность сельского хозяйства. Но основанная на глобальном воровстве государственная система России свела на «нет» благие порывы П. Д. Киселева и его коллег. Государственные крестьяне ответили целой серией так называемых «холерных и картофельных» бунтов. В частности, «картофельные» бунты представляли собой основательно забытую страницу российский истории и оказались для правительства изрядной неожиданностью. В России картофель не был диковинкой – его начали культивировать еще при Екатерине II, которая в 1765 году рекомендовала «сажать земляные яблоки, кои в Англии называются „потетес“, а в иных местах – земляными грушами, тартуфелями и картуфелями». Однако Екатерина лишь рекомендовала сажать картофель, а Николай – предписал, что и вызвало серию «картофельных» бунтов в Поволжье, Приуралье и на Севере, в которых участвовало 500 000 крестьян (больше, чем в восстаниях С. Разина и Е. Пугачева). Бунты продолжались 10 лет (с 1834 по 1844 год) и были жестоко подавлены войсками, причем число убитых и сосланных в Сибирь исчислялось тысячами. И все же Николай победил – картошка стала «вторым хлебом» России.
      Что же касается улучшения жизни крестьян, то здесь ни Николай, ни министр Киселев ничего добиться не смогли, ибо в истории России правительство всегда преуспевало в насилии и погромах, неизменно терпя неудачи в любых попытках что-либо улучшить. И будь Киселев даже семи пядей во лбу, он ничего не смог бы сделать, ибо объективный ход событий был не на его стороне. О том, как эта реформа воспринималась многими россиянами, высказался все тот же А. С. Меншиков. Когда Николай спросил Александра Сергеевича, кого бы следовало послать на Кавказ, чтобы разорить последние непокорные аулы сторонников Шамиля, князь ответил: «Конечно, Павла Дмитриевича, – он миллионы государственных крестьян разорил. Чего ему стоит разорить несколько аулов?»
      Но все же П. Д. Киселев до конца жизни был откровенным и последовательным врагом крепостного права. Сразу же после смерти Николая, он в 1856 году был назначен послом в Париж и оставался на этом посту до 1862 года. И несмотря на то, что время активной подготовки крестьянской реформы 1861 года застало его во Франции, он активно содействовал ее успеху, консультируя наиболее радикальных сторонников реформы. В Россию он так и не вернулся: умер в 1872 году в Париже.

Егор Францевич Канкрин

      В царствование Николая только одна из реформ была доведена до конца и увенчалась успехом. Эта реформа связана с почти единственным хорошо образованным и честным министром – Егором Францевичем Канкриным (1774–1845), литератором и экономистом, окончившим 2 университета и получившим политико-юридическое и инженерно-техническое образование. Даже необычность фамилии – Канкрин – была следствием его учености, ибо его предки носили фамилию Кребс, что по-немецки означает «рак». Егор Францевич латинизировал это слово, став Канкриным, так как по-латыни рак – «канкринус». Отличался он от прочих министров и своей аскетической простотой в быту, любовью к чтению и учено-литературному обществу.
      Канкрин приехал в Россию в возрасте 22 лет и только в 1811 году, когда ему было 46 лет, сделал первый удачный шаг, попав на глаза М. Б. Барклаю-де-Толли и генералу Пфулю. В 1812 году он стал генералом-интендантом 1-й армии, а в 1813-м – и всех российских войск. Он блестяще провел расчеты с союзниками, выплатив им за военные поставки всего 60 млн рублей вместо требуемых ими 300 миллионов. При этом Канкрин убедительно доказал несостоятельность притязаний союзников.
      В 1818 году он представил Александру I «Записку» об освобождении крестьян, за что на 3 года практически был отстранен от службы. Но в 1821 году Александр, нуждаясь в Канкрине, ввел его в Государственный совет, а еще через 2 года назначил министром финансов. Канкрин повел дело безукоризненно честно, наводя строжайшую экономию и решительно борясь с мошенниками и казнокрадами, чем нажил себе множество врагов. Его спасало то, что император абсолютно доверял ему и оказывал неизменную поддержку. Однако напор недоброжелателей был так силен, что в борьбе с ними Егор Францевич в 1842 году перенес инсульт, а еще через 3 года – второй. Но к этому времени Канкрин успел довести до конца главное дело своей жизни – введение в России денежной системы на основе серебряного рубля. Когда Канкрин стал министром финансов, ему досталось хозяйство, расшатанное непрерывными войнами и отсталой экономической системой. Последствия Отечественной войны 1812 года еще долго сказывались на состоянии России. Так, в 1814 году курс совершенно обесценившихся ассигнаций равнялся 20 коп. серебром за рубль ассигнациями. Поэтому Канкрин в 1839–1843 годах провел денежную реформу, в основу которой был положен серебряный рубль, адекватный 3 руб. 50 коп. ассигнациями. С 1843 года ассигнации стали постепенно изыматься из обращения, заменяясь на кредитные билеты. Это оздоровило русские финансы, а авторитет рубля укрепился и на международной арене.
      Девизом Канкрина было: «Не ломать, а улучшать». Исповедуя этот принцип, он не отступал от пяти правил: 1) бережливость и экономия; 2) осторожность в пользовании государственным кредитом: 3) крайняя осторожность в установлении новых налогов; 4) поднятие отечественной промышленности; 5) упрочение денежной си-стемы. Неизменно следуя этой программе, Канкрин в очень сложных обстоятельствах николаевского царствования развил и укрепил русскую финансовую систему, сделав российский рубль одной из престижных денежных единиц Европы.
      Современники отмечали, что Канкрин был единственным из российских министров, чья деятельность имела научную основу. Однако высшим принципом для него самого было сочетание теории и практики, знание науки и понимание жизни. Проведение реформы было делом крайне трудным, и Канкрин, борясь с многочисленными ее противниками, сильно заболел. Ему пришлось уйти в отставку, а вскоре, 9 сентября 1845 года, он умер.

Федор Павлович Вронченко

      Полной противоположностью Канкрину был его преемник на посту министра финансов – Федор Павлович Вронченко (1780–1854), сын провинциального священника, попавший по окончании Московского университета в армию, где состоял «для отправления письменных дел и употребляем для редакции военных реляций». Потом, благодаря протекции Новосильцева, устроился в Министерство финансов, где, проявив усердие и мелочный педантизм, со временем стал товарищем министра (так назывался до 1917 года заместитель – В. Б.). 1 мая 1844 года из-за болезни Канкрина стал управляющим министерством, а после его отставки – и министром. Вронченко был человеком ограниченным, понимал только текущие задачи и обеспечивал в первую очередь запросы двора, армии и тех министерств, главы которых чаще других бывали на докладах у императора. Сам он боялся Николая до полуобморока, иногда при докладах теряя голос. Дефицит бюджета за годы его правления министерством (с 1845-го по 1852) составил 260 млн рублей, а государственный долг вырос на 100 млн. У банкиров Англии, Франции и Голландии к 1845 году было получено 268 млн рублей долгосрочных займов, которые уносили до 25 % годового бюджета только на погашение кредитных процентов. А из-за агрессивной внешней политики России к 1848 году финансово-экономическое положение страны резко ухудшилось. Подушная подать – главный источник государственных доходов – полностью была собрана лишь в пятой части губерний, в остальных поступления в казну не превышали 40 %. Самым устойчивым и надежным подспорьем оставались только винные откупы, дававшие 1/4 всех государственных сборов. В 1852 году на армию уходило 36 % всех государственных средств (более 100 млн рублей) на содержание двора – 8 % (22 млн), а на просвещение – 1 %.
      Таково было объективное состояние финансов в годы руководства Министерством финансов Ф. П. Вронченко. Немалую роль сыграло здесь то обстоятельство, что Федор Павлович был неспособным человеком, лишенным государственного кругозора. Несмотря на это, благодаря раболепству и совершеннейшей покорности, он был в 1849 году удостоен графского титула. Царь иногда даже обедал с Вронченко в самом тесном кругу, состоявшем из трех-четырех человек, и всегда сохранял к нему сердечное расположение.

Сергей Семенович Уваров

      Важным чиновником был в правительстве и министр народного просвещения. После непродолжительного управления этим министерством адмиралом А. С. Шишковым и князем А. С. Ливеном (сыном знаменитой Шарлотты Карловны Ливен) на этом посту в 1853 году оказался Авраам Сергеевич Норов, весьма недалекий, плохо образованный генерал, потерявший в одной из войн ногу. В товарищи себе он попросил столь же недалекого и тоже плохо образованного князя П. А. Ширинского-Шихматова. Остряк А. С. Меншиков так оценил создавшуюся ситуацию: «У нас и всегда-то народное просвещение тащилось, как кляча, но все же эта кляча была на четырех ногах, а теперь стала трехногой да еще с дурным норовом».
      Отзываясь столь уничижительно о традиционном неблагополучии в российском народном просвещении, Меншиков имел в виду и других высших чиновников этого ведомства, в том числе и некоторых предшественников Норова. Одним из них был знаменитый Сергей Семенович Уваров (1786–1855), ставший в 1833 году министром, а до того бывший товарищем министра. Пребывая в 1832 году в этом качестве, он в конце зимы производил ревизию Московского университета и, окончив ее, написал докладную записку на имя августейшего цензора и просветителя России императора Николая. В ней он писал: чтобы оградить студентов и учащихся от влияния бунтарских и революционных идей, нужно, «постепенно завладевши умами юношества, привести оное почти нечувствительно к той точке, где слияться должны к разрешению одной из труднейших задач времени, – образование, правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и теплой верой в истинно русские охранительные начала Православия, Самодержавия и Народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего Отечества». Эта идея очень понравилась императору, и он сделал ее своеобразным лозунгом официальной идеологии.
      Став вскоре министром народного просвещения, С. С. Уваров, извещая попечителей учебных округов о своем вступлении в должность, подчеркивал: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование совершилось в объединенном духе Православия, Самодержавия и Народности». В 1872 году историк и литературовед А. Н. Пыпин назвал триаду Уварова «Теорией официальной народности», и с тех пор эта формулировка прочно закрепилась в исторической и общественно-политической литературе. В. Г. Белинский окрестил Уварова «министром погашения и помрачения просвещения в России», а критик А. В. Никитенко приводил в своем дневнике такие слова Уварова: «Мое дело не только блюсти за просвещением, но и блюсти за духом поколения. Если мне удастся отодвинуть Россию на пятнадцать лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно. Вот моя теория; я надеюсь, что это исполню. Я имею на то добрую волю и политические средства». Подобрав себе столь же достойных помощников, Уваров на протяжении 16 лет насаждал «истинно русские охранительные начала», более всего заботясь о том, чтобы каждый его шаг по ниве народного просвещения напоминал бы обожаемому монарху согласный, мерный, железный шаг его батальонов.
      После того, как появилась первая (и тогда единственная!) публикация на смерть Пушкина, принадлежавшая перу А. А. Краевского – публикация сделавшая его знаменитым и начинавшаяся словами: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!» – он тут же был вызван к председателю Цензурного комитета князю М. А. Дундукову-Корсакову, который заявил:.
      – Я должен вам передать, что министр (С. С. Ува-ров – В. Б.) крайне, крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновнего, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражение – «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался в середине своего великого поприща!» Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж? Писать стишки, как выразился Сергей Семенович, еще не значит проходить великое поприще!»
      И это говорил человек, который вместе с Пушкиным, Жуковским, Крыловым и Вяземским в молодости входил в одно с ними литературное общество «Арзамас», не только «балуясь» стишками, но выступая за право на литературные новации, высмеивая архаику и консерватизм. Теперь же бывший поэт Уваров, ставший государевым министром и отлично зная нрав и вкусы своего сюзерена, делал и изрекал то, что было угодно государю.

НОВАЯ ПОПЫТКА РЕШИТЬ ВЕЧНЫЙ «ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС»

Русско-иранская война 1826–1828 годов

      Как только в России возникло краткое междуцарствие, персы сочли его за признак ослабления своего грозного противника и начали совершать набеги на приграничные области Закавказья. В Тегеран для выяснения обстоятельств и ведения переговоров отправилась делегация во главе с А. С. Меншиковым. Едва делегация появилась в Иране, всех ее членов арестовали, а потом иранские войска вторглись в Закавказье. Авангард их подошел к Тбилиси и разорил пригороды, но вынужден был отойти. Однако, вопреки традиции, старый и опытный генерал А. П. Ермолов («сардар Ермулла», как звали его горцы) на сей раз действовал не столь энергично, как прежде. Но все же 13 сентября 1826 года армия Аббас-Мирзы была разбита под Елизаветполем и отброшена за Аракс. Сражение выиграл И. Ф. Паскевич, в дивизии которого будущий император Николай I начал уже не «потешную», а настоящую военную службу.
      За эту победу любимец Николая был награжден шпагой, украшенной алмазами с надписью: «За поражение персиян под Елисаветполем». Это была первая победа, одержанная в новое царствование, потому она была особенно приятна Николаю. 12 марта 1827 года И. Ф. Паскевич официально занял место А. П. Ермолова, обвиненного петербургскими стратегами в медлительности и нерешительности.
      Сразу после победы русских под Елисаветполем, 25 сентября 1826 года – Оттоманская Порта, традиционно враждебная России, подписала в Аккермане проект конвенции, предъявленный Россией. Эта конвенция подтверждала положения Бухарестского трактата 1812 года и признавала переход к России Сухума и других приморских городов, а также предложенную российским уполномоченным графом М. С. Воронцовым границу по Дунаю. Русские суда получили право беспрепятственного прохода через Босфор и Дарданеллы. Это позволило Паскевичу действовать еще более энергично, и весной 1827 года русские войска двинулись в Армению и Нахичевань. 3 октября был освобожден Ереван, а еще через 10 дней пал Тавриз.
      Иранское правительство запросило мира, и Николай согласился, но переговоры оказались очень долгими и сложными. Именно в этих переговорах в полной мере проявился блестящий дипломатический талант А. С. Грибоедова, прикомандированного еще весной 1822 года в штат главноуправляющего Грузией «по дипломатической части».
      В начале 1828 года Паскевич начал подготовку к походу на столицу Персии – Тегеран. Напуганный этим, шах 10 февраля подписал в селе Туркманчай мир. По этому мирному договору к Российской империи присоединялись Ереванская, Нахичеванская и Ленкоранская области. В связи с этим Паскевич получил графский титул и стал именоваться «графом Паскевичем-Эриванским», кроме того, ему выдали в награду 1 млн рублей.

Убийство Грибоедова

      1829-й год начался резким обострением русско-иранских отношений. 30 января толпа религиозных фанатиков, подогреваемая ортодоксальными улемами и муллами, ворвалась на территорию российской миссии в Тегеране и зверски умертвила всех находящихся там. Был убит и посол Александр Сергеевич Грибоедов. В живых остался лишь секретарь посольства Мальцев. Персидское правительство, напуганное возможным возобновлением войны, тут же заверило Паскевича, что виновные будут строго наказаны. Вслед за этим оно отправило в Петербург старшего сына наследника престола – принца Хозрев-Мирзу. Напряжение было снято, Николай I удовлетворился извинениями персов и их заверениями в непричастности правительства к случившемуся в Тегеране, и на первый план выдвинулись задачи предстоящей кампании против Турции.

Русско-турецкая война 1828–1829 годов

      И в России, и в Европе, да и в Турции тоже, хорошо понимали, что кампания 1828 года оказалась для России почти безрезультатной. Сам Николай в одном из писем брату Константину назвал ее «эта одиозная война», но был преисполнен решимости на следующий год добиться победы. Так как фельдмаршалы П. X. Витгенштейн и Ф. В. Остен-Сакен были уже стары и дряхлы, Николай склонялся к тому, чтобы самому командовать армиями, взяв под свое начало генерал-губернатора Новороссии графа и генерала от инфантерии А. Ф. Ланжерона. Тому тоже было уже 65 лет, но здоровье его было крепче, чем у обоих фельдмаршалов. Однако вскоре произошла решительная перемена во взглядах Николая на характер и план предстоящей кампании. Виной тому была смелая и беспристрастная, но критически острая и справедливая записка, составленная генералом И. В. Васильчиковым, в которой тот предлагал не ограничиваться блокадой придунайских крепостей, а перейти через Балканы. Мнение Васильчикова было поддержано Николаем и одобрено в заседании специального комитета. В результате этого Витгенштейн был заменен И. И. Дибичем, а начальником его штаба стал генерал К. Ф. Толь. 6 февраля 1829 года был подписан этот рескрипт, а уже 15 февраля Дибич и Толь были в ставке Витгенштейна в Яссах.
      Кампания 1829 года началась осадой крепости Силистрия, к которой войска приступили 5 мая. Когда же Дибич заикнулся было и об осаде Шумлы, то Николай ответил: «Повторять прошлогодние глупости я не могу дозволить». Пока шла осада Силистрии, Паскевич в Закавказье одержал победу при Милидюзе, взяв в плен Эрзерумского сераскира, а 27 июля овладел и Эрзерумом.
      Еще не закончилась война с Персией, как вспыхнула новая война – с Турцией, в которой Николаю пришлось принять личное участие. 9 июня 1827 года, в полночь, он неожиданно для всех прибыл в Кронштадт, на флагманский корабль командующего эскадрой адмирала Д. Н. Сенявина «Азов». Его сопровождал начальник Главного морского штаба князь А. С. Меншиков. К 5 часам утра весь флот был под парусами. За Красной Горкой император произвел флоту маневр, затем был отслужен молебен, потом он простился с командующим и, пересев на свою яхту, вернулся в Петербург. А флот пошел в Портсмут, где 24 июня был подписан Лондонский договор о совместной борьбе России, Англии и Франции с Турцией. Поводом для заключения договора послужило намерение турок истребить христианское греческое население Мореи для устрашения всех христианских народов Османской империи. Договор был подписан в канун дня рождения Николая, и он увидел в этом некий провидческий смысл.
      8 октября 1827 года союзный флот, находившийся у берегов полуострова Пелопоннес и состоявший из 27 кораблей при 1676 орудиях, полностью уничтожил турецкий флот из 65 кораблей при 2200 орудиях. Султан Махмуд II настолько разъярился, узнав о гибели своего флота, что хотел казнить всех союзных послов, но был вовремя остановлен своим визирем. Ситуация на первых порах вроде бы разрешилась свободным отъездом всех трех послов из Константинополя, но уже 8 декабря султан обнародовал воззвание, в котором объявлял из всех союзных стран лишь Россию непримиримым и явным врагом Турции и призывал всех мусульман к священной войне с неверными – русскими. Российские подданные были изгнаны из Турции, проливы перекрыты для русских судов, и турецкие дипломаты отправились в Персию, призывая шаха снова вступить в войну с Россией.
      В Петербурге 14 апреля 1828 года были обнародованы Манифест о войне с Турцией, приказ войскам и указ о новом рекрутском наборе. Для военных действий против Турции была двинута 2-я армия фельдмаршала Витгенштейна, сосредоточенная на юге России. В задачу армии входило занятие Дунайских княжеств и взятие крепостей на южном берегу Дуная. Под началом Витгенштейна было 3 пехотных и один кавалерийский корпус общей численностью 114 000 человек при 384 орудиях. За 2 недели до обнародования Манифеста, 1 апреля, из Петербурга начал по частям выступать гвардейский корпус, во главе которого встал великий князь Михаил Павлович.
      25 апреля из Петербурга к армии выехал Николай, оставив секретное распоряжение (в случае его смерти считать наследником престола Михаила) и передав власть в столице и в стране на время его отсутствия Временной верховной комиссии, состоявшей из В. П. Кочубея, П. А. Толстого и А. Н. Голицына.
      Следом за императором в Одессу выехала Александра Федоровна со старшей дочерью – 9-летней Марией. Николай должен был остановиться в Измаиле, где решено было развернуть Главную квартиру. Императора сопровождали вице-канцлер Нессельроде, герои войны 1812 года генералы Жомини и Евгений Вюртембергский, члены свиты и некоторые дипломаты. В коляске императора ехал А. X. Бенкендорф, с этих пор и на долгие годы ставший его неизменным спутником в многочисленных поездках по России и за границу.
      Нетерпение увидеть войну подстегивало царя необычайно. Николай ехал днем и ночью и 7 мая настиг войска у Браилова, который был уже блокирован 2-й армией. С его приездом начались энергичные работы по подготовке к штурму крепости. Через неделю царь уехал в Одессу, но, пробыв там с императрицей всего 2 дня, поспешил в Измаил – в Главную квартиру.

Боевое крещение императора

      После смотра войск и непременного парада царь поехал к селению Сатуново, где предстояла переправа через Дунай. Сюда же прибыл и Витгенштейн, получивший царским приказом подтверждение, что именно ему принадлежит власть Главнокомандующего, присвоенная «Учреждением о Большой действующей армии». Однако вскоре должен был прибыть великий князь Михаил Павлович.
      Турки, сразу же заметившие скопление русских войск у Сатунова, немедленно стали стягивать войска к местам предполагаемой их высадки. Николай сам руководил подготовкой к переправе и провел ее так удачно, что потери во время всей операции по форсированию широкой и многоводной реки оказались минимальными. Следует заметить, что решающую роль в успешном осуществлении удачной переправы через Дунай сыграли казаки-запорожцы, некогда бежавшие в Турцию, но накануне переправы пришедшие в русский лагерь. За это Николай присвоил атаману Осипу Михайловичу Гладкому (кошевому атаману Задунайской Сечи) чин полковника, наградил орденом Св. Георгия 4-й степени, а впоследствии назначил атаманом Азовского казачьего войска. Турки были сбиты с позиций и бежали в крепости Базарджик и Исакчу. Генерал-адъютанту П. Д. Киселеву, чьи войска первыми переправились на тот берег, Николай тут же присвоил звание генерал-лейтенанта.
      Не дожидаясь, пока наведут через Дунай понтонный мост, Николай 28 мая сел в лодку и с 12-ю казаками-запорожцами, которые были его добровольными гребцами, переправился на южный берег. Осмотрев русские позиции, он тут же вернулся обратно.

Первые успехи русской армии

      Крепость Исакча капитулировала 30 мая, и русские войска двинулись в наступление по Добрудже к легендарному Траянову валу. 2 июня у стен Бабадага императора Николая ожидала казацкая делегация «некрасовцев», предки которых бежали с Дона после булавинского восстания более 100 лет назад. Однако в отличие от запорожцев они только изъявили свою покорность царю, но вернуться в Россию отказались.
      Меж тем турецкие крепости сдавались одна за другой. Только в июне пали Мачин, Браилов, Гирсов, Тульча и Кюстенджи. Николай приказал отпускать сдавшихся турок на свободу, что принесло русской армии ощутимый вред: не все отпущенные на свободу уходили домой, очень многие прошли к крепости Силистрия и существенно усилили ее гарнизон.
      На другом театре военных действий – Черноморском побережье Кавказа – тоже был одержан успех: 12 июня князь А. С. Меншиков взял Анапу, после чего его войска соединились с армией Витгенштейна. На этом успехи русской армии временно прекратились, ибо Николай, окрыленный удачами в начале кампании, решил, что сможет одновременно действовать против трех мощных крепостей – Силистрии, Шумлы и Варны.

На войне как на войне

      8 июля 30-тысячная русская армия подошла к Шумле и начала ее осаду, не зная, что в очень сильной крепости засел 40-тысячный неприятельский гарнизон. Николай, находившийся в осадном корпусе под Шумлой, сам наметил укрепления, диспозицию осадных работ, и сам сделал первый удар киркой при закладке первого осадного редута. Однако дальше военное счастье изменило русским, и Николай, увидев, что осада ни к чему не приведет, 21 июля оставил лагерь под Шумлой и отправился под Варну, также осажденную русскими. По дороге на конвой Николая попытались напасть турки, но конвой был силен – полк конных егерей и конная батарея (всего 1300 человек) – и неприятель отступил, очистив дорогу.
      Первую ночь Николай провел в солдатской палатке, слыша близкие оружейные выстрелы. На другой день было тезоименитство матери императора, и он невольно вспомнил пышные празднества в Петергофе. Контраст между той жизнью и этой – в степи, среди солдат, за скудной трапезой – поверг в уныние императора и его небольшую свиту, и, как писал потом бывший с ним Бенкендорф, «крайне поразил и государя, и всех нас, и навеял на наше общество невыразимую грусть».
      На следующее утро отряд двинулся дальше. Дорога вскоре пошла через густой лес. Николай хотел ехать впереди всех, но его уговорили занять место за авангардом, перед отрядом прикрытия. Свита ехала вокруг него, как вдруг из леса грянул выстрел, и один из егерей упал, раненый. Стрелявшего найти не удалось.
      Наконец 24 июля к вечеру отряд достиг Варны, осажденной с моря и суши флотом и войсками А. С. Меншикова. Обсудив с ним план осады, Николай переночевал и утром поспешил на флагманский корабль адмирала Грейга «Париж», стоявший вместе с 20-ю другими судами на рейде Варны. Затем на фрегате «Флора» император отбыл в Одессу, где его ожидали жена и дочь. Подводя итоги началу кампании, Николай писал брату Константину: «Все, что касается этой кампании, представляется мне неясным, и я решительно не могу высказать что-либо определенное относительно моего будущего».

СПОЛЗАНИЕ НА КРАЙ БЕЗДНЫ

«Я так устал...»

      Николай все более и более убеждался в том, что, несмотря на все его усилия и почти круглосуточную работу, он уподобляется мифическому Сизифу, осужденному богами на вечный бесплодный труд. Понимал это не только Николай. С каждым годом становилось все очевиднее, что Россия безнадежно отстает от развитых стран Европы, но упорно следует своим собственным, ни на кого не похожим путем. «Что за странный этот правитель, – писала о Николае графиня М. Д. Нессельроде, – он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает». А если чем Николай и «засевал» Россию, то семена эти не всходили, умирая в смертоносной, бесплодной земле.
      Виною всему был режим, не только дошедший до последней крайности удушения жалких остатков лакейски послушного либерализма, но и создавший даже цензуру над цензурой – Бутурлинский комитет, в котором прочитывались уже вышедшие в свет издания. Режим, всерьез готовившийся закрыть университеты, мог больше ужесточать власть, чтобы сохранить собственное существование. И на вершине этого бесчеловечного режима стоял император, не просто глава его, но подлинный демиург и олицетворение восточной деспотии, называвшейся Российской империей. «Угнетение, которое он оказывал, – писала А. Ф. Тютчева, – не было угнетением произвола, каприза, страсти; это был самый худший вид угнетения – угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысль, его совесть, и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки».
      Создавая образ «отца Отечества», более всего заботящегося о своей стране и своем народе, Николай на людях демонстрировал великий аскетизм и непритязательность, которые в конце концов стали одной из черт его образа жизни. Спал он на простой железной кровати, на тощем тюфяке, и укрывался старой шинелью. Демонстрируя свою приверженность русским обычаям, он не любил никакую другую кухню, кроме русской, а из всех ее блюд более всего любил щи и гречневую кашу. Вставал он в 5 часов утра и сразу же садился за работу. К 9 часам успевал прочитать и решить множество дел, выслушать доклады министров и сановников или же побывать в полках и в разных казенных заведениях, снять на солдатской кухне пробу блюд, отстоять церковную службу и непременно успеть к утреннему разводу.
      А. Ф. Тютчева писала, что император «проводил за работой восемнадцать часов в сутки... трудился до поздней ночи, вставал на заре... ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем – ради долга, и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своею волею.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11